Повесть
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2015
Далия
Трускиновская – писатель,
журналист, переводчик. Живет и работает в Риге. Автор более сорока книг, пишет
фантастические и историко-приключенческие романы и повести, любимые жанры –
мистика и сакральная фантастика.
В фойе Дома культуры галдели тинейджеры – от четырнадцати до сорока. Кто-то долговязый, весь в пирсинге, норовил проскочить мимо билетерши, но был ухвачен за плечо охранником.
– Куда?! – гаркнул охранник.
– Так Дикий же сказал, чтобы меня пропустили!
– Какой еще Дикий?
– Вон тот! Ди-кий! Да вон же он! Ди-кий!
Голос перекрыл общий гул. Невысокий, худощавый, взъерошенный, вконец замотанный парень обернулся. Взгляд у него был совсем затравленный.
А какой еще взгляд может быть у человека, который вообразил себя продюсером и организовал концерт Джоанны? Одни сказали ему, что Джоанна – звезда мировой величины, другие – что безголосая старая мартышка, он поверил первым, потрясающим рекламными статьями о ее концертах, иначе и быть не могло: своего мнения он не имел.
И вообще он мало о чем имел свое мнение…
Понемногу зал заполнился. Перед сценой уже скакали подростки, вскидывая вверх кулачки, и выкликали:
– Джо-ан-на! Джо-ан-на!
К служебному входу подкатил длинный лимузин, первым из передней дверцы появился крепкий парень, сказал «хай!» и открыл заднюю дверцу. Нагнувшись, протянул внутрь машины руки и помог выбраться высокой, тонкой, затянутой в черную кожу и по-модному взъерошенной женщине, которая откровенно не держалась на ногах.
– Куда тут идти? – со всей деловитостью пьяного человека, желающего казаться трезвым, осведомилась женщина.
– Вот, вот сюда! – закричал Дикий. – Для вас уже все готово! Гримуборная! Минералка! Публика ждет!
– Идиот, какая минералка? – спросил охранник певицы. – Ей еще добавить нужно, чтобы взбодрилась. А то до сцены не дойдет.
И повел Джоанну к дверям.
– Где это она? – растерянно спросил Дикий шофера, который тоже вышел из машины.
– А я знаю? Обычно она, когда в гостинице, с горничными договаривается, горничных за бутылкой гоняет.
– Ну все, провал… – Дикий совершенно скис.
– Какой провал? Сто раз уже так было: приезжает совсем никакая, в лоскуты, потом как распоется – народ со сцены не отпускает. Пошли.
Очевидно, сто первый раз был для Джоанны роковым.
Она исполняла один из своих хитов, и публика аплодировала в такт, но вдруг что-то случилось у звукооператора, музыки и голоса не стало.
На аплодисментах Джоанна, приплясывая, продержалась еще секунд десять, не сообразив, что стряслась беда, и наконец стало слышно, что она выкрикивает в микрофон вовсе даже не слова хита, а нечто непотребное.
Она не сразу поняла, что аплодисментов больше нет, «фанеры» тоже нет, и окаменела.
Раздался свист.
Для человека, который вложил два месяца жизни в подготовку Джоанниного концерта, этот свист был – как похоронный колокол. Дикий стоял за кулисами, утратив всякое соображение. Приятель-охранник тряс его заплечо.
– Нужно свет убрать, нужно скорее эту дуру увести! – вдалбливал охранник. – Выйдешь, скажешь, что по техническим причинам!
Дикий замотал головой и устремился прочь. Куда – и сам не знал, лишь бы подальше от этой беды…
– Леша, дай осветителям отмашку. – Охранник взял власть в свои руки. – Ты, как тебя! Уведи эту свою с глаз долой. Скорее, пока не побили.
– Сам уводи! – вдруг вызверился телохранитель Джоанны. – Хрен ее теперь со сцены сгонишь!
– Чего так?
– А того, что она у нас умная! Будет стоять и ждать, пока запись по новой пустят!
– Леша, Леша, что там на пульте? – закричал охранник. Прислушался к ответу – и обреченно махнул рукой.
Для полного счастья недоставало только разъяренной администрации Дома культуры – и вот она явилась. За кулисы ворвался и шагал к пульту, чуть ли не расшвыривая подчиненных, администратор ДК Эдик – огромный и злобный, похожий на почуявшего соперника самца гориллы.
– Где эта тварь смердящая? – спрашивал он у ошарашенных рабочих сцены. – Где этот продюсер хренов! Убью к чертям собачьим!
Ему молча показывали руками направление бегства Дикого, и всякий раз – иное…
Дикого несло по ночному городу. Куда – было уже безразлично. Мудрые ноги уносили от Эдика дурную голову по своему разумению – лишь бы подальше. Голова даже не пыталась осознать кошмар.
Глаза работали сами по себе. Увидели вывеску, дали команду ногам, ноги притормозили.
Дикий вошел в полупустой бар.
Бармен налил ему полтораста грамм виски и достал из витрины бутерброд с подозрительной лососиной.
Дикий быстро и молча выпил. Отродясь он столько не выхлестывал единым махом, но, раз уж жизнь все равно кончилась, отчего бы нет…
– Что, все так плохо? – спросил бармен.
– Все еще хуже, – ответил Дикий.
И опять его понесло по ночному городу – вдаль, вдаль, подальше от зала, где теперь наверняка шла крутая разборка.
Ну да, он не состоялся. Что ни пробовал – все прахом. Казалось бы, есть ли вариант более надежный, чем Джоанна? Может, Сорокин, который свел с менеджером Джоанны, по изощренной вредности не предупредил, что с ней в день концерта нужно быть неотлучно? Это злой рок – все, кто привозил Джоанну, имели с нее хороший навар, стоило взяться Дикому – не навар, а беда!.. И вот всегда так!..
Прошел он быстрым шагом, отвлекшись только на еще один бар, километра четыре по меньшей мере, и занесло его на окраину, где даже не светились окна киосков, а был пустырь, вдали – многоэтажки, поближе – какие–то разоренные бараки, в таких вешаться хорошо: не сразу найдут, а за ними железнодорожный мост.
Дикий как раз проходил под этим мостом, когда его ударила по ушам чистая и сильная, как струя наилучшего, медово-золотистого, ароматного коньяка, нота «ля диез».
Он даже остановился и замотал головой.
Впечатление было, будто нота, подобно таблице Менделеева и законам Ньютона, в одно ухо влетела, а из другого – вылетела, образовав маленький тоннель. Тем более что под мостом оказалась потрясающая акустика.
– Ля-а-а-а! – повторил незримый женский голос, хотя это был уже «си бемоль». – Ла-ла-ла-ла-ла! Ла… ла… ла…
Голос пробовал себя, искал какую-то исходную точку – и вот нашел.
– Сердце красавицы склонно к измене! – пропел он торжественно. – И к перемене, как ветер мая!
Дикий сперва окаменел, потом невольно улыбнулся.
Он не разбирался в музыке, это да, но отличить проговаривание текста от мощного потока, льющегося естественно, радостно и прекрасно, мог даже под двумя стаканами виски.
– С нежной улыбкою в страсти клянутся! Плачут, смеются, вас увлекая! – продолжал голос.
Дикий завертел головой, определяя источник звука.
– Плачут, смеются, вас увлекая… – Голос сделал паузу и продолжал победно: – И изменяют так же, шутя! Ла-ла-а, ла-ла-а, ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-а!
Сколько торжества было в этой дерзкой музыкальной фразе!
После чего наступило длительное молчание. Пока Дикий крался на звук, незримый голос то ли отдыхал, а то ли замышлял новую музыкальную проказу. И измыслил-таки!
– Соловей, соловей, пташечка, канареечка жалобно поет! – лихо прозвенел он на высочайших нотах. – Раз поет, два поет, три поет, прыгнет, пер-вер-нется, поет наоборот!
Конструкция старого моста напоминала монастырь раннего Средневековья. Его подпирали две стены, прорезанные высокими и узкими арками, а между стен пролегала улица. Пройти под мостом можно было только между глухой стеной и рядом этих нелепых арок. Дикий был по одну сторону улицы, голос – по другую.
Хотя его и на простейшей перестановке ног уже заносило, Дикий принялся метаться между арками, выглядывая незнакомку по ту сторону улицы. Будь он трезв, перебежал бы. Но проклятые узкие проемы начинались на высоте сантиметров в семьдесят. Дикий бился о них коленями и не понимал, что это такое.
А темно под тем окаянным мостом было ну не то чтобы как у негра в желудке, но похоже. Хотя полагалось бы гореть фонарям. Та, что пела, тоже при всем желании не могла бы рассмотреть Дикого. Но она вроде мелькнула в проеме, вроде задержалась на миг, во всяком случае что-то призрачно-белое Дикому померещилось. Он сделал еще два шага – и увидел лицо.
Это было мужское лицо, уже немолодое, сочетание уверенных черт и плавающей улыбки, сочетание любопытства и ехидства. Мужчина сидел в одной из ниш, и даже его волос Дикий не разглядел, а из одежды – одни лишь блестящие пуговицы в два ряда то ли на шинели, то ли на мундире.
И еще он увидел ладонь. Эта ладонь заградила ему путь, словно отталкивая, лицо же исчезло. Дикий шарахнулся, но и ладони перед его глазами больше не было, а так – белесое пятнышко, просвет неведомо в чем.
И тут же он услышал быстрый стук каблуков.
И все…
Он попятился, отмахиваясь от наваждения и не решаясь повернуться к нему спиной. Пятясь, вышел из-под моста. Тут неожиданно на шоссе появилось заблудшее такси, и Дикий кинулся к нему, и ввалился в дверцу, и машина увезла его прочь.
Мужчина, который все это время, очевидно, так и сидел в нише, опять сделался виден.
– Ну что же, подождем, – сказал он сам себе. – Теоретически она уже созрела…
Похмелье с вискаря – самое гнусное.
На помощь пришел приятель, ударник известной в городе группы «Спазм» Колька. Он принес утром фуфырь пива и честно сидел у тахты страдающего Дикого, слушая подробности провала.
– Блин, во рту медведь нагадил… – Дикий отпил из кружки, подумал и поморщился. – В общем, кранты. Лешка с утра звонил, доложил. Эта дура стоит посреди сцены и качается, фонограммы нет! Пока справились – пять минут прошло. Фонограмма уже идет – она молчит, публика воет, самые умные к кассе поскакали, требовать назад деньги за билеты. Джоанна, Джоанна! А я еще удивлялся – чего она так дешево согласилась?
– Из тебя продюсер как из свинячьего хвоста сито, – заметил Колька. – Не умеешь – не берись.
– Так я же думал – Джоанна!
– Теперь Эдик тебя на порог не пустит. И правильно сделает!
– У нее в Питере битковые концерты были!
– Два года назад.
– Ой-й-й… – простонал Дикий. – Лешка сказал – ползала деньги за билеты потребовало… А я где-то надрался, сам не знаю где! Коля, слушай, я такое пил, что потом привидение видел!
– Где, здесь? – Колька оглядел неубранную комнату. – Неудивительно. Тут у тебя скоро змеи заведутся.
– Да нет, не здесь… А знаешь где? – Процесс вспоминания был мучительным, с треском в висках. – А видел я его в Барсуковке… Всего-то два стакана вискаря… Какой-то левый вискарь был – я с него под мостом оперную арию услышал! Прям как вот тебя.
– Под каким мостом? – заинтересовался Колька.
– Под железнодорожным. Это как от Барсуковки в Зареченск ехать.
– Ты не допился, – сказал Колька. – Там, в Барсуковке, какая-то дура завелась, или сумасшедшая, или я не знаю кто. Мне про нее уже рассказывали. Орет по ночам, спать людям не дает. Значит, она поближе к мосту перебралась?
– Слушай, Колян! – Дикий чуть не подскочил. – Ты знаешь, какая у нее глотка?
– Здоровая, – согласился Колька. – У меня там бабка с дедом живут. Дед уже почти глухой, а слышит, когда она выделывается.
– Ты сам-то слышал?
– А зачем? Что мне – нашего шума мало? Под мостом, значит. А что? Там знаешь, какая акустика?
– Знаю…
И Дикий задумался.
Задумался он вовсе не о выдающихся достоинствах голоса. Эти достоинства пока что были выше его понимания. А просто пытался в голове совместить презрительные слова Лешки с собственными ощущениями под мостом минус поправка на виски.
Ощущения перевесили. Это были очень хорошие ощущения, хотя и с привкусом безумия. Ну что же, когда все рухнуло в тартарары, и безумие может пригодиться. Протянет руку помощи, да…
Дикий улыбнулся.
– Оклемался? – спросил Колька.
– Ага. Где мои штаны? – Дикий зашарил руками по полу.
– Ты в них спал.
– Блин-н-н-н…
И Дикий засмеялся. Он так хохотал, что Колька озадаченно покрутил пальцем у виска.
Часы показали полночь.
Дикий прищелкнул пальцами. Он был полон решимости.
Проверив, как работает подвешенный к поясу фонарь, он зашагал по пустой дороге. Сейчас он был достаточно трезв, чтобы действовать по обстановке. И технически подготовлен.
Под мостом, естественно, был полный мрак. Дикий присел на бетонный барьер, отгородивший проезжую часть от тротуара, и задумался.
Певица появилась неожиданно – то есть без стука каблуков. А просто по ту сторону улицы зазвенело. Дикий подскочил: человек таких звуков издавать не должен!.. И не может!.. Но певица, как Дик правильно догадался, экспериментировала с мостом. Звенел всего-навсего колокольчик, из тех сувенирных псевдовалдайских, что всякий гость Питера по дешевке может набрать в ларьках у Петропавловской крепости.
