Сочинение о ностальгии. Памяти шестидесятников
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2015
Евгений Попов – прозаик,
драматург, эссеист, постоянный
автор «Октября».
Хлещет черная вода из крана,
хлещет рыжая, настоявшаяся,
хлещет ржавая вода из крана.
Я дождусь – пойдет настоящая.
Андрей Вознесенский
…И мнится, что осенью снова просить у Канады
удачливой хлеб – за колымский червонец, вестимо,
раз мерзлой земле и теперь не хватает лопаты:
– Приходится ломом, – пенял на погосте детина.
Крупица любви прободала болящую душу.
И в горле першит от Отечества сладкого дыма…
Схватить бы за горло наевшего морду чинушу
и спрятаться в поезд –
идущий
до нежного Крыма!
Юрий Кублановский
«Бог же не есть Бог мертвых, но живых, ибо у Него все живы».
Евангелие от Луки, 20:38
1 апреля 2014 года писатель Гдов, заслуженный работник культуры РФ, серийный персонаж множества моих реалистических сочинений о жизни, смерти и любви, стоял в почетном карауле с черной траурной повязкой на левом рукаве твидового пиджака. В так называемом Малом зале Центрального дома литераторов, где литературная общественность обычно провожает в мир иной тех своих коллег, которые в силу разнообразных обстоятельств не достигли чести лежать в хорошем лакированном гробу на сцене Большого зала. Все того же Дома, расположенного в городе Москве на Большой Никитской улице, что при большевиках носила имя эмигранта Герцена, а при Герцене была все той же Большой Никитской.
Впрочем, на гробы нынче не скупятся. В Малом зале гроб новопреставленной драматургессы – шестидесятницы Эльвиры Ефимовны Родиной – был тоже очень красивый, солидный, с латунными ручками. В такой гроб можно было влюбиться, при большевиках таких гробов вообще не было. Вернее, были, но только для членов ЦК КПСС, Политбюро и для других отъявленных коммунистических шишек и прихлебателей. Гей ты, время позднебольшевицкое! Время пыжиковых шапок, анекдотов про Ленина, Брежнева и Хрущева, отсутствия туалетной бумаги и полета в космос симпатичного Гагарина, впоследствии нелепо разбившегося на самолете в районе города Киржач Владимирской области. Время застойного энтузиазма, портвейна да лихого секса бесплатного одуревшей от развитого социализма молодежи, которая сейчас уже совершенно постарела и в лучшем случае стоит, например, как писатель Гдов, в почетном карауле с траурной черной повязкой на левом рукаве твидового пиджака. Со скорбным выражением бесчувствия, связанным с увеличившейся продолжительностью жизни при вечном российском бардаке.
И тут
следует напомнить людям, пренебрегающим изучением новейшей истории нашей
многострадальной страны, что много различного счастья и горести повидали в
своей длинной, извилистой жизни стены
Центрального дома литераторов имени писателя Фадеева. Хотя это он
так раньше – Дом – назывался, когда писатель Фадеев сочинил в
СССР роман «Молодая гвардия» про то, как подпольная молодежь бесстрашно
боролась на территории нынешней Украины с настоящими фашистами времен Второй мировой войны и вся погибла, не увидев победы. А как Сталин помер, так и Фадеев застрелился,
СССР в 1991 году отменили, Украина от России отделилась, на преображенную
невиданными демократическими переменамисоветскую землю пришла новь и Дом уже теперь имя Фадеева не носит, он теперь
вообще ничье имя не носит, как безродный сирота, попавший из детдома в
непонятное чарами злых, корыстолюбивых и глупых людей. Сирота!
