(Юлия Щербинина. Книга – текст – коммуникация)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2015
Ольга
Балла родилась и живет в Москве.
Окончила исторический факультет Московского педагогического университета.
Заведующая отделом философии и культурологии журнала
«Знание – сила». Автор многочисленных книжных обозрений и эссе в бумажной и
электронной периодике, в научных и литературных сборниках.
ЮЛИЯ ЩЕРБИНИНА. КНИГА – ТЕКСТ – КОММУНИКАЦИЯ: СЛОВАРЬ-СПРАВОЧНИК НОВЕЙШИХ ТЕРМИНОВ И ПОНЯТИЙ. – М.: ФОРУМ; ИНФРА-М, 2015.
Автор книги – доктор педагогических наук, профессор МПГУ, специалист по коммуникативистике, неориторике, дискурсологии – занимается поведением, общением и их связью с языком и уже выпустила восемь книг на соответствующие темы. В словаре-справочнике Юлия Щербинина осваивает сравнительно новую область, пребывающую к тому же в состоянии бурного становления. Поэтому автору приходится работать в жанре оперативного описания, стараясь притом соответствовать требованиям академичной беспристрастности.
Перед нами, кажется, первая попытка систематизировать новейшую лексику русского языка, связанную с многообразными переменами в чтении, письме и коммуникации. Обо всех этих, новыми словами обозначаемых явлениях и исследовательские работы есть не всегда, поэтому автору часто приходится ссылаться на статьи в популярных изданиях.
«Словарь-справочник новейших терминов и понятий» старается захватить речь и реальность в их кипящем и плавящемся состоянии. Причем в такой области, которая и после Гутенберга (а тем более до него – столетиями, если не тысячелетиями) принадлежала, казалось, к числу наиболее медленных, консервативных, сообщающих культуре и человеку в ней устойчивость. Не зря же люди, тяготеющие к консервативному восприятию мира, так склонны настаивать на важности чтения – занятия, значит, человекосберегающего, человекообразующего, противостоящего ценностной и смысловой эрозии. Да, чтение – практика, не лишенная известной архаичности. Отдельный разговор – то, что оно с успехом может выполнять и задачи, прямо противоположные консервации и стабилизации: проблематизировать, разрушать, размывать границы (процессы, неотделимые от творческого отношения к жизни, которому чтение тоже умеет способствовать). И кстати, материал, собранный Юлией Щербининой, способен дать для такого разговора много интересных оснований.
Описываемая автором ситуация «лексического взрыва – стремительного и неконтролируемого заполнения речевого пространства множеством новых слов» и, добавим, практик, связанных с книгой, литературной работой и чтением – ситуация столько же интригующая, сколь и раздражающая, тревожащая. От нее хочется защищаться, поскольку культурные равновесия она, вне всякого сомнения, нарушает. Один из первых рецензентов словаря Щербининой, писатель Александр Мелихов[1] уже успел выразить свое раздражение от всего этого дикоразрастающегося избытка так, что едва ли не досталось и самой книге: «Искусству нечего делать с этими словами, а тех, кто ими пользуется, нельзя и близко подпускать не только к литературе, но и вообще к культуре. Однако им, с их креативностью, хочется именно туда…» Нечего, значит, заниматься этой суетой и пеной. Однако в культуре вряд ли что бы то ни было возникает без достаточных к тому оснований. Поэтому уместно, скорее, задаться вопросом: для чего нашей культуре потребовался такой «лексический взрыв»?
Книгу, текст, новейшие способы и приспособления для обращения с ними Щербинина рассматривает в довольно неожиданном для рядового читателя и весьма интересном ракурсе. Она видит во всем этом разновидности поведения вообще и общения в частности, то, что меняет поведение и взаимодействие людей и само меняется под их влиянием.
Надо полагать, именно таким видением объясняется то, что в словаре на равных правах и в одном ряду рассматриваются явления, выглядящие разнородными едва ли не до эклектичности.
С одной стороны, чтение (новые формы есть и у него – таково, например, получившее широкое распространение слушание аудиокниг). С другой – литературная, квазилитературная и окололитературная работа – новые способы претендующего на литературность текстообразования: блог-роман, проектная литература, фан-арт, фикрайтерство, чиклит; новые жанры – флэш-фикшн. В этом же ряду рассматривает автор и фрирайтинг, хотя его скорее стоило бы отнести к психологическим практикам. С третьей – сами, во плоти – тоже новой – книги и «книгоподобные» формы: антибука, она же антибук, артбук, флипбук, не говоря уже о такой хорошо, до некоторой уже рутинизации, освоенной формы существования и потребления, как устройства для чтения электронных книг – ридеры, они же в просторечии «читалки». С четвертой стороны, словарь населяют питающиеся телом книги новые виды художественных и парахудожественных практик: скрапбукинг, бук-карвинг – художественное вырезание по телу книги (книголюбивое сердце, надо признать, содрогается от такого искусства). С пятой, здесь же, в словаре, – реклама и торговля, причем как связанные с книгами: бестселлер, стадиселлер, фастселлер… – так и способные быть связанными с чем угодно: например, сторителлинг. С шестой – вообще не очень понятно куда (разве что, в самом деле, к коммуникации) достойные быть отнесенными формы фиксации своей жизни, всей подряд – даже не словесной ее записи, а видеосъемки, – и выкладывания ее на всеобщее обозрение в интернет (лайфлоггинг). С седьмой – новые способы финансирования литературных и издательских усилий («добровольный постфактумный платеж»).