Мужчина – тот самый, с пуговицами, – которого Дикий почему-то не видел, беззвучно рассмеялся. Он опять сидел в нише, и в его руке тоже возник колокольчик, прозвенел в ответ и растаял.
Дикий бесшумно сполз с барьера и присел на корточки. Незримый голос пробовал подражать колокольчику, откровенно при этом валяя дурака. А потом-таки запел!
Это было что-то неизвестное Дикому, предположительно на итальянском языке, такое, что бетонные опоры моста и те прониклись возвышенным волнением, благородной страстью – всем, что било через край и в мелодии, и в том, как ее ласкал голос…
Дикий гусиным шагом подкрался поближе и стал ждать помощника.
Помощи Дикий ждал от первой же машины, которая с обычной для пустынных ночных улиц скоростью пронесется под мостом. И вот вдали послышался необходимый шум. Стоило двум фарам подлететь поближе, Дикий замер на низком старте и потом, в кильватере у иномарки, перебежал улицу и вжался в арку. Теперь он был на одной стороне с голосом.
Певица или отвернулась от пронзительных фар, или они ее настолько ослепили, что пролетевший во мраке силуэт остался незамеченным. Подождав немного – или переведя дыхание, кто его знает… – голос зазвенел снова, перемещаясь и отыскивая акустически активные точки под сводом.
В какую-то секунду показалось, что найдена даже чересчур активная точка и мост сейчас рухнет на головы исполнительнице и слушателю. Дикий решил не дожидаться этого кошмара, а включил увесистый фонарь, приобретенный заранее на базаре. Фонарь этот был мало чем послабее автомобильной фары.
И увидел Дикий девушку потрясающей красоты!.. Тонкая фигура в обтягивающем светло-бирюзовом платье, низко вырезанном, и золотые, от природы вьющиеся волосы, и ноги, безупречные до изумления, и точеное фарфоровое лицо с приоткрытым от удивления ртом, и распахнутые глазищи – ну такой красоты, что рука разжалась и фонарь грохнулся на асфальт!
– Ох! – громко сказал Дикий.
– Дурак же вы, батенька! – отвечал насмешливый мужской голос.
Девушка бесшумно подошла к Дикому, ввергла в адское пламя ароматом, нагнулась, подобрала все еще горящий фонарь – и шваркнула его о стенку!
Голос запел во мраке по-итальянски, запел совсем близко, как если бы Дикий растаял и более не существовал. Голос пролетел мимо Дикого и понесся в темноту, разражаясь торжествующими трелями.
Дикий проводил его шалым взглядом.
Это было чудо почище прочих городских чудес – Черного Надзирателя, которого встречали в сквере на месте разрушенной дореволюционной тюрьмы, Мальчика-с-велосипедом, являвшегося водителям на восьмом километре шоссе, полтергейста в пятнадцатой школе, взорвавшего несколько компьютеров и унитаз. Те были совершенно бесполезные, а это, кажется, могло принести пользу…
Кабинет администратора ДК Эдика всякое повидал. И львиный рык хозяина был тут явлением обычным.
– Ты?!. – нависая над столом, изумился Эдик. – Ты?! Ну!.. Ща!..
– Прости дурака! – заорал с порога Дикий.
– Ты не дурак, ты хуже! Ты кретин! И я кретин! Нашел кого слушать! Кого еще привезешь? Каких еще звезд шоу-бизнеса? Аллочку Борисовну? Филю Киркорова? Говори, не стесняйся!
– Ну лопухнулся! – Дикий старался орать не тише Эдика.
– Ты знаешь, в каком мы минусе? Ты всю жизнь не рассчитаешься! Продюсер! Козел ты, а не продюсер! Выметайся! И забудь мой телефон! Привез! Осчастливил! А мне – расхлебывать!
Эдик неожиданно замолчал и уставился на телефон. Ровно через полсекунды раздался звонок. Эдик схватил трубку:
– На проводе! Какой Дом культуры? Что? Это баня! Прачечная!
Он одновременно грохнул трубку и шлепнулся на стул. Дикий же совершенно неожиданно сел на пол.
– Не уйду, пока не выслушаешь, – заявил он.
– Значит, тебя отсюда выметут метлой, – почти по-человечески ответил Эдик. – Нет, ты мне скажи – кто тебя надоумил везти сюда эту старую обезьяну? Что ты в ней нашел, кроме алкоголя и матерщины?
– Ее тинейджеры любят.
– Нашли кого любить…
И Эдик замолчал. Судя по физиономии – навеки.
Дикий подполз поближе к столу:
– Прости дурака…
– Кретина…
– Кретина! Слушай, со мной тут такое было…
– Убирайся, пока я тебя не зашиб.
– Ты все-таки выслушай. Меня ночью занесло аж в Барсуковку. И там, под железнодорожным мостом, одна девчонка пела как я не знаю кто!
– Девчонка под мостом пела? – переспросил изумленный Эдик.
– Я сам думал, что допился! – воскликнул Дикий. – Оказалось – нет! Ее там уже заметили. Она по ночам бродит и поет. Как привидение! Спроси у Кольки Арсеньева, у него в Барсуковке дед с бабкой живут. А глотка – это как Монсеррат Кабалье по меньшей мере!
– Монсеррат Кабалье под железнодорожным мостом?
– Эдька, я ее видел! Я сперва подумал – если тетка с такой глоткой еще не прославилась на всю Европу, значит, рожа страшная! Или конечностей не хватает! Или совсем дебильная! Эдька, я ее видел, я нарочно фонарь брал!
– Ну и как?
– Как-как! Я опупел! Все эти Анджелины Джоли и Сандры Баллок просто пустое место. Я сперва подумал – какая-то знаменитость приехала к нам отдохнуть. Если она так просто ночью шатается и песни поет, значит, где-то рядом охрана…
– Так. С меня хватит Джоанны! Если ты сейчас попытаешься мне продать привидение из-под железнодорожного моста, я тебя просто убью. И суд меня оправдает! Брысь! Я кому сказал?! Брысь!!!
– Администраторы домов культуры, где собирается обдолбанная шпана, не обязаны знать про оперные меццо-сопрано, – убежденно сказал Колька. Они с Диким сидели в открытом кафе за неизменным пивом. – И подумай своей дурной башкой – куда ты лезешь? Ты же не в состоянии продать пачку сигарет на автобусной остановке! Ты думаешь, что это сопрано продавать больше некому, кроме тебя? Да у нее уже все сто раз прихвачено. И вообще, с чего ты взял, будто у нее оперный голос?
Дикий пожал плечами.
– Знаешь что? Позвони Насте, – вдруг посоветовал Колька. – Она музучилище окончила, сама пела, она тебя проинструктирует. У нее этих компактов с классикой – до потолка.
– Она трубку бросит, – буркнул Дикий.
– С чего ей трубку бросать? Это же не я, а ты позвонишь. – Колька несколько смутился.
– Ну, где я, там и ты… Слушай, ты ей вообще алименты платишь?
– Ну плачу.
– Тогда не страшно.
И оба хором вздохнули.
Дикий достал мобильник и переписал туда телефонный номер с Колькиного мобильника. Потом позвонил.
– Алло? – спросил женский голос. Это была Настина мама.
– Мне Настю.
– Нась, тебя!
Настя развешивала на змеевике ванной детские колготки и трусики с маечками, стараясь уместить побольше.
– Кто там?
– Мужской голос!
Мама сунула телефон в ванную.
– Алле? – пропела Настя.
– Нась, это я, Дикий. Тут такое дело! Встретиться надо.
– Если это насчет Кольки!.. – сердито крикнула Настя, но Дикий ее перебил.
– Какой Колька! Я же говорю – дело есть! Мне консультация нужна! По вокалу!
– Ты совсем охренел?
– Нет, Наська, я петь не собираюсь, ты же знаешь, у меня голоса вообще никогда не было! – Хорошо, что Дикий сразу понял причину ее возмущения, нормального возмущения профессионала попытками тупых дилетантов. – Давай встретимся, в кафе сходим, я все объясню! Хочешь – прямо сейчас?
– Какое кафе? Я на этой неделе ни полчасика не могу выкроить, я собственного ребенка целыми днями не вижу! Я кручусь как белка в колесе, у меня частные уроки черт знает где, у меня руки уже ни на что не похожи!
– Наська, я все понимаю! Ставь чайник, я сейчас буду!
Настя хотела возразить, но услышала длинные гудки. Она вышла из ванной, очень недовольная, и напустилась на мать:
– Ну почему я целый вечер стиркой занимаюсь, а ты даже не можешь со стола убрать?
– Это, между прочим, твой ребенок! И я не с мужиками по телефону трепалась, а твоего ребенка спать укладывала!
– Ага! Тебе уже ребенок виноват! Как что – так ребенок! А что я руки порчу…
– Ах, какие мы нежные! Раньше нужно было думать!
– Я руками, между прочим, на жизнь зарабатываю!
– Дура я была, что отдала тебя в музучилище!
– Кто бы спорил!..
Но к моменту, когда Дикий с большим пакетом позвонил в дверь и был впущен, они уже помирились.
– Привет! – сказал Дикий. – Вот, все как полагается!
И стал прямо в прихожей добывать из пакета красное вино, бисквитный рулет в запрессовке, конфеты, почему-то гроздь бананов и желтое пластмассовое ведро, из которого торчали красные грабли.
– Дикий, ты с ума сошел! – воскликнула Настя (это была формула девичьей вежливости).
– В комнату давайте проходите, Игорек, у нас уже чай готов, – со всей доступной человеку любезностью пригласила мать. – Будьте как дома, не стесняйтесь. Настенька как раз блинчики испекла.
Настя метнула в нее огненный взгляд: мать, похоже, уже не в первый раз старалась подольститься к возможному зятю, хоть к какому, хоть к неудачнику вроде Дикого. С другой стороны, у него папочка – солидный человек, не даст сынуле пропасть…
Стол был накрыт красиво и аппетитно, горка блинов была соблазнительна до невозможности, и Дикий, сворачивая их по три и валяя в сметане, прежде чем закинуть в рот, кое-как рассказывал, в чем дело.
– Так вот, есть два варианта. Или эта дура под мостом – просто сумасшедшая и дерет глотку от какой-нибудь шизофрении, или это действительно голос мирового уровня. Я же не разбираюсь!
– А в чем ты вообще разбираешься? – удивилась Настя. – Понесло же тебя в этот шоу-бизнес!
– А куда мне еще было деваться? – честно спросил Дикий. – Я же не пою, не играю, я вроде продюсера, группу привезти там, гастроли организовать, прессу собрать… я же всех в тусовке знаю… В общем, Настюха, вся надежда на тебя. У тебя музыкальное образование, ты на пианино как этот самый, ну… в общем, классно играешь. Ты же сама поешь!
– Ну и что? Мне теперь все бросить и тащиться с тобой под мост слушать сумасшедших?
– Настюха, а ты представь, что эта девчонка сама своему голосу цены не знает. Представила? Ты бы с ней поработала, поставила ей голос, я бы раскруткой занялся, ну? Это же шанс!
Настя кое-что знала про «шансы» Дикого – история с Джоанной, конечно, была покруче прочих, но и предыдущие ничем хорошим не кончались.
– А что, почему бы и не сходить? – вдруг поддержала Дикого Настина мама.
– Да ты что, мам?
– Ты же света Божьего не видишь, работа и дом, дом и работа. Думаешь, я не понимаю? Тебе же и погулять хочется. Ты ничего, ты иди, я за Наташенькой присмотрю! – пылко пообещала мать.
– Давай я тебя туда и обратно – на такси! – обрадовавшись союзнице, добавил Дикий. – А хочешь, мы еще куда-нибудь заедем, по коктейлю вдарим?
– Ну так что за вопрос! – воскликнула мама. – Вы, Игорек, просто золото. Забирайте ее, пусть проветрится. А я за Наташенькой присмотрю, она у нас девочка спокойная, и завтра с утра ее в ясельки сама отведу…
– Мама!!! – уже не закричала, а взревела Настя. И выскочила из-за стола.
Дикий кинулся следом и вылетел на лестничную клетку, где возле окна вовсю рыдала Настя. Нужно было утешать, тем более что встревать в разборки между мамой и дочкой Дикому совершенно не хотелось.
– Она уж не знает, как от меня избавиться! Она за кого угодно меня спихнуть готова, хоть за тебя, хоть за маньяка какого-нибудь! Лишь бы от нас с Наткой избавиться! Ей все равно кто, лишь бы в штанах!
– Ну что ты, в самом деле? Ну хватит, хватит… – бормотал Дикий. – Пойдем, в самом деле, проветримся… Ночь теплая, ну что ты, в самом деле…
– Старая дура… – бормотала Настя. – Ребенок-то чем виноват?
И покорно спускалась по лестнице, возможно и впрямь не замечая, что Дикий обнимает ее за плечи.
Пришлось выполнять обещание – раскошеливаться на такси.
– А ты уверен, что она этой ночью там будет? – спросила Настя, когда уже подъезжали к Барсуковке.
Пока ехали, она успела рассказать про все свои неурядицы с учениками, а Дикий покорно слушал…
– Уверен. Я узнавал – она практически каждую ночь под мостом поет, – соврал он. – Я вот и диктофон взял.
– Вот этот? – Настя презрительно посмотрела на крошечную черную машинку. – Этим не музыку записывать, а только речь, и то фонит.
– Для начала хватит.
– Где поворачивать? – спросил шофер.
– Куда поворачивать?
– К микрорайону. Можно тут, можно вон там.
– Нигде не поворачивать, сколько с нас?
Шофер посмотрел на парочку, как на сумасшедших.
– Хозяин – барин, – буркнул он. – Полтораста.
– Договаривались на сто! – Дикий хотел изобразить крутого.
– Какие сто? Я отсюда обратного клиента не найду.
