(Нина Петровская. Разбитое зеркало)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2015
Василий
Молодяков – историк и
коллекционер. Доктор политических наук, профессор университета Такусеку (Токио). Автор
тридцати четырех книг.
НИНА ПЕТРОВСКАЯ. РАЗБИТОЕ ЗЕРКАЛО. ПРОЗА. МЕМУАРЫ. КРИТИКА / СОСТ. М.В. МИХАЙЛОВА; ВСТУП. СТ. М.В. МИХАЙЛОВОЙ И О. ВЕЛАВИЧЮТЕ; КОММЕНТ. М.В. МИХАЙЛОВОЙ И О. ВЕЛАВИЧЮТЕ ПРИ УЧАСТИИ Е.А. ГЛУХОВСКОЙ. – М.: Б.С.Г.-ПРЕСС, 2014.
«Неизвестной» Нину Петровскую (1879–1928) уже не назвать. Ее фамилия и некоторые тексты знакомы, надеюсь, всем исследователям русского символизма и многим любителям Серебряного века. Однако Нину Ивановну знают почти исключительно как «объект»: как героиню романа – Ренату брюсовского «Огненного ангела» и «декадентскую даму» несчастной судьбы. Петровская – положительный герой часто цитируемых воспоминаний Владислава Ходасевича, стремившегося в годы эмиграции любым способом уязвить Брюсова или бросить на него тень. Более «амбивалентно» и не с такой памфлетной яркостью – а потому менее читабельно – написал о ней Андрей Белый, так до конца и не выпутавшийся из сети сложных отношений с другими прототипами «Огненного ангела»: себя он изобразил «пострадавшим» от «истерички», впрочем «умной, очень сердечной и наблюдательной».
Как «субъект» литературного процесса, как автор – беллетрист, очеркист и критик – Нина Петровская предстает перед читателем впервые. Упоминания о ней в литературе обычно сопровождаются указанием на единственный сборник ее рассказов Sanctus amor («Святая любовь»), изданный в 1908 году и впервые переизданный только сейчас. Исследователи и просто любознательные люди знают ее «Воспоминания», опубликованные через много лет после смерти автора. Об остальной литературной деятельности Петровской обычно говорилось походя, небрежно и скептически. Такого мнения придерживались даже те, кто позиционировал себя ее друзьями, вроде Ходасевича: «По правде сказать, написанное ею было незначительно и по количеству, и по качеству». Отсюда многолетнее невнимание к ее оригинальному творчеству.
Мне трудно представить человека, который честно, ничего не пропуская и не пролистывая, прочитает этот огромный том от начала до конца – за исключением тех, кому это нужно «по работе». Во всяком случае, русская проза новым «именем» не обогатилась, несмотря на влюбленное предисловие М.В. Михайловой и О. Велавичюте. Вместе с тем «Разбитое зеркало» – настоящее открытие. Нечасто бывает, что книга оказывается настолько полезной столь разным категориям читателей, зачастую почти не пересекающимся.
Не очень обширные (семьдесят страниц), но емкие и информативные «Воспоминания» Петровской о ее символистской молодости – самое цельное и самое ценное из оставленного ею. Написанные в первой половине 1920-х годов и законченные после смерти Брюсова, они предназначались для издания на родине (Нина Ивановна с 1911 года жила в Европе и не считала себя эмигранткой) и были переданы автором в Москву. В 1937 году анонсировалась их публикация в томе «Летописей Государственного литературного музея» «Русские символисты» под редакцией Н.С. Ашукина, который так и не вышел в свет. Ни Белый, ни Ходасевич записки Петровской не прочитали. Фрагменты мемуаров впервые появились в печати только в 1976 году в восемьдесят пятом томе «Литературного наследства», посвященном Валерию Брюсову, как предисловие к «процеженной» подборке его писем к Нине Ивановне. Такая публикация могла лишь раздразнить читательское любопытство. Полностью воспоминания были опубликованы в 1990 году, в восьмом томе исторического альманаха «Минувшее», появившемся еще в Париже, но два года спустя выпущенном в Москве сорокатысячным тиражом.
