Повесть
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2015
Галина
Бабурова родилась
в 1985 году, окончила факультет романо-германской филологии Белгородского
государственного университета. Переводчик, сотрудничает со Школой перевода В. Баканова. Живет и работает в Белгороде.
Ясным и прозрачным сентябрьским утром Буро Буркич на всех парах мчался по бурквильским улицам. Он жутко опаздывал в школу.
– Премерзкое утро, госпожа Склочкинс! – звонко крикнул он соседке.
– И не говори! – хмуро заметила та, раскрывая над головой зонтик.
Разумеется, госпожа Склочкинс прекрасно видела, что на небе нет ни облачка, просто жители Бурквиля так устроены – всегда ожидают худшего. Пускай на дворе самый ясный и солнечный день, их не проведешь! «Определенно, будет дождь», – ворчат они.
С виду все бурквильцы похожи друг на друга: длиннющие носы, маленькие глазки и вечно насупленные брови. А уж характер у них – будь здоров! Упрямый, несговорчивый, сварливый. С утра до ночи только и делают, что жалуются и нудят. И язык у них словно нарочно создан для ворчания – только и слышно, что «бр-бр-бр» да «пфффф».
Выворачивая из-за угла, Буро столкнулся с длинным тощим гражданином в черном сюртуке и высоком цилиндре:
– Хмурое утро, господин Занудинг!
– Хмурое утро, Буркич!
Господин Занудинг – местный адвокат. На его лице застыла самая кислая мина, которую только можно вообразить. А все почему? Каждый день кто-нибудь из бурквильцев непременно заходит к нему в кабинет, чтобы пожаловаться на соседа. Жалобщик изливает на адвоката потоки яростного гнева и горького негодования, а Занудинг поддакивает и записывает. Затем он церемонно складывает листы в большую картонную папку и важно надписывает ее заглавными буквами: «ДЕЛО номер такое-то». Адвокат работает над делом днями напролет, но, когда все готово, всякий раз выясняется, что гражданин, затеявший тяжбу, уже напрочь забыл про нее и здоровается со вчерашним обидчиком как ни в чем не бывало. До сих пор господину Занудингу не удалось произнести в суде ни одной блистательной речи. Вот он и хмурится.
Издалека послышался скрип и дребезжание рессор. «Творожкинс!» – догадался Буро. И в самом деле, вскоре показалась телега, запряженная тощей лошаденкой. Унылый молочник, как обычно, развозил товар по домам.
– Молоко опять скисло, Творожкинс? – звонко прокричал Буро и помчался дальше, не дожидаясь ответа.
Впрочем, Творожкинс не проронил ни слова, только брови насупил сильнее.
Изо дня в день повторяется одна и та же сцена. Хозяйки Бурквиля, заслышав ржание лошаденки Творожкинса, вскакивают с постелей и бегут к окнам.
– Неужели молоко опять скисло, Творожкинс? – с наигранным удивлением спрашивает каждая.
Добравшись до последнего дома, Творожкинс окончательно звереет. От обиды он изо всех сил пинает колесо своей телеги. А потом скачет на одной ноге, держась за ушибленные пальцы, под злорадное хихиканье зрителей.
Конечно, коровы дают с утра самое свежее молоко. Но чтобы их подоить, Творожкинсу приходится вскакивать с постели ни свет ни заря, а он ужасно любит поспать. Он поднимается с постели мрачнее самой черной тучи и начинает зудеть, словно большой надоедливый шмель, жалуясь на нелегкую судьбу, отчего молоко тут же прокисает. А бурквильцы, отведав на завтрак такой кислятины, мгновенно скисают сами.
На пороге мясной лавки, сложив руки, стоит мясник Гуго Тухман. Он уже открыл магазин и ждет первых покупателей. Надо сказать, товар в лавке всегда соответствует честному имени мясника. Свежего мяса на прилавках отродясь не бывало. Ни во времена отца, ни во времена деда, ни во времена прадеда Гуго. Бурквильский мясник достойно чтит семейные традиции.
Случается, пылкие покупательницы повздорят между собой. Бурквильским хозяйкам бывает нелегко решить, кому должен достаться во-он тот кусок почти свежей телятины. На этот случай у Гуго под прилавком припасено ведро холодной воды. Отличное средство для разрешения противоречий.
Бурквиль – городок совсем маленький. Посреди площади торчит ратуша, а вокруг умостился десяток-другой кособоких домишек. И улиц в Бурквиле всего-навсего три. Так что все друг друга знают. Управляет городом буркомистр – господин Кляузингер.
Этим утром он тоже спешит на работу в ратушу. Сегодня, как и всегда, Кляузингера ждут великие дела: попить кофейку, почитать свежий выпуск «Вестника Бурквиля», побранить секретаря Зевайчиса.
На закате господин Кляузингер больше всего на свете любит забираться на чердак ратуши и сидеть у смотрового окошка, наблюдая, как расходятся по домам горожане. Весь Бурквиль тогда лежит перед ним как на ладони. С высоты люди кажутся маленькими и суетливыми, словно муравьи, а в душе господина буркомистра зарождается прекрасное чувство – удовлетворение от проделанной работы.
– Суета! – вздыхает господин Кляузингер, глядя на город. – Красота!
Проснулись и остальные горожане: садовник Ворчинский с семьей, доктор Хворайкинс без семьи, каменных дел мастер Склочкинс, булочник Сдоббинс и другие бурквильцы.
Мама Буркич давно проводила детей в школу, а мужа на работу и села у окна, чтобы спокойно выпить чашечку кофе. Она смотрит в окно и улыбается. Дело в том, что в отличие от прочих жителей Бурквиля, мама Буркич улыбается почти всегда. Может быть, поэтому в их семье почти никогда не ссорятся.
Как у булочника Сдоббинса
появилась дочка
Мама Буркич, конечно, не всегда была мамой Буркич. Когда-то давно она была обычной девчонкой и звали ее Дана Сдоббинс.
В Бурквиле жил булочник по фамилии Сдоббинс. Жил как все и в общем-то не тужил, хотя была у него одна печаль. Хлеб, который он выпекал, мгновенно становился черствым, и никто не мог понять, в чем тут дело, в том числе и сам булочник. Ну подумаешь, тесто раз недосолит, раз пересолит – с кем не бывает. Но вот почему батоны черствеют – это вопрос. И ответа на него Сдоббинс не находил, как ни бурчал, как ни ворчал, как ни зудел.
Однажды Сдоббинс подумал-подумал да и решил испечь сладкие булочки.
– Раз с хлебом у меня не заладилось, – рассуждал он, – может, хоть булки не сразу превратятся в сухари.
Он развел в большой кастрюле муку с молоком и яйцами, всыпал туда сахару и дрожжей побольше, чтобы булочки вышли послаще да попышней, раскатал тесто, порезал на полоски, закрутил крендельками и отправил в печь, а сам вышел на крыльцо и уселся ждать, что из этого выйдет.
Вдруг он услышал тихие всхлипывания. Сдоббинс вскочил и прислушался. Звуки доносились из зарослей смородины в дальнем конце сада. Сдоббинс поспешил туда. Под смородиновым кустом сидела белокурая девочка лет пяти в красном коротком платье и ладошкой размазывала по лицу слезы.
– Девочка, ты чья? – участливо склонился он над малышкой.
– Я не зна-а-а-ю, – всхлипнула девочка.
– А почему ты ревешь? Ты ушиблась? Что-то болит?
– Не-е-е-ет, – разрыдалась девчонка с новой силой. – Я такая голо-о-одная, а тут так славно па-а-ахне-е-ет…
В душе Сдоббинса, словно тесто для пирожков, поднялась нежность. Он подхватил малышку на руки и потащил в дом.
– Не реви, слышишь? Не реви, – уговаривал он. – Сейчас тебя покормим, и жизнь наладится. Все хорошо, только не плачь.
Он усадил девочку за стол и, словно фокусник, поставил перед ней поднос со свежими – с пылу с жару – сдобными булочками.
– Какая вкуснота! – приговаривала малышка, уплетая булки. – В жизни не ела таких вкусных булочек.
У Сдоббинса задрожал подбородок. Никто и никогда не хвалил его выпечку. Чтобы скрыть нахлынувшую слабость, он отвернулся к плите.
– Какао будешь? – глухо спросил он.
– Буду, пожалуйста, – ответила девочка с набитым ртом.
Булочник не верил своим ушам. Сначала его похвалили, а потом еще и попросили вежливо. Да в Бурквиле никогда так не разговаривали! Но как же это все-таки приятно. И пухлые щеки булочника перемесила неловкая улыбка, которая медленно поползла к самым ушам. Даже лоб у него вдруг разгладился от привычных морщин.
– А как тебя зовут, ты хоть знаешь?
– Дана.
– Дана? Какое красивое имя. А дальше?
– А дальше не знаю, – растерялась девочка.
Сдоббинс пробежал по всем соседям, спрашивая, не потерялась ли у кого-нибудь дочка, но девочка, похоже, действительно была ничья.
Так Дана осталась у него. Булочник самостоятельно растил девочку, которую полюбил всем сердцем. Он просто обожал дочку и ничего не мог с собой поделать. На людях он, конечно, ворчал и бранился на нее, как все остальные, сетуя, что молодежь пошла совсем не та, но глаза оставались добрыми, в них светилась та самая неподдельная нежность, что однажды расцвела в его душе.
С той поры, как Дана поселилась у Сдоббинса, хлеб у булочника стал получаться на удивление вкусным. Не только хлеб, но и булочки, и пироги, и крендельки. Тесто больше не было ни пересоленым, ни недосоленым, ни слишком сладким, а в самый раз. Вся выпечка теперь долго оставалась свежей, как будто только из печи. Правда, дольше двух дней булки Сдоббинса ни у кого из бурквильцев и не залеживались, уж очень славно выходило – просто пальчики оближешь.
Как Бруно Буркич
решил жениться на Дане Сдоббинс
Однажды, когда Бруно Буркичу было всего лет десять, он погнался за кузнечиком и нечаянно оказался на заднем дворе дома булочника. Вдруг он услышал, как кто-то поет. Звонко и жизнерадостно, чего в Бурквиле отродясь не слыхали. Бруно так и застыл. Немного придя в себя, он подкрался к окну, заглянул в него и увидел Дану Сдоббинс, которая училась с ним в одном классе. Белокожая и румяная Дана сидела на кровати и расчесывала длинные светлые волосы. Почувствовав на себе чей-то взгляд, она обернулась и увидела пылающие черные глаза, устремленные на нее. Смущенно хихикнув, Дана умолкла.
– Прости, я напугал тебя, – пролепетал Бруно. – Я не хотел, продолжай. Ты чудесно поешь. За всю жизнь я ни разу не слышал, чтобы кто-то так пел. Если честно, я вообще ни разу не слышал, чтобы кто-то пел.
И в самом деле, в Бурквиле распевать во все горло было не принято.
– Я не помню, откуда знаю эту песню, – призналась Дана, очаровательно улыбнувшись. – Только никому не говори, что слышал, как я пою, мне папа не разрешает, говорит, соседи будут ругаться.
Бруно Буркич тут же согласился, и с тех пор, как у них появилась общая тайна, они стали закадычными друзьями. Вместе убегали на луг после школы, вместе проказничали, доводя директора Воспитанделя до белого каления, а еще Бруно разучил ту самую песню, и они дуэтом исполняли ее, когда никто не слышал.
Повзрослев, Бруно понял, что ничего на свете не хочет так сильно, как жениться на Дане Сдоббинс. Набравшись смелости, он пошел к булочнику и заявил, что берет его дочку в жены, и если господин Сдоббинс вдруг вздумает воспротивиться их счастью, то Бруно Буркич за себя не отвечает. Сдоббинс-старший, надо сказать, ничуть не возражал. Он был в курсе нежной дружбы между дочерью и молодым Буркичем. Поворчав для порядка, он дал свое согласие, и молодые стали готовиться к самому знаменательному дню в своей жизни.
Свадьба получилась прекрасная!
Рано утром в городской ратуше собрались все горожане. Господин Коссоруччо запиликал на скрипочке свежесочиненный «Бурквильский свадебный вальс». Вообще-то, господин Коссоруччо был художником, но, как у настоящего творческого человека, у него было множество талантов, в том числе композиторский.
Под сводом ратуши неслись душераздирающие звуки, и волосы на головах непривычных к искусству бурквильцев, как будто ожив, поднимались и сплетались в клубок, словно змеи. Булочник Сдоббинс торжественно вел Дану, облаченную во что-то воздушно-кружевное и походившую на кремовый торт, между рядами стульев. Возле стойки буркомистра ждал взволнованный Бруно Буркич. Когда булочник вручил самый драгоценный из своих тортов жениху и отошел, утирая слезы, внезапно набежавшие на глаза, буркомистр Кляузингер прокашлялся и хмуро пробурчал:
– Не буду спрашивать, согласны вы или нет. Раз уж вы оба здесь, это самоочевидно. Или ты передумала? – с надеждой спросил он у Даны.
Та, улыбнувшись, твердо покачала головой.
– И ладно, все равно потом пожалеешь. В общем…
Вы живите как
хотите,
И ворчите, и бурчите,
Часто спорьте и ругайтесь,
Никогда не расставайтесь!
Насупившись пуще прежнего, Кляузингер занес имена молодоженов в книгу регистрации.
В Бурквиле все свадебные церемонии проходили именно так, но буркомистр хмурился еще и потому, что ему самому жутко нравилась Дана. Он даже раздумывал, не сделать ли ей предложение. Но пока подсчитывал, сколько придется тратить на избалованную дочку булочника, она дала согласие другому.
Пару лет спустя буркомистр Кляузингер все-таки женился. Он долго прикидывал и в итоге остановил свой выбор на Ванде Занудинг, кузине адвоката. Ванда считалась самой сварливой женщиной во всем Бурквиле, уж на что там дамы были с характером. Зато она отличалась бережливостью, а Кляузингер почитал это величайшей из добродетелей. Ох и веселую жизнь устроила она мужу! Днем Кляузингер спасался в ратуше, но, когда приходила пора возвращаться домой, на его лице появлялась та самая хмурая гримаса, благодаря которой он и стал буркомистром. Но об этом немного позже.
Что до новоиспеченной семьи Буркичей, брюзжание буркомистра не смогло испортить им настроение.
Счастливый отец невесты закатил пир на весь Бурквиль. Он пригласил родителей жениха, буркомистра и весь город. Горожане еще долго вспоминали тот день, похлопывая себя по животам. Пасечник Пчелкинс, который обычно был злее собственных пчел, что, в свою очередь, были злее голодных цепных псов, даже пустился в пляс под звуки «Праздничной бурквильской мазурки», сочиненной талантливым Коссоруччо. Горожане частенько вспоминали зажигательный пчелкинский танец, на что пасечник неизменно хмурился и бубнил что-то вроде: «Всякое бывает, и нечего тут это самое, вот…»
Только Бруно и Дана не видели этой радостной пляски. Когда горожане расселись за столы, накрытые в саду булочника, Дана что-то прошептала отцу на ухо, а затем побежала в дом, сменила свадебный наряд на обычное платье, схватила корзину для пикника, положила туда парочку бутербродов и бутыль лимонада и, схватив Бруно за руку, утащила его прочь. Они отправились в лес за городскую околицу и отыскали там прелестную солнечную полянку. Они очень уютно там расположились, ели бутерброды, запивали лимонадом, смеялись и обнимались. Им было ужасно хорошо вдвоем.
Тот день запомнился всем, потому что он получился прекрасным, радостным и совсем-совсем необычным для хмурых жителей города Бурквиля.
После свадьбы Дана переехала в дом Буркичей. Вскоре родился первенец, которого назвали Отто, и юная Дана Сдоббинс превратилась в маму Буркич, а Бруно Буркич – в папу Буркича. Несложно догадаться, что в этот же день отец Даны стал дедушкой Сдоббинсом, а родители Бруно – бабушкой и дедушкой Буркичами. Дедушку Буркича звали еще и Старым Бродягой, потому что он единственный из всего города однажды целый день провел за его пределами. Бурквильцы уважали дедушку Буркича за смелость и считали, что он действительно повидал жизнь.