– Так договаривались же!
– Перестань, не позорься! – напустилась на Дикого Настя – Нам что, до утра тут разбираться?
Дикий полез в кошелек. Покупка гостинцев пробила в бюджете брешь, нужно было еще оставить на обратную дорогу, и полсотни рублей он добирал чуть ли не копейками.
– Приятно иметь дело с известным продюсером, – издевательски заметила Настя.
– Все впереди, один хвост позади, – философски отвечал Дикий.
Под железнодорожным мостом, известное дело, было темно. Дикий усадил Настю в одну из ниш и принялся развлекать.
– Представляешь, вытаскивают из машины эту Джоанну, а она лыка не вяжет. Смотрит на двери и спрашивает: тут только топлес или настоящий стриптиз? А у нас зал битком набит, все орут: Джоанна, Джоанна!
Настя посмотрела на часы. Светящиеся стрелки показывали полночь.
– Тут прямо аэродинамическая труба, – сообщила она. – Под мостом холоднее, чем на шоссе.
– Ты замерзла?
– Начинаю замерзать. Мне главное, чтобы руки были в тепле.
Дикий скинул курточку и стал укутывать Настю.
Как-то само собой получилось объятие.
Дикий окаменел. Он все еще считал Настю «женщиной друга».
Голос был как спасение!
– Ла-а-а-а… – задумчиво произнес он совсем близко. – Ла-ла-ла-ла-ла!.. А-а-о-о-у-у-э-э-и-и!..
Настя отпрянула от Дикого.
До нее наконец дошло, что этот кретин говорил правду, и ему действительно требуется всего лишь консультант!
– Ночь весенняя блистала свежей майскою красой! – пропел голос, но продолжать романс передумал, по крайней мере в словесной его части, и завершил куплет несколько странно, хотя ритмически и мелодически безупречно: – Ты лети с дороги, птица, зверь, с дороги уходи-и!..
Настя подалась вперед, пытаясь разглядеть шкодливый и одновременно хрустальный голос.
Довольно быстро найдя свои магические точки под сводом моста, голос грянул не более не менее как куплеты Мефистофеля, что для женщины было даже как-то неприлично, ведь партия писалась Шарлем Гуно для баса и исполнялась во времена оны аж самим Шаляпиным.
– На земле весь род людской чтит один кумир священный!..
Куда подевались серебро и хрусталь, ни Дикий, ни Настя понять не могли. Это была река текущего пламени, причем плотного и густого пламени, если это вообще возможно. Все пространство под мостом наполнилось, как аквариум, и две рыбки, Дикий с Настей, съежившись в своей нише, наконец-то вдохнули ту жидкость, которая вдруг стала атмосферой, и ожили в ином мире! Плотность воздуха сделалась другой – казалось, можно было лечь на него и он бы понес на себе, перекатываясь под телом мощными струями, играя и туманя рассудок…
И даже цвет воздуха несколько изменился… Он уже не был таким беспросветно ночным, а словно подернулся по каким-то своим внутренним сферам тонкой радужной пленочкой. И диктофон в руке у Дикого тоже светился.
– Так я и знал, – пробормотал, глядя на эту парочку, непонятный мужчина с пуговицами. – Рано или поздно это должно было случиться. Я ее предупреждал. Ну что же, посмотрим, посмотрим…
И растаял среди радужных сфер.
Настя за руку вывела Дикого из-под моста; они шли на цыпочках, хотя куплеты, гудя под сводами, заглушили бы даже громкие шаги; они отошли довольно далеко, к пустой остановке, прежде чем Настя осмелилась заговорить:
– Дикий, это же что-то невозможное! Такой диапазон!
– А я тебе о чем? – отвечал Дикий, очень довольный, что оказался прав.
– Даже у Монсеррат Кабалье такого нет! Это совершенно невероятный голос. Ему знаешь где место? В какой-нибудь Метрополитен-опера. И это уже поставленный голос. Сколько, ты говоришь, ей лет?
Ничего такого Дикий не говорил. Он об этом и не задумывался. Пришлось вызвать перед глазами прекрасное тонкое личико. Но ведь и на личике цифры не написаны.
– Я думаю, лет двадцать. Ну, двадцать два.
– Не может быть. Это уже созревший голос, голос, с которым много работали. В двадцать два еще не голос, а только способности, понимаешь, нет? А у нее – профессиональный голос! Если бы в городе была девчонка с таким диапазоном, я бы о ней знала. Мы бы вместе учились.
– А если она не кончала музучилища? Если самородок? – возразил Дикий.
– Самородок? Она УМЕЕТ петь! Это ты понимаешь? Она так владеет голосом, как может научить только классный педагог!
Тут они оба увидели певицу. Очевидно, та решила, что на эту ночь хватит, и, покинув мрак под мостом, быстро шла через пустырь к многоэтажкам. Она была в светлом коротком платьице, а когда оказалась под фонарем, Дикому стали видны ее ноги в кроссовках.
Из бурьяна раздался кошачий мяв. Крутые мохнатые мужики делили территорию, для чего нужно было сперва переорать врага. Очевидно, певицу это дело заинтересовало. Она чуть присела, локотки – к бокам, изобразила что-то вроде боксерской стойки и заорала по-кошачьи с такой пронзительностью, что Настя подскочила, и коты в бурьяне, вероятно, тоже.
– Уй-ияу-яу-яу! – выводил голос, достойный Метрополитен-опера. – Яу-няу-уау-яу-яу-у-у!
– Крейза полная! – в изумлении воскликнул Дикий. – Теперь ясно, почему ты с ней вместе не училась?
– Да? – спросила Настя и вдруг, не прощаясь, пошла прочь. Но не по улице, как следовало бы, а пустырем, обходя бурьян с другой стороны, и, когда царственный голос завершил свои рулады, отвечала более скромным по диапазону, однако достаточно агрессивным мявом.
– Наська! Ты что – совсем? С башкой поссорилась? – достаточно громко спросил Дикий, но она, очевидно, не расслышала. И, к большому удивлению экспериментатора, вообще исчезла в бурьяне.
Тут Дикий заметался. В конце концов, он увел эту женщину из дому на ночь глядя, он как бы в ответе, он как бы гарантировал ее возвращение! И вот те раз – исчезает с диким мявом!
– Настасья! – заорал он почище мартовского кота.
Два голоса отозвались ему с двух сторон сдвоенным смехом. И исчезли…
Ругаясь тупо и неизобретательно, Дикий пошел от моста прочь. Если Насте хочется шляться впотьмах по пустырю, он ей этого не может запретить. Пусть теперь сама дорогу домой ищет!
Настя нашлась на следующий день. Оказалось, не просто так она мяукала, а выследила, где живет Монсеррат Кабалье из-под железнодорожного моста.
На сей раз в Барсуковку приехали автобусом. Миновали ту остановку, что возле моста, и вышли на следующей, уже посреди микрорайона.
– Ага, вон там – мост, вот тут – пустырь. – Дикий разбирался с местной географией.
– Видишь, четыре шестнадцатиэтажки, она – в крайней, – объяснила Настя.
– Вот прямо так и живет? – Дикий не мог поверить, что прекрасное неземное видение со своим голосом обитает на обычных квадратных метрах и платит за квартиру.
– А ты как думал?
Он не думал никак. Но сейчас, сию минуту, он понял, что может отыскать свою красавицу днем и познакомиться.
Непостижимым образом Настя прочитала мысли Дикого:
– Тебе до нее, как до звезды!
Дикий промолчал.
Конечно же, в его мужской жизни всякое случалось: и влюбленности, и просто приключения, и даже две большие любви он числил в активе, но вот как раз звезды и не случилось. Звезды, которой можно всю жизнь служить и находить в том радость. Поняв, что это с ним может произойти, Дикий немного испугался: куда ему такое? И без звезд проблем хватает…
– Ты думаешь, у нее никого нет? Это с такой фигурой и с таким голосом? – подзуживала Настя.
– А если у нее кто-то есть, то почему этот козел отпускает ее ночью под мостом глотку драть? – возразил Дикий.
– Откуда я знаю!
– Вот и я о том же… – Дикий, словно больше не замечая Насти, пошел к той самой шестнадцатиэтажке и встал под ней, задрав голову.
– На хрена ты ей сдался! – выкрикнула Настя.
Ей было обидно: постаралась на пользу сопернице… Не то чтоб она вдруг влюбилась в Дикого, нет, конечно, Дикий был друг бывшего мужа, и, следовательно, на него распространялась неприязнь. Но он был тот мужчина, что вдруг оказался рядом, в пределах досягаемости, и Настя, сама того не сознавая, уже видела в нем свое, доступное, подвластное.
Дикий, опомнившись, поспешил к Насте, но тут очень вовремя к остановке подъехал автобус. Настя успела вскочить в него, а вот Дикий – нет. Пришлось ждать следующего.
Сидя у окна, Дикий настраивал себя на отважный лад – он собрался к администратору Эдику.
Тот уже малость остыл, был в состоянии легкого отупения от мелких проблем и потому позволил Дикому выложить на стол диктофон.
– Что ты мне голову морочишь? – устало спросил Эдик, когда запись кончилась. – Откопал на чердаке старый винил, прокрутил перед микрофоном и доволен! Этой пластинке лет сорок по меньшей мере!
– Да ты подумай головой! – воззвал Дикий. – Она же мужской репертуар исполняет! По-русски! Где я тебе найду такую идиотскую пластинку?!
– На чердаке!
– На котором?!
Тут до Эдика понемногу стало доходить…
– Если допустить на минуточку, что ты не свихнулся и не врешь, то это… – Эдик хмыкнул.
– Ну, «это»?..
– Это для нас с тобой кормушка на ближайшие двести лет. Познакомь меня с ней. Приведи ее ко мне на этой же неделе поближе к вечеру.
Легко сказать – познакомь! Приведи! Дикий и понимал, что Эдик обнаглел, и знал, что в одиночку он такое дело не раскрутит.
Он разинул было рот, чтобы возразить, но заткнулся и молча кивнул.
В разведку он отправился грамотно – с букетом. Букет должен был вызвать доверие у окрестных старушек. Найти их оказалось несложно – под одинаковыми козырьками над подъездами многоэтажек сидели на коротких лавочках почти одинаковые бабушки – по две-три, больше не помещалось.
Дикий переходил от подъезда к подъезду и артистически врал:
– Мы с моей Анькой договорились вместе на день рождения к ее сестричке пойти, а я пока цветы искал, опоздал. Она на меня обиделась, сама уехала, я – за ней. Знаю только, что эта сестричка в Барсуковке, в крайней шестнадцатиэтажке. Приехал – ой, мама дорогая, тут же десять подъездов!
– А как зовут? – осведомилась очередная старушка.
– Если б я знал! Я ее только на фотке видел. Ей чуть за двадцать, волосы светлые, длинные, вьются, глазищи – во…
– Ну так это которая у Верки Шелеховой квартиру сняла! – сообразила пятая по счету старушка. – Заходи, езжай лифтом до седьмого этажа, как выйдешь, первая дверь налево.
– А сама Верка куда подевалась? – спросила ее ровесница. – То-то смотрю, нет ее и нет.
– А Верка к сыну съехала. Там пока поживет.
– И что же это она телефончика тебе не оставила? Как кофе пить, так всегда к тебе бегала, а тут и телефончика не дала? – Ровесница, видать, была та еще язва.
– Так это… – Старушка задумалась. – Так это же квартирантка сказала! Мы у мусоропровода встретились, я спросила, она сказала…
Отродясь Дикий так не волновался, как перед дверью, собираясь нажать на кнопку звонка. Зажав букет под мышкой, обеими руками огладил волосы. Прокашлялся. Резко вдохнул и выдохнул. Взял букет торжественным образом. Ну, благословясь…
– Кто там? – спросил звучный голос.
– Добрый день! – громко сказал Дикий. – Я к вам по важному делу. Меня уполномочили сделать вам деловое предложение.
И приосанился, зная, что его изучают в дверной глазок.
– Деловых предложений не принимаю! – развеселился голос. – Что-нибудь попроще есть?
– Впустите, пожалуйста. У меня действительно серьезное предложение.
– Я вас впущу, а вы меня утюгом по лбу? – ехидно поинтересовалась певица.
– Каким утюгом?..
– А он у вас в букете спрятан.
Дикий понял, что нельзя держать букет перед собой как оружие.
– Хотите, я его выброшу? – предложил он. – Прямо сейчас?
– Конечно, хочу! – обрадовалась незримая певица. – А куда?
Дикий огляделся. Он прибыл на лестничную площадку лифтом, дверь которого была между этажами, как раз напротив люка мусоропровода. И там же он заметил окно. По летнему времени оно было открыто.
– Вам в глазок мусоропровод видно? – спросил Дикий.
– Нет, конечно, а вы хотите выкинуть свой утюг в мусоропровод?
– В окно. Ну, вы тогда цепочку накиньте и дверь приоткройте.
– А почему в окно?
Этого Дикий сразу объяснить не смог. Правда была такова, что ему стало жалко цветов. Цветам не место среди картофельной шелухи. Но говорить об этом было бы смешно.
Дикий молча спустился, размахнулся и отправил свой букет в свободный полет, еще и высунувшись, чтобы посмотреть, где он приземлится. А обернувшись, увидел певицу – совсем еще девчонку. Она действительно приоткрыла дверь и наблюдала.
На ней был легкий халатик, даже не халатик, а что-то вроде запахнутой на груди блузки, которую она придерживала обеими руками.
Длинные загорелые ноги стояли красиво, как на рекламной картинке.
– Хотите, скажу, какое у вас предложение?
– Хочу, – тупо согласился Дикий.
Нелепо требовать от мужчины, которому показали такие ноги, чтобы он еще и думал.