Вот и писатель Гдов тоже, можно сказать, сирота, хотя
решительно на него непохож:
лысина, вес
«И вообще, – неоднократно рассуждал Гдов, вовсе даже и не предполагая, что когда-нибудь будет стоять в почетном карауле с черной траурной повязкой на левом рукаве твидового пиджака в так называемом Малом зале Центрального дома литераторов перед гробом Эльвиры Ефимовны Родиной. – Вообще… советская власть погибла исключительно от собственной глупости. Что бы ей стоило потратить хотя бы часть тех денег, которые она отдавала неизвестно за каким хреном черным африканским разбойникам или белым жителям стран Восточного блока, которые сейчас – фу-ты ну-ты – и в ЕС уже попали, и вообще стали, видите ли, ЕВРОПЕЙЦЫ, потратить хотя бы ничтожную часть этих денег на закупку колбасы, твидовых пиджаков, джинсов “Ли”, башмаков ”Хаш паппис”, туалетной бумаги и презервативов со смазкой? Тогда советская власть и сейчас бы благополучно существовала, как несостоявшийся Третий рейх у Гитлера. Народ у нас смирный, а начальники его – опять “чудаки через букву «м»”, которые, как и их предшественники, опять “двум свиньям щей разлить не могут”, и не подумайте, что две свиньи – это Украина и Россия, не шейте мне “национал-предательство”, с одной стороны, и верноподданнический шовинизм – с другой. Да еще если б книжки разрешили свободно читать и писать – да я б и сам тогда лучшей доли, чем жить в СССР, не искал бы! А сейчас вот кто зовет нас обратно в Советский Союз, он и есть, по-моему, натуральный национал-предатель. Ибо преступно предлагает присоединить нашу великую щедрую Россию к другой какой-то не существующей уже двадцать с лишним лет бывшей стране. Что это, если не измена, не покушение на нашу выстраданную простодушным народом государственность? Пора, пора этих господ реваншистов призвать к ответу по всей строгости российских законов! Где тут у нас КГБ, или как теперь эта контора называется, за что деньги получает? А Путин, гарант Конституции, куда смотрит? Тебя Ельцин в президенты выбрал, так не занимайся хреновиной, не позорь дедушку, помни, что фарш невозможно прокрутить назад…»
В связи со всем этим вышеприведенным внутренним монологом писатель Гдов вдруг вспомнил трогательный фильм «Травиата», снятый итальянским маэстро Франко Дзефирелли по одноименной опере Джузеппе Верди, тоже итальянца. Тамэлитная куртизанка Виолетта, заболевшая чахоткой, грустит, что какая она была молодая, да красивая, да богатая, да как ее любил Альфред, которому папаша не разрешил на ней жениться, ибо кто же женится на таких «виолеттах»? Виолетта умирает на руках у любимого, потому что туберкулез в ХIХ веке был неизлечим. Не то что сейчас – болей не хочу, а счастья все равно нету.
Вот и мой персонаж в какой-то степени оказался на излете жизни примерно такой же Виолеттой, хотя пока еще не помер.
«Воспоминаний о жизни много, а что с того толку, когда жизнь тоже, как Россия или ЦДЛ, опять попала в непонятное и ностальгия многих уже не лечит, а решительно калечит? Что мы можем видеть в телевизоре, если кто его еще смотрит, или в интернете, который тоже для разумного человека есть место болотистое, сомнительное, вродекак склизкое то пространство в фильме Андрея Тарковского “Сталкер”, где сгинуть можно в два счета, хоть и неведомо как», – думал Гдов.
И я, Евг. Попов, автор этого сочинения, своего персонажа в какой-то степени понимаю. Потому что – тоска, братцы, тоска! Нет сомнений, что и Гдов когда-нибудь помрет, и я, и ты, дорогой читатель, все мы когда-нибудь помрем, как это недавно сделала Эльвира Ефимовна Родина, у гроба которой мой Гдов и стоит в своих джинсах «Ли», твидовом пиджаке с траурной повязкой на левом рукаве. А ты как думал, читатель? Что весь этот бардак действительно будет длиться вечно? Хрен тебе! Все помрут, и Земля остынет через три миллиарда лет, несмотря на ее горячее нынешнее нутро, как об этом недавно рассказывал на страницах журнала «Сноб» вулканолог Генрих Штейнберг. А человеческая жизнь с вулканной несравнима. Человек вообще неизвестно кто или что… Он и так-то был фекалий безбожный, а советская власть, фашисты и капиталисты его окончательно в ХХ веке испортили. Сбилось человечество с пути, и правят им во всем мире, не только у нас, действительно что, скорей всего, одни полоумные. Потому что нормальный человек править другим не станет, правда, товарищи?
