Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2014
Фарид
Нагим
родился в селе Буранном Оренбургской области. Служил в армии, учился в
Литературном институте. Прозаик, драматург. Пьесы ставились в Германии и
Швейцарии. Печатался в журналах «Литературная учеба» и «Дружба народов».
Финалист премии И.П. Белкина (2009), лауреат премии журнала «Дружба народов»
(2010), премии «Москва-Пенне» (2012). Живет и
работает в Москве.
Витюша стеснялся этого мира и не мог окончательно поверить, что мир создан для него и даже приглашает к участию в своем серьезном, сложном устройстве. Ему было трудно жить, порой даже казалось, что он не отсюда. Наверное, поэтому Витюша присматривался к необычным, странным людям, например к бомжам, жалел их, словно чем-то обделенных тайных родственников. Было интересно, почему так сложилось, что они резко выделяются среди других, почему не переживают из-за этого, куда уходят ночью и где живут. Он и сам иногда придумывал и даже подыскивал себе места, где мог бы думать, слушать музыку, прятаться ночью, пережидать холода, что мог бы кушать из оставленного или выброшенного другими, словно предчувствовал свою судьбу.
Когда-то давно мама забрала Витюшу из большого дома, где было много шумных детей. Потом
он долго учился в школе. У него не получалось складывать цифры, вернее, он никак
не мог поверить, что, если одно прибавить к другому, получится третье. Его это
изумляло, и он продолжал высчитывать правильный ответ весь урок. Учитель и
ребята на специальной машинке доказывали, что ответ уже и так верный, и в свою
очередь изумлялись его неверию. А ему казалось, что такого не может быть, что
он упустил что-то важное и совершил непоправимую ошибку. Это его озадачивало,
мучило. Гигантские палочки цифр хаотически вращались в космосе и никак не могли
соединиться. Ночью он мог проснуться, вспомнить об ошибке и заплакать.
Ему было трудно и на других уроках,
потому что, когда вставал отвечать, ребята ждали, что он будет ошибаться и
мучиться точно так же, как на математике, они сдержанно хихикали, шептались, а Витюша смущался или специально угрюмился и молчал, зная,
что одноклассникам это будет приятно.
У Витюши была
странная особенность – звуки общались с ним и рассказывали о себе много
интересного. Мамин кофе зловеще замолкал, потом пышно вздыхал и только после
этого сбегал на раскаленную плиту. Витюша знал
бурчание всех машин во дворе и не глядя
говорил маме, кто подъехал. Потом он стал узнавать звуковой почерк дворников,
походку слесарей и много других звуков и фонов, которыми наполнен мир. Злые
дети быстро прознали, что он
боится шума, и дразнили его Витюха – стеклянное ухо,
а некоторые хулиганы любили подкрасться и гаркнуть в затылок.
Однажды вечером, когда ушли праздничные гости и они с мамой вымыли посуду, Витюша взял ложечку и стал настукивать по тарелкам и
фужерам, извлекая разнообразные и очень приятные для себя звуки.
– Как же это у тебя получилось, Витюша? – радостно удивилась мама. – Что-то я раньше не
слышала такую песню. А вот такую сможешь исполнить? – Она пропела что-то.
Мелодия была живая и грустная. Он только
попросил повторить ее и, когда мама снова запела, побежал следом за ней
ложечкой по звукам. Мама не верила, что сын ее может так, и радовалась до слез.
Витюша и сам удивлялся тому, что у него получалось.
Вскоре в доме не осталось ни одного целого фужера. Но мама поняла, что делать,
и отвела его к учителю, который с усталым недовольством показал ему, как играть
на баяне. Инструмент был громоздкий, неудобный, все время норовил вырваться из
рук и соскользнуть с коленей. Учитель спесиво пыхтел, вздрагивал, боясь, что баян грохнется, а Витюша испуганно обнимал этот лакированный разваливающийся
шкафчик, и всё.
Потом мама и учитель тихо говорили о
нем. Мамин голос летал бабочкой, а голос учителя ловил ее сачком. Витюша бродил по классу, скрипел пальцем по партам, а потом
увидел маленькую гармошечку, она стояла так, словно
бы улыбалась ему. Он взял ее и понял
наконец, что нужно делать.
– Так он действительно раньше не играл?
– изумился учитель и без записи взял его в свой класс.
