Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2015
Дмитрий
Былецкий
– филолог, журналист. Родился в Улан-Удэ в 1983 году. Окончил Томский
государственный университет. Работал экспертом-криминалистом. В настоящее время
работает в IT-компании, занимающейся речевыми технологиями. Финалист
Международного Волошинского конкурса в номинации
журнала «Октябрь» (2015). Живет в Санкт-Петербурге.
– Крапоткину – в сусла! Он выпил все сусло! – продекламировала маленькая голова в дверном проеме, истерично захохотала и исчезла в молочном свете коридора, хлопнув дверью.
– Идиоты, – тихо отозвался из глубины кабинета Петр Алексеевич Крапоткин, слегка качая головой.
Шутка про сусла и сусло возникла давно и уже порядком всем надоела (особенно Петру Алексеевичу), исключая свежеприбывших на производственную практику в реставрационное бюро студентов Института культуры. А все лишь из-за того, что на одном из корпоративных праздников, смеху ради напоив Крапоткина, – ветерана реставрационного дела, отдавшего мучному и крахмальному клеям, пергаментам, бумвинилам и коленкорам, черно-графитовым карандашам, копытному и вазелиновому маслам, ластикам, скальпелям, туши и белилам сорок лет своей одинокой и вкрадчивой жизни, – молодежь настолько заболтала старика своими расспросами о мастерстве, что в итоге он, сильно оконфузившись, спутал сусло и сусаль. С тех пор ему, опытнейшему из мастеров, периодически напоминали нелепыми шутками об этом глупом и уж точно несмешном казусе.
Но Петр Алексеевич особо не злился. Он вообще был человеком добрым, высоко и разносторонне образованным, любящим порядок и тишину, при этом окружающим всегда казалось, что в его кабине (лаборатории, как говорил он сам) царит полнейший хаос.
Петр Алексеевич сидел за огромным дугообразным столом, оснащенным двумя изогнутыми светильниками, лупой на ножке и множеством надстроенных полочек-стеллажей, тесно и даже как-то упруго забитых бутыльками с жидкостями, красками, маслами и жирорастворителями, порошками, различными бумагами, карандашами, скальпелями и шпательками и прочей реставрационной эквилибристикой.
Крапоткин, вдавив очки в самую переносицу, отчего практически прозрачные глаза всегда казались слишком огромными и очень жалостливыми, склонял голову над лупой, в которую по-молодому внимательно рассматривал новый документ – выпись из метрической книги Московской губернии XIX века. Это был прямоугольный листок почти мокасинового цвета с имперским гербом, вензелями рукописных букв и темно-ультрамариновой круглой печатью в нижнем левом углу, под которой значилось «Справку д(ЯТЬ!)лалъ Псаломщикъ» и стояла чья-то размашистая подпись. Основная часть текста – с именем рожденного – была под слоем не то грязи, не то копоти, не то пыли, не то просто забытья.
Петру Алексеевичу предстояло установить, чье имя значилось в метрике. Он долго всматривался в пятно и никак не решался приступить к работе. И дело было вовсе не в том, что он не хотел или не мог работать – скорее, даже наоборот. Но в этот раз все было как-то по-иному: он ощущал себя стержнем, за который крепился край его мира, обернутый для лучшей сохранности пергаментом его однообразных лет, украшенных пурпуром и шафраном воспоминаний. Он чувствовал, что кожа его (для защиты от паразитирующей молодежи) пропитана кедровым маслом, а голова и ноги – ошкуренные умбиликусы – упираются в пол и потолок: так свитку мира проще вращаться…
После недолгих манипуляций Петр Алексеевич совершенно точно установил фамилию человека, родившегося 27 ноября 1842 года в Москве в семье генерал-майора, – Кропоткин.
Осмотревшись по сторонам, Петр Алексеевич, облизнув губы, очень аккуратно исправил «о» на «а». «Крапоткин». Он всегда точно знал, что сопричастен не только звездам, но и мировой истории. Погасив лампы и уронив голову на скрещенные руки, Крапоткин робко улыбнулся.