«Ну и что-то слишком серьезно взялся рассуждать мой автор, – вдруг решил Гдов. – Как-то все это слишком теоретично, слишком уныло, скверно. Ведь с одной стороны, уныние – один из смертных грехов для христианина, с другой – “жизнь опять побеждает неизвестным способом”, как утверждал православный абсурдист Даниил Хармс, и победа эта неизбежна».
Гдов тогда чуточку прищурил глаза, как в любимой песне шестидесятников на слова Павла Когана «Бригантина поднимает паруса». Павел Коган, если кто из читателей по-прежнему хочет обогатить себя знаниями, был поэтом романтического направления, но, как намекали отдельные шестидесятники, находился в непростых отношениях с НКВД – в частности, способствовал, поговаривали, временной посадке будущего академика Ландау, сочинившего листовку против Сталина.
Гдов, впрочем, знал – любимым хобби шестидесятников всегда были взаимообвинения во стукачестве, которое каждый из них понимал по-своему, как философское понятие «счастье» в рассказе Аркадия Гайдара «Чук и Гек». Даже в сортире ЦДЛ долгое время было написано на внутренней стороне одной из кабинок крупными буквами, но без знаков препинания: «БЕРЕГИТЕСЬ ДРУЗЬЯ ПОЭТ ФИЮРИН СТУКАЧ». Оказывается, и такой поэт был. Гдов такого поэта не знал. Хотя он многих настоящих шестидесятников повидал на своем веку, но поэта Фиюрина он не знал.
Совсем еще мальчишкой, юным дарованием, подающим надежды провинциалом попал наш Гдов в самом начале 60-х в Центральный дом литераторов, где серьезные мужчины и женщины пили водку на открытой веранде, непосредственно примыкавшей тогда к резиденции посла исчезнувшей ныне страны ФРГ, Федеративной Республики Германии.
И обсуждали очередной писательский скандал. На парткоме Московской писательской организации рассматривали жалобу Чрезвычайного и Полномочного Посла ФРГ в Москве на то, что в изящно выстриженном садике посла гуляют его дети с нянькой, а пьяные советские писатели на веранде громко ругаются матом. На парткоме воцарилось молчание. После чего кто-то, самый находчивый из писателей-коммунистов, сказал: «Да кто же мог знать, что эти дети по-русски понимают?» (Оживление в зале. Шутки. Смех. Аплодисменты.) Веселая была страна СССР, веселья у нас вообще и в ЦДЛ в частности действительно очень много было…
Однако было там и много грустного. Исключали, например, из Союза писателей за роман «Доктор Живаго» поэта Бориса Пастернака, про которого тогдашний фюрер страны Никита Хрущев сказал коротко, но ясно: «Пастернака нельзя сравнить со свиньей, товарищи. Свинья – чистоплотное животное, она никогда не гадит там, где кушает, а он нагадил там, где ел, он нагадил тем, чьими трудами он живет и дышит». Пенсионер Никита потом, когда его самого отовсюду выперли, сильно удивился, прочитав наконец этот самый роман и обнаружив, что там нет и грамма «антисоветчины», скучно только очень… Александр Галич написал тогда песню со словами «Мы поименно вспомним тех, кто поднял руку», но его и самого вскоре из Союза писателей исключили.