Вслед за Отто у мамы и папы Буркичей появился сын Буро, а потом дочки – Дора и Крошка. Сейчас Отто уже пятнадцать лет, Буро – восемь, Доре – пять, а Крошке едва исполнился год. Папа Бруно работает журналистом в редакции газеты «Вестник Бурквиля». Вообще-то, он там единственный сотрудник. Мама Дана хозяйничает дома, мальчишки учатся в школе, а девчонки пока еще сидят дома вместе с мамой.
Буро Буркич – обычный восьмилетний мальчишка. В меру ворчливый, в меру хулиганистый. Сегодня не лучший день для знакомства, потому что с самого утра на него посыпались неприятности. А начиналось все чудесно.
Знакомство с Кваком
Однажды летним днем Буро резвился на заднем дворе. Вовсю светило солнце, вокруг, щебеча, порхали птицы, и Буро, переполненный радостью жизни, кувыркался, скакал, собирал цветы и горланил ту самую песню, которую так любила его мама. Вдруг Буро услышал, как кто-то сказал:
– Квак!
Замерев, Буро прислушался.
– Кто здесь? – взволнованно спросил он.
– Квак! – ответили из травы.
Буро пригнулся, но никого не заметил.
– Ты где? – снова спросил он.
– Квак! – ответили снизу.
Буро присел на корточки и заметил лягушонка, совсем крохотного, зеленого-презеленого.
– Привет! – сказал Буро. – Это ты тут квакаешь?
– Квак! – согласился лягушонок.
– А как тебя зовут?
– Квак!
– Замечательное имя! А я – Буро.
– Квак-квак!
– Ты хочешь со мной дружить?
– Квак! – Лягушонок чуть наклонил голову и, кажется, улыбнулся.
Не помня себя от счастья, Буро объяснил новому другу, что безумно рад знакомству, и протянул ладонь. Лягушонок смело запрыгнул на нее.
– Квак! – весело сообщил он.
– Ты хочешь жить у меня? – ласково прошептал Буро.
– Квак! – подтвердил новый товарищ.
Буро со всех ног помчался в дом.
– Мама, мама! – крикнул он, вбегая в гостиную. – У меня новый друг! Его зовут Квак, и он хочет жить с нами!
– Тише, не кричи, Крошка только уснула, – одернула мать.
– Мама, – шепотом продолжил Буро, – ты только посмотри, какой он милый, – и протянул ладонь.
– Квак! – вежливо поздоровался Квак с мамой Буркич.
– Какой воспитанный! – удивилась мама.
– Да, он самый воспитанный и самый забавный лягушонок в мире. Можно, он будет жить с нами?
– Ты уверен, что это хорошая мысль? Может быть, у него уже есть дом?
– Да нет же, мама! Я встретил его на заднем дворе, он сидел там такой одинокий. Он так обрадовался, когда я его нашел. Он сам к нам пришел, понимаешь? А еще он сказал, что хочет быть моим другом!
– Но где же он будет жить? Не может он просто так скакать по дому, вдруг кто-то нечаянно на него наступит.
– Мама, я все придумал! У нас есть старый аквариум. Квак будет жить там, а я каждый день буду носить ему мух и свежую травку.
И мама Буркич с удовольствием согласилась.
С тех пор Буро и Квак стали неразлучны. Они вместе просыпались, вместе завтракали – Буро оладьями, а Квак мухами, – вместе гуляли, резвились на заднем дворе, где впервые встретились, ходили на речку, удили там рыбу, в лесу собирали ягоды и грибы. Остаток лета пролетел незаметно, и наступил первый учебный день.
Один скверный день из жизни Буро Буркича
Буро не любил школу и не любил рано вставать, поэтому утро первого школьного дня стало для него хмурым вдвойне. Насупившись, он мрачно уплетал знаменитые оладьи мамы Буркич и ворчал себе под нос.
– Перестань ворчать, Буро. Тебе все равно придется идти в школу, никуда не денешься, – посоветовала мама Буркич.
– Я самый несчастный ребенок на свете, – пожаловался Буро. – Вот ты, мама, и ты, папа, уже отучились. Отто остался всего один год. Дора и Крошка еще маленькие, а бабушка и дедушки уже старые. И только я один провожу там все лучшие годы…
Не один Буро не любил школу. На уроках Воспитанделя было ужасно скучно. Директор вечно ворчал, что молодежь не желает учиться, а сам ничего интересного не рассказывал. Он монотонно бубнил наизусть длинные главы из летописи под названием «Хроники Бурквиля». Этот трактат Воспитандель любил и берег больше всего на свете. Он считал, что тяжелые тома истории Бурквиля – лучшее, что есть в городе. Директор был не только потомственным педагогом, но и потомственным летописцем. Он, как его отец, дед и прочие предки по мужской линии, сохранял для истории самые знаменательные события, происходившие в Бурквиле.
Каждый день директор разворачивал свежую газету, которую выпускал папа Буркич, и просматривал ее за кофе, водрузив на нос очки.
– Так-так-так, – важно бурчал он себе под нос, – чем день вчерашний нам запомнится? Не случилось ли событий, о которых я не знаю, достойных занесения в историю?
Знаменательные события случались в Бурквиле нечасто, ведь это был очень маленький городок, вязкий, как болотце.
Директор Воспитандель приходился двоюродным братом адвокату Занудингу. Они и внешне были похожи: оба длинные и тонкие, как ветки, только Занудинг носил высокий цилиндр и галстук, а Воспитандель – обычную шляпу и очки. Походили они и характерами: оба страшные брюзги. Как встретятся, как начнут бурчать! Даже сороки разлетаются кто куда, а ведь они известные трещотки.
А еще Воспитандель дружил с художником и композитором Коссоруччо. Горожане ехидничали, что эта дружба не зайдет дальше первого портрета. И верно, директор оставался одним из немногих горожан, у кого еще не было портрета кисти Коссоруччо.
Почти во всех гостиных Бурквиля висели семейные портреты, изготовленные Коссоруччо. Художник был весьма трудолюбив. Один за одним он писал портреты жителей Бурквиля и вручал жертвам искусства свои творения. Рисовал художник так, что ни одна женщина не могла удержаться от слез, а мужчины совсем вешали длинные носы, увидав себя на картине. Если взгляд бурквильца во время обеда случайно падал на собственный портрет, дурное настроение и скверный аппетит на остаток дня были обеспечены.
Однако директор Воспитандель не сомневался в таланте своего товарища. Несколько раз в год Воспитандель устраивал в школе выставки картин Карло Коссоруччо, хотя дети, взглянув на его произведения, потом долго отказывались засыпать без света. Горожане тоже ходили на выставки и оставляли хвалебные отзывы в специальной книге:
«Плакал от страха. Буркич».
«Впечатлен. Изобрел новый рецепт микстуры. Доктор Хворайкинс».
«Определенное сходство есть, хотя недавно я сменила прическу и завила волосы. Госпожа Кляузингер».
Горе тому, кто не отмечался в книге отзывов. И горожане исправно посещали художественные мероприятия, а господин Воспитандель внимательно следил за этим. Не находя в книге записи какого-нибудь незадачливого гражданина, директор начинал изводить беднягу телеграммами. А если упрямец не реагировал, директор пускал в ход тяжелую артиллерию. «Главным экспонатом следующей выставки станет ваш портрет», – угрожал он в последней роковой телеграмме. У прежде черствого к искусству гражданина сразу просыпалась тяга к прекрасному. Он мчался в выставочный зал и подробно описывал свои впечатления в книге отзывов.
Горько вздыхая, Буро уписывал завтрак.
– Если бы ты поменьше ловил ворон на уроках, брат мой Буро, ходить в школу было бы интереснее, – ни с того ни с сего ехидно высказался Отто.
Отто всегда был нормальным старшим братом, с ним запросто можно было погонять в футбол, или поудить рыбу, или попытаться заманить в силки голубя, но за последний год у Отто сильно испортился характер, и он не упускал случая поддеть кого-нибудь из друзей и родных. Мама говорила, что не стоит обращать на него внимания, потому что он в сложном возрасте. Но этим утром Буро был не в силах смириться со столь вопиющей несправедливостью и запустил в брата надкушенной оладьей. Снаряд достиг цели, и на белой рубашке Отто образовалось жирное пятно. В ответ тот выплеснул на Буро кислое молоко из стакана. Бабушка Буркич охнула от неожиданности. Буро судорожно шарил глазами по столу, ища, чем бы еще швырнуть в задиру, но его остановил гневный окрик папы Буркича. Мама Буркич тут же схватила драчунов за шиворот и поволокла переодеваться и мыться. Вслед удаляющейся группе неслось потрескивающее хихиканье дедушки Буркича.
Намылив Буро шею как в прямом, так и в переносном смысле, мама велела:
– А теперь переодевайся и бегом в школу!
Хмурый мальчишка натянул чистую рубашку, схватил рюкзак и, подойдя к аквариуму, вытащил оттуда Квака и попытался запихнуть в карман рюкзака.
– Это еще что такое? – изумилась мама.
– Я хочу, чтобы Квак пошел со мной, что тут непонятного? – проворчал Буро, исподлобья глядя на мать.
Та скрестила на груди руки, как делают все мамы, когда собираются что-то запретить:
– Немедленно посади лягушонка обратно и бегом в школу! Это же надо такое выдумать! Ты видел, чтобы кто-нибудь ходил в школу с собакой или котом? Ты бы еще теленка за собой потянул.
– Но Квак будет скучать! Он не привык сидеть в одиночестве!
– Я все сказала. Бери рюкзак и бегом на уроки, а уж о Кваке я позабочусь.
Буро нахмурился пуще прежнего и, высадив товарища, поплелся к двери. «Ничего, мы еще посмотрим, кто кого», – думал он.
– Поторапливайся! – звенел ему вслед голос мамы.
Дойдя до калитки, Буро оглянулся и, убедившись, что за ним никто не следит, бегом устремился обратно. Обогнув дом, он влез в окно и схватил лягушонка. Снова упрятав товарища в карман, Буро ловко перемахнул через подоконник, подхватил рюкзак и помчался прочь. Как раз тогда он и встретил по очереди миссис Склочкинс, адвоката Занудинга и унылого молочника Творожкинса.
Буро все-таки опоздал, и, как назло, первый урок вел сам директор Воспитандель.
– Так-так-так, юноша, – пробубнил учитель, подняв брови, при этом очки у него сползли на кончик носа. – Опаздываем в первый же день. Позвольте узнать причину, задержавшую вас в пути? Должно быть, нечто очень важное?
– За завтраком я швырнул в брата оладьей, а он выплеснул на меня кислое молоко, и мама отправила нас переодеваться, – объяснил Буро, глядя себе под ноги.
– Какая ужасающая невоспитанность! – восхитился директор. – Бедная госпожа Буркич, как тяжело ей приходится с такими дерзкими отпрысками! Ничего, я вас научу, как должен вести себя юноша из приличной семьи. Вы у меня по струнке ходить будете! Извольте сесть на место и слушать как следует. На моих уроках царит полная тишина, усвоили, юноша?
Буро кивнул и, шаркая, пошел на свое место. Когда он проходил между рядами, Квак – вот глупый! – устал сидеть в темном кармане и выпрыгнул наружу. Никто, в том числе и сам Буро, этого не заметил. Директор продолжил повествование о жизни славного города Бурквиля в средние века и зачитывал отрывки из летописи, а школьники, оживившиеся с приходом Буро, снова уткнули носы в тетради.
Квак огляделся: все вокруг такое незнакомое! Это вовсе не солнечная полянка, куда, он думал, они направляются. Это не дом Буркичей и совершенно точно не аквариум. Сколько здесь незнакомых ног! И пол какой-то странный, неприятно коричневого цвета. Ну да ладно. Первым делом Квак решил поздороваться. В два прыжка он оказался перед доской и, обернувшись к классу, звонко сказал: «Квак!»
В следующую секунду раздался страшный грохот и тонкий, пронзительный визг. Это директор Воспитандель, увидав лягушонка, вскочил на ноги, опрокинул стул и завопил, совсем как девчонка.
– Что это?! – перестав визжать, крикнул господин Воспитандель. – Кто это?! Чье это?! Уберите немедленно эту гадость!
Ошарашенные дети переводили взгляд с лягушонка на директора.
– Да это же обычный лягушонок! – воскликнул Дино Хмурсон, сидевший за первой партой.
– Я сказал, уберите отсюда немедленно эту дрянь! Кто ее притащил? – Директор, тяжело дыша, шарил глазами по лицам учеников. – Ах, не признаетесь?! Пеняйте на себя! – И он занес над головой «Хроники Бурквиля», явно намереваясь прихлопнуть бедного Квака. Тяжелый том вот-вот готов был обрушиться и раздавить лягушонка в лепешку.
Буро не мог этого допустить. Он сорвался с места и выхватил товарища прямо из-под носа у разгневанного директора.
– Не убивайте Квака! – закричал Буро в слезах. – Это мой лучший друг!
Директор, внезапно обессилев, уронил на стол том бурквильских хроник.
– Знаете, Буркич, – почти прошептал он, – это уже чересчур…
Внезапно он взвился, словно вихрь, схватил Буро за шиворот и, велев остальным ждать в классе, поволок незадачливого любителя фауны к родителям.
Над головой Буро в тот день пронеслась настоящая буря. Хорошо хоть, папа Буркич уже ушел на работу и не принимал участия в воспитательном процессе. Директор, воздымая руки к люстре, поведал маме Буркич о недопустимом поведении ее сына. В наказание директор намеревался целый месяц оставлять его после уроков, чтобы тот убирал в классе и учил наизусть главу за главой «Хроники Бурквиля». Мама согласно кивала, меча глазами молнии в сторону Буро, топчущегося на пороге кухни, и отпаивала учителя какао. Мама Буркич не зря была дочерью своего отца. Булочки она умела печь как никто в городе. А разве человек может долго сердиться, когда к какао ему подают превосходные сдобные булочки с пылу с жару, тем более что вкусно поесть в Бурквиле весьма затруднительно? Постепенно директор угомонился и умиротворенным вернулся в школу, запретив Буро сегодня показываться ему на глаза.
Когда Воспитандель ушел, мама хотела еще раз как следует отчитать сына, но, глядя на его виновато склоненную голову, смягчилась.
– Горе мое! – вздохнула она. – И зачем тебе понадобилось тащить лягушонка в школу? Я ведь предупреждала, что добром это не кончится. Ладно уж, садись, что теперь. Какао будешь?
Буро кивнул и, уплетая булочки с какао, пришел к выводу, что даже самый скверный день может принести с собой что-нибудь хорошее.
Один скверный день из жизни господина
Воспитанделя
Первый школьный день для господина Воспитанделя тоже сложился не лучшим образом. По школе мгновенно разнеслась весть, что директор боится земноводных, и с этого дня Воспитандель то и дело натыкался на жаб, которых школьники в неимоверных количествах тащили с ближайшего болота. Ученики подбрасывали их в класс, в кабинет и даже в дом господину директору. Когда он проходил мимо, кто-нибудь из детей внезапно квакал, а потом они дружно хихикали, глядя, как строгий директор подпрыгивает от неожиданности. Когда он отворачивался к доске, ученики начинали по-жабьи раздувать щеки и, косясь друг на друга, давились от беззвучного хохота. Даже взрослые горожане не упускали случая отпустить язвительную шутку про жабобоязненного господина Воспитанделя.
К чести директора, он совладал с собой и с достоинством вышел из положения. Когда ему надоели постоянные колкости и издевки, он отправился на болото и, превозмогая брезгливость, собственноручно поймал трех жаб и поселил в школьном аквариуме, учредив в школе живой уголок.
