Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2015
Дарья
Маркова – критик, кандидат
филологических наук. Живет в Москве.
Современна книга или нет – особенно если речь идет о детской литературе – решается примерно так же, как в игре «живое-неживое». Если знаете, есть такая игра в слова, где первым вопросом традиционно оказывается именно этот, заглавный: то, что загадали, оно живое? Да или нет? Дерево – живое, кукла – живая, дедушка – нет, умер в прошлом году. Трудно решить. В основе ответа – ощущения: есть контакт или нет, есть ощущение жизни или отсутствует напрочь. Субъективно? Слабо верифицируемо? Да. Очевидно же вроде, что писать: «Ты спишь, мой маленький дружок, невинно сердце ангелочка. К кроватке тихо подойду и поцелую тебя в щечку» – как минимум несовременно, но современных пиитов это не останавливает: для них это переживание весьма актуальное и животрепещущее.
Если ребенок уверен, что он может встретить героев на соседней улице, что они живые, они где-то рядом, что он прочитал о них, как о себе, – книга современна. Для ребенка она относится к настоящему времени, к существующему сейчас.
Мы, взрослые, знаем, что Питер Пэн и Алиса Лиддл – дети викторианской Англии, Озма и Дороти – молодой американской культуры, шкидовцы – раннесоветского периода, а Пеппи Длинныйчулок – времен борьбы за независимость… простите, за личность ребенка. Но этот опыт в них не главное, историческая конкретика считывается далеко не в первую очередь, на первом плане – игра, исследование границы между придуманным и реальным, между детским и взрослым, история (а для кого-то – трагедия) взросления, самоутверждения и дружбы; буря и натиск заброшенных подростков, драма воспитания и вседозволенности. «Пеппи», «Карлсон», «Король Матиуш Первый», «Проданный смех», «Кыш, Двапортфеля и целая неделя» – современные книги? По откликам, которые они рождают у читателя-ребенка, – да. Они о насущном, о самых что ни на есть актуальных для него проблемах. Читать именно о современниках – потребность, активно возникающая, скорее, уже в подростковом возрасте (и то не у всех), когда на первом плане – решение коммуникативных задач, когда коммуникация со сверстниками оказывается важнее вечного, а если точнее, вечное в это время лучше воспринимается, когда оно наряжено в современные одежды.
Возможно, специфика актуального опыта детства в том, что размываются границы между детским и взрослым, размываются критерии оценки (попросту – разница между тем, что такое хорошо и что такое плохо). Но вся эта «специфика» характеризует не столько современного ребенка, сколько взрослый взгляд на детей. Тогда как актуальный опыт детства – это всегда встречи с новым-неведомым и проверка на прочность родного-знакомого, это всегда рост и взросление, взаимопонимание (и непонимание), решение проклятых вечных вопросов.
Приметы времени сами по себе погоды не делают и художественной убедительности повествованию не добавляют. Они могут входить в текст изнутри, если спаяны с темой, проблемой, образами, характерами, сюжетом. Если темой произведения для подростков оказывается, например, распад СССР или война в Чечне (как в сказках о Ване Житном Вероники Кунгурцевой). Или прямое сопоставление будущего и прошлого (как в повести «Время всегда хорошее» Андрея Жвалевского и Евгении Пастернак). Другое дело, когда приметы времени привносятся извне, чтобы актуализировать происходящее. Все равно, что у героя в руке: перо, шариковая ручка или планшет, если это просто сигнал о том, когда происходит действие. Мало ли осовремененных пересказов классики, которые как раз и показывают: суть не меняется, меняется антураж. Предметную детализацию никто не отменял, но на ней одной ничего не удержится и не оживет.
Вернейшая примета времени – язык: когда бы текст ни был написан, он сам за себя говорит. Жалко, что многих школьников научили сейчас этой примете не верить, вернее, считать, что, если книга написана современным (простым, понятным, близким им) языком, это не литература. Настоящая литература – они это знают по школьной программе – возвышенна и скучна, темна и непонятна. «Что наш язык земной пред дивною природой» – стихи, а «через час придет космонавт, и все побегут к нему» – стишки, так, мол, писать каждый может. Такую реакцию, к сожалению, у многих взрослых вызывают весьма современные и по форме, и по содержанию стихи Артура Гиваргизова, Михаила Есеновского, Олега Григорьева.
Когда текст пытаются намеренно осовременить с помощью языка – словечек, оборотов якобы из речи современной молодежи, – часто получается смешно и глупо (как с любыми неумелыми попытками стилизации). С другой стороны, герой может говорить самым архаическим образом, но думать и вести себя как человек нашего времени (как в «Вещем барабане» Александра Дорофеева), и произведение будет современно.
Еще одна важная примета современности – то, как соотносятся объем текста и количество содержащейся в нем информации. Читатель может постепенно научиться ценить несовременный, медленный раздумчивый роман, но вряд ли это уже умеет читатель юный, погруженный в современную, особенно городскую, среду. Детской книге «картинки и разговоры» просто жизненно необходимы, но они оказываются нужны и современной книге для подростков. При этом замечательно, если писатель и художник не подстраиваются под коротенькие мысли предполагаемых читателей, а, скорее, помогают им расти.
«Вечные» темы вовсе не обязательно будут каким-то особым образом – по-современному – преломляться, потому что проблемы добра и зла, смысла жизни, счастья, природы человеческой, взаимоотношений отцов и детей и проч. – основы основ, тем более в детской литературе. Возможны нюансы, скажем, тема долга стала проблемой долга. Если раньше установки «так надо» или «ты должен» вопросов почти не вызывали, то теперь: а почему, собственно? А кому, собственно? А зачем? А давайте поспорим…
Как состыкуются мой личный опыт детства и опыт моих нынешних читателей? Читателей-детей у меня нет (а речь, насколько я понимаю, именно о них), мои собственные дети пока не доросли до самостоятельного беглого чтения. И потом, как-то это очень абстрактно звучит: что значит «мой личный опыт детства», я еще могу предположить, а как отвечать за чужой опыт? Да еще не очень понятно, чей. Скажем, мой личный опыт ребенка-читателя – это «Библиотека приключений», «Тристан и Изольда», «Робин Гуд», Корчак, Гауф и всевозможные волшебные сказки, а детский читательский опыт моего ровесника-мужа – энциклопедии, справочники, научно-познавательные книги. Очень разный опыт, но его можно состыковать: он читатель и я читатель, для которых книга – источник информации и (со)переживания, способ развлечься и отвлечься, наполнить жизнь эмоционально и интеллектуально. Все это верно и для сегодняшнего подрастающего читателя – думаю, что он изменился не больше, чем «вечные» темы.