Ну исключили да и исключили. Эко, казалось бы, дело! Ан нет. «Цыпленки тоже хочут жить», а тогда Государство сдуру такое почему-то придавало значение литературе, что любой говенный советский писателишка, «помощник партии», зарабатывал куда больше, чем хороший инженер, не то что сейчас, когда сочинитель фраз и рад бы кому-нибудь продаться, да кому он нужен со своими бреднями и амбициями?
Гдов вспомнил, как его однажды какой-то хрен вызвал на Лубянку свидетелем по незначительному делу одного московского идиота самиздатчика и спросил: «А вы, собственно, кто такой?» «Писатель», – подумав, ответил Гдов. «Вы член Союза писателей?» «Меня оттуда исключили», – скромно потупился мой персонаж, пробывший в описываемой организации ровно семь месяцев тринадцать дней и выведенный за штат в связи с событиями, сопровождающими выход на Западе неподцензурного альманаха «МетрОполь». «Вот. А утверждаете, что писатель», – удовлетворенно констатировал гэбэшник.
Ах, все это в прошлом, в прошлом! И нечего это прошлое ворошить, меньше вонять будет! Сказано ведь было всем нам в одной древней книге:
Не ходи на
совет нечестивых –
Словно прах, они ветром гонимы,
На путях грешных дел ты не стой,
Помышляй о дороге святой.
Да кто же добрых советов слушается?
Ну а в то короткое время конца семидесятых, когда Гдов еще в дом нечестивых вход имел, сидел он однажды в Дубовом зале цэдээловского кабака с институтским товарищем Хабаровым, геологом, который с детства обожал Окуджаву и виртуозно исполнял на всех студенческих пьянках песню «Из окон корочкой несет поджаристой». А тут возьми да и сам Окуджава в зал зайди, отчего Хабаров мгновенно ошалел и одичал, от непосредственного лицезрения своего кумира тут же временно сошел с ума и нелогично заявил: «Щас встану, подойду и дам Окуджаве в морду». Однако обошлось…
А если кто все-таки совсем ничегоне знает про знаменитый «МетрОполь», то пожалуйте в «Википедию», пока ее не закрыли по случаю Третьей мировой войны. Из двадцати пяти участников «МетрОполя» уж на том свете оказались (по алфавиту) Аксенов, Ахмадулина, Вознесенский, Высоцкий, Горенштейн, Сапгир…
Новопреставленная 12 марта 2014 года участница «МетрОполя» Инна Львовна Лиснянская, когда ей в доисторические времена Брежнева позвонил из Союза писателей какой-то тип по фамилии Кобенко и велел немедленно явиться к руководству («мы должны прямо посмотреть друг другу в глаза»), ответила ему, что это никак невозможно, потому что у нее один глаз от рождения косит. «Да вы что это себе позволяете так отвечать! – разгневался Кобенко. – Вы понимаете, что стоите на самой низшей ступени литературной лестницы?» «Вы даже не представляете, какой комплимент мне только что сделали, – серьезно отвечала Лиснянская, которая вообще всегда была серьезная. – Я, оказывается, все-таки имею свое место в русской словесности, хоть и в самом низу ее. А ведь большинство ваших ЧЛЕНОВ вообще никак с литературой не соотносится…»
Ну ладно. Хватит о грустном. Лучше еще немного физиологических очерков тогдашних нравов. Сейчас в этот ЦДЛ кто хочешь заходи беспрепятственно. А тогда – строжайше по красным билетам с золотым тиснением «СОЮЗ ПИСАТЕЛЕЙ СССР». Злобная вахтерская старушонка с криком: «Вы член Союза?» набрасывалась на не имеющих права посторонних любителей мяса по-суворовски, шашлычка по-карски, лицезрения пьяных писательских харь и соискателей звездных знакомств. Если не справлялась, ей на помощь спешил Шапиро, замдиректора с совершенно лысой головой, как у нынешнего актера Федора Бондарчука. Однажды он тормознул пожилого, хорошо одетого мужчину кавказской внешности. «Я не член Союза», – смиренно признался тот. «Тогда – быстро, быстренько покиньте помещение», – властно скомандовал Шапиро последний раз в жизни. Потому что кавказский нечлен оказался членом ЦК КПСС и членом Президиума Верховного Совета СССР Анастасом Микояном, имя которого и в новой России до сих пор гордо носит огромный мясокомбинат. Тут же налетела и его охрана, которую знатный советский армянин опередил лишь на секунду. Шапиро зашатался от горя. Он допустил самый главный карьерный промах в своей долгой административной жизни. Шапире смерили давление: двести двадцать на сто двадцать – это гипертонический криз. Говорят, что с того дня Шапиру в ЦДЛ никто больше никогда не видел.