Ученики стали приносить земноводным траву и мух и прекратили смеяться над директором. Да и вообще, всякая шутка со временем приедается, так что директор снова зажил относительно спокойно. Только вздрагивал всякий раз, глядя на аквариум, откуда таращились три пары безразлично-холодных жабьих глаз.
Но все это было потом, а в тот день злоключения директора только начались.
Отпустив школьников по домам, Воспитандель решил завершить рабочий день чем-нибудь приятным. Он собрался в тысячный раз перечесть историю возникновения Бурквиля. Его прапрапрадедушка, тоже летописец, мастерски описал, как их достойные предки основали прекрасный город Бурквиль. Директор очень любил витиеватый слог, которым его родственник описывал, как старому достопочтенному прабурку пришло откровение, где именно следует заложить город. Кроме того, в летописи содержались намеки, что тем самым прабурком был родоначальник клана Воспитанделей, и это приятно подогревало директорское тщеславие. Перечитывая этот отрывок, директор всегда успокаивался и обретал былое величие.
Итак, он распахнул свой любимый том бурквильских хроник. По мере того как глаза педагога пробегали строчку за строчкой, его очки сползали все ниже на кончик носа, а брови неудержимо стремились к затылку.
Вот что он прочитал:
История возникновения Бурквиля
Однажды племя прабурков отправилось на поиски нового места обитания. Путь был долгим и трудным, прабурки порядком измучились. Вместе со всеми шел основатель славного города Бурквиля. Есть основания полагать, что им был предок рода Воспитанделей. Судя по характеру потомков, этот предок был человеком достаточно сварливым. Кроме того, на тот момент он, вероятно, был человеком достаточно пожилым. Поэтому назовем его старым Воспитанделем. В пути ему приходилось туго. Он не поспевал за молодыми сородичами и плелся позади, при этом беспрестанно кряхтел и ворчал.
– Какой недалекий человек, – бубнил он вроде как себе под нос, но чтобы все слышали, – вообще затеял это переселение? Волокись теперь незнамо куда, ноги бей. Ни ума, ни фантазии!
Вождь племени, который, собственно, и предложил переехать, багровел лицом, но молчал. Соплеменники выразительно переглядывались. Родичи Воспитанделя натужно улыбались, дескать, старый человек, что с него взять, и жались друг к другу.
Однажды вечером прабурки собрались у костра после удачной охоты. На вертеле жарилась кабанья туша, и соплеменники восседали возле огня в предвкушении сытного ужина. И тут появился старый Воспитандель.
Пока все были на охоте, старик бродил по лесу и глубоко в чаще обнаружил избу пожилой знахарки. Знахарка страшно обрадовалась живой душе, и они прекрасно провели время, вспоминая былые времена и ругая молодежь. Эту приятную привычку потомки рода Воспитанделей сохранили в полной мере. Судя по всему, старый Воспитандель изрядно откушал целебной настойки из трав, которой его угостила гостеприимная хозяйка.
Старому Воспитанделю представлялось, что он легко и грациозно летит вперед, словно стрела, выпущенная из лука твердой рукой, но в действительности одряхлевшее тело самовольно выписывало кренделя и двигалось к соплеменникам по весьма извилистой траектории.
Прискакав к костру, разудалый Воспитандель плюхнулся на лучшее место, отпихнув локтем самого вождя племени. Во весь голос он потребовал себе первый кусок добычи, который традиционно подносили вождю.
Воцарилось недоуменное молчание. Все головы повернулись к зарвавшемуся старикану, и только одна из его дочерей, сгорая от стыда, попыталась оттащить отца от костра. Однако тот вырвал руку и возопил:
– Оставь меня, глупая женщина! А ну-ка, пожалуйте мне жирный кусок этого сочного кабанца!
Судя по нраву потомков, предок их был человеком достаточно тщеславным.
Вечер для него окончился плачевно: двое дюжих сыновей вождя племени молча поднялись и, несмотря на визгливые протесты подвыпившего старикашки, подхватили его под белые руки и отволокли в самый дальний шатер, связав как следует.
Такого унижения Воспитандель соплеменникам не простил.
С утра дети и внуки нашли его по-прежнему связанным, но трезвым и очень хмурым. Освобожденный дикарь насупился и заявил, что отныне не желает иметь ничего общего с этими гадкими людишками, не помнящими добра, с этими неудачниками, которые нормального кабана поймать не могут, с этими недоумками, которые неизвестно зачем вздумали переселяться. Да пускай они катятся куда хотят, гори они огнем, а он теперь с места не сдвинется.
Разразившись гневной тирадой, обиженный старик сложил руки на груди и упрямо сдвинул брови.
– Остаемся здесь, – пробурчал он, – а эти жалкие подлецы еще пожалеют.
Своенравный старик уселся у подножия холма, а сыновья, дочери и внуки испуганно толклись вокруг, не смея возразить основателю рода, в то время как неблагодарные соплеменники собрались и веселым гуртом отчалили в сторону запада.Никто и не подумал уговаривать бывшего лучшего охотника. Не исключено, что соплеменники только вздохнули с облегчением, избавившись от сварливого сородича.
Вот так наши предки осели на месте и заложили славный город Бурквиль.
Бледный как мел Воспитандель утер со лба выступивший пот. Охваченный паникой, он зашептал знакомый ему с далекой юности текст, который бесследно испарился из книги, словно его там и не было:
«…И настало утро, и собралось многочисленное племя прабурков на всеобщий сход, и поднялся во весь рост наш великий предок мудрый Воспитандель и молвил: “Нынешней ночью откровение мне пришло, что роду нашему в этих краях надлежит остаться. Вам, соплеменники, дальше двигаться, а нам суждено заложить в этих местах для славы и процветания город и жить узким кругом, никому не помогая и не мешая. Да будет так!” И топнул ногой наш великий предок. И поднялись соплеменники с плачем, каждый с охотником простился, в пояс ему поклонился, обнял по-братски, одежду свою потоком слез оросив, и потянулись они унылой цепочкой на запад, чтобы никогда не возвращаться. А там, где ступня мудрого Воспитанделя коснулась земли, заложили первый камень для ратуши славного города Бурквиля».
– Где все это? – От ярости у Воспитанделя будто прибавилось сил. – Кто посмел испоганить историю Бурквиля?! Да я ему!.. Да он у меня!..
Покрутив том в руках, директор обнаружил, что кто-то аккуратно вырезал несколько страниц, вклеив вместо них новые.
Не находя слов, директор волчком закружил по классу. Вдруг его взгляд напоролся на желтую тетрадку, которая упала в щель между стеной и одной из парт. На четвереньках директор попытался извлечь тетрадь из щели. Руки Воспитанделя дрожали от гнева, и достать тетрадку не получалось. Разозлившись еще больше, он резко вскочил на ноги, треснулся затылком об угол парты, злобно процедил что-то сквозь зубы и схватил со стола линейку. С ее помощью Воспитанделю наконец удалось выудить трофей. Найденная улика изобличила преступника целиком и полностью.
Отто Буркич! Разве можно быть таким неосторожным? Как умудрился ты потерять тетрадку с черновиками новой «Истории Бурквиля» прямо на месте преступления? Мало того, подписанную тетрадку!
«Ученик восьмого класса Отто Буркич», – тревожно гласила желтая обложка.
Что ж, получай теперь по заслугам!
Зловещие тучи кружат над притихшим в сумерках Бурквилем. Красные всполохи озаряют темное небо. Это праведным гневом пылают щеки директора Воспитанделя. В преддверии справедливого возмездия он мчится к дому Буркичей, сжимая в руках оскверненнуюлетопись и желтую тетрадь. Из-под башмаков директора вздымается угольно-черная пыль, из ушей директора клубами рвется пар, на губах кипит ядовитая пена. И вот он стучит в дверь мирного домишки, где семья Буркичей в полном составе собралась в гостиной, не подозревая о нависшей угрозе.
Сунув под мышку том «Хроник Бурквиля», Воспитандель изо всех сил заколошматил в дверь кулаком. Не выдержав напора, хлипкая дверь распахнулась, и директор, тяжело дыша, предстал перед семейством Буркичей.
– Знаете что! – сбивчиво начал он. – Это просто за гранью! Это отвратительно! Это не просто хулиганство, это самое настоящее пресс…прест…преступление! – выдохнул он наконец.
– Что случилось, директор? – удивился папа Буркич.
Отто, завидев у директора том «Хроник» и тетрадь, вжал голову в плечи и попытался бочком ускользнуть.
– Стоять! – загремел на весь дом гневный окрик Воспитанделя.
Крошка Буркич от испуга громко разревелась, а пятилетняя Дора, хлопая глазенками, прижалась к матери. Та одной рукой обхватила Дору, а другой погладила Крошку по голове.
– Это вы у своего сына спросите, что случилось! – с горечью произнес директор. – Да, конечно, школа должна принимать участие в воспитательном процессе, но основы – вы слышите, основы! – закладываются в семье. Мы, учителя, бессильны, если родители не научили отпрысков следовать канонам приличного поведения. Полюбуйтесь, что сотворил ваш сын. – Воспитандель протянул папе Буркичу летописный том и предательскую тетрадку. – Этот малолетний преступник испоганил то, что веками – вы слышите, веками! – создавалось и береглось. Наша история, наши истоки, наше славное прошлое – всё, всё перечеркнуто! Вы почитайте только, что он наваял! Какую отвратительную ерунду сочинил ваш Отто! Как он опорочил наших славных предков, которые строили Бурквиль! Это непоправимая потеря!
Сгорбившись, директор опустился в свободное кресло и обхватил голову руками.
Папа Буркич, раскрыв том «Хроник», начал вполголоса читать новую «Историю возникновения Бурквиля». Прочитав пару абзацев, он растерянно умолк.
– Отто? Это ты сотворил?
– Это сотворил я, – раздался из угла голос дедушки Буркича.
Все головы повернулись в его сторону. Бабушка Буркич от изумления выронила из рук вязанье.
Кряхтя и шаркая, дедушка подошел к папе Буркичу и взял у него толстенный том и тетрадь.
– Это я виноват, директор, – спокойно сказал он. – Отто всего лишь записал историю под диктовку, потому что глаза у меня уже не те. Я бы его не вмешивал.
– Да, но… почему?.. зачем?.. Ведь это же хулиганство! Вы взрослый человек, – недоверчиво пробормотал директор.
– Я хотел пошутить, – признался дедушка. – И потом, кто знает, вдруг все было именно так? – Он ехидно взглянул на Воспитанделя исподлобья. – Не волнуйтесь, я сохранил старые листы.
И дедушка Буркич достал из кармана коричневой вязаной кофты свернутые трубочкой листы с оригинальной историей.
– Да, теперь я понял, – забормотал Воспитандель. – Действительно, для подростка это уж слишком. Раз это дело рук пожилого авантюриста, тогда все ясно. Я помню, помню, Буркич, как вы порывались сбежать из города! Наверное, там, в большом мире, вы нахватались завиральных идей. Не думайте, что вам так просто сойдет все с рук! – Он подскочил к дедушке, вырвал у него листы «Хроник» и сам летописный том и в три скачка оказался у двери. – Встретимся в кабинете буркомистра! – обернувшись, злобно прошипел он. – Завтра! И пусть представитель власти судит ваш непростительный поступок!
Директор выскочил из дома Буркичей, шарахнув изо всех сил дверью.
Мама Буркич вздрогнула, Крошка опять разревелась, Дора спрятала лицо в складках материнской юбки, а бабушка Буркич нечаянно дернула за нитку, отчего половина вязанья тут же распустилась.
– Папа! – простонал папа Буркич. – Что ты наделал! Тебе что, неприятностей мало? Завтра придется идти к Кляузингеру, оправдываться и умолять!
– Бредомир Буркич в состоянии сам ответить за свои поступки! – отрезал дедушка. – Не надо никуда идти и ни перед кем оправдываться! Судить меня не за что, это была всего лишь шутка. И достаточно остроумная, на мой взгляд. Я бы дорого отдал за то, чтобы посмотреть на Воспитанделя, когда он открыл свой любимый том.
Отто захихикал, но тут же умолк под строгим взглядом папы Буркича.
– Ну ты даешь, дедушка! – восхищенно протянул Буро. – Вот бы до конца почитать твою историю! Жалко, что Воспитандель уволок с собой книжку.
– Господин Воспитандель, – одернула сына мама Буркич. – И не книжку, а летопись.
– И нечего издеваться над людьми, – вставила бабушка Буркич, сверля мужа взглядом. – Но ты с юности такой, Бредомир. Все б тебе насмехаться! Чем тебе Воспитандель не угодил?
Дедушка почесал в затылке:
– Да слышал я на днях, как он расхвастался в мясной лавке, что является, видите ли, прямым потомком основателей Бурквиля. И по этой причине должен отхватить лучший кусок вырезки. Почти свежей, позавчерашней. Вот я и решил его проучить.
– Ох, да он всю жизнь такой, – вздохнула мама Буркич. – Ну да ладно. Что сделано, то сделано. Будем выкручиваться. Завтра пойдем к буркомистру все вместе. Кляузингер – мой старый приятель. Я знаю, чем его умаслить.
– Дана, я думаю, этот вопрос должны уладить мужчины, – подал голос папа Буркич.
– А разве мужчины умеют печь сдобные булочки с корицей, от одного запаха которых Кляузингер плавится как сыр в духовке? То-то же. Наш буркомистр ужасно скуп и никогда не покупает свежих булочек, обходится черным хлебом. Но если завтра мы придем не с пустыми руками, а захватим целый поднос выпечки, он не сможет долго сердиться. И на Воспитанделя хватит!
– Я помогу тебе, Дана! – закивала бабушка Буркич. – Кажется, ты хорошо придумала. Уверена, наш Воспитандель умерит пыл. Сытый мужчина – добрый мужчина.
– Будь по-вашему, – вздохнул папа Буркич. – Но вы двое не думайте, что так легко отделались, – обратился он к Отто и дедушке. – В наказание разберете весь хлам в старом сарайчике на заднем дворе. Я давно хочу сделать там мастерскую, как раньше. Вот и от вас польза будет.
– Я тоже пойду разбирать хлам в сарайчике, – сказал Буро Буркич. – Я ведь тоже сегодня провинился.
– И ты, Буро? – удивился папа Буркич.
– Я тебе потом расскажу, – сменила тему мама Буркич. – Хорошо, сынок, ты поможешь брату и дедушке. Значит, завтра вы втроем пойдете убирать в сарайчике, а мы сходим в ратушу. А теперь, дети, живо идите спать, а взрослых прошу пройти на кухню и помочь мне с тестом, потому что к утру нам нужно испечь целую гору булочек.
Мама Буркич была мудрой женщиной и хорошо знала слабости буркомистра. Все обошлось малым ворчанием и строгим внушением. Буркомистр приговорил почти целый поднос булочек, едва поделившись с Воспитанделем. Понятно, что директор остался не слишком доволен.
Вконец раздобрев, Кляузингер даже решился оставить альтернативную историю Бурквиля в летописи, а страницы с классической версией вклеить обратно в начало. И хотя директор в душе яростно протестовал против такого решения, возразить вслух он не посмел. Пришлось, стиснув зубы, согласиться.
Так что для Буркичей дело окончилось вполне благополучно.
Поздно вечером, когда вся семья улеглась спать, Отто поскребся в дверь к дедушке Буркичу.
– Дед, спишь? – прошептал он.
– Тебе чего? – ворчливо ответил старик.
Отто потихоньку приоткрыл дверь и проскользнул внутрь. Дедушка Буркич в полосатой пижаме сидел на кровати.
– Спасибо, дед, – глядя в пол, сказал Отто. – Выручил.
– Да брось, – отмахнулся Бредомир Буркич. – Представляю, как бы они на тебя накинулись и Воспитандель извел бы придирками, тебе ведь учиться еще целый год. А я взрослый человек, мне он ничего не сделает.
– И все-таки у меня ощущение, что я поступил не по-мужски. Надо было признаться, – вздохнул Отто.
– Прекрати. Мы вместе сочиняли, всё по справедливости. Не хнычь!