У мамы был праздник. Витюша
старался не огорчать ее. Из всей музыки, что она покупала, ему очень
понравилась пластинка, где мальчик по хрустальным вершинам взбегает на небо –
все выше и выше, остается еще чуть-чуть, чтобы случилось что-то невероятное, и
он, в надежде на это, мог ждать и слушать целые дни напролет.
Но Витюше
скоро наскучило рисовать разные фигурки в большой разлинованной тетради. Они
тоже были цифры со своим звуком. Ему нравилось играть на инструменте вместе с
другими детьми. Но он всегда играл что-то не то и не мог остановиться, когда
все останавливались. Ему казалось, что не он, а инструмент руководит им и
мелодию никак нельзя прерывать без ее разрешения. Учитель слушал его, задумчиво
хмурился и отворачивался к окну, а дети хихикали.
– Извините. Это, наверное, и вправду
какой-то феномен, – сказал он маме. – Но я не знаю, что с ним делать дальше.
Он, увы, необучаем в методическом плане.
И мама, в сердцах разругавшись с бедным учителем, забрала сына из этой школы.
Но музыка все равно продолжала звучать в
нем и отовсюду: стоило два раза подряд звякнуть какой-то железке, или в
разговоре людей проскальзывали певучесть и новая интонация, или весело
сигналили машины, как в ответ на это в душе его рождался ослепляющий
музыкальный вихрь. Витюша цепенел и, продолжая
следить за развитием темы, мог остановить собственное движение, застыть посреди
улицы и провалиться во времени.
После какого-то класса мамины знакомые
пытались устроить Витюшу на разные работы. Но в тех
делах, что нужно было исполнять, он не находил смысла, пользы для других, и ему
скоро становилось неинтересно продолжать деятельность, она вызывала пустоту в
душе, желание спать. Каждое утро возникало недоумение
и даже отчаяние – неужели вся громадина города, разветвленная сеть автобусов,
трамваев, электричек, поездов метро и прочих серьезных машин заведена только
для того, чтобы переставить людей с места на место ради какой-то чепухи. Его
удивляло, что люди радуются только зарплате и не переживают из-за того, что не
приносят никакого добра этому миру, что в исполняемых ими примитивных и нудных
функциях нет ничего нового, необыкновенного, радостного. Ему всегда хотелось
исключить себя из этого бессмысленного круговорота. А людям казалось, что он
глупый, ленивый, недисциплинированный, больной какой-то. Дома он слушал музыку
в себе, играл на инструменте, а мама с грустной задумчивостью смотрела на него.
Потом она взяла его на свою работу – во Дворец отдыха геологических ученых. Он
помогал женщинам по бытовому хозяйству и мужчинам во дворе, приносил видимую и
ощутимую пользу всем. Иногда играл для теток-администраторов на баяне. Если Витюша был весел, то инструмент печалился и плакал, а
веселые звуки не шли – их запирало в душе. И наоборот, хохотал и рвался из рук,
когда Витюше было грустно. Это удивляло его.
– Снова радио включили? – спрашивали
отдыхающие и некоторое время слушали. – Странная музыка какая-то, как и не баян
вроде…
Женщины почему-то жалели Витюшу, звали на свои посиделки и просили играть им
частушки. А он стеснялся сказать, что ему неприятно играть такое, что у него
музыка хоть и сложнее, но явно лучше.
Когда в стране начались перемены, мама
испугалась. Новые слова раздражали и обижали ее.
– Всё, Витюша,
сынок. Мафия победила, – сказала она однажды.
А Витюше
передалось ожидание чего-то другого, не того, что было всегда, и в душе
возникла новая мелодия. Он стал смотреть телевизор без звука, ходить на митинги
и демонстрации, правда, у него не получалось кричать вместе со всеми, это
нарушало стройность звуков, но он часто дышал в такие моменты, всхлипывал
горлом. И все казалось, еще чуть-чуть – и люди перешагнут небывалый порог,
станут другими и никогда не умрут.