– Петь в ночном клубе. Это мне ни к чему.
– Я тоже так считаю, – малость опомнившись, согласился Дикий. – Там для вас не деньги.
– А где для меня деньги?
– Меня прислали очень солидные люди! – Дикий придал голосу максимальную весомость.
– Солидные – это радует. Это греет, – заметила девчонка. – И кто же эти люди? Что они мне предлагают?
– Встретиться надо. Обговорить…
– Концерты?
– Концерты!
– Спасибо. Выступать не хочу.
– Почему? – изумился Дикий.
– Вот это интересно! Я должна вам что-то объяснять? НЕ ХОЧУ. Других аргументов не будет.
С тем дверь и захлопнулась.
Дикий еще какое-то время жал на звонок, но безрезультатно. Он спустился к мусоропроводу, присел на подоконник и крепко задумался. Очевидно, девчонка с голосом Монсеррат Кабалье была дура дурой: к ней с цветами и с хорошим предложением, а она и разговаривать не желает.
На лице Дикого, пришедшего к Эдику рассказать о провале, была вся мировая скорбь.
– Солидные люди, говоришь? – Эдик осмотрел Дикого с головы до ног. – Ботинки чистить нужно, хотя бы раз в полгода! В парикмахерскую сходи – смотреть на тебя тошно. И я хорош – нашел кого посылать!
– По-твоему, я все испортил? – уныло возмутился Дикий.
– Может, и не все. Надо попробовать узнать, откуда она вообще взялась. Может, в самом деле какой-то вундеркинд московский, а мы тут вылезли… Ну давай, соображай!
– Она сняла квартиру у какой-то Шелеховой, – стал припоминать Дикий. – Квартира вроде бы однокомнатная. Шелехова, значит, там сейчас не живет, а куда-то перебралась. Если это старая карга…
– То что? – спросил Эдик.
– То она могла перебраться к детям, к внукам… Эдька, нужна большая телефонная книга! Поищем родственников!
Эдику стало интересно. Он откопал под культурными слоями на столе толстую и потрепанную книгу:
– Ну ищи, если не лень.
Шелеховых обнаружилось трое. И первый же оказался внуком Веры Шелеховой из Барсуковки. Он дал телефон своего отца – после того, как ему поклялись, что бабка жива-здорова и не в реанимации. Заодно выяснилось, что старушка дважды побывала замужем – за дедом Валерой и дедом Мишей. А вот сын у нее был один.
Вскоре стало ясно, что в Барсуковке случилась какая-то уголовщина. Старушка Шелехова пропала. Исчезла, как привидение в лучах зари. Соседки считали, к сыну съехала, а сын об этом понятия не имел. Он связался с бывшей женой, которая иногда навещала свекровь, – та тоже ничего не знала.
– И какого черта ей квартиру сдавать? – возмущался сын. – Что мы, позволяем ей на одну пенсию жить, что ли? Каждый месяц ей деньги перевожу!
– Есть только одна версия, – завершив разговор, сказал Эдик.
– Ну?
– Не иначе, замуж собралась.
– Ты что, охренел? Ей же, ей же…
– Ты будешь громко смеяться, но у меня полгода назад прадед женился, – хмуро сообщил Эдик. – А лет ему восемьдесят с хорошим хвостом. Невесте семьдесят. Судя по всему, этой Шелеховой где-то за шестьдесят. Ну, под семьдесят. Она еще имеет шанс.
– Ни фига себе… – пробормотал потрясенный Дикий.
– А что? Эта прадедова новобрачная с прадеда пылинки сдувает. Раньше бабка и мать с ним мучились, теперь вот она.
– Логично… Так она что же, тайком от сына? Ну!..
– С сыном она вообще только перезванивалась, у нее же ноги больные, не до гостей.
– Там еще два бывших мужа, эти – дед Валера и дед Миша. Может, к ним сбежала? Слушай, чего мы вообще паримся?
– А того, что, если с этой квартирой дело нечисто, можно прищучить эту твою Монсеррат Кабалье, – весомо произнес Эдик. – Сперва прищучить, а потом договориться по-хорошему. Сама же, дура, спасибо скажет.
Дикий понимал, что Эдик возьмет власть в свои руки, но не думал, что так сразу. Администратор решил немедленно ехать в Барсуковку. Тем более он за рулем, а на машине туда от ДК – четверть часа, не больше.
– Если эта дура по ночам распевает под мостами, то дрыхнет допоздна и встает хорошо если к обеду, – рассудил он.
– Послушай, так тоже неладно, – сказал Дикий. – Я ее нашел, я ее выследил, а теперь так получается, что ты за это дело взялся…
– Потому что тебе нельзя доверить даже покупку фуфыря с пивом, обязательно что-нибудь перепутаешь. – И, вспомнив Джоанну, Эдик проворчал: – Продюсер хренов…
Но поехали ловить певицу вместе.
В какой-то мере им повезло: она сама вышла из подъезда им навстречу.
Увидев ее, Дикий вцепился в помышляющего о парковке Эдика:
– Гля…
– Ага…
Эдик тоже был поражен красотой девушки, которая казалась бы совершенно бесплотной и неземной, если бы не набитый рюкзак за плечами.
Они таращились на певицу лишних полторы секунды. Девушку, как выяснилось, уже ожидало такси. Она очень быстро закинула на заднее сиденье рюкзак, села сама и укатила.
– Что, совсем слиняла? – растерянно спросил Эдик.
– Скорее! – крикнул Дикий. – Мы догоним! Вон она, вон! Налево чешет!
Погоня была недолгой – певица, оказывается, собралась на вокзал. Она успела расплатиться прямо в дороге и потому, когда машина притормозила, не потеряла ни секунды времени. А Дикий с Эдиком эту самую секунду потеряли. Оставив Эдика в машине, Дикий понесся следом за певицей.
Она вышла на перрон быстрым шагом и, предъявив проводнице билет, села в вагон. Очевидно, она была последней из пассажиров и до отхода поезда не осталось ни секунды. Проводница поднялась следом.
Поезд тихо тронулся.
Полностью утратив соображение, Дикий понесся следом и прыгнул в последний вагон.
– Куда? Билет! – крикнула притиснутая к стенке проводница, но он уже бежал по проходу, уже ворвался в тамбур, уже влетел в следующий вагон.
И чуть не проскочил мимо беглянки.
Она сидела в отсеке плацкартного вагона, в обществе троих мужчин – тут ей, нужно сказать, повезло. Дикого и один-то мужчина уделал бы в дрова. Так что затевать громогласное объяснение он уже не мог, а просто встал в проходе, глядя на нее и тяжело дыша.
Отродясь он ничего подобного не вытворял. Он вообще крепко побаивался билетных контролеров, злобных баб и плечистых суровых мужчин. Но случилось же помутнение рассудка – кинулся в погоню…
– Вот ведь Божье наказание, – сказала певица. – Пошли в тамбур, поговорим.
Пошли и оказались в железном полумраке.
– Ну и какого черта ты за мной гоняешься? – без увертюр и прелюдий спросила она.
Железный пол, выгнувшийся горбом под их ногами, шевелился и гулял, в щели дуло. Дикий подумал, что тут разумнее всего было бы целоваться, а не выяснять отношения.
– Я только хотел спросить, куда девалась старуха.
– Какая старуха? – певица явно забеспокоилась.
– Шелехова.
– Вера Александровна Шелехова? – уточнила певица. – Так она к родне переехала.
– К сыну?
– К сыну.
– Сын ее полгода не видел.
– Ну тогда я не знаю. Мне она сказала, что поживет пока у сына.
– А как вообще получилось, что вы у нее квартиру сняли?
– Не самое лучшее место для допроса, – заметила певица.
Тут железная дверь распахнулась.
– Да вот же он! – воскликнула проводница, показывая на Дикого крупному мужчине в темно-синей форме неизвестного ведомства.
– Заяц? – спросил мужчина. – Попрошу проследовать.
– Да куплю я билет, – безнадежно пообещал Дикий. – Опаздывал, до кассы, вижу, не добегу, да куплю я его или вам сколько надо заплачу!
– Попрошу проследовать, – повторил мужчина, который таких обещаний уже наслушался вдоволь.
Дикий полез в карманы за деньгами.
Он знал, что в кошельке – жалкая мелочь, и потому искал его очень долго…
– Перестань, – сказала ему певица. – Простите его, пожалуйста. Это мой жених. Он за мной прыгнул.
– Жених? – переспросил мужчина, а проводница тихо ахнула.
Было с чего ахать: сказочной красоты золотистая блондинка и невысокий, ниже нее, невзрачный охламон, одетый мало чем лучше бомжа.
– Ну да, жених. Это я от него уехать хотела, а он не пускает! – Тут певица улыбнулась. – Что же теперь делать? Вместе поедем! Он на станции выбежит и билет купит. Не высаживайте его, пожалуйста!
– Жених, надо же… – проворчал мужчина. – Вот так, Аня. И кино смотреть незачем.
– Я бы тоже от такого сбежала, – заметила, опомнившись, проводница. И оба они исчезли за лязгнувшей дверью.
Дикий смотрел в пол. Певица рассмеялась:
– Ладно, черт с тобой, поедем вместе. Я ведь туда ненадолго, на пару дней. Пошли в вагон.
И преспокойно отправилась туда первой, даже не оборачиваясь, знала, что никуда новоявленный жених не денется.
Он и поплелся следом.
Вечером они вышли на перроне вокзала, который Дикий видел впервые в жизни.
– Это что за город? – спросил он, поправляя на плече увесистый рюкзак певицы.
– Город как город, люди живут… – Она огляделась и направилась к тетке, имеющей на груди картонную табличку: «Сдам комнату».
Когда Дикий подошел, они уже почти договорились.
– Вход отдельный, со двора, – говорила тетка. – Первый этаж.
– Первый этаж – это хорошо, – заметила певица. – Горячая вода днем бывает?
– Если вдруг не будет, я большой кипятильник дам. Белье там постельное, посуда – все есть.
– Классно! – обрадовалась певица. – Пошли, жених!
Комната оказалась узкой и длинной, с двумя кроватями и шкафом. Распаковывать весь рюкзак певица не стала, вытащила только туфли и вечернее платье с голыми плечами, голой спиной и всякими модными затеями. Волосы она подобрала наверх и выглядела почище кинозвезды.
– Ни фига себе! – воскликнул Дикий. – И куда мы собрались?
– Мы в ресторан собрались. Есть тут такое гнусное заведение, «Самарканд» называется. Им там кажется, будто они умеют готовить плов… Тебе сколько лет?
– Двадцать семь…
– Я думала, меньше. Ничего, за спутника сойдешь…
– Слушай, чего это ты раскомандовалась? – вдруг взорвался Дикий. – Какой я тебе спутник? Еще скажи – жених!
– А в самом деле – ты кто такой? – невозмутимо осведомилась певица. – Ты не продюсер, ты не музыкант, ты не менеджер… Школу-то хоть окончил? И на каком основании лезешь туда, где поют и пляшут?
– Кто-то же должен все это организовывать!
– Ты, что ли? Послушай, я никому не скажу, только признайся честно – что ты вообще умеешь делать?
– Я?.. – Дикий задумался.
– Строить? Ремонтировать? Машины чинить? Асфальт долбить? Самогон гнать? Уколы в задницу делать? Выбери уже что-нибудь и скажи «да»!
Молчание было ответом.
– Может, ты хоть карточный шулер? Которые в поездах орудуют? – с надеждой спросила певица. – Может, ты хоть вокзальный наперсточник?
– Да ну тебя, что это еще за допрос! – Дикий все еще пытался сопротивляться.
– Значит, профессиональный бездельник. Тусовщик. Господи, как хорошо и приятно говорить правду, а не бояться обидеть разгильдяя. В общем, будешь спутником, – жестко заявила певица.
– Это почему?
– Потому что я так…
Дикий не знал, что за его спиной из-за портьеры вышел мужчина с пуговицами. Теперь этот мужчина был виден более отчетливо – одетый в мундир какого-то давно забытого ведомства, в брюки с лампасами, коротко стриженный, с живой физиономией. Сейчас на ней нарисовалось радостное ожидание, а в руках этого господина появились кожаная папка и гусиное перо.
– Нет, я этого не хочу, – быстро сказала певица. – Зачем мне хотеть какой-то ерунды! Ты будешь моим спутником, потому что я заплачу тебе за услугу.
Капля чернил сорвалась с пера и прожгла папку. От кляксы поднялся кудрявый дымок – в нем разочарованный пуговичный мужчина и растаял.
Они вошли в «Самарканд» – фантастическая белокурая красавица и ее неказистый спутник. Девчонки, тусовавшиеся у входа и допекавшие охрану, тут же сделали стойку. А внутри стойку сделали богатые восточные мужчины, пировавшие за двумя сдвинутыми столами.
Равным образом заметил парочку солидный дядя – иностранец, сидевший с местными партнерами.
Оркестр, уже занявший места, тоже проводил ее взглядами.
И официанты переглянулись.
– По-моему, та самая… – шепнул один другому.
– Вот стерва… Покрасила волосы и думает, что ее не узнают…
– Ты Машке подскажи…
– Машка ее видит.
Действительно, одна из девчонок, с виду постарше и покрупнее, выцелила взглядом певицу и Дикого, достала из сумочки мобилку.
– Леший, ты? Подъезжай…
– Сняла? – спросил мужской голос.
– Не, тут другое. Подъезжай, говорю. Залетная птичка…
– Понял. Ща буду.
– Вот тоже додумалась – Лешего на нее наводить, – заметила другая девчонка, маленькая, крепко сбитая и губастая. – Да он сам ей заплатит…
– Тебя не спросили! – огрызнулась Машка. – Иди вон, тебя с того столика уже полчаса пеленгуют. Иди, иди… и нажрись в мясо… А то с души вывернет…
Советчица повернулась к столу с восточными мужчинами. Оттуда ей помахали, и она отправилась зарабатывать бабки.