Или вот был такой замечательный Геннадий С., детский писатель, таежник и охотник, имевший справку, что он – душевнобольной. И справка эта неоднократно выручала его из различных жизненных передряг, потому что он, возвратившись в Москву из диких российских странствий, шел в ЦДЛ и был там пьян всегда. Однажды он задремал на последнем ряду того самого Малого зала, где теперь стоял в почетном карауле перед гробом Эльвиры Ефимовны Родиной наш Гдов с траурной повязкой на левом рукаве твидового пиджака. А в Малом зале как раз начиналось какое-то очередное писательское мероприятие и глава Московской писательской организации,«политик немалого ранга» Феликс Феодосьевич Кузнецов любезно обратился к коллеге-литератору: «Гена! Ну что ты так далеко забрался? Садись в первый ряд, мест полным-полно». «Не могу, Феликс, – застеснялся проснувшийся С. – Боюсь!» «Да чего ж ты боишься, чудак?» – разулыбался будущий главный погромщик альманаха «МетрОполь». «Боюсь, что обоссусь от восторга, что оказался рядом с таким высоким начальством, как ты», – смущенно пояснил С. Вот и понятно, что без справки из дурдома ему никак нельзя было существовать – и в самой советской стране, и в ее литературном капище. На элитарном просмотре фильма Чарли Чаплина «Король в Нью-Йорке» он вдруг встал за минуту до того, как погас свет, и обратился к писателям с деловым предложением – купить у него по разумной цене настойку алтайского «Золотого корня», целебного снадобья от главных писательских немощей – геморроя, простатита и импотенции. Торговца Гену вывели.
Новое время – новые песни. Гдов вспомнил Евгения Александровича Евтушенко, чучело которого во дворе Союза писателей сожгли мракобесы. Скорей всего, за то, что после неудавшегося августовского коммунистического путча 1991 года он бегал вокруг памятника Льву Толстому, как Буратино, за секретарем Союза писателей Коловым, требуя, чтобы этот коммунистический ретроград немедленно выдал демократической общественности ключи от кабинета оргсекретаря СП СССР, всемогущего Верченки, про которого тихие писательские шепотки, в свою очередь, упорно утверждали, что он носит чин генерала КГБ.
Молодость, молодость! Гдов вспомнил, что Верченко, который неоднократно вызывал его в этот самый кабинет для промывания мозгов, в новые времена стал малоподвижным благостным дедушкой-пенсионером и, случайно встретив Гдова опять же на каких-то похоронах, тихо сказал ему: «Спасибо, дорогой, что не обосрал меня, старика, в ваших демократических газетах, я ведь знаю, у тебя теперь возможностей много, куда больше, чем у меня было».
«Не стоит благодарности», – только и нашелся ответить Гдов, смутившийся не менее Гены С.