Умерла мама. Просто музыка ушла из нее. Дворец геологических ученых вскоре закрыли. В дом, где они когда-то жили вдвоем, стали наведываться гости. Они угощали его всякими сладостями и просили сыграть им на баяне. Вежливо слушали, а потом говорили, что было бы лучше, если б он пел простые, всем знакомые песни и не заморачивался. С ними пришел хаос, шум. У них были глупые голоса. Витюшу томила и удручала их энергия и наивная деловитость. Они считали его «трудным» и «приторможенным», скучным и неблагодарным. Особенно их злило, что он не здоровался с ними, не делился своими мыслями и планами. Они любили всё громкое – застолья, фильмы, песни; даже затыкали наушниками уши, потому что внутри у них была пустота и полностью отсутствовала врожденная радость. А Витюшу раздражал шум, он сбивал его личную мелодию, его мысли и нарушал потаенный мир. Когда они наконец предложили ему подписать документы, он остро почувствовал, что его обманывают, хотя люди старательно делали вид, будто желают ему добра и хороших перемен. Витюше стало невыносимо стыдно за них. Конечно, он все подписал и увидел их злую тайную радость от того, что они так ловко одурачили его. Витюша почувствовал недолгую жалость к себе, а потом обиду и злость, как на помеху, уже юридически установленную. Но он обрадовался, так как теперь у него появилось неотложное и законное право оставить свою квартиру, вырваться из какофонии этих людей, вся необычность которых состояла в том, что они из гостей стали хозяевами и при этом чувствовали себя правыми, – даже мамин баян подарили какому-то дядьке. Витюша собрал свои любимые вещи в крепчайший отцовский геологический рюкзак и присел на дорожку. И людям тем стало не по себе: ведь им не оказали никакого сопротивления.
Витюше
хотелось передать им всю невозможность дальнейшего пребывания в такой глупой
ситуации, в таком бессмысленном шуме и признаться, что это не они, а он уже их
обманывает.
– Извините, – сказал он на прощание. – Я
уже сюда никогда не вернусь.
Ему стало невыразимо грустно, до слез.
Тревога и смятение были в душе. А люди нервно пожимали плечами, злясь на
глупость и важность его поведения, и ругались в пустоту – как ругают швабру, на
которую сами же и наступили.
– Ишь,
прощается, интеллигент! – обиделась «мама Тоня». – А здороваться так и не
научился!
«Дядя Петик»
стучал пальцем по виску и громко клацал зубами.
Витюше
было тускло и лениво жить, когда его заставляли продолжать обычную жизнь, длить
ее. Ему было тревожно и раздражительно жить лишь потому, что так заведено и
положено кем-то. А когда его прогнали умирать, когда не осталось ничего, кроме
открытого противостояния миру и воли выбирать, вдруг появились забота и
внимание к самому себе, энергия и находчивость к продлению примитивного
существования, к защите самого себя. Свежий ветер ворвался в душу, и кислородом
наполнило кровь. Наконец-то он вырвался из заведенного порядка вещей, чтобы
жить изначально, по самому себе. Он влился в исконный, природный круговорот,
понял много важных и удивительных вещей, которые были бы недоступны в
благоустроенной жизни. И с людьми стало проще: теперь с ними сразу все было
ясно. Теперь они не приставали к нему, словно бы его оградили какой-то
невидимой стеной. Вокруг – неожиданно для него – раздавались разнообразные,
новые звуки и сами собой складывались в стройную красивую мелодию. Жаль только,
что он не мог произвести ее из себя без инструмента.
В те времена еще не устанавливали так
много кодовых замков, домофонов и можно было ночевать
в подъездах, слушать чужую жизнь за дверьми, воображать ее счастье. Еды стало
меньше, но она всегда находилась. Витюша похудел, и
от этого стало легче и просторнее. Он весь засалился и немного чесался, но на
душе было чище. Он возмужал. И если бы его сейчас увидела мама, то, наверное,
не узнала бы, а потом обрадовалась таким удивительным переменам в облике сына и
его самостоятельности.
Каждый новый день начинался как
увлекательное путешествие. В каждой урне скрывалась тайна, из-за угла
выглядывало приключение. Огорчало только одно – оказалось, бомжи те же люди,
только хуже. Если бы у них в жизни все сложилось удачно, имелись деньги и
власть, они превзошли бы в злости и нахальстве
всех устроенных людей. Были, конечно, несчастные, которых погубили
обстоятельства. Но тем удивительнее, как быстро в еще недавно хорошем человеке
умирает стыд, устанавливается согласие с унижением и просыпается плохое и
низкое, будто они заражались этим от подгнившей еды и окружающего холода. Даже
самому тупому грязнуле хотелось выставиться перед
нормальными людьми за счет другого.