– Ты считаешь? А ведь Воспитандель сразу поверил, что я не мог такого написать, – нахмурился Отто. – Совсем за дурака меня считает.
– Твой Воспитандель, если уж на то пошло, сам небольшого ума человек, – сварливо заметил дед. – А ты у меня талантище, весь в папку, – с нежностью заметил он и потрепал внука по голове.
– Честное-пречестное? – преданно заглянул ему в глаза Отто.
– Железное слово Бредомира Буркича! – поручился дедушка. – А сейчас марш спать!
Отто торопливо прикоснулся губами к дедушкиной щеке и на цыпочках пошел к выходу. В дверях он обернулся и прошептал:
– Слышишь, дед?
– Ну, чего тебе?
– А ведь мы здорово придумали, правда?
– Неплохо, – фыркнул дедушка.
В глазах Отто вспыхнули озорные огоньки, а рот расплылся в ухмылке.
– Беспокойной ночи! – прошептал он.
– Беспокойной ночи! – отозвался дедушка Буркич.
За Отто закрылась дверь. Спустя пару минут затихли и осторожные шаги в коридоре. Дедушка Буркич улыбнулся в усы, повернулся лицом к стене и захрапел.
Как господин Кляузингер стал буркомистром, или Знаменитый турнир хмурости
В начале осени в Бурквиле традиционно проходят ярмарки. Захватывающие мероприятия! Целых три дня подряд бурквильцы собираются на площади и обмениваются всем, чем могут. Чего там только нет: и горькие фиолетовые баклажаны, и вязкие груши, и кислые яблоки, и мелкий зеленый картофель, и пожухлая морковь – в общем, все, что за лето выросло в бурквильских огородах.
На прилавках полным-полно всяческих поделок, из тех, что хозяйки мастерят унылыми зимними вечерами: вязаные жилеты и шарфы со спущенными петлями, кособокие куклы и медведи, странной формы коврики и криво сшитые занавески.
Во время ярмарки бурквильцы развлекаются как могут. Посреди площади ставят шатер, где жена сапожника Колодкинса в образе черноволосой цыганки Зары предсказывает будущее всем желающим. Мужчины изощренно шпыняют друг друга на зонтичных дуэлях. Женщины бранятся всласть на состязаниях под названием «Кто кого переворчит». В центре площади торчит деревянная карусель, сооруженная мастером Хмурсоном, на которой пока не отважился прокатиться ни один малыш: уж больно страшные у коней морды. Но любимым развлечением горожан был и остается турнир хмурости.
Знаменательный день, когда Кляузингера избрали в буркомистры, как раз совпал с последним ярмарочным днем и турниром хмурости. Точнее, Кляузингера как раз-таки избрали из-за турнира. В общем, чтобы не запутаться, лучше почитаем заметку папы Буркича, тогда еще совсем юного и начинающего журналиста, которую он разместил в «Вестнике Бурквиля».
«Сегодня, 23 июля, в нашем городе прошло важнейшее соревнование, по итогам которого жители не только установили, кто самый хмурый человек в Бурквиле, но и переизбрали буркомистра. Как это было? Вернемся на пару часов назад.
Участники турнира хмурости, среди которых находился и господин Кляузингер, собрались на площади и выстроились в шеренгу.
И вот из ратуши торжественной поступью выходит господин Коссоруччо, неизменный судья хмурых соревнований, и направляется к участникам. Напряжение среди спортсменов и зрителей нарастает. Судья Коссоруччо, выдержав паузу, дает свисток к началу соревнований.
Барабанный бой! На глазах всех бурквильцев от мала до велика спортсмены хмурятся изо всех сил, пыхтя от усердия! Брови участников неумолимо ползут друг на друга, их лбы складываются гармошкой, зрители замирают в ожидании, и не зря! Господин Кляузингер, собравшись с силами, показывает ошеломительный результат! Внешние уголки его бровей изумленно сталкиваются в едином порыве, на секунду замирают и тут же расходятся. Но этого достаточно! По зрительской толпе проносится восхищенный вздох!
– Установлен новый хмурый рекорд! – гремит над толпой ликующий голос судьи Коссоруччо. – Победителем турнира провозглашается господин Кляузингер!
– Ур-ра! – в едином порыве грянула восхищенная толпа.
Победителя подхватывают на руки, и тут раздается выкрик.
– В буркомистры! – кричит восхищенный зритель.
Обрадованные бурквильцы все до одного поддержали прекрасную идею и, по-прежнему на руках, отнесли новоиспеченного буркомистра в ратушу, где с почетом водрузили в кресло, до этих пор принадлежавшее господину Зевайчису. Экс-буркомистр с радостью уступил свой кабинет победителю турнира, о чем свидетельствовал мелодичный скрип его зубов. Великодушный победитель хмурого турнира тут же предложил Зевайчису должность секретаря буркомистра, на что бывший градоуправитель ответил согласием и благодарностью. От счастья у Зевайчиса случился нервный тик.
Мы уверены, что господин Кляузингер будет управлять нашим славным городом с мудростью и прозорливостью, достойными наших славных предков».
Так господин Кляузингер занял кресло в ратуше. Это событие стало одним из немногих знаменательных случаев, который летописец Воспитандель перенес из газеты «Вестник Бурквиля» в толстый том современных «Хроник Бурквиля».
По сей день никто не сумел превзойти результата, достигнутого буркомистром на том достопамятном турнире. На стене кабинета в напоминание об историческом событии гордо красуется картина кисти Коссоруччо под названием «Как его хмурейшество господин Кляузингер стал буркомистром прекрасного города Бурквиля», запечатлевшая мистера Кляузингера в минуту его величайшего триумфа. Эта картина вполне удалась Коссоруччо, и буркомистр на ней выглядит строго и внушительно, как и положено государственному лицу.
Как поссорились доктор Хворайкинс и адвокат Занудинг
В жизни адвоката Занудинга одновременно наступили осень и черная полоса. Юрист шагал домой из лавки Гуго Тухмана со свертком позавчерашней буженины, когда начался дождь. Как назло, Занудинг не захватил с собой зонт, а бежать к дому, перепрыгивая через лужи, словно кузнечик, адвокату было не к лицу. Мрачнее самой черной тучи длинный худой Занудинг пробирался сквозь непогоду, уныло перебирая длинными худыми ногами. Капли дождя стучали по высокому цилиндру адвоката и, сползая по узким полям, затекали за шиворот. Хотя идти ему было недалеко, он успел основательно промокнуть.
Вернувшись домой, адвокат переоделся в теплый пушистый халат и домашние туфли, похожие на римские ладьи – такие же длинные и узкие. Занудинг взял с полки пухлую папку с материалами по делу между каменщиком Склочкинсом и столяром Хмурсоном и уютно устроился в старом потертом кресле, намереваясь наконец-таки разобраться, кто прав, а кто нет.
– Де-юре, – рассуждал наш адвокат, – прав, конечно, Склочкинс, ведь по всем архивным сводкам участок принадлежит ему.
Ссора разгорелась из-за небольшого участка на границе между огородами Склочкинса и Хмурсона. Хмурсон рассвирепел из-за того, что каменщик каждый год упорно высаживал картофель на пограничном клочке земли, хотя столяр тысячу раз просил сажать там что-нибудь другое, потому что, когда цвел картофель, у Хмурсона открывалась дикая аллергия и он безостановочно чихал с утра до вечера. Вредный Склочкинс игнорировал все просьбы и только посмеивался, когда из соседнего дома доносился громоподобный чих.
– Ну, погоди, Склочкинс, – мстительно прошептал столяр и под покровом ночи выкопал всю картошку, посеяв вместо нее брюкву.
– Это еще что такое? – изумился каменщик, когда пришла пора собирать урожай.
Склочкинс был не слишком сведущ в огородничестве и не заметил разницы между цветущим картофелем и цветущей брюквой, лишь только диву давался, отчего сосед Хмурсон в этот год не чихает.
Разгадка пришла, когда каменщик заметил ухмылку столяра, наблюдавшего из окна за незадачливым сборщиком урожая.
– Ну, погоди, Хмурсон, – прошептал каменщик.
На следующий год он засадил картошкой весь огород. Довольный вернулся в дом, представляя, как через месяц мерзкий сосед станет корчиться в аллергических муках. Склочкинс потирал ладони и бормотал себе под нос:
– Ах, как же замечательно я придумал. Ну, Хмурсон, ты у меня еще попляшешь! Как же я великолепно мстителен!
И злорадно хихикал.
Обычно Склочкинса нельзя было добудиться, хоть во все колокола на ратуше звони, но в эту ночь радостное возбуждение долго не отпускало каменных дел мастера, потому он заслышал странные звуки, доносящиеся из окна со стороны огорода. Выйдя из дома, Склочкинс обнаружил, что сосед, насвистывая, сеет на его участке брюкву. Обратно выкопанный картофель тот сгрузил в тачку.
– Ты что это тут делаешь? – грозно спросил Склочкинс, уперев руки в тощие бока.
– Сею брюкву на своем участке, – невозмутимо ответил деревянных дел мастер Хмурсон и сунул под нос затрясшемуся от негодования соседу письмо от прабабушки каменщика, из которого следовало, что та подарила свой огород прадедушке столяра в благодарность за изготовленные деревянные перекрытия для крыши и рамы для окон.
«Зачем мне огород, – любезно рассуждала бабушка Склочкинс в своем письме, – если я все равно ничего не сажаю. Вам, как любителю покопаться в земле, он нужнее. Для меня будет достаточно, если пару раз в год вы угостите меня спелым баклажаном».
Вообще-то, прабабушка Склочкинс слыла весьма вредной старушкой и проявила неслыханную для Бурквиля щедрость лишь потому, что надеялась выйти замуж за рукастого соседа. К тому времени они оба остались вдовцами, и старушке в мечтах рисовалось, как они объединят дома и огороды и заживут как люди, в ругани и ворчании. Всем было известно, что прабабушка изменила решение ровно через полгода, когда прогнили деревянные перекрытия и крыша дома рухнула под собственной тяжестью. К счастью, бабушка Склочкинс в этот момент пила кислое молоко на приеме у буркомистра. Выяснилось, что экономный столяр использовал для перекрытий гнилую осину в расчете, что и так сойдет.
Но так не сошло, к сожалению. Отголоски скандала донеслись до бурквильцев даже через поколение. Прадедушка Занудинга тогда выиграл тяжбу в пользу прабабушки Склочкинс, и старушка осталась при своем огороде, однако все документы по этому делу пропали несколько лет назад после весеннего половодья, когда подвал в доме Склочкинса основательно затопило.
Вот почему каменщик чуть не лопнул от злости при виде такой наглости со стороны соседа.
– Ну, погоди, – снова прошипел он и в два скачка оказался у тачки с картофелем.
Изо всех своих каменных сил он наподдал ногой в жестяной бок. Тачка, не выдержав неожиданного нападения, перевернулась, картошка рассыпалась, а дымящийся от возмущения Склочкинс злобно захромал прочь, к дому юриста Занудинга.
И вот теперь Занудингу предстояло разобраться во всех хитросплетениях переходящей из рук в руки земельной собственности.
– Де-юре, – рассуждал Занудинг, – прав, конечно, Склочкинс, ведь по справедливости участок принадлежит ему. Но де-факто он сам виноват, что довел аллергичного Хмурсона до брюквы. Ведь ему ничего не стоило с самого начала пойти на компромисс и высаживать в почву спорного участка другие корнеплоды.
Занудинг довольно кивнул, восхищаясь неоспоримой логикой собственных доводов. Он хотел было встать за архивом земельного кадастра Бурквиля, но ноги вдруг подогнулись, а строчки картофельного дела поплыли перед глазами, и адвокат, обессилев, опустил тяжелую папку на пол. Он дотронулся ладонью до лба и почувствовал жар.
– Ну вот, – расстроенно пробурчал адвокат. – Неужели простуда подала против меня иск? Надо сейчас же послать за доктором. Пусть выступит защитником по делу о хвори.
И адвокат, натянув непромокаемый плащ и схватив зонтик, побрел к соседскому дому, где проживал сапожник с семьей. Жалобным голосом адвокат попросил юного Тео Колодкинса, чтобы тот позвал доктора. Юный Колодкинс неохотно подчинился и исчез в темноте. Обессилевший юрист еле дошел обратно, уселся в кресло и сложил руки на груди, приготовившись умирать.
Хорошо, что он не запер за собой дверь, потому что, когда прибежал доктор Хворайкинс, юриста уже охватила лихорадка и он не мог самостоятельно передвигаться. Пока доктор помогал ему перебраться из кресла в постель, Занудинг слабо стонал и повторял в бреду:
– Только не пиявочный порошок. Все, что угодно, только не пиявочный порошок.
Вряд ли что-то на свете адвокат Занудинг ненавидел больше, чем пиявок. Его трясло при одном упоминании о них. Он никогда не ходил на болото, опасаясь случайно подцепить этих тварей, которые могут выпить всю адвокатскую кровь и даже не поморщиться.
Вряд ли что-то на свете доктор Хворайкинс любил больше, чем пиявок. Он считал их лучшим средством от любой болезни. Он постоянно шатался по болоту, ловил пиявок в неимоверном количестве, сушил их тоннами и толок в пиявочный порошок, который прописывал пациентам при каждом удобном случае.
Хворайкинс очень расстроился, что ему запрещают прибегнуть к наилюбимейшему лекарственному средству.
– Обещай, что не будешь лечить меня пиявочным порошком, – метался в постели Занудинг, холодной рукой сжимая доктора за плечо. – Пусть лучше умру, только не пиявки.
– Хорошо-хорошо, – успокоительно пробормотал доктор. А про себя решил, что адвокату совсем необязательно знать о методах лечения. «Занудинг – специалист по юридическим делам, а я – специалист по делам лечебным, – думал Хворайкинс. – Я же не вмешиваюсь в судебные тяжбы и не диктую, как их разрешить».
И по-своему он был, конечно, прав.
Спустя две недели исцеленный адвокат и его славный избавитель сидели в гостиной Занудинга и пили кофе с молоком в честь юридического выздоровления.
– Как же тебе удалось так быстро поставить меня на ноги? – удивлялся адвокат. – Я ведь решил, что вот-вот проиграю дело о жизни. Представляешь, вдруг вспомнил, что завещания-то я и не написал. Как же великолепно глупо, подумалось мне. Адвокат покидает сей бренный мир, не изъявив последней воли. А мы насмехаемся над Колодкинсом, что тот ходит без сапог.
Доктор хитро ухмылялся в ответ и отговаривался, что у лекарей свои секреты.
– Но всё же… – не унимался Занудинг. – Неужели одни только гречишные припарки и микстура? Я думал, меня уже ничто не спасет. Ну, признайся, ты все-таки подсыпал пиявочный порошок?
– Ну разве что самую малость, – ляпнул Хворайкинс, расслабившись.
– Что-о-о?! – завопил адвокат. Он выскочил из кресла как пружина, опрокинув на колени чашку с горячим кофе, и это добавило пыла его речам. – Да знаете что! Да это же нонсенс! Да это же случай бес-пре-це-дентный! Да как вы посмели нарушить запрет пациента! Да я вас… Да я вам… Да я на вас в суд подам!
Перепуганный Хворайкинс поднялся, смущенно отставил чашку и, согнувшись под тяжестью адвокатского гнева, резво засеменил к выходу.
Разъяренный адвокат выскочил за ним на порог, от возмущения растеряв по пути туфли, и, стоя босиком на бетонном крыльце, выкрикивал угрозы вслед незадачливому лекарю.
На следующее утро Хворайкинс робко постучал в дверь Занудинга. Дверь приоткрылась, и на полноватого низенького доктора сверху воззрились два угрюмых глаза.
– Тебе чего? – глухо спросил Занудинг.
– Я пришел к тебе, то есть к вам, адвокат, просить защиты. Я, доктор Хворайкинс, стал жертвой вопиющей неблагодарности. На меня подают в суд за применение первоклассных лекарственных средств, которые ставят на ноги даже самых безнадежных больных. Ты, то есть вы, Занудинг, единственный адвокат в городе, и я умоляю вас встать на мою защиту.