– Как тебя зовут-то хоть? – спросил Дикий.
Он все еще сердился на певицу за должность «спутника». До такой даже степени, что не прикоснулся к своей порции салата.
– А тебе на что? – Певица ковыряла салат, словно сомневаясь в его съедобности. Еще на столике было блюдо с мясными закусками и два фужера с аперитивом.
– Обращаться же как-то надо.
– А зачем? Я же вот не знаю, как тебя звать, и прекрасно обхожусь.
– Я Дикий.
– Какой?
– Кликуха у меня. Ее весь город знает.
Диким его прозвали в пятнадцать лет – он унаследовал прозвище человека, который по возрасту выбыл из тусовки: женился, устроился на работу и предался зарабатыванию денег. Было между ними внешнее сходство, а может, кому-то спьяну померещилось…
– Кликуха хорошая. Только не по делу. Какой из тебя Дикий?
– А что?
– Никакой. Размазня ты. А еще в музыкальный бизнес полез. Тебе афиши разве что расклеивать, и то…
– И расклеивал. И сцену красил. И билеты проверял, – ответил Дикий. – Я что, виноват, если больше деваться некуда?
– Дикий, ты же не любишь музыку. Ты же в ней ни уха ни рыла не смыслишь. Просто в тусовку случайно попал и в ней застрял. А слушаешь, чтобы не хуже других быть. Потому что слушать музыку – это круто.
– Люблю, не люблю – при чем тут это? – буркнул Дикий.
Певица нечаянно подобралась к истине: он боялся в тусовке брякнуть что-то не то про вокал и инструменталку, потому внимательно слушал умных людей, чтобы при надобности повторять их оценки.
И тут музыка, некстати будь помянута, зазвучала, помешав певице ответить.
К столику подошел седовласый пьяноватый иностранец.
– Прошу быть партнер, – обратился он. – Танцевать.
– I’m glad to make You pleasure, – ответила певица, встала и пошла с ним под руку к пространству, отведенному под танцы.
На Машку, что шепталась с мобильником, она не обратила ни малейшего внимания.
А Машка меж тем повторяла одно:
– Слушай, это же та самая! Точно тебе говорю – та же самая!
Дикому тоже было не до местных девчонок: он следил за певицей. И ему очень не нравилось, как она жмется к иностранцу. Танец окончился, и она привела мужчину за свой столик, вовсю чирикая с ним по-английски. Дикого она выдала за своего младшего брата. Пока мужчины хлопали друг друга по плечам (иностранец первый начал), певица стремительно кинула ему в бокал облачко порошка, невесть откуда взявшегося. Дикий разинул было рот, но она так звонко рассмеялась, что идиотский вопрос замер у него на языке.
Рассмеялся и иностранец.
Рассчитаться за ужин певица доверила иностранцу. Пока он разбирался с пачкой денег (евро, доллары, рубли и гривны, все – мелкими банкнотами), она тихо и быстро инструктировала Дикого:
– Войдешь вместе с нами в номер, попросишься в туалет. Там и останешься.
– А ты?
– Идиот…
Иностранец встал и прихватил со стола початую бутылку. Певица поднялась и уверенно взяла его под руку:
– Let’s go, honey!
Кавалера покачивало.
– Куда ты его такого повезешь? – озабоченно спросил Дикий.
– А никуда, тут из ресторана есть дверь в гостиницу. Очень удобно. Пошли, сэр.
И она повела иностранца к той самой двери. Дикий озадаченно посмотрел на пустые бокалы и поспешил следом.
Он сидел на унитазе, пришлепнутом крышкой, и читал старую газету, когда заглянула певица:
– Вылезай. Поможешь.
Иностранец лежал поперек тахты весь расхристанный. Видимо, доза была рассчитана точно. Дикий ужаснулся.
– Вовремя вырубился, – хладнокровно заметила певица. – Давай, одевай его.
– Зачем? Он же у себя в номере.
– Затем, чтобы ему служба медом не казалась. Он потом начнет свой маршрут вычислять. Был в «Самарканде», проснулся в номере, а деньги куда по дороге девались? Вот мы его сейчас куда-нибудь отведем…
– Отведем? Да он же в хлам! – Дикий не верил, что эта грузная туша сейчас встанет и пойдет.
– Оттащим. И пусть он ломает голову, как туда попал.
– Погоди… – до Дикого наконец дошло. – Какие деньги?!
– У него две кредитки, я их трогать не стала. А шестьсот баксов взяла. Ничего, не обеднеет.
– Шестьсот баксов?
– А ты думал, он миллион наличкой с собой таскает?
– Так мы за этим сюда ехали?
– Ну да, за деньгами… – Певица вздохнула и негромко рассмеялась. – Почему-то в нужную минуту теряешь всякое соображение. Я вот могла просить чего душе угодно, так почему же я не попросила обычных денег? Не знаешь? Нет? И я не знаю.
Машке очень хотелось выслужиться перед Лешим. Она сама понимала, что уж больно суетится, но иначе не получалось.
– Вот, вот, пошли! – Она показала пальцем. – Сейчас они его в лифте спустят, в переулок заведут и за мусоркой уложат.
Машка стояла в дверях, ведущих из гостиничного коридора на служебную лестницу. Леший, крупный бритоголовый парень, смотрел из-за ее плеча. А уж за Лешим стояли еще двое, комплекцией пожиже, но тоже на вид довольно опасные.
– Так, ясно. Теперь иди туда и смотри, чтобы никто не сунулся. Пошла!
Машка поспешила по коридору. А Леший, высунувшись, наблюдал, как певица с Диким тащат на себе иностранца.
– С этой телкой у меня особый разговор будет. Ишь, приехала! С клофелином! Умная!.. – тихо говорил Леший.
– Знаю я твои разговоры, – ухмыльнулся его приятель.
– А знаешь, так молчи. Пошли…
Леший двигался неожиданно быстро и заступил дорогу – как будто сверху рухнул и загородил коридор гранитный монумент.
– Тихо. Тихо, я сказал. Димон, Найк, оттащите лоха к диванчику. Это чмо пусть катится, а ты останешься, побазарим.
– Идет, – весело согласилась она. – Считай, договорились.
Леший обнял певицу за плечи – и вдруг грубо поволок куда-то вглубь коридора.
Она вскрикнула.
Дикий, окаменевший было от этой разборки, бросился на выручку.
Это с ним случилось впервые в жизни. До сих пор он старательно и успешно избегал опасных ситуаций, доходило даже до стремительного бегства. И на тебе – полез воевать! Как это вышло, сам не понял.
Димон с Найком, не позаботившись, куда рухнет иностранец, вмешались – и произошла свалка…
Драться Дикий не умел и не любил. Он наскакивал – его отпихивали, и еще довольно гуманно отпихивали. В конце концов Димон врезал ему в челюсть – очень аккуратно. Дикий отлетел к стенке и понял, что пора умирать.
Глаза у него закрылись сами, колени подкосились.
Певица оттолкнула Лешего и кинулась к Дикому.
А дальше был какой-то кавардак.
Дикий съежился и позволил тащить себя, пихать и ронять. От воскресшего в душе страха все в нем словно окаменело. А очухался он в какой-то подсобке со шкафами, с посудными полками, с гладильной доской. Там же была и певица.
Дверь захлопнулась.
– Вот сволочи, – беззлобно сказала певица. – Из-за каких-то шести сотен… Их спугнули, но они через четверть часика вернутся. А тебя кто просил лезть? Ты что, думаешь, помог? Спас? Ковбой, блин, техасский рейнджер! Граф Монте-Кристо!
В негодовании она даже отвернулась и уставилась на полки. Сняла большую пеструю коробку, изучила надписи, поставила на гладильную доску.
Дикий меж тем ощупывал челюсть и морщился.
– Что, схлопотал? Надо же, когда в нем мужик проснулся! – продолжала издеваться певица. – Нашел время героизм проявлять! Чего это на тебя напало?
И тут Дикий вдруг осознал: он таки проявил героизм! Панический, истерический, но все же…
Теперь нужно было как-то собственной доблести соответствовать.
– Ты знаешь, даже кролик крольчиху защищает… – с достоинством буркнул он.
– Ясно. Не надо меня защищать. Мне ничего не угрожает. Понял? Мне никогда ничего не угрожает!
– Вот это правильно, – без особого восторга заметил уже сидящий за шкафом пуговичный мужчина. – Пока не рассчитаемся, придется тебя беречь…
Певица прошлась по тесной подсобке, открыла окно.
– Хотите вылезти с пятого этажа, мадам? – оживился мужчина.
– А чего тут хотеть? Возьму да и вылезу! – Певица с недоверием посмотрела на Дикого. – Ведь бояться-то мне уже нечего. Черт! Еще и этот! Ну зачем ты только за мной увязался, горе мое?! Я бы и без тебя справилась!
– Так, может, все-таки хочешь? – безнадежно спросил пуговичный мужчина. – Вот у меня тут все с собой…
И точно – под мышкой он держал пластиковую папку, а в руке образовалась авторучка.
– Когда захочу, тогда и скажу.
– Чего это ты? – спросил Дикий.
– Ничего. Сама с собой рассуждаю.
Певица задрала юбку и перекинула ногу через подоконник. Дикий кинулся на нее и втащил обратно.
– Дура! – заорал он. – Навернешься же!
– Ты можешь понять, что мне ничего не угрожает? Нет, ты можешь это понять?! Я же, если захочу…
– Ну?! – Мужчина за шкафом даже приподнялся со стула.
– Могу сделать все, что угодно. И ничего мне за это не будет.
– Только один раз, – поправил мужчина. – Последний.
– Эдька прав. Ты просто сумасшедшая. Шизофреничка, – сказал Дикий. – Хочешь разбиться в лепешку – разбивайся.
– Я ничего не хочу. По крайней мере сейчас. – Певица села на подоконник. – Ты пойми: я, даже если пойду по проволоке, все равно не упаду. Вот черт, что же теперь с тобой делать?
– Требуется моя помощь? – осведомился пуговичный мужчина.
Но она его и слышать не желала.
– Если бы не ты…
– Вот интересно! Кто кого затащил в этот «Самарканд»?!
– Кто за кем прыгал в поезд?!
Тут дверь отворилась. На пороге стоял Леший:
– Ну что? Потолкуем?
– Заходи! Может, и договоримся, – предложила певица. – Ты, что ли, тут овец пасешь?
– Умная… Сейчас еще поумнеешь! – внезапно разозлившись, Леший замахнулся на певицу.
Дикий, уже схлопотавший раза, шарахнулся, мужчина за шкафом вскочил. Но певица успела раньше всех: схватив коробку, она выкинула в лицо Лешему белую пыль и он схватился за глаза.
– Бля-а-а!..
– Ходу! – Певица выскочила в коридор, Дикий – за ней.
– Нет, вы только полюбуйтесь, что с женщинами делает безнаказанность… – пробормотал пуговичный мужчина и поднял с полу коробку. – Абразивный порошок… для чистки унитазов… Ну, могло быть и хуже…
Карабкаться ночью через незнакомый забор – сомнительное удовольствие. Но певица сидела на нем, задрав длинный подол, и пыталась втащить Дикого, явно испытывая наслаждение от форс-мажорной ситуации.
– Ты, главное, ничего и никогда не бойся, – говорила она. – Ты не представляешь, сколько лет жизни у меня сожрал тупой и бессмысленный страх. Когда я избавилась, так даже испугалась: как это я без него? Выходит, я – уже не я? Пришлось привыкать – иначе зачем все это?.. Зачем молодость, зачем красота, зачем голос? Но теперь я не боюсь нести ахинею, не боюсь назвать дурака дураком… не боюсь, что, когда буду петь, меня услышат…
Дикий сел рядом.
– Ну и дальше куда? – потерянно спросил он.
– А тебе что, тут плохо?
– Давай все-таки куда-нибудь двигаться.
– Погоди…
Они сидели на заборе, и она безмятежно смотрела вверх, на звезды, а он ерзал, пытаясь устроиться поудобнее.
– Ночь весенняя блистала свежей южною красой… – негромко пропела она. – Тихо Брента протекала, серебримая луной…
– Откуда ты только все это берешь?
– Что «все»?
– Ну, тексты, музыку…
– Дикий – ты и есть Дикий. По-твоему, человечество шесть тысяч лет жило без музыки и вот пришла дура Джоанна – и с нее все началось? Знаешь, кем я себя ощущаю?
– Ну?
– Драконом, которого поставили охранять клад. И вот он по ночам раскладывает сокровища и любуется ими… Нет, все-таки это было удачное желание! Мне теперь ни пластинки не нужны, ни кассеты! Вся музыка – моя, понимаешь?
И над помоечным пейзажем провинциальных задворков полетел звучный, чистый, играющий, как серебряная рыбка в горном ручье, голос.
Дикий слушал и понимал, что жизнь стремительно меняется. Она приказала избавиться от страха – она была права! Дикий знал про себя: он отчаянно боится вывалиться из музыкальной тусовки, потому что она вроде как выше рангом, чем тусовка, скажем, бухгалтерская или мелкоторговая. Этот страх приказывал терпеть хамство Эдика, приказывал браться за громоздкие затеи вроде концерта Джоанны. Дикому было страшно подумать, что случится, если он вдруг избавится от страха потерять тусовку. И одновременно он понимал: пора настала, потому что на тайного труса эта сумасшедшая всегда будет смотреть свысока… а это недопустимо…
Она действительно была не в своем рассудке – мало ей было провинциального городка, так ее еще понесло в совершеннейшую глубинку, с утра пораньше, не позавтракавши.