Ну что еще? С годами он понял, что гэбэшник Верченко куда сильнее любой «прогрессивной общественности» презирал официальных советских писателей, прекрасно зная, какое они на самом-то деле есть говнецо. Ведь качественная информированность – это основа успехов любого гэбэшника, взять того же Путина, к примеру. Ведь именно к Верченке, а не к кому иному, попадали все эти их писательские доносы друг на друга. Кто что сказал антипартийного, а также клятвы, мольбы о квартирах, дачах, деньгах, машинах, поездках. Путин тут опять неслучайно упомянут. Ведь у всех гэбэшников, которые бывшими не бывают, несомненно, есть что-то общее. И в этом смысле острота ума и юмор у генерала Верченко, рыхлого толстяка,похожего на американского гангстера, были точь-в-точь того же класса, такими же искрометными, как у нынешнего полковника Путина, жилистого мастера спорта по самбо и дзюдо, автора звучных фраз и афоризмов, проведшего свои лучшие годы среди преданных немцев Германской Демократической Республики. Гэбэшники, надо сказать, своих тоже не жалеют ради дела, субординации или красного словца. Вот, например, Верченко грубо сказанул старому писателю, идейно безупречному фронтовику и, естественно, коммунисту Лазарю Карелину: «Ты нам тут, Карелин, Лазаря не пой, ступай отсюдова! Нам работать надо, а не ля-ля-ля с тобой разводить!» Сказанул в своем кабинете, в присутствии Гдова, ибо Карелин вдруг не по чину влез в воспитательный процесс промывания Верченкой диссидентствующих литераторских мозгов Гдова, обратившись к последнему с нарочитым укором. Давно, давно, дескать, предупреждал он, Карелин, «молодого писателя», что тот катится по идеологической наклонной плоскости, намазанной мылом, и добром это не кончится… Совместная же эта работа Верченки и Гдова заключалась в том, что оргсекретарь по долгу советской службы часами вымогал у Гдова покаянку, а Гдов по статусу русского вольнодумца эту покаянку подписать отказывался и в конечном итоге не подписал. Славные были времена, пропади они пропадом!
Ну и много чего там еще было в этом СССР и ЦДЛ, а только кому это теперь интересно? Кому интересно, например, что Владимир Максимов, будущий злобный враг советской власти, исполнительный директор международной антикоммунистической организации «Интернационал сопротивления», главный редактор крутого эмигрантского журнала «Континент», изначально был советским писателем и служил в ортодоксальном (тогда) литературном журнале «Октябрь» под руководством сталиниста Всеволода Кочетова? И что незадолго до эмиграции он, как с восхищением рассказывали потом очевидцы, напился водки все в том же Дубовом зале, по выходе из которого кричал: «Коммунистов на фонарь». А правоверный Губарев Виталий, автор книжки о легендарном пионере-предателе Павлике Морозове, тоже был пьян и страшно возопил, нарочито перепутав имена и фамилии: «Товарищи! Все слышали, что Василий Аксенов призывал вешать большевиков!» Молодой Аксенов взял тогда старого Губарева за лацканы его шевиотового пиджака, пошитого в ателье Литфонда на улице Усиевича, приложил к стенке и свирепо пообещал: «Убью падлу, если еще раз возникнешь». Губарев Аксенова зоологически ненавидел – и за «Звездный билет», и вообще, но эта простая фраза Василия Павловича прозвучала столь убедительно, что Виталий Георгиевич (Губарев) с той поры, как утверждал Аксенов, обходил его за километр. А Владимир Емельянович (Максимов), говорят, жил на первом этаже и однажды, во время запоя, когда жена закрыла его на ключ и ушла на работу, ухитрился, как рассказывали, продать через окно новенький холодильник. Сплетня эта всегда вызывала у Гдова восхищение.
Хотите верьте им обоим, хотите нет, но В.П. Аксенов рассказывал Гдову, что с А.Г. Битовым, бессменным и всемирно известным президентом Русского Пен-центра, познакомился при следующих странных обстоятельствах. Вальяжный московский классик Аксенов кушал в ЦДЛ знаменитую рыбную солянку с осетриной, приезжий из Ленинграда классик Битов в очках зашел в ресторан, подошел к незнакомцу, сел на свободное место, положил голову на скатерть и стал эту солянку аккуратно кушать без помощи ложки, вилки и ножа. Попробуйте как-нибудь сделать нечто подобное для эксперимента, может, и у вас получится…
Да… «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие!» – говорит персонаж пьесы Островского «Гроза». Такая фраза тоже могла бы стать эпиграфом к этому моему сочинению о ностальгии, хотя у него и так эпиграфов полным-полно, отчего я, Евг. Попов, тоже, как и Гдов, заслуженный работник культуры РФ, дважды член Союза писателей СССР с пятидесятилетним стажем, один из основателей Русского ПЕН-центра, секретарь Союза писателей Москвы, лауреат премий «Триумф», «Венец» и «Большая книга», рискую на старости лет наконец-то обрести репутацию графомана.
