Ася Датнова – драматург, сценарист, прозаик. Окончила сценарный факультет ВГИК. Печаталась в сборниках проекта «ФРАМ» (изд-во «Амфора», составитель Макс Фрай) «78». Дипломант Международного Волошинского конкурса в номинации журнала «Октябрь» (2015). Живет в Москве.

Александера звали как великого русского поэта: Александр Сергеевич. Имя свое он произносил на немецкий манер: Александэр – и совал для пожатия жесткую руку.

Порой он разводил акварель и довольно похоже срисовывал на большой лист бумаги открытки с пышными розами. Вставлял в рамы и развешивал по стенам избы. В красном углу у Александера вместо иконы висела нарисованная им Богородица, корявая, угрюмая, с клешнями ладоней. Сосед-москвич хвалил:

– Примитивизм. Пиросмани.

Когда в селе кто-то умирал, Александер садился и тщательно переносил фотографию покойного на фарфоровый кругляшок.

Глаза у Александера были диковатые, как у козы. На голове и над верхней губой росли торчком желтые волосы. Как большинство деревенских мужиков, он был тощ – вся ширина доставалась деревенским бабам. Верхняя половина его тела была кирпичной от загара, а нижняя – постыдно белой, бледная полоска кожи светилась ниже живота, над спадавшими брюками. Уважением в селе он не пользовался, несмотря на интеллигентную работу – учитель труда. Директор всегда грозился выгнать его из школы за пьянство.

На лето школа закрывалась, и Александер мучился жарой и бездельем. По двору бродили куры, жизнь проходила скучно. Весной шли дожди, река широко разлилась, и поля, к июню обычно похожие на заросшую щетиной щеку, сплошь покрывал травяной ковер. В высокой траве гнездились комары, вражеской эскадрой вылетая под вечер в село. Страшно было выйти на улицу: за окном пела и танцевала злобноголосая камарилья, наполняла воздух тонким звоном, словно кто-то тер мокрым пальцем ободки тысяч хрустальных стаканов.

Мать Александера тетя Надя, прямодушная, нестарая еще и черноглазая, тренировала своего кота:

– Дай лапочкю! Семен, лапочкю!

Удивительно, но толстомордый кот с повадками вора, белый с черными пятнами, протягивал ей барским жестом переднюю лапу. На фокус ходили поглядеть все местные, приносили гостинцы, и обидно было, что кот получал больше внимания, чем Александер.

 В селе ремонтировали кирпичную церковь, похожую на водокачку. Использовали ее как склад, а теперь освободили и покрыли купол серебрянкой. Дело осталось за малым: роспись. Александер расчертил стену на квадраты и приступил.

Когда работа была закончена, Александер гулял три дня, в пьяном виде дурел, обижал мать, громко пел и бродил по деревне. Потом самогон кончился.

Говорили об этом без ужаса, но голос все-таки понижали. В почтовый день Александер зашел к одинокой старухе, жившей на Самодуровке, и дубовым суком убил ее за копейки пенсии.

Сел он надолго, и, пока сидел, умер кот, умерла тетя Надя, школу расформировали по госпрограмме. Думали, не вернется: больно хилый и натура трусоватая.

Александер отсидел шесть лет и вышел за примерное поведение. Пить бросил, зажил ловлей рыбы. Стал сутулый, робкий, когда с ним здоровались, краснел, втягивал голову в плечи и стеснительно улыбался малозубым ртом. Представляться перестал.

В церкви так и молятся на его фрески – большелобые, как дельфины, святые, лицом темные.