– Ты что, издеваешься? – возмутился адвокат. – Да я же… кхе-кхе-кхе… да это ты же… кхе-кхе-кхе!.. – И адвокат захлебнулся грудным кашлем.
Только сейчас Хворайкинс заметил, что юрист с ног до головы обмотан толстым шарфом.
– Рецидив! – веско проронил целитель и решительно распахнул дверь, оттеснив ослабевшего адвоката. – Ложитесь в постель, больной!
Занудинг, не в силах противостоять доктору, который уже почувствовал себя хозяином положения, молча подчинился.
– Ну и что, есть возражения по поводу пиявочного порошка? – ехидно осведомился Хворайкинс.
Занудинг только махнул рукой.
– Делай что хочешь, тебе лучше знать, – пристыженно заявил он. – Отдаю себя в твои мудрые руки.
– Ничего, – смягчившись, произнес доктор, – я дам тебе самую лучшую микстуру от кашля. Я две недели настаивал ее на мышином помете и еловых шишках. Добавлю одну граммульку пиявочного порошка, ты даже не почувствуешь. – И он утешительно положил руку на лоб адвоката.
Через неделю, когда в дом к Занудингу зашел каменных дел мастер Склочкинс, он нашел адвоката заметно приободрившимся. Болезнь отступила, оставив после себя лишь слабое покашливание, которое вот-вот должно было сойти на нет.
– Ну что, адвокат? – спросил каменщик. – Что там по нашему делу? Когда судиться будем? Не пора ли снова закупать картошку на семена?
– Судиться будем никогда, – заявил бывший адвокат, с удовольствием отметив, как поползли вверх брови Склочкинса.
– Это еще почему? – воскликнул тот.
– Я ухожу от дел. Мне уже поперек горла ваши бесконечные споры, раздоры и тяжбы. Я хочу сам выращивать картошку, или брюкву, или репу, или морковку – да все равно что – на своем огороде и никогда больше не слышать о законах, архивах и имущественных притязаниях. Адью, Склочкинс! Кстати, где у нас в Бурквиле можно прикупить семян?
– Знаете что, Занудинг! Это уже чересчур. Ваши прадеды были юристами, ваш отец был юристом, и вам положено оставаться юристом!
– Кем положено? – недобро прищурился самопровозглашенный огородник.
– Кем надо, тем и положено, – отрезал Склочкинс. – Испокон веков так было. А продолжите валять дурака, живо буркомистру пожалуюсь, – гнал на всех парах каменщик, не замечая, как Занудинг маленькими шажками отступает по коридору к вешалке, на которой висел плащ, а также любимое оружие жителей Бурквиля – острый черный зонт.
Ловким движением Занудинг сорвал с вешалки инструмент для дуэли и, виртуозно фехтуя им, стал наступать на каменщика.
– Эй-эй, полегче! – спохватился тот. Ему очень не хотелось отведать фирменного укола Занудинга, потому что бывший адвокат всегда блистал на ярмарках в зонтичных дуэлях. – Да делайте что хотите! – плюнул Склочкинс и, повернувшись, обиженно засеменил прочь.
Понятное дело, жаловаться на адвоката он не пошел, справедливо опасаясь мести.
– Ну и ладно, старый прабурк с ней, с картошкой. Посажу там малину. Она колючая, и Хмурсон не прорвется, – мудро рассудил каменных дел мастер, и каждый из участников тяжбы остался при своих интересах.
Адвокат Занудинг сменил черный костюм и цилиндр на клетчатую рубашку и синие брюки и отныне каждый день мирно копался в своем саду. Кстати, баклажаны у него стали расти отменные – самые большие во всем Бурквиле. Да и не только баклажаны, а все овощи и фрукты – прямо на удивление. Так бывает, когда человек находит дело по душе.
История о том, что обнаружили Отто, Буро и дедушка в деревянном сарайчике
Пока мама с папой и бабушкой улаживали вопрос с буркомистром, Отто, Буро и дедушка отправились в деревянный сарайчик, который стоял на заднем дворе дома Буркичей.
Наказанные прекрасно провели время: дедушка Буркич рассказывал внукам страшные истории про всяких призраков и прочую нечисть, обитающую в деревянных сарайчиках. Истории были скорее смешные, чем страшные, поэтому Буро и Отто хохотали во все горло. А еще они нашли кучу старой одежды – пиджаки, юбки, брюки, шляпы – и даже монокль с треснувшим стеклом. Разумеется, они тут же во все это нарядились и стали изображать прием в ратуше у буркомистра.
– Пожалуйте еще одну котлетку, господин Хворайкинс.
– Что вы, что вы, госпожа Кляузингер, я сыт по горло. Я только что сожрал двадцать девять засушенных летучих мышей, присыпав их пиявочным порошком, и запил микстурой, настоянной на коровьих лепешках.
– Вы едите летучих мышей? Господин Хворайкинс, но это же отвратительно!
– Зато полезно! Десяток-другой сушеных летучих мышей в неделю – и никакая простуда не страшна.
– Не знаю, не знаю. Я предпочитаю настойку полыни, она подкрепляет не хуже, к тому же она такая горькая, что помогает сохранять кислую мину на протяжении двадцати четырех часов!
Тут артисты расхохотались, да так, что вытрясли всю пыль из старинных одежд.
Чего там только не было в этом сарайчике: сломанные часы с кукушкой, колченогая стремянка, инструменты для работы по дереву и куча деревянных чурок, разные железяки, истрепанные календари времен молодости дедушки Буркича и даже одноглазый плюшевый медведь, которого дедушка нежно любил, когда был совсем маленьким.
В общем, для наших исследователей день пролетел незаметно.
Когда весь хлам был рассортирован и аккуратно сложен в углу сарайчика, троица, довольно отряхнув ладони, осмотрела дело рук своих.
– Ну вот, хорошо же, – крякнул дедушка Буркич.
– Великолепный порядок, – поддержал Отто.
– А что это там, в углу? – вдруг спросил Буро.
– Где?! – в один голос воскликнули дедушка и Отто.
– Вон там, вверху, за балкой. Отто, помоги! – И Буро, схватив стремянку, устремился к находке.
Отто удерживал лестницу, чтобы младший брат не свалился, а тот влез на верхнюю ступеньку и дотянулся до пожелтевших листов, которые торчали из-за стропил.
– Ух ты, что это? – охнули Отто и Буро, развернув истрепавшуюся бумагу.
– Чертеж буркомобиля, – хмуро ответил дедушка Буркич.
И в самом деле, на листке была вычерчена детальная схема какого-то средства передвижения, по виду сильно напоминавшего велосипед.
– А что такое буркомобиль? – полюбопытствовал Буро.
– Ой, дед, а не та ли это машина, на которой ты умчал из Бурквиля? – догадался Отто.
Братья слышали от соседей о дедушкином побеге, но в семье говорить об этом было не принято.
– Она самая, – неохотно подтвердил дедушка. – Я думал, чертеж давно истлел. Эх, знал бы я заранее, лучше бы сжег его подобру-поздорову.
– Но почему, дедушка? – поинтересовался Буро. – Ты никогда нам не рассказывал, но ведь ты же… Ты же повидал мир! Это так захватывающе, так ужасно интересно! Что там, вне Бурквиля? Расскажи, ну пожалуйста!
– Не могу! – отрезал дедушка.
– Но почему? – Глаза Буро налились слезами.
– А потому что рассказывать нечего! – вдруг раздался голос позади.
В дверях сарая стояла бабушка. Дедушка как-то сразу повесил нос и нахмурился.
Как сбежал дедушка Буркич
В один совсем не прекрасный день дедушка Буркич (тогда он был, конечно, не дедушкой, а обычным молодым человеком) крепко поссорился с женой и вдруг подумал: «А что, если сбежать?» На миг он испугался собственной мысли, но она, словно дятел, упорно стучала ему в висок.
«Свобода… – рассуждал про себя дедушка Буркич. – Никто из наших не знает, что это такое. Ни один бурквилец никогда носа не высовывал за городскую околицу. По крайней мере, никто никогда не рассказывал, что там происходит. А ведь там должно быть что-то… Что-то интересное! Уехать… Никогда не слышать глупых придирок. То мусор не вынесен, то полка не прибита, то огород не полит. А я, видите ли, только на диване лежу. Как будто я не работаю! Изо дня в день одно и то же, одно и то же! А там…» – И дедушка Буркич мечтательно замирал.
Все чаще по вечерам он уходил в сарайчик на заднем дворе и возился там до глубокой ночи. На двери он повесил огромный замок, а ключ всегда носил с собой и никому не говорил, чем занимается. Бабушка Мария изводила его вопросами, но дедушка оставался на редкость спокойным и лишь отводил глаза, чтобы не выдать радости, что вспыхивала в них при мысли о грядущем побеге. В эти моменты он представлял, как вытянется лицо сварливой супруги, когда та поймет, что покорный и молчаливый муж ускользнул.
Однажды утром жители городка проснулись от страшного грохота. Его производила вовсе не телега Творожкинса. Разбуженные и недовольные бурквильцы ринулись к окнам, чтобы посмотреть, что происходит. По улицам, вздымая пыль, несся дедушка Буркич верхом на какой-то странной машине, с виду напоминавшей велосипед. Но ехал он в десять раз быстрее и при этом страшно шумел.
– Буркомобиль! – кричал дедушка Буркич. – Я изобрел буркомобиль!
Когда он проезжал мимо собственного дома, на порог босиком выскочила бабушка Мария.
– Бредомир! Ты куда?! – закричала она.
– Прощай навсегда! – раздался в ответ голос дедушки Буркича.
Если бы дедушка знал, что скоро у него появится сын, он бы, конечно, остался. Но бабушка Мария не сказала ему ни слова, потому что страшно сердилась, что он пропадает в сарае и не отвечает на расспросы. И вот теперь она стояла во дворе под обстрелом соседских взглядов, с изумлением глядя вслед буркомобилю.
Тот день стал для бабушки самым горьким днем в жизни. Каждый из соседей поспешил поддержать бабушку. Бурквильцы старались утешить ее как могли.
– У Творожкинса опять сбежало молоко, госпожа Буркич, прямо как ваш муж, – ляпнула жена сапожника.
– Наконец-то наступила осень, и эти противные птицы улетели в дальние края. Они-то еще вернутся по весне, а вот ваш супруг – как знать. Навряд ли, думается мне, – рассуждал за чаем адвокат Занудинг.
– Надо же, впервые у нас в Бурквиле муж убежал за тридевять земель, – удивлялась Соня Ворчинская, поглаживая бабушку Марию по плечу.
Бабушка с трудом дождалась, когда кончится этот день, чтобы улечься в кровать и дать наконец волю слезам.
Пока утомленные жители мирно храпели в своих кроватях, отдыхая от яркого, как лоскутное одеяло, и полного событиями дня, в дверь сапожника Колодкинса громко постучали. Дом Колодкинса стоял на окраине, и жена сапожника не раз просила его укрепить окна и двери, но сапожник был обычным человеком и все время откладывал просьбу жены на потом. И вот, проснувшись от убедительного стука – три увесистых удара в не слишком прочную дверь, – сапожник наткнулся на испуганный взгляд миссис Колодкинс и тут же пожалел, что вовремя не внял ее просьбе. Колодкинс подхватил свечу со столика у кровати, сунул ноги в домашние туфли и, шаркая, поплелся к двери.
– Кто там? – настороженно спросил сапожник.
– Бырч, – ответили из-за двери.
– Кто-кто? – повысил голос Колодкинс, пытаясь звучать повнушительней.
– Буркич! – громко и раздраженно повторили снаружи.
Сапожник, не веря своим ушам, распахнул дверь.
На пороге стоял хмурый и потрепанный дедушка Буркич.
– Не может быть! – обомлел Колодкинс. – Старый бродяга! Какими судьбами? Как же мерзко снова тебя видеть!
Колодкинс кинулся жать руку гостю и затащил его в дом:
– Хильда! Посмотри, кто вернулся!
– Тише, весь дом перебудишь! – На пороге спальни стояла жена сапожника, кутаясь в длинную серую шаль. – Кого там принесло в такой час?
Присмотревшись, она всплеснула руками. Шаль тут же съехала на пол. Хильда кинулась ее поднимать, переступила с ноги на ногу, запуталась, чуть не упала, в конце концов подхватила и снова набросила на плечи, чтобы прикрыть ночную рубашку.
– Бредомир?! Ах ты, старый разбойник! Вот уж не ожидали тебя снова увидеть! Ты вернулся? Проходи! Кофе будешь?
В эту ночь в окнах Колодкинса еще долго горел свет.
Под утро двое мужчин, завернутых в плащи, подошли к дому Буркичей.
Колодкинс постучал в дверь, на пороге возникла заспанная Мария Буркич. Она хмуро уставилась на сапожника, и Колодкинс, волнуясь и размахивая руками, принялся что-то объяснять. До бабушки медленно доходила суть сбивчивой речи сапожника. Она перевела глаза на таинственного спутника Колодкинса, закутанного в черный плащ. У нее задрожал подбородок. Дедушка Буркич собрал все силы, но выдержал ее взгляд. Когда сапожник, запутавшись окончательно, растерянно умолк, Мария Буркич по-прежнему молча посторонилась и пропустила дедушку Буркича. Склонив голову, он вошел в дом.
– Ну, в общем, ладно, я пошел, – пробурчал сапожник. – Ужасного дня!
Мария, не говоря ни слова, кивнула и аккуратно закрыла дверь.
Бабушка Буркич не разговаривала с мужем целый месяц, только писала ему короткие записки:
«Ужин на столе».
«Почини кран».
«Презираю тебя изо всех сил!»
Дедушка Буркич к тому времени давно раскаялся. Как мог, он пытался вымолить у супруги прощение: починил все краны, смазал скрипучие петли дверей, повесил наконец картину, которую Мария просила повесить уже два года. Ничего не помогало. Тогда дедушка Буркич совершил почти невозможное – отремонтировал старое-престарое радио, которое бабушка очень любила слушать в юности. В один непрекрасный день оно умолкло и молчало целых десять лет. Бабушка уже не надеялась, что оно вдруг снова заговорит.
Вот так сюрприз был! Вдобавок дедушке удалось настроить волну какой-то бесконечно далекой радиостанции. День-деньской там крутили зажигательные мотивы, от которых кровь веселее бурлила в жилах, – самба, румба, ча-ча-ча – чего там только не было. Бабушка Мария очень скоро оттаяла и снова заворчала на дедушку Буркича. Тот счастливо усмехался в усы. А вскоре у них родился сын Бруно, и они зажили совсем хорошо.
Мария так ни разу и не спросила мужа, где он пропадал целый день. Ни разу до того самого дня, как в сарайчике обнаружился забытый чертеж буркомобиля.
– А потому что рассказывать нечего! – раздался голос бабушки Буркич, которая стояла в дверях.
Дедушка как-то сразу поник и сгорбился.
– Или я ошибаюсь, Бредомир? – спросила она. – Я никогда не спрашивала, где тебя носило, думала, сам расскажешь, если захочешь. Но ты не рассказал.
– Ты права, Мария. Нужно было рассказать. Но… ведь рассказывать и правда нечего. Я страшно виноват. Я был так молод, а жил, мне казалось, хуже всех. Теперь я знаю, что ошибся. Знаешь, когда у меня сломался буркомобиль и я увяз в болоте, я подумал: «Я что, теперь один, без моей Марии?» И стало мне горше горького. Бросил я этот буркомобиль дурацкий в болоте и пошел назад пешком. Я вдруг понял, что главное, а что нет. Я так надеялся, что ты меня простишь.
– Простила же, куда деваться, – вздохнула бабушка. – А теперь надеюсь, что простишь меня ты.
Дедушка Буркич настороженно поднял на нее глаза:
– Ты о чем?