– Там сразу за перекрестком автобусная остановка, – говорила она, шагая налегке, а рюкзак тащил Дикий. – Сейчас дети из Сабурова едут в школу, там своей нет, есть только в Бердниках, так что рейс должен быть.
– Откуда ты знаешь?
– Еще бы я не знала… Я здесь жила… сто лет назад…
– И тоже в Бердники автобусом ездила?
– Ну да, только не этим – другим, городским.
– Из города ездила учиться в деревню?
– Учиться? – Она искренне удивилась, потом вздохнула. – Ну, считай, что так.
– А куда мы вообще направляемся?
– Мы направляемся в одно место, – загадочно сказала она. – Хочу кое-что увидеть. Не дергайся, у нас целых шестьсот долларов на двоих. А когда они кончатся…
– Ну?
– Останется клофелин. Сниму какого-нибудь богатого дядьку…
– А иначе никак?
– Иначе – никак, – отрезала она. – Это теперь мой способ зарабатывать деньги. Думаешь, я не пыталась иначе?
– Да если бы ты со своим голосом хотя бы в нашу дурацкую филармонию пришла! – заорал Дикий.
– А вот голос не трожь! Мой голос, что хочу, то с ним и делаю! Я не хочу этим голосом зарабатывать на жизнь! Я буду петь только то, что меня радует! Меня, а не обдолбанных кретинов!
– Ну ты и подарок…
– Я слишком долго делала то, что меня совсем не радовало… – вдруг сказала она, очень тихо и очень серьезно. – Ну, пришли.
Автовокзал в райцентре – Вавилон в миниатюре. Дикому еще не приходилось бывать в таких жутких местах, где вперемешку бомжи, цыгане, кавказские и еще какие-то беженцы, тетки с неподъемными клетчатыми сумками, кассы, больше похожие на дачные сортиры, киоски со всякой дрянью, раздолбанные автобусы, иномарки и в придачу – коновязь с лошадьми.
Однако певица чувствовала себя в этом бедламе уверенно. И он плелся за ней, уже мало что соображая.
Сквозь шум все яснее звучали струнные аккорды.
Автовокзал давно был поделен нищими на участки. Сидели бабки с замотанными в платки спящими внучками, сидели дедки с облезлыми псами, и еще все громче звучала гитара. Певица, как одурманенная, шла на гитарный голос, чуть ли не переступая через людей, и Дикий с рюкзаком пропихивался следом, и наконец они встали перед гитаристом, который поставил свою табуретку прямо под мордой только что покинутого пассажирами и шофером автобуса.
Гитарист был более чем колоритен: в лаковых штиблетах на босу ногу, в узких полосатых штанах, в пиджачке, который полоскали в кастрюле с борщом, и при бабочке – тоже вроде бы на голое тело. Лица было не разглядеть, так низко он навис над обшарпанной гитарой.
Если бы Дикий соображал чуть побольше, он увидел и услышал бы, что двенадцатиструнка – из тех изумительных по силе и тембру звука инструментов, за какие профессионалы платят бешеные деньги, сперва – при покупке, потом – при реставрации. Он бы обратил внимание, как безупречно строит гитара. Пусть бы он не оценил технику полупьяного исполнителя во всех нюансах, но понял бы, что этого бедолагу учили мастера, и учили долго, и научили-таки! Но Дикий трагически не понимал музыки. Ее полагалось любить, а о необходимости понимать ему в тусовке ничего не сказали.
Гитарист перебирал струны, выстраивая причудливые и прекрасные в своей логической завершенности музыкальные фразы, он импровизировал, словно сам задремал, а руки обрели ненадолго свободу. И вдруг повел что-то испанское… Может, это был Альбенис, может, Таррега, но – настоящее…
На слушателей и на горку монет в шляпе ему было наплевать. Играл, что хотел, и баста.
– Ты?.. – спросила певица. – Нашлась пропажа… – Она заглянула в шляпу. – Не густо…
Толстая бабища в халате, застиранном до стойкого грязно-серого цвета, перехваченном таким же страшным фартуком, подошла к гитаристу, таща за собой железную таратайку:
– Сереж, на беляшик. Только что горячие подвезли.
Он, как бы не слыша, доиграл мелодию и тогда лишь взял протянутый беляш. На женщину даже не посмотрел…
Певица постояла, подумала, повернулась к Дикому:
– Надо же… не растерял… помнит…
– Что это было? – спросил Дикий.
– Музыка это была.
Певица достала из сумочки несколько банкнот общей суммой рублей на двести и кинула в шляпу. Гитарист поднял глаза, увидел стройную девушку, нахмурился, всматриваясь, махнул рукой – ну не узнал и не узнал, что же теперь?..
– Пошли, – сказала певица. – Можем возвращаться.
– Куда?
– Куда-нибудь. Надо же… что играет…
– Так мы ради него, что ли, сюда тащились?
– Ты не поверишь, Дикий… Я ехала сюда в здравом уме и твердой памяти, чтобы убить этого человека… И все, что было, – с ним вместе…
И, не дожидаясь ответа, она пошла к автобусам.
Дикий понял – в тяжелом рюкзаке явно какое-то оружие! Миг спустя осознал: не в пистолетах с базуками дело. Может статься, жменя жеваных банкнот, брошенная в шляпу с особенным презрением, и есть смертоносное оружие…
И оно должно сработать.
– Тебе когда-нибудь приходилось прощать? – спросила певица.
Место было для таких бесед самое подходящее – станционный буфетик. И перед путешественниками стояла в стопках самая банальная водка.
– Ну, наверно.
– Странно. Я сейчас поняла одну вещь. Чтобы простить, нужно ощутить свою силу. Слабый не прощает, нет! Он делает вид, а потом укусит. Понял?
– Ты что, действительно собиралась убить того дядьку? – спросил Дикий.
– Может, и не собиралась, но очень хотела. И вдруг оказалось, что незачем. Он сам себя убил. Он же играет и сам себя не слышит! Ты заметил? Он играет, как патефон!
В голосе певицы была какая-то изощренная фальшь.
– Не, не заметил. По-моему, как раз он играет с душой.
– А я? Как я пою? С душой?
– По правде? Ты дурака валяешь.
Сказанув такое, Дикий съежился. Но по шее не получил.
– Когда что-то важное к тебе вообще не приходит – это еще полбеды. А беда – когда оно приходит с большим опозданием. Вот как ко мне – голос. Слушай, мне впервые в жизни хочется надраться.
Дикий не видел, что рядом со столиком образовался стул, а на стуле – пуговичный мужчина с папкой и пером. Папка опять была кожаная, а перо – чернильная авторучка.
– Желание надраться? – уточнил он. – Только и всего?
– Нет! – воскликнула певица. – Это не считается! Надраться я и без посторонней помощи сумею.
– Что ты все про какие-то желания? – удивился Дикий.
Певица отпила водки и поморщилась:
– Какая все-таки дрянь! Ты сказки тысяча и одной ночи читал?
– Нет, – честно сознался Дикий.
– Ну кино про Аладдина и волшебную лампу смотрел?
– Давно когда-то.
– Спасибо и на этом. Помнишь, там нужно потереть лампу, появляется джинн и исполняет твои желания?
– Ну помню.
– Так вот, я лампу не терла, но сделала случайно одно доброе дело. Как-то не задумываясь, ну сделала и сделала, а оно вдруг добрым оказалось! И мне тоже предложили назвать три желания. Первое я сказала сразу – петь лучше, чем Монсеррат Кабалье. Лучше всех в мире! И тут же почувствовала, что смогу. Потом подумала: если такая старуха вдруг вылезет с вокалом мирового уровня, кто ее пустит на сцену? Разве что преподавать в консерваторию…
– Ка-какая старуха?.. – без голоса спросил Дикий.
– Вера Александровна Шелехова, вот какая.
Тут Дикий покачнулся на стуле и чуть не рухнул.
– А ты думал, я ее пришибла и квартиру отобрала? Вот дурак. Значит, голос есть, чего еще? И тогда я захотела стать охренительной двадцатилетней блондинкой, – продолжала певица, как бы не замечая ужаса на лице собеседника.
– Блондинкам больше не наливать, – пробормотал Дикий.
– Будешь меня воспитывать – не обрадуешься, – предупредила певица. – Так на чем мы остановились?
– Ты лучше действительно нажрись в хлам и засни, – посоветовал Дикий. – А то, когда ты так говоришь, мне кажется, будто это правда.
– Еще бы не казалось… – проворчал пуговичный мужчина. – Ну так будет мне сегодня третье желание?
– Я нажрусь, – пообещала она. – А с третьим желанием вот что. У меня хватило ума не использовать третье желание немедленно! Я его отложила на будущее. Как конфетку! Так что могу превратить тебя в лягушку. И будешь всю жизнь на болоте квакать, причем интеллект у тебя сохранится человеческий. Как оно? Привлекает?
– Врешь ты все, – сказал, кое-как опомнившись, Дикий. – Голос у тебя от природы. А Шелехову кто-то убил. И ты знаешь кто, потому что он тебя поселил в ее квартире. И ты убегала из города как раз от него!
– А зачем бы убивать старую дуру? – удивилась певица. – Денег она не скопила, опасной информацией не владела, никому дорогу не перебежала. Жила себе и жила… только вот вдруг заметила, что, пока воспитывала сына, внука и еще каких-то чужих детей, жизнь взяла да и кончилась… А ты знаешь, как она жила? Погоди… дай вспомнить…
– Может, не стоит? – спросил пуговичный мужчина.
– Сперва она боялась вылететь из музучилища. Потом ее распределили черт знает куда, полтора часа на автобусе, в сельской школе, в Бердниках этих занюханных, пение преподавать. И она смертельно боялась опоздать на этот проклятый автобус! Ей все время внушали: ты должна, должна, должна! Должна работать, должна быть замужем, должна родить ребенка! И она до чертиков боялась что-то сделать не так! Она боялась петь в ванной, когда стирала и машина выла на полную мощность! Боялась мужа потерять! Боялась остаться одна, потому что ей сказали: нехорошо оставаться одной. Господи, почему она им всем верила? А ты знаешь, как она боялась правды?
– Знаю, – подтвердил Дикий. – Сам ее до смерти боюсь.
– Молодец. И вот нашелся человек, позвал… Не всерьез, понарошку позвал, так, играл… А у нее муж, у нее ребенок, у нее кастрюли, у нее свекровь сумасшедшая… Да ничего же и не было! Целовались только… Да он еще и моложе был, на пять лет… Ну, выпивал… Она струсила, и он струсил… Думала, никогда ему не прощу! Мог же настоять, увести, все было бы по-другому! Дикий, я очень много об этом думала. У меня было время, я вышла на пенсию, засела одна в этой однокомнатной квартирешке и думала. Сколько лет?! Ой, много… И поняла, что виной всему – этот дурацкий страх. Мне его внушили. И вот однажды…
– Стоп, – сказал пуговичный мужчина. – А вот подробностей как раз не надо. Или ты говоришь наконец, какое у тебя третье желание, или пьешь до дна и засыпаешь, как пьяница на свадьбе – рожей в салат. Сколько мне за тобой бегать?
– Не-ет! Я третье желание приберегу! Как конфетку! Я ведь теперь делаю все, чего захочу! Хочу – арии под мостами пою. Хочу – по кабакам гастролирую! И ничего не боюсь! – выкрикнула она.
– Ну что ты, в самом деле… Попроси ты денег и успокойся. Голос – есть, молодость – есть, я тебе счет в банке открою и расстанемся по-хорошему, – вдруг заныл пуговичный мужчина.
– Нет, я сказала! Нет! Нет!
Певица треснула кулаком по столу, посуда прыгнула.
– Давай я тебя отведу куда-нибудь, – испуганно предложил Дикий. – А то придется в ментовке ночевать. Повяжут – только так!
– А я их – в Африку!
– Кого?
– Ментов! Скажу: хочу, чтобы вы в Африке оказались! И – фррр! Полетели!
Певица изобразила руками ментовский полет над Средиземным морем и для выразительности даже вскочила на табуретку.
Дикий в охапке поволок ее прочь из станционного буфета.
– Может, мне ей денег просто так дать? В придачу? – сам себя спросил мужчина и поежился в своем мундирчике. – Чтобы не гастролировала и не искала приключений? А? Ведь побьют дуру, обязательно когда-нибудь побьют…
Автобус остановился в Барсуковке. Дикий помог певице выйти.
– Ну, спасибо, дальше я сама, – сказала она.
– И на чай не позовешь?
– А зачем? Ты пойми – уломать меня петь эту вашу дрянь у тебя все равно не получится. Всерьез я не хочу… Не хочу делать из музыки работу, понял? Я и так всю жизнь горбатилась! Буду петь для своего удовольствия.
– Вот интересно, какое у тебя будет третье желание… – в пространство произнес Дикий.
– А я его приберегаю. Я – хитрая. Помнишь, когда нас в подсобке заперли? Когда я в окно лезть хотела? Я знаю, если чего – скажу…
Пуговичный мужчина со своей папочкой тут же образовался справа от нее.
– Чур, не считается! Скажу примерно так: пусть все будет по-прежнему! Вернусь туда, откуда вся эта дребедень началась. Если бы мне угрожало что-то серьезное…
– Удачи, – сказал Дикий, повесил ей на плечо рюкзак, развернулся и пошел прочь.
Ему было плохо. Он понимал, что больше не встретится с этой сумасшедшей. И это, с одной стороны, было правильно: чем дальше от таких женщин, тем лучше. А с другой – у Дикого было ощущение, будто он до сих пор сидел в темном чулане, слушал музыку, боялся даже подумать о ней что-то неправильное и вдруг приоткрылась дверь, в щелочку стал виден какой-то иной мир. Душа встрепенулась – а тут-то дверь и захлопнули…
Певица побежала следом, ухватила за руку, развернула к себе:
– Ты чего?