Унижая и оскорбляя его, они поворачивались к «чистеньким»: мол, вот я каков,
посмотрите! я то еще о-го-го,
а вот он – совсем уже никудышный. Многие из них любили беспричинно сделать
что-то жестокое и болезненное собрату, да такое, чтобы нанести непоправимый
урон и сладострастно наблюдать за тем, как несчастный мучается и угасает, а они
ничего – живут еще. В своих стайках они всегда стремились найти самого слабого
и несообразительного, чтобы совместно презирать его и за счет его несчастья и
падения еще крепче объединяться. С горечью убедился Витюша,
что некоторые из них опустились на дно и пришли к животной жизни, потому что
были животными с рождения и вот так нашли себя. Ими легко было помыкать, лишь
за счет чужой воли они и продолжали свое существование. Теперь Витюша узнал бомжей ближе и боялся их. Одни очень быстро
хотели «понять» его, чтобы навязать свою волю, определить ему место и подчинение
для своего удобства, а другие – вели себя хуже животных, потому что были
хитрые, с руками и хорошо умели драться.
Однажды зимой Витюша
набрел на спокойный и уютный уголок в чебуречной на вокзале. Он пригрелся рядом
с мусорным баком и задумчиво смотрел, как под столом сменялись ноги людей.
Думал о них, слушал свою музыку, дремал, а потом заметил, что очень уж долго не
уходят рыжие, красивые ботинки, переступая так, будто их хозяин волнуется.
Вдруг к нему склонилось лицо
и молодой приятный голос пригласил перекусить, а может быть, и выпить. Витюша смутился и промолчал, прикрыл глаза, как это делают
дети, когда хотят, чтобы их не видели. Но человек не отставал и не забывал про
него, тогда Витюша подчинился и с трудом поднялся к
столику. На него с интересом смотрел молодой парень в проводках и с большими
наушниками вокруг шеи.
– Слушай, друг, как тебя зовут? –
спросил он с волнением в голосе.
– Меня? Витюша.
– Понятно, хм. Слушай, Витюша, а что за такую красивую мелодию ты напевал?
– Я ничего не напевал.
– Как не напевал? Я уже полчаса тебя
слушаю!
Витюша
удивился.
– А скажи, пожалуйста, ты мог бы еще раз
напеть мне ее?
Витюша растерялся. Ему было очень неловко перед этим человеком и в то же время приятно, что с ним так себя ведут. И, конечно, досадовал, что выглядит сейчас придурковато.
– Вот, смотри, слушай, мужчина поет. –
Парень включил коробочку.
– Да, очень сильный и крепкий голос, –
послушав, одобрил Витюша. – Но глупый. Значит, и
человек глупый, спесивый.
– Спесивый,
хм. Ну это ладно, а скажи, пожалуйста…
– Пожалуйста!
– Не-ет, –
усмехнулся парень. – Ты сам можешь мне спеть свою мелодию, просто, без слов? А
я тебя запишу.
– Конечно, могу!
У Витюши
заволновалась душа, он понял, что человек хочет сделать что-то необычное,
важное и полезное. Парень поднес к нему включенную коробочку с цифрами, и Витюше вдруг стало тепло и радостно. Он пел о своем
детстве, о надежде на другую жизнь, о мафии, которая победила, и о маме, о той
тихой музыке, что ушла из нее. В мелодию его врывались подслушанные, красивые
звуки, он повторял и смаковал их, казалось, еще немного – и весь инструмент его
тела зазвучит на небывалой волне, выдохнет самое главное, именно то, что и
разрешит все людские беды. Еще никогда в жизни Витюше
не было так хорошо, никогда в жизни он еще не был так счастлив.
– Ах ты… зарядка кончилась! – в отчаянии парень даже
ругнулся.
А Витюша вдруг
очнулся, но еще долго находился на зыбкой грани между прекрасным, недоступным
миром и шумной чебуречной.
– Ты!.. Я!.. Я даже не знаю, что это
такое!.. – Парню было так хорошо, что он продолжал ругаться нехорошими словами.
– Ты гений, Витюша! Я же музыку пишу для кино,
композитор типа. Не, ну бывает же такое! – Парень даже оглянулся, будто
призывая и других восхититься вместе с ним. – Ее только немного облегчить,
упростить и… Покушай, друг.