Но кто не рискует, тот – это… А назвать такое сочинение о ностальгии следует, на самом деле, не «Прощание с Родиной», а «Тени забытых предков». Был такой фильм у великого киношника Сергея Параджанова, которого мой персонаж Гдов тоже хоть и немного, но знал и даже написал в его честь рассказ о том, как один кавказский гомосексуалист влюбился в фальшивую и блестящую крымскую раковину рапана, найденную им на коктебельском пляже. Ублажал ее фальшивое нутро французскими кремами и другими вальяжными благовониями, однако негодяйка все же изменила ему, и он погиб, уехав в город К., стоящий на великой сибирской реке Е. , впадающей в Ледовитый океан. Сорвался с огромной бетонной статуи красивого мальчика, символизировавшего реку Е., хотя слово «мальчик» в русском языке мужского рода, а слово «река» женского. Параджанова эта нелепая история, сочиненная Гдовым, немного развеселила. Он что-то необыкновенно грустен был тогда, в конце 1981 года, перед третьей своей посадкой…
– Давайте прощаться, товарищи, – негромко сказал собравшимся распорядитель похорон, знаменитый поэт А. Д., легкий, сухопарый, энергичный… Который – вы не поверите – в свои восемьдесят пять лет выглядел лет эдак на десяток помоложе Гдова и до сих пор частенько выступал по радио «Россия» перед благодарной аудиторией, засыпавшей его вопросами о смысле жизни.
«Вот что значит не пить и с детства заниматься гимнастикой», – мельком подумал Гдов уж совсем непонятно о чем.
Аксенов, Астафьев, Ахмадулина, Бакланов, Белов, Быков В., Бродский, Вампилов, Величанский, Вознесенский, Володин, Высоцкий, Глазков, Голявкин, Горенштейн, Горин, Даниэль, Домбровский, Дудинцев, Зиновьев, Лиснянская, Михалков, Можаев, Казаков Ю., Казакова, Конецкий, Кормер, Кривулин, Кузнецов Ю., Максимов, Окуджава, Рождественский, Рощин, Рубцов, Рыбаков, Сапгир, Семенов Г., Семенов Ю., Синявский, Славкин, Солженицын, Солнцев, Трифонов, Хвостенко, Холин, Шатров, Шварц Лена, Шпаликов, Шукшин, Эдлис…
Тени забытых предков…
Родина Эльвира Ефимовна…
Гдов наконец-то вгляделся в лицо покойной. Ее лицо было мертвым.
А тогда, в 1979 году, она, старше его лет, наверное, на двадцать, только-только похоронила своего мужа Борю. Который, в свою очередь, был ее старше лет тоже на двадцать, в юности кулаков раскулачивал, немного посидел в годы «большого террора», работал во фронтовых газетах, а потом, уже во время оттепели вдруг взял да подписал несколько открытых писем и, продолжая быть коммунистом, стал главным либеральным гуру для писателей, проживающих в районе станции метро «Аэропорт».