– Я хочу уехать, Бредомир. Наши так долго звали Старым Бродягой тебя, а бродячий дух проснулся во мне. Я хочу повидать мир и научиться танцевать настоящую зажигательную сальсу! Я слышала миллион раз, как ее крутят по радио. А еще в радиопередаче постоянно рассказывали, что есть на свете веселые и счастливые люди, которые только и делают, что пляшут с утра до вечера. Я хочу их увидеть своими глазами.
– Но, Мария, в твои годы… – протянул дедушка Буркич. – Ведь ты уже немолода…
– Именно поэтому! – возразила бабушка.
– Но, бабушка, – прошептал Буро. Они с Отто слушали разговор, растерянно переводя глаза с бабушки на дедушку. – Почему ты хочешь уехать? Ты больше нас не любишь?
Дедушка Буркич, сжав рот, посмотрел на жену. В его глазах читался тот же вопрос.
– Буро, ну что ты такое говоришь! – всплеснула руками бабушка Буркич. – Бредомир, Отто, милые мои! Люблю, конечно. Просто я чувствую, что если не попробую, то скисну окончательно. Мне ведь уже немало лет, дедушка правильно сказал. И если я сейчас останусь, то уже и не соберусь никогда. Буду жить, зная, что чего-то не исполнила. Чего-то важного, чего всегда хотела. А это не очень-то приятно. Посмотрите на Занудинга! Как он преобразился с тех пор, как выращивает тыквы. Я обязательно вернусь! А пока буду присылать вам открытки.
– Что ж, будь по-твоему! – вздохнул дедушка Буркич.
Через несколько дней вся семья Буркичей вышла на крыльцо провожать бабушку в путешествие. Мария Буркич преобразилась. На ней были модные солнцезащитные очки, в руках желтый чемодан, перетянутый коричневыми ремнями. Дедушка Буркич помог ей закрепить его на багажнике буркомобиля. Да-да, он смастерил новый буркомобиль по старым чертежам. Бабушка Буркич расцеловала сына, невестку и внуков и подошла к дедушке, который стоял в стороне.
– Я вернусь, как только научусь танцевать как следует, – пообещала она. – До скорой встречи, Бредомир! – И она обняла дедушку.
Когда бабушка Мария исчезла за городскими воротами, оставив позади облако серой пыли, дедушка сгорбился и, шаркая, отправился в сарай на заднем дворе. Спустя несколько минут оттуда донеслись горестные звуки губной гармошки.
Как Буро научился дружить
Буро Буркич хмуро глядел в окно. За окном шумел бесконечный дождь. Квак, который уже впал в зимнюю спячку, мирно посапывал у себя в аквариуме, и Буро ужасно скучал: Отто увлеченно шелестел страницами учебника по ботанике, Дора учила куклу готовить обед, Крошка мирно ползала по полу в гостиной, звеня погремушкой.
Буро поплелся из комнаты в кухню, где мама Буркич гремела посудой, убирая со стола после завтрака. Шаркая башмаками, словно старый-престарый дед, он подошел к окну и выглянул наружу: дождь и не думал прекращаться. Буро тяжело вздохнул и отвернулся.
– Что ты маешься, милый? – спросила мама Буркич.
– Мне скучно, – пробурчал он в ответ.
– Займись чем-нибудь, – посоветовала мама.
– Если б я знал, чем, то занялся бы. Историю возникновения бурквильских ярмарок я уже выучил, сочинение про дорогу в школу написал. Квак спит, Отто уткнулся в свою ботанику, Дора возится с куклой, а мне совсем делать нечего.
Мама на секунду задумалась:
– Иди сюда. – Она усадила Буро на стул, сама села напротив и, склонившись к сыну, шепотом предложила: – А что, если тебе завести друзей и поиграть с ними?
– Поиграть с друзьями? – удивился Буро. – Это как?
Буро не зря удивился. В Бурквиле соседские дети никогда не играли вместе. Если человеку повезло и у него были братья и сестры, то жилось ему гораздо веселее, потому что и сестры, и братья иногда бывают жутко противными, но все равно они понимают человека гораздо лучше, чем взрослые, и с ними можно хоть как-то поразвлечься. А вот если ребенок в семье один – туго ему приходится. Взрослые почему-то становятся ужасно скучными, когда вырастают. Их не заставишь ни побегать, ни попрыгать, только знай себе сидят в своих креслах и бурчат, как трудно жить на белом свете. Можно подумать, их кто-то заставляет быть занудами!
– Когда я была маленькой, – начала мама Буркич, – мы подружились с твоим папой. Нам было ужасно весело! Мы бегали везде вместе и выдумывали кучу всяких игр. Прятки, догонялки, чего только не было. Однажды мы встретили маленькую хмурую Ванду Занудинг. Она росла совсем одна, и ей вообще не с кем было играть.
– Ванда Занудинг? – переспросил Буро. – Это кто вообще?
– Как кто? Буркомистерша! – улыбнулась мама. – Вышла замуж за Кляузингера и стала такой же, как он, тощей и нудной. Впрочем, худенькая она с детства. Не представляешь, до чего веселая и бесшабашная была девчонка!
– Буркомистерша?! – удивился Буро.
– Представь себе, – усмехнулась мама. – Мы с твоим папой подружились с ней, потому что она была такая одинокая и совсем грустная и слонялась, как неприкаянная, по улицам. Сначала мы ее пожалели, а потом оказалось, что лучшего товарища не найти. Однажды мы даже залезли в сад к Воспитанделю!
– Не может быть! – ахнул Буро.
– Еще как может! Ты же знаешь, у Воспитанделя самый большой и красивый в городе яблоневый сад, но он нарочно окружил его самым высоким забором, чтобы ребятня за яблоками не лазила. А Ванда его проучить решила. Твой папа нашел инструменты, и как-то под вечер мы вытащили гвозди из двух досок в заборе Воспитанделя и забрались в сад. Ох и объелись мы директорских яблок, целую неделю потом животы болели. Надо было видеть, как Воспитандель в пижаме и с фонарем выскочил на порог босиком и заухал, как филин: «Кто там? Кто там?» И фонарем светил. Интересно, у него до сих пор такая же чудесная нежно-розовая пижама в горох?
– У кого, у Воспитанделя? – Буро вытаращил глаза.
– У него самого, – улыбнулась мама. – Знаешь, сынок, люди – совсем не то, чем кажутся на первый взгляд, – сказала она. – В каждом куча всего интересного. Так что советую тебе подружиться с кем-нибудь из соседей, – продолжила она. – Уверена, тебя ждут захватывающие открытия.
Буро, облаченный в плащ с капюшоном и резиновые сапоги, задумчиво шагал по улицам Бурквиля. Он собирался подружиться! А это, знаете ли, очень непросто. Легко маме говорить, но как это сделать – вопрос. Неужели просто подойти, скажем, к Дино Хмурсону или Тео Колодкинсу и сказать: «Давай дружить!» А если те не поймут и станут зловредничать? От них ведь всего можно ожидать.
Рассуждая про себя, он дошел до дома каменщика Хмурсона. В дверь стучать не стал, ведь тогда пришлось бы объясняться с самим Хмурсоном – мрачным угрюмцем. Разве он поймет, что с его сыном хотят подружиться?
Поэтому Буро двинулся вокруг дома, по пути заглядывая в окна. Когда он на цыпочках потянулся к окну, выходящему на задний двор, первое, что он увидел, была насупленная физиономия Дино Хмурсона, который тоскливо вперился в окно, глядя на дождь. Кто из ребят больше удивился, сказать трудно. Оба отпрянули от окна, и Дино хотел было завопить на весь дом, но потом до него дошло, что тип в капюшоне – его одноклассник, и он распахнул раму.
– Ты чего тут шастаешь, Буркич? – спросил он подозрительно.
– Тебя ищу, – ответствовал Буро.
– Это еще зачем?
– Дело есть! По пути объясню.
Далее вопросов не последовало. Натянув курточку с капюшоном, Дино спрыгнул с подоконника во двор. Вдвоем они зашагали по улицам Бурквиля.
Через полчаса в старом сарайчике на заднем дворе дома Буркичей собрались бурквильские дети: Дино Хмурсон, Тео Колодкинс, Нина Кляузингер, Нестор Ворчинский и, само собой, Буро Буркич.
Буро выстроил игроков в шеренгу, как делал Коссоруччо с участниками турнира хмурости, и, вышагивая вдоль строя, поведал ребятам, что им следует подружиться, потому что это весело – раз, потому что можно играть во всякие игры – два и потому что… да потому что чем еще заняться в такой скучный дождливый день!
– А что значит дружить? – пропищала Нина Кляузингер.
– Это значит не ссориться и не ворчать, а сделать все возможное, чтобы поладить, – важно повторил Буро услышанные от мамы слова.
– Ничего себе! – Глаза Нины округлились от удивления.
– А играть во что? – спросил Тео. – Тут же нет игрушек! Да и вообще мы для них уже большие.
– Играть можно не только в игрушки, – интриговал Буро с таинственным видом. – Вообще-то, игра – это когда всё понарошку, а вы притворяетесь, как будто по-настоящему! – зашептал он, блестя глазами.
Ребята столпились вокруг, склонив головы, чтобы лучше слышать, и с восторгом внимали сбивчивым объяснениям Буро.
– Я поняла! – воскликнула Нина. – Мне мама рассказывала, что в детстве она играла в прятки. Это когда все прячутся, а один притворяется, что ищет. То есть ищет он на самом деле, только это все понарошку, то есть прячутся все не всерьез, то есть нужно, конечно, чтобы тебя не сразу нашли, в общем… – совсем запутавшись, Нина умолкла.
– Да поняли мы! – махнул рукой Нестор Ворчинский. – Давайте уже играть, только зря время теряем!
И началось веселье! В старом сарае не осталось ни единого уголка, в котором хотя бы раз не спрятался кто-нибудь из новоиспеченных приятелей. Азартные игроки находили самые немыслимые места для пряток. Сколько было споров, которые приходилось разрешать в духе Занудинга, но ребятам очень понравилось играть, ведь это было совсем не то, что целый день сидеть дома вместе с ворчунами-родителями.
Когда играть в прятки надоело, друзья приуныли.
– И это всё? – недоверчиво спросил Нестор Ворчинский. – Стоило из-за этого начинать дружить, чтобы один жалкий час попрятаться в темном сарае и дальше не знать, что делать?
– Ну ты и зануда! – возмущению Нины не было предела. – Совести у тебя нет! Сидел бы сейчас дома, как сыч, лучше было бы? А Буро так здорово придумал! Я рада, что мы теперь дружим, даже если всю оставшуюся жизнь будем играть только в прятки!
Она сложила руки на груди, насупила брови и с негодованием смотрела на Нестора. А Буро смотрел на Нину. Он был ей ужасно благодарен за то, что она за него заступилась, ведь он и сам расстроился, что играть больше не во что. И тут его глаза сверкнули молнией, потому что ему в голову пришла гениальная идея.
– Знаете что! – воскликнул он, захлебываясь от восторга. – Я же совсем забыл! У нас же есть сундук! А в сундуке есть всякое тряпье – пиджаки, платья – и даже треснувший монокль! Кто угадает, куда я клоню?
Ребята, конечно же, догадались. Все вместе они устремились к сундуку и, откинув крышку, нагнулись над ним, едва не столкнувшись лбами.
Им снова стало весело! Нарядившись в костюмы, друзья устроили настоящий спектакль и не заметили, как пролетело время. Случайно выглянув в окошко, Дино Хмурсон вдруг обнаружил, что давно стемнело, и охнул:
– Ребята, у меня же окно открыто! Все, наверное, к ужину собрались, а меня нет!
– Точно, – взволнованно подхватил Нестор. – Родители, небось, уже с ног сбились.
– Вот это мы заигрались.
– А здорово получилось!
– Жутко здорово!
– А давайте еще соберемся?
– Давайте, мы же теперь друзья!
– Давайте, только чтобы совсем скоро, согласны?
– Завтра?
– Заметано. На том же месте в тот же час!
И ребята врассыпную кинулись по домам.
К счастью, обошлось без неприятностей. Мамы как раз накрывали столы к ужину, так что дети вернулись вовремя и никто ничего не заподозрил.
Новый год в семействе Буркичей
– Знаешь, Бруно, это невыносимо, – сказала Дана Буркич мужу. – Я больше никогда не пойду на эти дурацкие собрания.
– Что случилось, родная? – Папа Буркич отложил газету и внимательно посмотрел на жену.
Дана выглядела непривычно раздраженной. Лицо не светилось обычной приветливой улыбкой, наоборот, между бровей залегли две складочки. Она стояла возле раковины и яростно мыла посуду, брызги летели во все стороны.
Папа подошел к ней и закрутил кран:
– Оставь-ка ты эту посуду, я сам домою. Садись и рассказывай, в чем дело.
Он усадил маму в кресло, сам сел напротив и приготовился слушать.
– Эти квочки, наши соседки, решили организовать кружок рукоделия и пригласили меня, – начала мама. – Они собираются пару раз в неделю в гостиной у буркомистерши, трещат как сороки и рукодельничают каждая в меру способностей. Так вот, сегодня я пришла, а жена садовника, захлебываясь, вещает, какие замечательные коврики она придумала вязать. Против всяких злоумышленников и нежелательных гостей. Ворчинский вырастил в саду огромную кучу крапивы, Соня ее собирала все лето, потом как-то так расчудесно сушила, что та сохранила все свои жгуче-колючие свойства, и теперь они, натянув перчатки, всей компанией плетут коврики из сушеной крапивы, чтобы выложить перед входными дверями. Да еще и надписями украшают: «Подумай, прежде чем войти», «Берегись!» и прочую ерунду. Представляешь?
– Мило, – хмыкнул папа Буркич.
– Просто прекрасно! – всплеснув руками, поддержала его мама. – Но сороки не учли, что, во-первых, к нам в Бурквиль никто чужой даже носу не кажет, а во-вторых, если бы кто-то и вздумал сюда забрести, вероятность того, что этот кто-то заявится босиком, – сто к одному. Зима на носу! А наши все в колодкинских сапогах щеголяют, так что жгучие коврики им не помеха. Я так и сказала. Что тут началось! Соня Ворчинская губки поджала, бровки нахмурила и цедит через губу: «Некоторые чересчур сообразительные, когда чужие задумки ругают, а как самим что придумать, так кишка тонка». А миссис Склочкинс ей: «Сонечка, не расстраивайтесь, Дана у нас не очень тактичная». Это я-то не тактичная! Я! Как будто это я бранюсь со всеми соседями с утра до ночи и сую свой длинный нос куда не следует!
– Сочувствую, – понимающе изрек папа Буркич. – Не расстраивайся, радость моя. Забудь про этих квочек. Давай лучше придумаем что-нибудь хорошее. Помнишь, ты говорила, что хочешь устроить… этот, как его… как же он называется… праздень?
– Праздник. Слушай, здорово! А давай! Я помню очень смутно: я совсем маленькая, за окном идет снег, а посреди комнаты стоит такое колючее дерево в разноцветных шарах, под ним свертки в красивой бумаге, и они так замечательно шуршат, когда их разворачиваешь. И красивая женщина с теплыми руками меня обнимает и говорит: «С Новым годом, Дана! Сегодня у нас настоящий праздник!» Наверное, это была моя мама. – И Дана Буркич грустно опустила глаза.
– Ну-ка, ну-ка, не вешать нос! Всё устроим в лучшем виде! А когда нужно праздновать Новый год?
– Не знаю, мне кажется, просто нужно, чтобы выпал снег. Только где мы возьмем колючее дерево?
– Что-нибудь придумаем. Предоставь это мне. – И папа Буркич убедительно расправил плечи.
Дана взглянула на него с благодарностью и улыбнулась:
– Какой ты у меня хороший! Как чудесно, что я вышла замуж именно за тебя, а не за какого-нибудь буркомистра! Брррр! Даже подумать страшно!
– Никаких буркомистров! – строго сказал папа Буркич.