Пивка хочешь?!
– Нет, благодарю вас, – хрипло ответил Витюша.
– Ты – настоящий композитор! Я
пятнадцать минут оригинальнейших композиций записал!
Ты даже не представляешь, как ты можешь прославиться! – Парень произносил много
радостных и незнакомых технических слов и все предлагал перекусить.
Витюше
совершенно не хотелось есть. Еда всегда была лишь досадным промежуточным
моментом в его жизни. Хотелось звучать и звучать, делать что-нибудь хорошее.
– Так, а давай-ка я тебя еще и на
телефон запишу! – обрадовался своей сообразительности парень и поднес к носу Витюши другую коробочку.
Он собрался, задумался и с удивительной
даже для самого себя легкостью начал звучать и уж совсем близко подобрался к
самому главному музыкальному полю, когда что-то чужеродное и неуместное начало
сталкивать его с дорожки, нарушать красоту и сбивать волну.
– Да! – Парень раздраженно поднес
телефон к уху и смутился. – А скажи, пожалуйста, не проблема, если я минут на
двадцать опоздаю?.. В пробке стою.
Витюша
ждал, когда он освободится, и постепенно возвращался в этот мир, чувствуя, что
стоит на цементном полу и локтям жестко упирается в железное ребро стола.
– Вот, послушай свою музыку! – вдруг
сказал парень.
Витюша
смотрел на тусклую коробочку, слушал, и ему было очень стыдно и плохо:
коробочка выдавала совершенно не то. Как же такое может быть – то, что так
мощно, красиво и стройно звучало в его душе, перерабатывалось плоской
коробочкой в такие же плоские, пластиковые звуки, которых и без него так много
в этом городе.
– Нет! – вскрикнул он. – Это не я.
– Извини. Ты же – бомж, так? –
по-доброму заглянув ему в глаза, спросил парень.
– Так.
– Странно, но ты даже не пахнешь… А может быть, ты великий
композитор, который потерял память и заблудился?
Витюша
глупо кивал на все головой.
– А ты не хотел бы у меня пожить?
Витюша
смутился и испуганно сжался. Ему стало жарко.
– Короче, коллега, ждите меня здесь! Я
отнесу диск и вернусь сюда минут через сорок, ок?
Витюша
кивнул. Парень пошел было к двери, но вернулся, полез в карман, достал оттуда
деньги и еще что-то.
– Вот, все же перекуси, – смущенно
сказал он. – А это – моя визитка с номером. Вот это номер моего телефона. Мало
ли что. А это мой адрес, Витюша, я тут живу. И ты
будешь тут жить! – Парень вдруг крепко обнял Витюшу и
тихо засмеялся, как очень близкий, даже родной человек. – А все же лучше
дождись меня, понял? До встречи!
Парень, его звали Александр, давно ушел,
а Витюша все стоял за его столиком возле мусорного
бачка. Ему было хорошо, нестрашно
и достойно на земле, как нормальному человеку. После того как Александр записал
его сухие звуки, в нем словно бы освободилось место для другой, новой мелодии и
внутренние струнки дрожали в радостном ожидании.
А потом к Витюше
подошел мужик, стал что-то говорить, тряся модной, разделенной колечками на два
конца бородкой. Вдруг он разозлился на что-то, крепко сжал локоть и вывел Витюшу на улицу, за угол чебуречной.
– Гони сюда бабки, бомжара!
– сказал он грозным хриплым голосом.
Витюша
знал, что «бабки» – это деньги, и просто протянул руку – бумажку он так и
вертел в пальцах, даже забыл про нее.
Мужик удивился такому его поведению.
– Ты кто такой будешь? – упрятав деньги,
спросил он мирным, сытым голосом.
– Витюша.
– Что чувствуешь за собой, под чьей
крышей ходишь, Витек?
– Не знай. Так хожу.
– Химоза! – представился мужчина. – Слыхал? Будешь теперь подо мной ходить.
Витюша
обрадовался этому предложению и покорно пошел за хриплым мужчиной, уходил куда-то
далеко, потому что невыносимо стеснялся Александра и, конечно, не смог бы с ним
жить. Что нашло на него такое, что он не боялся общаться с ним, петь музыку?
Даже думать об этом случае было стыдно до судорог. И тревожило еще, что
композитор мог обидеться и разозлиться, если какие-то звуки ему не подойдут.