Ставшие доступными всем желающим мемуары Петровской, к сожалению, не привлекли должного внимания читателей, которым, видимо, было не до них. Появись они раньше, в середине или даже в конце восьмидесятых, мстительная злость и мелкая ложь Гиппиус и Ходасевича о Брюсове не застили бы глаза потомкам. Нина Ивановна написала о Валерии Яковлевиче – центральной фигуре записок и всей своей жизни – с удивительным тактом, в быту ей не слишком свойственным. Трудно поверить, что эта увлекательная, мастерски написанная и очень порядочная, если уместно так сказать, книга – редкость для мемуаристики всех времен! – принадлежит перу «вакханки», истерички, наркоманки и алкоголички, место которой в «литературном процессе» определялось «отдельным кабинетом» ресторана и «альковом». С этой публикации началась «реабилитация» Петровской как писательницы, завершившаяся ныне выходом «Разбитого зеркала».
По-новому Нина Ивановна предстала перед читателем в 2004 году, когда вышел почти восьмисотстраничный том ее переписки с Брюсовым (сохранившейся не полностью!), подготовленный Н.А. Богомоловым и А.В. Лавровым. Письма Петровской – история не только драматической любви к Брюсову, но и распада ее собственной личности. Со страниц многих из них, особенно поздних, встает малопривлекательный образ женщины, непомерно требовательной к бывшему возлюбленному и исходящей ненавистью к его жене Иоанне Матвеевне, которая, однако, сохранила эти письма после смерти мужа (а ведь могла бы и в печку бросить!). Некоторые письма объемом больше печатного листа – читать их тяжелее всего.
С нелегкой руки Ходасевича Нина Ивановна – называвшая его «Владька» и «за мужчину не считавшая» – стала восприниматься как невинная жертва коварного Брюсова, подобно Надежде Львовой. Письма опровергают эту легенду, как и воспоминания самой Петровской, которой ничего не стоило выместить в них все былые обиды и свести все счеты. Да и опубликовать в эмиграции осуждение «продавшегося большевикам» Брюсова было куда легче. Однако Нина Ивановна так не поступила – полагаю, не только из-за политической близости к «сменовеховцам» и открытой нелюбви к «белоэмигрантам», но по глубокому внутреннему побуждению.
Публикация воспоминаний и писем к Брюсову позволила объективно представить подлинное место Петровской в истории московского символизма – пока еще больше литературного быта, нежели литературы – и в жизни Брюсова и Белого. Оставалось обратиться к ее художественной прозе, очеркам и литературной критике, что и было сделано стараниями составителя «Разбитого зеркала» М.В. Михайловой, основательно изучившей жизнь и творчество своей героини.
Книгу рассказов Петровской Sanctus amor я прочитал лет двадцать пять назад, занимаясь изучением образа Японии в России и «японского мифа» русских символистов, поскольку Андрей Белый в колкой рецензии на нее, обыграв реплику одного из героев, бросил: «Это японский рисунок, а не святая любовь». Через несколько лет после этой статьи, в «Петербурге» Николай Аблеухов (если не альтер эго, то как минимум «проекция» автора) в сердцах назовет карикатурную Софью Петровну Лихутину «японской куклой». Нина Ивановна, конечно, не Софья Петровна, но герои ее новелл с их «манекенной», по определению Белого, любовью под стать «японской кукле». «Оттого-то японский пейзаж ее творчества, – заключил свой отзыв бывший возлюбленный Петровской и соперник Брюсова, – сбивается часто на картинку из журнала дамских мод». «Японское» сравнение в рецензии Белого не «неудачно», как полагают авторы вступительной статьи, и не связано с искусством Страны солнечного корня. Оно просто злое и обидное – на его языке! – не более.