Каждой из вовлеченных в рассмотрение линий приличествовало бы по большому счету свое, отдельное подробное исследование – еще прежде того, как они будут сведены в некоторый синтез. Что, казалось бы, между ними, сплетшимися здесь в единый клубок, общего?
Найти общее, конечно, можно. По крайней мере им будет то, что все это – новые способы и результаты обращения с текстами и их носителями независимо от того, письменные ли это тексты, устные или даже, как в случае лайфлоггинга, вообще не словесные (такое объединение, правда, выглядит иногда вполне формальным: бук-карвинг со сторителлингом можно врастить в единый смысловой комплекс, кажется, лишь путем некоторого чрезвычайного усилия). Впрочем, еще и то, что, будучи собрано вместе, это разнообразие дает довольно чуткий слепок с современной русской речевой картины мира, а с нею и, шире, динамики сегодняшней культуры.
Вся эта распирающая книгу жизнь, конечно, взывает к тщательно выстроенному большому синтезу и приближает его. Сама Щербинина ставит перед собой две основные задачи: выявления материала и приведения его в обозримую систему. Она уточняет контексты и значения, в которых употребляются собираемые ею слова, старается перечислить все существующие варианты их написания. Вообще же она максимально воздерживается от оценки всего, этими словами обозначаемого, ограничивая собственную аналитическую работу рамками предисловия – в котором признается, что все изложенное, по ее мнению, еще «не позволяет представить новейшие слова в единой системе, – как целостный лексикон, последовательно и исчерпывающе описывающий “окололитературный” быт». Интересный вопрос – возможно ли это вообще?
При всей своей вроде бы словарной сухости и сдержанности книга читается как захватывающая история о приключениях слов и смыслов. Как выстроенная по алфавиту хроника (бывает, оказывается, и так) разрастания технических, коммуникативных и сопутствующих им словесных сущностей по мере, сверх и вопреки необходимости.
Бросается в глаза, кстати, то, что русского словотворчества как такового, использования собственных пластических ресурсов языка здесь не очень много. Для некоторых явлений уже предложены русские обозначения, которые вполне вписываются в типовые ожидания («электронная книга», «цифровая книга», «электронно-издательская деятельность»). Читательский глаз радуют также отдельные сочные словообразования, вроде «читалки», «самопечати», «сетературы», включая и те, что не лишены комичности – типа «книгли». Но их мало, и общей картины они не создают. В собранном Юлией Щербининой лексическом пласте (скорее, многопластье) с огромным перевесом преобладают прямые англоязычные заимствования. Это либо простая кириллическая транслитерация английских слов: «кастом паблишинг», «клифф ноут», у которой, впрочем, еще и русское правописание не вполне устоялось: допустимы на равных правах «фанфик» и «фэнфик», «флаер», «флаерс», «флайер» и «флайерс», «чиклит» и «чик-лит» либо употребление их прямо в исходном английском облике – частично («B2b-издание», «iPad-журнал») или и вовсе полностью (publictalk, e-book). Есть немногочисленные случаи неполного усвоения заимствованного слова, обращивания его русскими словообразовательными формами («фикрайтерство»). Средь англоязычных заимствований блещет индивидуальностью единственное японское: «киригами».
Конечно, это очевидное бессилие русского языка перед новыми формами текстов, их производства и потребления – свидетельство большой незрелости связанной с ними культурной ситуации. Основное число ее явлений, похоже, до сих пор переживается носителями нашего языка и культуры как чуждые и инородные. Но это понятно.
В известном смысле, как и в предыдущих книгах Щербининой, здесь речь тоже идет о своего рода агрессии: об агрессивном, разрывающем издавна сложившиеся ткани жизни вторжении в практики чтения и общения технических новшеств. Основного числа явлений, описанных в щербининском словаре, еще лет двадцать назад просто не было – по крайней мере в опыте жителей России. Теперь они есть, их все больше, и можно не сомневаться в том, что не пройдет и пяти лет, как уже пора будет выпускать новое, существенно расширенное издание. Интересно, сколько в нем окажется русских лексических единиц?
И какое счастье, что мы не видим в книге традиционных вздохов об упадке и разрушении культуры, снижении планки, вульгаризации, упрощении и т. д. Уже одним своим составом словарь свидетельствует, скорее, о ее усложнении, которое еще не получается оценить с должной степенью адекватности. Автору делает большую честь воздержание от поспешных выводов и, я бы сказала, внимательное доверие материалу. Всем упомянутым здесь явлениям не отказано, таким образом, в шансах на полноценную культурообразующую работу. Тем более, что эта работа уже началась.
___________________