– Ничего. – Он стряхнул руку и побежал к остановке: туда как раз прибыл обратный автобус.
Дикий сидел у Кольки и взахлеб жаловался:
– То, что мне в торец заехали – это ей как два пальца об асфальт! Главное… – и тут он очень похоже передразнил: – «…мне же ничего не угрожало»! Побьют ее когда-нибудь, вот увидишь! Она, конечно, хитрая, она по всей области ездит! По меньшей мере раз в месяц так выезжает! На заработки! Деньги воровать – это ей не страшно! А на сцену выйти – страшно! Да! Только признаваться не хочет! Ну разве не дура?!
– То, что дура, еще полбеды. Беда, что у нее действительно уникальный голос, – заметил Колька.
– И врет как сивый мерин!
– Будто она – старуха Шелехова? Очень странный способ, тебе не кажется?
– Способ чего?
– Способ спрятать убийство.
– Ой, еще и это…
Зазвонил телефон. Колька взял трубку:
– Смольный на проводе.
– Николай, это я, – казенным голосом сказала Настя. – Я с ребенком была в поликлинике, ребенку нужен массаж, это стоит денег. Ты можешь помочь?
– Не вопрос, – ответил Колька. – Сколько?
– Первые пять сеансов – три тысячи рублей. Потом я получу зарплату и буду платить сама.
– Твоя зарплата! – воскликнул он. – Ладно, деньги будут. Сегодня вечером. Пока. – Он положил трубку первым.
– Еще одна дура, – пожаловался, сопя. – Медом ей в этом музучилище намазано! Пошла бы концертмейстером к Эдьке! Нет! Она, видите ли, не может! Там, видите ли, условия неподходящие! Дикий, вот пять тысяч, занеси ей. Видеть ее не могу.
Приятели замолчали, и каждый уставился в свою точку.
– Ну придумай же что-нибудь, – попросил пуговичный мужчина.
Он стоял в маленькой квартирке у окна, а напротив – певица.
– У меня дел невпроворот, а я каждую минуту из-за тебя дергаюсь: вдруг оно наконец тебя озарит, это последнее желание! Решись на что-нибудь наконец и отпусти меня!
Певица помотала головой. Ей было тяжко.
– Я же понимаю: ты боишься прогадать. Вокал и красота оказались пустыми игрушками. Может, все-таки деньги?
– Да, боюсь. Боюсь! – И вдруг голос певицы сделался умоляющим. – Подожди еще немножко, Кадлиэль! Подожди еще чуточку! Понимаешь, пока у меня есть неиспользованное желание, я свободна… Хотя… что мне делать с этой свободой?
– Может, тебе замуж хочется? – очень осторожно предположил он.
– Я два раза была замужем, хватит.
– А ведь могла бы отхватить лучшего жениха. С твоими-то ножками…
– Вот то-то и оно, что с ножками. Кому нужна жена с внешностью кинозвезды, подумай сам? Хорошему человеку такая жена не нужна!
– Так найди хорошего человека, остальное я сделаю сам! – Кадлиэль даже обрадовался. – Договорились? Твердо?
– Кадлиэль! – вдруг позвала она.
– Я!
– Ты – черт?
– Нет, Верочка, я не черт. Я просто обладаю кое-какой силой. Скажем так – немалой силой. Если хочешь, назови это магией. Я владею основами трансформации; скажи, тебе было очень больно, когда менялась фигура, когда менялось лицо?
– Сперва все чесалось.
– А горлышко?
– Нет, связки не болели.
– Ну вот, видишь? В конце концов, это даже некорректно. Ты мне оказала услугу, я обязан расплатиться, и именно тремя желаниями – такой у нас закон. Сакральные числа, понимаешь?
– По-моему, ты ее придумал, эту услугу, – помолчав, сказала певица. – Я только не понимаю зачем.
– Ты действительно спасла меня от смерти.
– Да? Так за что мне это наказание?! Кадлиэль, я не понимаю, что мне теперь с собой делать! Я не хочу на сцену! Это – не мое! Не мое! Я просто всю жизнь мечтала петь, просто громко петь, и чтобы никто не стучал в стенку…
– Ты так боялась этого стука в стенку?
– Кадлиэль, ты пытаешься понять, а это понять невозможно. Для этого нужно хотя бы на две недели стать женщиной, которая боится быть не как все. Ей кажется, будто быть как все – это путь к счастью. У нее это плохо получается, но она очень старается… Какого черта я во второй раз вышла замуж?! За это убожество?! – Певица треснула кулаком по подоконнику.
– Когда что-нибудь придумаешь, позови. – Кадлиэль зашел за оконную штору, несколько секунд она сохраняла контуры его тела, потом ткань обвисла и вернулись ровные складки.
Дикий сам не понимал, как вышло, что он рассказал Насте всю эту странную историю. Нужно было передать пять тысяч и удирать, а он вот как-то застрял. Может, потому, что Настина мама тут же усадила пить чай, а сама ушла с ребенком в спальню.
– Врешь ты все, – сказала Настя. – Таких людей не бывает.
– Три желания, значит, бывают, а чтобы человек сам в себе запутался – не бывает?
– Насчет клофелина все понятно, – задумчиво сказала Настя. – Это она так сама себя воспитывает.
– Жрать ей нечего – вот и воспитывает. Красоту – попросила, голос – попросила, а попросить денег не догадалась!
– Значит, ты веришь в эти три желания?
– Да ну тебя… Не верю, конечно! Она поддала и начала сказки рассказывать! Идет направо – песнь заводит, налево – сказку говорит! Ну прям про нее писано.
Настя посмотрела на Дикого с интересом и вдруг негромко и внятно произнесла:
– Миау…
Дикий глянул на нее с подозрением. Но лицо бывшей Колькиной жены было спокойным и малость загадочным, усмешка – что твоя Джоконда. Дикий еще не знал, какие усмешки бывают у женщин, принявших рискованное, авантюрное, внезапное, а на самом деле – зревшее несколько лет решение.
Если женщина чего-то очень хочет, она добьется. Вот и Настя, стоя под дверью, сумела так очаровать певицу, что была впущена вместе с дешевым тортиком.
Она оглядела комнату, куда попала: скромненько, даже очень, так живет человек, уже ничего от жизни не ждущий, как есть – так и ладно. Все старенькое: мебель, плед на диване, книги, посуда…
Настя чувствовала себя разведчиком, который решил в одиночку идти в атаку.
– Все время хочется сказать вам «ты», – сказала она, разрезая торт.
– Ну так и говори.
– Можно?
Певица расхохоталась:
– Ничего, ничего, это я не над тобой смеюсь… Просто я давно уже не слышала такого «ты». Лет сорок, наверно…
– Да смейся на здоровье, – позволила Настя. – Я же понимаю. Вернее, стараюсь понять. Когда мне Дикий все рассказал, я первым делом подумала: блин, да она же там, в своей Барсуковке, совсем одна! Нельзя, чтобы человек оставался совсем один… как я, когда мелкую родила… Я мигом из тусовки выпала. Они все почему-то решили, будто я забеременела, чтобы Кольку на себе женить. А у нас уже давно были документы поданы, просто он никому не рассказывал.
– Ты умница, – ответила певица. – Ты говоришь именно то, что нужно, – про свадьбы, про мужиков, про детей. Хочешь, я тебе про свою вторую свекровь расскажу? Как она замок к холодильнику приспособила? Погоди! – Певица вскочила, кинулась со стулом к шкафу, полезла на антресоли. – Держи, лови!
Вниз полетели пакеты.
– Там где-то мое гипюровое платье, сейчас опять такие носят! Там должны быть туфли с острыми носами! Мы сейчас устроим показ мод!
– Мы сейчас вынесем все это на помойку, – строго ответила Настя. – Почему ты сама это все не выбросила? Боялась, что свекровь с того света будет тебя ругать? На черный день берегла?
Певица так и застыла на стуле:
– Ты права. Ты на сто процентов права. Ну, раз пошла такая пьянка!..
Пакеты рушились на пол, Настя тащила их в прихожую, и на лестницу, и к мусоропроводу.
Сидя на подоконнике, за ней наблюдал незримый для Насти Кадлиэль.
– Вот это уже интереснее, – сказал он.
Сверху слетела сумка.
– Погоди! – Певица открыла ее и вытряхнула на пол содержимое.
– Это что, пудреница? – удивилась Настя.
Певица подняла с пола старый блокнот.
– Все, все на мусорку! И это тоже! – Настя попыталась и блокнот прихватить, но певица не дала:
– Да постой ты! Тут же все мои однокурсницы!
Настя потащила к мусоропроводу охапку рухляди и сумку в придачу. А певица села посреди всего развала в кресло, нашла нужную страницу и тут же захлопнула блокнот.
Когда Настя вернулась, он был уже спрятан под диванную подушку.
А потом ели торт и смотрели принесенной Настей гламурный журнал, и певица показывала фотографии сорокалетней давности – и свадебные, и с маленьким сыном, и с сыном чуть постарше. Настя все время поглядывала на новое лицо певицы – это было осуществлением застарелой мечты, мечты кругломорденькой девочки о точеном овале, мечты курносенькой девочки о прямом и тонком носике.
Они даже выбрались на прогулку – на обычную девичью бесцельную прогулку.
Но Настино время истекло.
Дома ждали привычная стирка, глажка, готовка, мытье пола, возня с малышкой.
Возвращалась она довольная: было за что себя похвалить. И занялась хозяйством, словно оглохнув – материнская воркотня сделалась беззвучной. И когда Настя пошла повесить на балконных веревках детские вещички, ее окликнул с соседнего балкона мужчина в каком-то древнем мундире с восьмеркой блестящих пуговиц.
– Настя, у меня к вам разговор, – сказал этот мужчина. – Видите ли, я весь день сегодня за вами наблюдаю. Я и в квартире у Веры был, только вы меня не заметили.
– Как это?!
– Есть такие способы. Послушайте, вы должны мне помочь! – воскликнул Кадлиэль. – То, что вам говорил Дикий про три желания, – правда. Уговорите ее как-нибудь! Пусть она наконец хоть чего-то пожелает! И я освобожусь!
Настя внимательно посмотрела на Кадлиэля.
– Вы кто?
– Не имеет значения. Ну, скажем, человек, обладающий возможностями и связанный клятвами. Настя, уговорите ее хоть на что-то решиться! У вас получится!
– Но как? – Настя растерялась. – Она же взрослый человек… Она сама все про себя знает…
– Она старая, выжившая из ума рухлядь! Она уже не знает, чего хотеть! – Кадлиэль не мог владеть собой. – Настенька, она любит молодежь, она вас послушает!
– Вот это вы правильно сказали. Она не знает, чего хотеть. Я с ней по городу гуляла – мы столько всего видели! А ей неинтересно.
– А вы с ней еще погуляйте. – Кадлиэль протянул бумажник. – Берите, берите, это на мелкие расходы. Помогите ей что-нибудь выбрать. А я отблагодарю, честное слово!
– Сколько? – вдруг спросила Настя.
– Денег?
– Да.
– Настенька, вы не совсем поняли. Я не имею права предлагать. У меня есть права, много прав! Но надо мной висят запреты. Вот когда у вас родится желание, возникнет мыслеобраз, я могу дать ему плоть. Даже если вы увидите внутренним взором бриллиант в тысячу каратов, я тут же вручу его вам с поклоном.
Кадлиэль действительно поклонился, но вместо бриллианта поцеловал Настину руку.
– Кто вы? – опять спросила Настя.
– Да не бойтесь, ради всего святого. Я не черт, не бес, я вообще к этому отношения не имею, я просто обладаю некоторой силой, и эта сила вне добра и зла…
– Не имеете отношения к добру и злу? Разве это возможно?
– Разумеется, возможно.
– А если я захочу чьей-то смерти? Вот представлю себе, как я убиваю этого человека! Тогда – что? Мое желание исполнится?
– Должен вас огорчить. – Кадлиэль развел руками. – Оно таки действительно исполнится. Только вам же, Настенька, за него потом и отвечать. Вы представьте себе чего попроще. Чемодан с деньгами, скажем… И скажите вслух, громко: хочу чемодан с деньгами! Ну, договорились?
– Значит, так. Я добиваюсь от нее третьего желания, а вы – исполняете три моих желания!
– Три?
– Три! – Настя протянула перед собой руки. – Посмотрите, на что они стали похожи! У нас стиральная машина сломалась, на новую денег нет! Горячая вода сломалась! Я же в училище первая была, с красным дипломом окончила! Мне в консерваторию поступать надо было, в московскую! Мне и теперь не поздно! Я догоню, я успею! Три желания – и точка! Все! Иначе…
– Ладно, ладно, уговорились… – Кадлиэль даже замахал на нее руками. – И какие, если не секрет?
– Первое – чтобы моей Наташке уже было семь… нет, десять лет.
– Ого!
– Чтобы ее уже можно было спокойно оставлять одну дома. Второе… второе… – Настя задумалась.
– Не торопитесь, Настенька, время еще есть. Вон Верочка Шелехова поторопилась, не подумала… – заворковал было над ней Кадлиэль и вдруг насторожился. – Ого! Что-то новенькое!
Настя подняла голову, но он уже таял в воздухе.
– Я к ней… – донеслось словно из космоса. – Беги туда…
Когда Настя примчалась в Барсуковку, певица была в панике.
– Не может быть! – повторяла она. – Ему же всего… всего пятьдесят восемь! Он же еще совсем молодой мужчина! Господи, как же это…
И вдруг заплакала.
– Сергей? – сразу догадалась Настя.
– Да, в реанимации… Доигрался! Допился! Как же я теперь?..