При том, давнем чтении рассказы Петровской показались мне вычурными, манерными и прежде всего скучными. Такими они мне показались и сейчас, при перечитывании. Неживые, неубедительные, «картонные» персонажи, надуманные страсти, громкие слова, вычурные – и сейчас кажущиеся убийственно банальными – сравнения и эпитеты в сочетании с «тонкими намеками на весьма толстые обстоятельства», как в рассказах «Раб» и «Забвенные» – злой карикатуре на Брюсова и пасквиле на его жену. Сочетание Станислава Пшибышевского и Петера Альтенберга, возможно прочитанных не в лучшем переводе. Смесь Леонида Андреева и Осипа Дымова. Главный прием, проанализированный во вступительной статье, – повествование от лица мужчины, который рассказывает о женщинах. Об одной, сильно и однообразно идеализированной, за которой легко угадывается сама Нина Ивановна, прекрасной и загадочной, составляющей подлинное счастье героя, но разлученной с ним. И всех остальных, для которых не жалко иронии и презрения.
Рассказы Петровской не лишены наблюдательности и метких иронических фраз. Со временем у автора выработалась, воспользуемся ее же формулировкой, «способность рассказывать о чем-нибудь виденном и пережитом в пластических образах, связно, просто, кратко, намечая самые существенные черты». Эти качества оказались к месту в тех произведениях Петровской, в которых ярче всего раскрылось ее литераторское призвание, – а именно в газетных очерках, даже если они притворяются рассказами, как «В кафе» или «В стране любви и смерти».
Понимаю, что это была поденщина, но скромное дарование Нины Ивановны лучше всего подходило для газетных столбцов, а не журнальных или книжных страниц. «Импрессионизм» без психологизма, делавший ее рассказы манерными и претенциозными, оживлял беглые зарисовки французской и итальянской жизни, написанные без «расчета на вечность», но легко читающиеся и порой остающиеся в памяти умело подмеченными, точными и сочными деталями.
Особенно хороши итальянские очерки, складывающиеся в целую книгу об этой стране в 1910-е и первой половине 1920-х годов – «бытовую, очень парадоксальную», как она сама мечтала. Это настоящий подарок историку, изучающему эпоху, несмотря на откровенную предвзятость автора, особенно в отношении фашистов и лично Муссолини, приковавшего к себе внимание всего мира. Жаль, я не знал их раньше, когда писал книгу «Россия и Италия: секреты дружбы» как раз о начале 1920-х годов – непременно процитировал бы. Практически никому не известные ранее, в «Разбитом зеркале» они собраны и перепечатаны впервые – и это, пожалуй, самое большое открытие книги. Однако очерки на политические темы (например, «Итальянские шарады») требуют подробного историко-политического комментария, иначе их злободневное содержание сегодня понятно только узким специалистам.
Подарок исследователю и ценителю «серебряного века» – собрание литературной критики Петровской «символистского» и «зарубежного» периодов. «Шедевров» там нет – нет глубоких обобщений и оригинальных идей, хотя Брюсов, приобщивший Нину Ивановну к писанию рецензий, считал, что ее «суждения самостоятельны и глубоки». Следует особо отметить изящный и злой сарказм «весовских» откликов на произведения противников-натуралистов, а также эпигонов и вульгаризаторов «нового искусства»: их весело читать, даже не зная произведений и авторов (по большей части справедливо забытых), о которых идет речь. Критическое наследие ведущих писателей и поэтов русского символизма переиздано, пусть с разной степенью полноты и аккуратности, но литературный процесс не сводим к мнениям и спорам одних «мэтров». А кого из второстепенных критиков-модернистов переиздали?
Петровская была именно второстепенным критиком, рядовым участником «процесса», его хроникером, а не законодателем или теоретиком. Тем и интересна (прежде всего специалистам) ее литературная, пусть даже «поденная» критика. Что до отдельных мнений и оценок, которые сегодня могут показаться странными, вроде восторгов по поводу Казина, Малышкина или Сигорского (сразу вспоминается «Пузанов из Воронежа»), то Нина Ивановна была не одинока. Брюсов на страницах «Печати и революции» в начале двадцатых и не такое писывал…
Нине Ивановне Петровской и посмертно не суждены ни литературная слава, ни «широкий читатель», но книга заполняет важную лакуну в нашем представлении о прозе и критике русского символизма и начального этапа русского зарубежья, поскольку поэтов, даже второстепенных, переиздают охотнее и чаще. Многие с благодарностью поставят этот том на полку и, надеюсь, будут часто снимать его оттуда «для работы» и не только.