– Договорились, – снова улыбнулась мама. – Тогда с мальчиков колючее дерево, а с девочек – разноцветные шары.
И Буркичи стали готовиться к празднику.
В Бурквиле никто не знал, что на свете есть такая замечательная штука, как праздник. Жителям даже в голову не приходило, что можно радоваться, смеяться, петь, плясать и веселиться, ведь они с утра до ночи только и делали, что ссорились и ворчали. Папа Буркич был не уверен, что соседи одобрят идею с праздником, поэтому решил, что им стоит собраться где-нибудь подальше от дома, чтобы кто-нибудь из любопытных сограждан не явился в самом разгаре веселья и не испортил им настроение кислой миной. Папа позвал Буро на разведку, и, укутавшись посильнее, они отправились в лес на поиски колючего дерева.
– Папа, фто мы ифем? – спросил Буро.
Мама Буркич заставила сына натянуть под пальто с десяток теплых кофт и замотала шарфом так, что тот едва мог видеть, куда бредет. Вот и вместо нормального вопроса – папа, что мы ищем? – у Буро вышло что-то глухое и фырчащее, потому что он говорил в шарф. Однако папа понял. Он сам был закутан по самые уши, ведь настоящая женская забота не щадит ни юных сыновей, ни их взрослых и самостоятельных отцов.
– Колючее дерево, – донесся голос папы Буркича из-под ста одежек. – Оно должно быть зеленым, как наш Квак, и колючим, как характер нашей буркомистерши. Так мама сказала. Нам обязательно нужно найти такое дерево, потому что вот-вот выпадет первый снег и тогда настанет праздень. Тьфу, то есть праздник.
Папа и Буро долго плутали по черно-серому бесприютному лесу и уже отчаялись, как вдруг впереди, в просветах между голыми осинами, дубами и березами, замаячило что-то зеленое.
– Фмотри, папа! – глухо воскликнул Буро, указывая вперед.
– Вижу! – ответил папа, и они устремились туда. – Думаю, мы нашли, что искали.
Они вышли на просторную поляну, посреди которой – вот чудо! – раскинулось зеленое пушистое и колючее-преколючее дерево.
– Какое красивое! – восхитился Буро.
– Ага, – согласился папа. – Какая удача, что мы сюда забрели. Это самое подходящее место для праздника.
И довольные искатели вернулись домой вместе с потрясающей новостью.
– Дана, по-моему, завтра выпадет снег, – глядя в небо, изрек папа Буркич. – Посмотри, какие серые низкие тучи.
– Ура, мама! – подпрыгнула от радости пятилетняя Дора. – Я так хочу, чтобы поскорей уже сделался праздник!
– Отлично, – заметила мама. – Объявляю готовность номер один! Сегодня мы сложим в рюкзаки все, что нужно, я напеку плюшек и сварю кисель, и, если завтра выпадет снег, отправляемся праздновать Новый год.
– Ура! – в один голос воскликнули Буро и Дора и захлопали в ладоши.
Годовалая Крошка радостно заморгала глазенками, потому что не понимала, что происходит, а дедушка, папа и Отто довольно усмехнулись, решив, что взрослым мужчинам не к лицу слишком бурно выражать эмоции.
Буркичам повезло: на следующий день действительно выпал снег. Мама укутала всех так, будто они собрались неделю провести в зимнем лесу, а снеди набрала столько, что на весь Бурквиль хватило бы. Буркичи разобрали сумки и рюкзаки, Крошку усадили на самодельные санки, и все семейство не спеша выдвинулось из дома.
– Эй, Буркич, куда это вы собрались спозаранку? – крикнул молочник Творожкинс, который как раз развозил кислое молоко по соседям.
Папа Буркич на секунду замялся, но быстро сообразил:
– А что, молоко опять скисло, Творожкинс?
Тот плюнул, нахмурился и встряхнул поводья. Телега уныло проехала мимо под сдержанное хихиканье Буркичей.
Когда мама, папа, дедушка, Отто, Буро, Дора и Крошка добрались до полянки, тут же закипела работа. Мама вручила всем разноцветные шары, склеенные из бумаги и раскрашенные вручную. Каждый развесил на ветках по три шара, а Буро и Дора чуть не подрались из-за Крошкиных шариков, ведь та пока не могла с ними справиться. В конце концов Буро как настоящий воспитанный мужчина уступил один шар сестренке. Под елку – мама неожиданно вспомнила, как называется колючее дерево, – положили шуршащие свертки. Дедушка Буркич извлек из рюкзака складной столик и стулья, которые собственноручно смастерил в сарайчике специально для праздника. Мама выложила из сумки еще теплые плюшки и термос с клюквенным киселем.
Как же здорово все получилось!
Дора спела песенку, которую сочинила тут же на ходу:
Елка-елка,
Зеленые иголки!
Елка прекрасивая,
Елка преколючая,
Елка просто,
Елка просто
Замечательная!
Все тут же подхватили мотив и хором исполнили чудесную песенку.
Буро показал акробатический этюд из кувырков, приседаний и стойки на руках. Он так старался, что основательно взмок, и маме пришлось тут же переодеть его в сухую рубашку, прежде растерев как следует полотенцем. Хорошо, что Дана Буркич была очень предусмотрительной мамой и захватила с собой кучу полезных вещей.
Потом папа и мама станцевали праздничный вальс под звуки губной гармошки дедушки Буркича. Дети, прихлопывая, завороженно следили за смеющимися родителями, которые кружились по заснеженной полянке.
Отто в свои пятнадцать лет был очень серьезным молодым человеком и поэтому не подготовил номер для представления. Он наблюдал за происходящим и снисходительно улыбался, всем видом показывая, что его, конечно, умиляют эти детские забавы, но сам он человек достаточно взрослый, чтобы в них участвовать. Хотя, конечно, в глубине души он был счастлив и доволен. Просто, как утверждала мама, у него характер на время испортился.
Папа Бруно развел костер, и семья расселась вокруг, чтобы немного согреться. Дедушка Буркич стал рассказывать жуткую и таинственную историю про людей о птичьих головах и собачьих туловищах, которых он якобы встретил, когда убежал из Бурквиля. Все слушали, затаив дыхание, даже Отто, уж на что был взрослый и серьезный, слегка приоткрыл рот. Дедушка все нагнетал, как вдруг сначала папа Бруно, а за ним мама Дана поняли, что тот напропалую сочиняет, и, не выдержав, расхохотались. Тут уж и Отто, и Буро сообразили, что дедушка плетет небылицы.
– Да ну вас! – рассердился дедушка. – Чего гогочете?
– Ну ты даешь, дед! – восхищенно присвистнул Отто.
– А что, а что? – растерянно спросила Дора.
Она единственная не могла понять, отчего все смеются в разгаре такой страшной истории. А годовалая Крошка мирно спала у мамы на руках.
– Просто некоторые не умеют слушать сказки, – досадливо пробормотал дедушка.
– Милый дедушка, я умею, честное-пречестное! Расскажешь мне? – И Дора просительно заглянула дедушке в глаза.
– Хорошо. Вот вернемся домой, и я каждый вечер буду рассказывать тебе по жуткой таинственной сказке, – смягчился дед.
– Только не слишком страшные, Бредомир, иначе Дора будет плохо спать, – попросила мама. – А сейчас пришло время подарков, – торжественно возвестила она.
Вся семья ринулась к елке. Суматошно разобрали свертки, каждый из которых мама аккуратно подписала, чтобы подарки не перепутались. Дедушке достался темно-синий вязаный жилет, папе – остро заточенное гусиное перо и чернила, в свертке для Отто обнаружился альбом для гербариев, Буро получил набор для рисования, Дора – тряпичную куклу в клетчатом платье, для спящей Крошки отложили набор разноцветных кубиков, а мама всплеснула руками, обнаружив внутри свертка крупные и прекрасные бусы, которые папа, Отто и дедушка выстругали из дерева, а Буро и Дора покрыли ярко-красным лаком. Дана тут же примерила подарок, и от восхищенного аханья родных ее щеки тоже стали яркими и красными, совсем как бусы. Нашелся под елкой и сверток для дедушки Сдоббинса, который всей семьей занесли ему на обратном пути. Дедушка Сдоббинс остался доволен новым половником для замешивания теста. Ведь старый совсем никуда не годился, честно признался он. Булочник тут же решил продемонстрировать преимущества нового половника, и все Буркичи провели остаток вечера, поглощая свежие пирожки с капустой, запивая их горячим чаем.
День получился долгий и чудесный, и Буркичи решили, что им непременно нужно устроить еще один праздник.
– Когда Мария вернется, – с надеждой сказал дедушка Буркич.
Как буркомистр и Воспитандель собрались всё запретить, и что из этого вышло
На смену снежной уютной зиме явилась звонкая весна. С неба, щурясь и приплясывая, подмигивало солнце, ему навстречу доверчиво тянулась первая зеленая трава. В Бурквиле жизнь шла своим чередом. Как говорится, ничто не предвещало.
Все началось с обычного приятельского спора.
– Искусству нельзя научить, – разглагольствовал художник Коссоруччо, сидя в гостях у своего товарища, директора Воспитанделя, и попивая отвар из корня лопуха. – Воспитандель заботился о здоровье и следовал всем рекомендациям доктора Хворайкинса по укреплению иммунитета. – Художником можно только родиться. Я вот, например, с юных лет чувствовал в себе этот вечный зов и стремился к прекрасному.
Воспитандель придерживался другой точки зрения:
– Позвольте с вами не согласиться, уважаемый Коссоруччо. Мой многолетний педагогический опыт подсказывает, что научить можно кого угодно и чему угодно. В определенной степени, разумеется.
– То есть вы полагаете, что картины может писать любой и каждый? – ядовито спросил Коссоруччо и ехидно прищурился.
– С переменным успехом, конечно, но по большому счету да, – невозмутимо ответствовал Воспитандель. – Главное – порядок и дисциплина. Поймите меня правильно, Коссоруччо, но если бы поросенок мог удержать в копытце кисть, то при нужном количестве учебных часов он стал бы выдавать приемлемый результат.
– Поросенок?! – уязвленно прошипел Коссоруччо. – Я бы, конечно, мог вызвать вас на зонтичную дуэль за такие слова и разделать под орех, но я – человек справедливый. Поэтому предлагаю научный эксперимент. Художественно-педагогический. Вы даете мне класс и пару учебных часов, и посмотрим, так ли просто овладеть кистью, как вам кажется, мой самоуверенный товарищ.
– Что ж, идея, конечно, интересная. Уверен, что результат вас неприятно поразит, мой не менее самоуверенный друг.
Ох, и зря Воспитандель это сказал! Художник Коссоруччо был человеком обидчивым и злопамятным, как истинный бурквилец. В его голове тут же возник простой и гениальный, как все коварное, план.
Приятели договорились, что художник соберет получившиеся рисунки и устроит выставку, на которую пригласит весь город, чтобы бурквильцы непредвзято рассудили, кто из спорщиков прав.
В назначенный день любопытные горожане с самого утра столпились перед воротами школы. Еще бы! Кто же устоит против заманчивого предложения рассудить чужой спор.
ВСЕ НА ВЫСТАВКУ! – гласил плакат, изготовленный Коссоруччо. – ПАРИ ГОДА – ИСКУССТВО ПРОТИВ ПЕДАГОГИКИ. СЧИТАЕШЬ, ЧТО ПРАВ КОССОРУЧЧО? КИДАЙ В УРНУ БЕЛЫЙ ШАР. ПО-ТВОЕМУ, ПРАВ ВОСПИТАНДЕЛЬ? БРОСАЙ ЧЕРНЫЙ! И ДА ВОСТОРЖЕСТВУЕТ ИСТИНА.
И вот чудесным солнечным утром Воспитандель, снисходительно посмеиваясь, шагает к школе. Что такое? Почему все жители как-то странно на него посматривают и ухмыляются? В чем дело? Что там учинил этот вздорный Коссоруччо?
А Коссоруччо как истинный художник предоставил школьникам неограниченную свободу. Он просто вручил им кисти и краски и обозначил тему: «Портрет директора школы Воспитанделя». Любой жанр, любой сюжет, любой стиль! Подборка получилась крайне интересная. Ученики с разной степенью мастерства запечатлели директора во всем многообразии жизненных ситуаций. Вот, например, директор Воспитандель протыкает носом том «Хроник Бурквиля», на следующей картине директор Воспитандель спасается от гигантской монстроподобной жабы, затем директор Воспитандель весело пляшет под дождем из мухоморов, а вот Воспитандель, похрапывая, спит над стопкой школьных сочинений. Неизменным на всех картинах оставалось одно. То есть два – длинный нос господина Воспитанделя и его очки.
Переходя от одной картины к другой, Воспитандель почувствовал, как начинают полыхать его уши. Сердце неистовствовало в груди, руки тряслись, ноги стали как будто чужими. Незадачливый спорщик слышал, как за спиной перешептываются и сдавленно хихикают все посетители выставки, а посмотреть вернисаж собрался ни много ни мало весь город, спасибо вывеске от Коссоруччо. При этой мысли директор окончательно потерял контроль над собой. Он вихрем метнулся вдоль стен, срывая злополучные рисунки. Оборвав последний листок, он бессильно погрозил кулаком наблюдавшему за ним из безопасного угла Коссоруччо и прошептал:
– Ну ничего! Ты у меня еще попляшешь, мерзавец! – и устремился прочь.
– Чего ты расстроился, ведь ты ж победил? – донесся до него пакостный выкрик художника.
И в самом деле, черных шаров набралось значительно больше, потому что многие горожане решили, что искусству обучить все-таки можно. Но убедительная победа почему-то не принесла директору морального удовлетворения.
Неистовый Воспитандель мчался в ратушу, пылая от гнева.
– Я тебе устрою искусство! Я тебе покажу педагогику! – злобно шептал он.
Грозным вихрем ворвался он в кабинет буркомистра и хлопнул перед ним на стол рисунки школьников.
– Вы полюбуйтесь, что учинил этот несчастный предатель!
Кляузингер растерянно заморгал:
– В чем дело, директор? Что за бумажки?
– Это – результат подлого предательства, в которое превратили научный эксперимент! Человек, которого я считал другом, опозорил меня, потомственного педагога, не только перед всем городом, но и перед моими собственными учениками! Как я могу требовать уважения, когда меня беззастенчиво дискредитируют – если вы понимаете, что это значит! – в глазах общественности!
Кляузингер недоуменно разглядывал рисунок за рисунком:
– Не понимаю. Это вы, что ли?
– А-а-а, узнаёте! Ну что ж, вернисаж удался! Теперь можно не отказывать себе в удовольствии и вытворять что кому вздумается! Только учтите, Кляузингер, сегодня пал жертвой несправедливости директор школы, а завтра они захотят попрать представителя власти! Для этих людей отныне нет больше рамок и границ! – с горечью вымолвил Воспитандель и, обессилев, хлопнулся в кресло для посетителей.
– Погодите, директор. Ничего не понимаю. Вы говорите про вернисаж, который устроил Коссоруччо? Я как раз собирался заглянуть туда вечером после работы. Но почему вы расстроились? Ведь раньше вы сами настаивали, что каждый житель Бурквиля должен приобщиться к живописи.