Где советская власть устроила им гетто по рецепту Осипа Мандельштама, который утверждал в своей «Четвертой прозе», что «писательство – это раса с противным запахом кожи и самыми грязными способами приготовления пищи. Это раса, кочующая и ночующая на своей блевотине, изгнанная из городов, преследуемая в деревнях, но везде и всюду близкая к власти, которая ей отводит место в желтых кварталах, как проституткам. Ибо литература везде и всюду выполняет одно назначение: помогает начальникам держать в повиновении солдат и помогает судьям чинить расправу над обреченными»…
…Молодая вдова пригласила тогда относительно юного Гдова к себе домой на улицу Черняховского, чтобы «принять в нем участие». Хотя уродом ее никак нельзя было назвать, но была Эльвира Ефимовна собой нехороша: какая-то торговая была ее красота и голова у нее была совершенно песья. Принять участие в этом талантливом мальчишке, попавшем в беду. Бескорыстно предложить ему начисто переписать за небольшие, но все равно деньги невыносимую драматургическую стряпню какого-то советского литературного черта, который в свою очередь и Эльвире Ефимовне посулил «широкую дорогу», если она ему поможет его текст «немножко подредактировать». «Люди должны помогать друг другу, на этом держится мир», – утверждал он.
…начисто переписать кретинскую пьесу литературного бонзы, уже Министерством культуры принятую и оплаченную, где парторг под Новый год развешивал елочные игрушки в одиночестве, дожидаясь возвращения с ледяного спортивного катка усталой, но довольной семьи, состоящей из его жены, простого врача одной из районных больниц, рядовой коммунистки, смело борющейся с бюрократами и наевшими морду чинушами, тянущими страну в прошлое, и временно беспартийной девочки шести лет, смешного такого зайчонка, уже задающего родителям каверзные «сложные вопросы».
Парторг и сам-то был какой-то немного трёхнутый, вроде автора этой пьесы и вроде автора этого «сочинения о ностальгии». Наряжая елочку, он рассказывал рождественскому дереву о достижениях советской науки и промышленности, а также о счастливом будущем Советской страны в XXI веке, лет, допустим, через тридцать, например, когда, например, к 1 апреля 2014 года окончательно расцветет советская сторонушка и из всех кранов вода наконец-то «пойдет настоящая»…
…и его «смешной зайчонок» займет достойное место в преображенном невиданными переменами, златотканом отечественном обществе, где все друг другу станут братья и сестры, но самые такие маленькие-маленькие отдельные недостатки все равно сохранятся, и с ними все равно нужно будет неустанно бороться. Ведь «покой нам только снится», как написал композитор музыки революции поэт Александр Блок, прежде чем помереть в Питере от голода…
Гдов тогда от халтуры вежливо отказался. И западло, и денег мало. А Эльвира Ефимовна спросила: «Чаю хотите или чего покрепче? Коньячку, может?»
И легла, не снимая высоких сапог на расстеленную кровать, глядя на него в упор, загадочно улыбаясь, как Мона Лиза. Гдов неловко прощался, неловко завязывал шнурки, шмыгал носом…
Тогда ее лицо еще было живым. Сейчас ее лицо было уже мертвым. Гдова озарило. Он понял, что все это значит. Он понял, что значит вообще ВСЁ¸ но не смог бы внятными словами объяснить, что именно он понял.
Гражданская панихида закончилась, но Гдов по-прежнему тупо стоял, не сходя с места.
– Старик! Как ты думаешь, Третья мировая война будет или уже началась? – шепотом обратился к нему его коллега, бывший сатирик-юморист 16-й страницы «Литературной газеты», ныне, естественно, прогрессивный общественный деятель. И добавил чуть громче: – Слышал новый анекдот? «Владимир Владимирович, вы и вправду считаете, что русские и украинцы братья?» Путин отвечает: «Конечно! Ведь Каин и Авель тоже были братьями!»
– Пошел ты на [нецензурное обозначение мужского полового органа], пошли вы все на [нецензурное обозначение мужского полового органа]! – вдруг с ненавистью выкрикнул Гдов.
Скандал! И что его так достало на старости лет? Подумаешь! Нервы, что ли, ни к черту, так таблетки принимать надо.
«Прощай, Родина», – мысленно обратился он к любимой, когда крепкие цэдээловские охранники в спецовках выволакивали его за двери.