Настя была слишком молода, чтобы понять, как можно не то что годами, а десятилетиями вести разговор с пропавшим из жизни мужчиной, оттачивая аргументы и остроты.
– Это далеко?
– В Бердниках…
– Я поеду с тобой, – внезапно решила Настя.
– Я еще никуда не еду.
– Едешь. Ведь ты же все сделала ему назло! Вот и ревешь сейчас как дура! Ты же любишь Сергея! Что, нет? Любишь!
– Кого? Этого алкаша подзаборного? – Плачущая певица еще сопротивлялась.
– Я что, не вижу, не понимаю? Ты же из-за него ревешь! Едем! Ты спасешь его и останешься с ним. И сделаешь из него человека!
– Это невозможно – из алкаша сделать человека. Он все равно останется алкашом!
– Но ты же можешь! Ты – можешь! Тебе достаточно только очень сильно захотеть!
– Погоди, погоди… – Певица вытерла слезы. – Во-первых, это вообще была не любовь… У меня был муж, ребенок… а Сергей… это было так, наваждение…
– И ты сорок лет не можешь забыть это наваждение?
– Какие сорок?! – певица беззвучно сосчитала годы. – Ты что?! Гораздо меньше… Погоди, я даже как-то не подумала, что могу…
– Едем! – твердо сказала Настя. – На месте разберемся. Пойдем в больницу, узнаем, в каком он состоянии, твой Сергей. Может, и желать ничего не придется, может, врачи сами все как надо сделают. Давай, собирайся!
И сама полезла в стенной шкаф за рюкзаком.
– Умница, девочка! – похвалил Кадлиэль, появившись из-за шторы. – Давай, трудись, зарабатывай свои три желания…
Дикий сидел в комнате у Кольки.
Был он в смятении и полном сумбуре. Певица никак не шла из головы. Угнездилась там и звучала – хуже, чем под мостом. Под мостом-то было ясно, откуда берется пронизывающий звук. А вот как он в голове живет и не гаснет, Дикий не понимал.
– Ну и что же теперь делать? – спрашивал Колька. – Сидеть как кура на яйцах? Ну? Так и будем тупить?
Дикий ничего не ответил.
Он отчетливо понимал одно – влип. Если все мысли – об одной о ней, о сумасшедшей, если реальный мир превратился в наваждение, то что же это?
Произнести вслух слово «любовь» он безумно боялся.
Колька вскочил и стал ходить по комнате. Подошел к раздолбанному синтезатору, заиграл что-то невнятное, сбился.
– Ты уникальный дурак! – выкрикнул он. Похоже, он вдруг выучился читать мысли.
Зазвонил телефон. Колька взял трубку.
– Это я. Пожалуйста, забери сегодня Наташку. Мать не может, у нее дежурство, – как всегда, ледяным голосом сказала Настя.
– А у меня репетиция!
– Это не только мой ребенок, но и твой! Ты что, один вечер не можешь с ребенком посидеть? В одиннадцать придет мать.
– Раньше позвонить не могла?
– Николай, нам срочно нужно уезжать. На сутки или на двое суток, я сама еще не знаю. В общем, возьмешь ключ от квартиры у матери…
– Была охота тащиться к твоей мамочке.
– Николай, я не могу тебе свой передать, я сейчас в Барсуковке…
– Она в Барсуковке, – прикрыв микрофон, сказал Дикому Колька. – Она у этой твоей! Они куда-то уезжают…
Дикий выхватил трубку:
– Настя, это я! Куда она собралась?
– Кто «она»?
– Ну… Вера!
– Не твое дело. Пусть Колька возьмет у матери ключ и сходит за ребенком, понял? Пока!
Длинные гудки…
– Мне это не нравится, – сказал Колька. – Я бы даже сказал, совсем не нравится. Нашла себе подружку!
– Мне тоже…
– Если эта твоя опять без денег сидит…
– Хочешь сказать, она опять поедет с клофелином в какой-нибудь Задрючинск снимать иностранцев?
– С клофелином – на здоровье! Она с Наськой поедет!
– Блин! Этого еще не хватало!
– Что, дошло?
– Пошли! – Дикий вскочил. – На такси у меня есть. Батя вчера подкинул.
Рюкзак Настя собрала сама.
Кадлиэль молча наблюдал и усмехался.
Певица стояла у окна и смотрела на крыши гаражей.
– Такси поймаем. Ты, главное, не бойся! Он в больнице, его лечат… Мы успеем! Приедем, разберемся, может, все не так уж страшно… Может, и желать ничего не придется! – Настя немного суетилась. – Заплатим кому следует, обеспечим уход… И тогда ты поймешь, что делать дальше. Мне кажется, если ты всю жизнь его любила, то нужно его спасать во что бы то ни стало! Ты сделаешь его другим человеком! Он будет выступать, прославится! Ты же это можешь… Одним-единственным словом! Идем!
– Я не могу…
– Да идем же!
Настя не видела Сергея – его кое-как описал ей Дикий. И в воображении она держала некий романтический образ – бродячего красавчика гитариста, что ли, который вовсе не походил на полупьяного нищего с гитарой. Ей казалось, что главное теперь – дотащить Веру до бердниковской больницы, остальное получится уже само.
А потом – три желания, из которых третье тоже нужно приберечь на будущее, это Вера хорошо придумала.
Они вышли из дома очень вовремя – поблизости затормозило такси.
– Ну вот, видишь! Этих привез, нас заберет! – Настя кинулась махать таксеру рукой. И тут окаменела: она увидела, кого привезла машина.
Колька решительно отобрал у нее Верин рюкзак:
– Совсем сдурела? Нашла себе заработок!
– Ты чего?! – Настя попыталась вырвать у бывшего мужа рюкзак, он не пускал.
Дикий же заступил дорогу певице:
– Вера, не надо! Не надо никуда ездить! Тебе деньги нужны? Вот – меня батя проспонсировал! Сколько тебе надо? Я у него еще возьму!
– При чем тут деньги? Мы не за деньгами! – вместо певицы ответила Настя.
– А за чем?
– Послушай, Дикий, чего ты лезешь? Вечно ты всюду лезешь! – Видя, что рюкзак у Кольки не отнять и спорить с ним бесполезно, Настя напустилась на Дикого. – У нее беда, ты что, не видишь? Там человек умирает! Она еще успеет спасти!
– Какой еще человек?
– Не все ли тебе равно!
Но Дикий понял:
– Это – тот? С гитарой?
– Послушай! – Певица вдруг взяла Дикого за плечи. – Я так больше не могу! Ты пойми! Надо же что-то с собой делать… я не девочка… Это – лучшее, что у меня было, понимаешь?..
– Оставь, наконец, в покое свое прошлое! – закричал Дикий. – Хватит с ним разбираться! Перестань с ним воевать! Хватит с тебя! Чего ты боишься?
– Да она же любит его! Она из него человека сделает! – опять вмешалась Настя.
– Ты его видела, этого человека? – огрызнулся Дикий. – Это – все, финиш, отстой! Это – патефон! Его уже нет!
– Но она же может! Она захочет!
– Чего захочет? Всю жизнь с ним нянчиться? С этим алкоголиком?
– Дурак! Она захочет, и он станет нормальным человеком! Ей же нужно только захотеть!
– В самом деле, Дикий, не лезь ты в эти разборки, – сказал Колька. – Ну что ты привязался? Пусть едет, куда хочет, только без Наськи.
Дикий посмотрел на певицу и понял, что ей необходима помощь. Благородный порыв, навязанный Настей, обернулся для нее кошмаром – больше всего на свете она боялась потерять свое третье желание, и вот ее заставляли, вынуждали, не оставляли ей путей для отступления.
– Вера, – сказал он, – Вера… Хочешь, я учиться пойду, профессию получу? Квартира у меня есть. Я все сделаю, как скажешь… Ну ее к лешему, эту нашу тусовку! Только ты, ну… будь со мной…
– Какой же ты эгоист! – воскликнула Настя. – Нет, ты просто фантастический эгоист! А чего ей надо – ты подумал?! Может, ей надо спасти свою любовь и тогда она будет счастлива?
– Молодец, девочка, – похвалил оказавшийся совсем рядом и незримый для молодежи Кадлиэль. Под мышкой у него была папка из плотного картона, в руке – перо. – Прямо золото, а не девочка. Вот уж с кем не будет проблем. Итак, договор от пятого апреля…
Папка открылась сама.
– Наська права, не будь эгоистом, Дикий, – добавил Колька. – Да и все равно тебе ничего не светит. Пусть едет, куда хочет, только Наську пусть оставит в покое!
– Ну так как же? – Кадлиэль протянул папку, перо, и певица увидела их.
– Как, уже? – В голосе был испуг.
– Ну сколько же можно? С первыми двумя желаниями ты так не мучалась. Соберись с духом…
– Но это же – последнее… Больше не будет…
– Ну не будет, и что? Мир перевернется? – Кадлиэль начинал злиться.
– Как вы все не понимаете? Я ведь потому была такая, такая… в любой ситуации знала, что у меня всегда есть про запас это третье желание. Я впервые поняла, как это – жить без страха, во весь голос, то есть петь…
– Понятно, – сказал Колька. – Очень удобно. А у меня вот так никогда не получалось. Единственный способ чего-то достичь – сжечь за собой все мосты.
– Вот ты и сжег! – бросила ему в лицо Настя. – С работы ушел, музыкантом заделался! Сегодня – густо, завтра – пусто! А ребенок каждый день кушать хочет!
– Ты можешь сказать точно, чего ты боишься? – спросил Кадлиэль.
– Я уже не знаю, чего я боюсь… Я думала: вот придет озарение и все станет замечательно! Целых полгода у меня был шанс…
– А ты в эти полгода была хоть несколько минут счастлива?
Певица улыбнулась:
– Да, наверно… под мостом…
– Ты еще будешь счастлива! – вмешалась Настя. – Пошли всех к черту и поезжай в Бердники! Спаси Сергея! Если бы он при тебе тонул, ты бы ведь бросилась спасать?
– Умница девочка… – прошептал Кадлиэль.
Но Настины призывы сработали не так – разбудили желание обороняться.
– Оставьте меня все в покое, – тихо сказала певица и забрала у Кольки рюкзак. – Нечем мне спасать… Никуда я не поеду, а пойду домой и буду ждать ночи. Я его уже похоронила, понимаете? Оплакала и похоронила! Все, и плакать мне тоже нечем! Не понимаете? Нет? Я всю жизнь просто хотела петь… Просто – петь… Ни о чем не беспокоясь… Так, как он играл! И сейчас тоже – просто петь и петь, зная, что у меня еще есть третье желание… Но я, кажется, даже этого больше не хочу… Я боюсь остаться без этого последнего желания! Боюсь, что вы меня уговорите – и я его истрачу! И что тогда останется?..
– Погоди, милая, не торопись. – Кадлиэль обнял ее за плечи. – Распорядись своим третьим желанием разумно.
– Если разумно – пусть все будет, как было, и отстаньте вы от меня наконец!
– Ты с ума сошла! – вскрикнул Дикий, но, кажется, было уже поздно.
Лицо и фигура певицы поплыли, затуманились, проступили иные очертания – Дикий увидел женщину преклонных лет с очень усталым лицом.
Кадлиэль уже стоял с папкой и пером наготове.
– Не смей! – Дикий выхватил у Кадлиэля папку, разорвал договор пополам, шваркнул оземь.
– Вера! Что же это такое! – Кадлиэль был возмущен беспредельно.
– А я?! А мои желания?! – закричала Настя. – Послушайте, дайте я еще с ней поговорю! Я что-нибудь придумаю! Я уговорю ее! Я… я!..
Туман рассеялся, юная певица стояла, опустив руки.
И зазвучала музыка – может, Чайковский?
– Я понял, – сказал Кадлиэль. – Наконец я знаю, чего ты хочешь. Ты просто боишься сказать. Опять боишься. У меня есть права, немалые права. Но есть и запреты. Мне нельзя выполнять желания, что не высказаны словами и не прояснились в мыслеобразе. Но я рискну. Я тоже устал. К тому же я не вижу другого способа исполнить свое обещание.
– О чем это вы? – насторожилась Настя. – Чего это она хочет?..
– Она хочет стать только голосом, только музыкой, и другой жизни ей больше не нужно. Я угадал?
– Да, – беззвучно сказала певица. – Но я… Но это… Нет! Нет!
Дикий смотрел на нее и понимал, насколько ей сейчас плохо и страшно. Он поймал ее взгляд – она звала на помощь. Вот сейчас-то и следовало сказать: я люблю эту женщину, и пошли вы все лесом, я удержу ее, уведу ее, я все сделаю – лишь бы она была счастлива. Но такие великолепные слова Дикому и на язык бы не легли. Да и не они были ей нужны…
– Не бойся, Вера! – закричал Дикий. – Не бойся, слышишь?
– Ты с ума сошел! – вмешалась Настя. – Ты думай, что говоришь-то! Ты на что ее толкаешь? А я?..
Порванная папка взлетела прямо в руки Кадлиэлю.
– Я угадал? – спросил Кадлиэль, вновь протягивая раскрытую папку и перо. – Когда человек устал спасать и больше не в состоянии любить, он должен набраться мужества и… и перейти в иное качество…
– Не бойся, не бойся, не бойся… – как заклинание, повторял Дикий и видел: страх в любимых глазах гаснет, рождается что-то иное.
И тут непонятно откуда явилась музыка.
Она звучала все громче и торжественнее, сияние окружило певицу, чистый и светлый голос повел вокализ, и этот вокализ медленно поплыл к небу.
Если бы кто-то взглянул сверху, то увидел бы Кольку, обнявшего испуганную Настю, и Кадлиэля, опустившего голову, и Дикого с запрокинутым лицом, и брошенный рюкзак…