– Я был наивен. Не ожидал, что человек, которого я поддерживал и подбадривал всеми силами, отплатит мне черной неблагодарностью. Вы посмотрите, в каком свете он выставил меня перед школьниками! Перед их родителями! Бьюсь об заклад, сам он и подсказывал детям сюжеты для их неуклюжей мазни! – Не выдержав, Воспитандель снова вскочил и закружил по кабинету. – Но ничего удивительного! Ведь нынче всем все сходит с рук! Не хочу упрекать, но, Кляузингер, вы сами как буркомистр не проявляете достаточной твердости в некоторых принципиально важных вопросах! Взять хотя бы историю с испорченной летописью – наше славное прошлое опорочено, а что делает буркомистр? Как ни в чем не бывало уплетает булки с корицей и приговаривает: «Ничего, ничего, все можно исправить!» Да ведь это же попустительство! Виновные не наказаны, виновные торжествуют, виновные не считают себя виновными! А случай с Занудингом? Ведь это же показательно! Человек, насмотревшись на бедлам, творящийся вокруг, отказывается исполнять свои прямые обязанности, которые веками несли его предки, и принимается сажать морковь в огороде! Женщина, которая на протяжении многих лет достойно исполняла свой долг жены и матери, вдруг отправляется неведомо куда, чтобы научиться – глупость какая! – танцевать сальсу! Что это, как не отступничество от традиций? Издевательство над корнями! Насмешка над устоями! А что, если все вдруг решат делать что им вздумается? Колодкинс бросит тачать сапоги, потому что предпочитает наблюдать за ласточками, Тухман перестанет приходить в лавку и начнет писать стихи! Творожкинс не будет доить коров, ибо возомнит себя звездочетом. Только ведь звездами сыт не будешь! Я призываю вас, Кляузингер, опомнитесь, пока не поздно! Вы еще можете восстановить порядок! Это ваш долг, буркомистр!
И Воспитандель, прижав руку к груди, с надеждой воззрился на управителя.
Тот растерянно слушал его проникновенную речь.
– Да, но, директор, что вы предлагаете?
– Запретить! – рявкнул Воспитандель, шмякнув о стол кулаком.
В этот момент Тео Колодкинс, который подслушивал под раскрытым окном, от неожиданности подпрыгнул и треснулся головой об угол рамы. Директор и буркомистр, вздрогнув, обернулись. Тео замер на мгновение, вытаращив глаза, словно кот, которого застукали за поеданием хозяйской сметаны, и задал стрекача.
Прибежав домой, он тревожно сообщил отцу:
– Они хотят все запретить!
– Кто они, мальчик? Что запретить? – удивился обычно невозмутимый сапожник.
– Воспитандель и буркомистр! Все запретить! – выдохнул Тео.
Хильда Колодкинс, которая как раз вышла из кухни, округлила глаза, переваривая услышанное. У нее внутри заклокотал крошечный гейзер, который грозил вот-вот извергнуться наружу – до того ей захотелось немедленно поделиться шокирующей новостью.
– Я тут соседке пообещала десяток яиц занести. – Она всплеснула руками и тут же испарилась.
И вот Хильда Колодкинс, подскакивая на ходу, спешит к соседскому дому и, причитая, рассказывает жене молочника, как буркомистр и директор школы сговорились и собираются все запретить.
Тревожная весть мгновенно разнеслась по городу.
– Что-то теперь будет! – пугали друг друга возбужденные бурквильцы.
Город зажужжал, словно рой пчелкинских пчел.
На пороге дома Буркичей возник вибрирующий от тревоги садовник Ворчинский.
– Бруно, есть разговор, – сказал он папе Буркичу.
Они вышли во двор через заднюю дверь, намереваясь побеседовать с глазу на глаз, дабы не нагнетать панику среди женщин и детей. Но прочие любопытные Буркичи потихоньку стали подтягиваться с разных сторон. Дедушке Буркичу, например, срочно понадобилось поправить кровлю, и он, взобравшись на стремянку, сверху навис над сыном и его неожиданным собеседником. Мама Буркич, наказав Доре следить, чтобы Крошка не шумела, подошла к окну кухни, на всякий случай держа в руках миску с тестом и ложку, мол, если что, она просто собралась испечь свежих булочек. Бруно и Отто на цыпочках подобрались к двери во двор, за которой исчезли садовник и папа Буркич.
– Слыхал, – вполголоса проговорил Ворчинский, – что буркомистр и Воспитандель окончательно выжили из ума и собираются все запретить?
– Нет, – изумился папа Буркич. – А ты откуда знаешь?
– Неважно, – молвил Ворчинский таинственно, – но сведения точные. Как думаешь, вдруг они запретят мне выращивать цветы? Ведь ты же знаешь, что это, в общем-то, не то, что разрешено. Многие из наших бурчат, что я занимаю полезную площадь дурацкими гладиолусами, а можно было бы, например, посадить там горох. Но ведь горох совсем не такой красивый, как розы или маргаритки. А вдруг… – И глаза садовника тревожно округлились. – Вдруг они прикажут выполоть все мои астры?
– Эти могут, – пригорюнился папа Буркич.
– А мы им помешаем, – проронил сверху дедушка.
Двое мужчин изумленно воззрились на него снизу вверх.
– Каким образом, папа? – спросил Бруно Буркич.
Дедушка проворно спустился со стремянки, выскочил из-за угла и вплотную приблизился к ним.
– Есть на свете, – таинственно начал он, – цветок под названием хохотунчик. Когда он цветет, люди вокруг перестают ссориться и ругаться, а начинают смеяться, дружить и даже танцевать. Этот цветок сначала совсем желтый, словно цыпленок, а когда созревает, превращается в белый пушистый шар с семенами. Нужно подуть на него как следует, чтобы белый пух разлетелся как можно дальше, и там, где семечко упадет, на следующий день вырастает новый цветок. Правда, цветут они совсем недолго, но нам бы вполне хватило пары дней, чтобы все успокоились.
– Вот бы нам найти такой цветок, – выдохнул Буро, который, заслушавшись, забыл об осторожности и высунул из-за двери свой любопытный нос.
Папа, дедушка и садовник Ворчинский обернулись на мальчика. Отто попытался втянуть брата за шиворот обратно в дом.
– Ладно, идите сюда оба, – скомандовал папа.
Мальчики подошли.
– Итак, вы слышали историю про цветок. Нам совершенно необходимо собрать экспедицию и найти его. Мы распылим семена хохотунчика по всему Бурквилю, и Воспитандель с Кляузингером передумают все запрещать. Задача ясна?
– Так точно, папа, – ответили Отто и Буро.
– Так точно! – подтвердили дедушка Буркич и садовник Ворчинский.
– Для экспедиции нужна провизия, – раздался из окна голос мамы Буркич. – Дора, неси-ка сюда корзину и помогай!
И мама Буркич вручила мужчинам плетеную корзинку, куда сложила хлеб, ветчину и бутылку с холодным киселем.
Отряд двинулся на поиски хохотунчиков.
Они обшарили все окрестности, но так и не нашли ни одного растения, которое хоть отдаленно напоминало бы желтый цветок. Искатели совсем уже было отчаялись, как вдруг Отто предложил проверить полянку, на которой они всей семьей справляли Новый год. И – снова чудо! – как только они пришли туда, то обнаружили, что из травы на них доверчиво смотрят желтые, похожие на звезды, вперемежку с белыми, похожими на пушистые шары цветы.
– Какая чудесная полянка! – воскликнул Буро. – Тут всегда находится все, что нам нужно.
– Назовем ее Нужной полянкой, – подмигнул внукам дедушка Буркич.
– А куда мы сложим цветы? – озадаченно спросил папа Буркич. – Нам нужно нарвать как можно больше белых цветов и распылить их семена по всему городу, верно, отец?
– Верно, – подтвердил дедушка Буркич. – И нам нужно как-то уберечь их от ветра, чтобы семена не разлетелись по дороге.
– Предлагаю уничтожить провизию и сложить цветы в корзинку, – нашелся садовник Ворчинский. – Накроем ее крышкой, и хохотунчики останутся целы.
Все участники поисковой экспедиции уважительно взглянули на него, и садовник гордо распрямил плечи и даже как-то приосанился. Вся компания расположилась прямо на траве, и участники экспедиции с аппетитом уплели ветчину с хлебом, запивая сладким киселем.
– А ведь цветы действуют, – заметил Отто. – Мне совсем не хочется бурчать или ругаться. И вообще я нахожу вас всех ужасно милыми, – улыбнулся он.
– Точно, – подтвердил садовник Ворчинский. – Вы самые милые люди на свете!
И они тепло посмотрели друг на друга.
Вскоре поисковый отряд вернулся в Бурквиль с полной корзиной пушистых цветов. Буро пробежал по городу, и вскоре в сарайчик на заднем дворе дома Буркичей явились все его друзья. Папа Буркич провел инструктаж, и операция «Хохотунчик» началась. Молочно-белые хохотунчики разделили между детьми, и они помчались по городу, изо всех сил дуя на букеты цветов, зажатые в кулаках.
Между тем папа Буркич отправился в редакцию, чтобы изготовить экстренный выпуск «Вестника Бурквиля», а садовник Ворчинский направился к художнику Коссоруччо.
На следующий день по всему Бурквилю висели объявления, гласившие: «Внимание, внимание! Приглашаем всех желающих на цветочный бал, который состоится на Площади Бурков РОВНО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ в 18.00. В программе вечера “Бурквильский цветочный вальс”, “Васильковая полька” и “Полонез хохотунчиков”. Исполнитель – Карло Коссоруччо. Ну что, зануды, потанцуем?»
На каждом крыльце лежал свежий выпуск «Вестника Бурквиля», на первой полосе которого красовалась заметка:
«СРОЧНАЯ НОВОСТЬ! В окрестностях Бурквиля обнаружен доселе невиданный гибрид растения под названием “хохотунчик”. Каждый, кто видит желтый цветок, на целых три дня перестает ругаться и ворчать, а тут же начинает радоваться жизни, плясать и расточать улыбки. Уже зарегистрированы первые случаи заражения добротой! “Сограждане, будьте бдительны, – предупреждает доктор Хворайкинс, – микстуры от доброты не существует! Если вы уже подхватили вирус, единственный способ от него избавиться – танцевать до упаду, смеяться и веселиться. Через три дня все пройдет само собой”».
Разумеется, заметку составили с ведома Хворайкинса. Накануне его посетил дедушка Буркич и расписал страшные симптомы доброй лихорадки, убедив доктора, что пиявочный порошок тут не поможет. А еще дедушка отправил телеграмму бабушке Буркич в Венесуэлу. Последняя открытка от нее пришла именно оттуда. Бабушка сообщала, что познакомилась с чудесным учителем сальсы по имени Пабло и берет у него уроки. «У меня уже почти получается», – хвасталась бабушка.
«У нас будет настоящий бал тчк насчет сальсы не знаю зпт но полька с мазуркой будут обязательно тчк», – сообщил в телеграмме дедушка Буркич. Он очень переживал, что неведомый Пабло навсегда закружит бабушку в водовороте сальсы.
Целую неделю растревоженные бурквильцы высматривали повсюду таинственные желтые цветы. Хохотунчиков нигде не было.
– Неужели операция провалилась, – расстроенно вздохнул за ужином папа Буркич.
Отто, дедушка, и даже Буро готовы были согласиться – они совсем перестали надеяться, но мама Буркич твердо заверила, что хохотунчики обязательно взойдут.
На следующее утро город проснулся желтым. В каждом из дворов, даже между булыжников мостовой, – повсюду из травы глядели хохотунчики. Не заметить их было невозможно.
– Ой, – сказала Соня Ворчинская. – Мне кажется, я подхватила вирус доброты. – И она неумело растянула губы в улыбке. – Вот видите, ничего не могу с собой сделать.
– Какая же ты смешная, – засмеялась жена Колодкинса.
Она смеялась, и смеялась, и не могла остановиться, и все вокруг потихоньку стали ухмыляться, потом хмыкать, следом фыркать, а затем весь город неудержимо расхохотался. Задорный и жизнерадостный смех летел над крышами домов, которые удивленно приподнимались, совсем как брови директора Воспитанделя, ведь в городе никогда не слышали ничего подобного.
Смеялся мясник Гуго Тухман, смеялся молочник Творожкинс, смеялись заклятые соседи Склочкинс и Хмурсон, даже буркомистр Кляузингер, выйдя из ратуши, посмотрел на то, что творится вокруг, и неожиданно для самого себя разразился гомерическим хохотом. Директор Воспитандель, глядя на все происходящее из окна своего дома, крепился изо всех сил, но бурквильцы ржали, гоготали и прихрюкивали так заразительно, что учитель не удержался и тоненько захихикал.
Вскоре лихорадка охватила каждого жителя Бурквиля. Никто не уберегся.
И какой же замечательный получился бал!
Бурквильцы разоделись кто во что горазд. Женщины завили волосы и надушились, некоторые, особо легкомысленные, даже подкрасили губы. Мужчины изо всех сил старались соответствовать своим прекрасным дамам: раскланивались, подавали руку, сыпали комплиментами. Художник Коссоруччо выжимал из своей скрипочки прелестнейшие звуки. Он был настолько в ударе, что ноги самых заядлых нетанцоров начинали притопывать сами с собой. И вот уже все бурквильцы элегантно вальсировали, задорно плясали польку с мазуркой и выкидывали коленца разудалой кадрили. Это был всем балам бал! Семейство Буркичей в полном составе деятельно принимало участие в развлечениях. Дедушка Буркич закружил в танце пожилую госпожу Воспитандель, мать строгого директора. Папа Буркич, нежно улыбаясь, обвил рукой талию мамы Даны, и они вместе поплыли по волнам вальса.
Отто, Буро и Дора, которой поручили коляску с Крошкой, вместе с остальными ребятами только диву давались. Каждый получил по свежему кренделю от булочника Сдоббинса, который добродушно посмеивался, глядя на разошедшихся горожан, а пасечник Пчелкинс вручил детям леденцы на палочке, которые собственноручно изготовил из сладкого медового сиропа. День доброты как-никак!
– Смотрите, ребята! – воскликнула Нина Кляузингер. – Что это за пожилая сеньора рядом с Коссоруччо? По-моему, она похожа на вашу бабушку!
И в самом деле, веселая, улыбчивая и кудрявая бабушка Буркич в розовом платье вдруг появилась из ниоткуда. Она что-то шептала на ухо Карло Коссоруччо.
– Дедушка! – закричал Буро. – Смотри, наша бабушка вернулась!
Дедушка Буркич обернулся на крик и взглянул в ту сторону, куда показывал Буро.
Ему улыбалась невероятно красивая и невероятно кудрявая бабушка Буркич.
– Мария! – прошептал дедушка и побежал к ней.
Бурквильцы, перешептываясь, расступались. Когда дедушка был совсем близко, Коссоруччо вдруг грянул зажигательный мотив. Бабушка Мария схватила дедушку за руки, и вместе они заплясали под звуки сальсы. Дедушка тут же схватил основные шаги, и, нежно глядя друг на друга, пара закружила по площади. Жители Бурквиля смотрели на них во все глаза. Потом садовник Ворчинский, немного понаблюдав за ними, схватил жену Соню, и они присоединились к танцорам. Вскоре весь город искрометно отплясывал новый, неведомый прежде танец.
Целых три дня жителей не отпускала добрая лихорадка. Даже у Творожкинса молоко не прокисало, а это уж совсем из ряда вон! Бурквильцы приветливо здоровались друг с другом, шутили, смеялись, а вечером собрались на пикник в центре площади. Они жарили сосиски производства Тухмана, которые на этот раз внезапно оказались свежими, и пили клюквенный кисель. Всем было здорово и чудесно.
Но, как известно, все хорошее быстро заканчивается. Через три дня все вернулось на круги своя. Сначала Дино Хмурсон, выйдя на крыльцо, обнаружил, что вместо желтых, как цыплята, цветов, город усеян белыми шарами. Дино понял, что праздник закончился, и привычно повесил нос. За завтраком он нечаянно разбил кувшин с молоком, которое снова прокисло, и мама выдала ему на орехи. И один за другим бурквильцы вернулись в свое привычное раздраженное состояние. «Выздоровели», – заключил доктор Хворайкинс.
– Мерзкое утро, госпожа Склочкинс!
– Не говорите, господин адвокат! Как же ужасно вас снова видеть.
Через неделю после того, как все улеглось, папа Бруно и дедушка Бредомир сидели на крыльце дома Буркичей и смотрели в вечернее небо.
– Слушай, папа, – спросил папа Буркич, – ведь ты же все выдумал про хохотунчик?
– Какая разница! – мудро заметил дедушка Буркич. – Если от выдумки всем хорошо, это и есть самая настоящая правда.