Химоза
был бомж, но очень важный. Он выбрался в город со своего мусорного полигона,
чтобы заключить с партнерами договор на поставку какого-то материала.
Так Витюша
попал на загородную свалку, похожую на древний город. Только она была больше –
целая страна бомжей. Тут резко разграничивались свои районы и республики – «воруй-город», «цыганский рай», «чуркистан», «похоронщики».
Попасть сюда и остаться здесь жить было не так просто, как могло показаться.
Тут имелось все, что необходимо для жизни, даже в чем-то роскошной, которой,
может быть, никогда не будут жить обычные, но нуждающиеся горожане или
крестьяне. У местных бомжей были свои «профессии»: бутылочники, баночники, картонщики, металлисты, пэтщики
и так далее. Металлисты собирали железо, выковыривали цветмет
из приборов, тянули медную проволоку из обмотки электромоторов. Местные люди
жили в пещерах, сообщающихся между собой, в картонных домиках, стеклянных
домах, возведенных из советских оконных рам, в холодильниках с дырочками,
шифоньерах и так далее.
– Скажи мне, Витек, что это? Все это
вокруг?! – нудно и строго хрипел Химоза.
– Помой… ну, свалка.
– Запомни, это не помойка и не свалка.
– Угу.
– Что «угу»?! Что ты можешь запомнить,
обиженный? В натуре – это мусорный полигон! – Химоза
был из тех людей, которым нравилось все объяснять, «лохам разжевывать».
Говорить он мог бесконечно, без устали, наслаждаясь и смакуя звучание слов, как
что-то сладкое, жирное, сочное. – Ты теперь – «пэтщик»!
А пэтфлекс, он же полиэтилентерефталат, короче
говоря, обычная пластиковая бутылка. То бишь «полторашка», как выражаются местные «синяки». Но речь
сейчас не о них. Самая высокая закупочная цена на прозрачный
флекс. Объясняю! Прозрачная – самая дорогая. Затем –
голубая. Следом – зеленая. И самая
низкая по цене – коричневая…
– Угу.
Витюша
чем-то удивлял Химозу. Видно было, что он до конца не
мог разъяснить его для себя и потому относился к нему снисходительно, даже не
бил, как других своих рабочих.
В первый же день Витюша
с помощью подчиненных Химозы вырыл для себя глубокую
пещеру и устлал ее толстым слоем отличнейшего, свежайшего
картона. Спать было уютно, потому что, как оказалось, свалка умеет вырабатывать
какое-то свое внутреннее тихое тепло.
Самое главное, что понравилось Витюше, – тишина пространства, какой не могло быть в
городе. С утра и до ночи он выискивал, очищал и сортировал «полторашки»
и всякие другие пластиковые емкости. Работалось легко и приятно, потому что
можно было не думать о деле, а только прислушиваться к звукам снаружи и к
музыке внутри. Вместе с пэтфлексом всегда находилось
что-нибудь из еды. Свалка была изнанкой города, она грустно и бесхитростно
раскрывала все тайны, которые скрывал его сияющий фасад.
Через неделю Витюша
простудился и тяжело заболел. Это была акклиматизация на испарения и общую ауру
места. Он бы умер, наверное, если бы Химоза не принес
ему каких-то сильнодействующих лекарств. Но самое главное, что хозяин,
обративший внимание на его музыкальность, подарил ему радиоприемник и батарейки.
Однажды приятным весенним днем, как всегда раскапывая мусор, Витюша вдруг услышал, скорее даже, ему показалось, что кто-то пискнул… Потом еще. Он пошел на этот призыв – только его ухо могло так точно привести к источнику звука, – начал разбирать завал и наткнулся на что-то теплое и такое пушистое, будто жидкое. Это была полудохлая кошка. Собаки, скорее всего, покусали, а дворник подцепил лопатой, да и закинул в бак. Она тяжело дышала и дергала лапками, но хвостом поводила плавно, даже грациозно, будто притворялась, что еле жива. Витюша взял ее к себе, поил и кормил изо рта, согревал ночью, и кошка выжила. Так у него появился друг и родственник. У кошки было русское-русское лицо, оно чем-то неуловимым, каким-то мягким светлым выражением напоминало лицо умершей мамы. Казалось, что и вправду это мама таким вот странным и чудесным способом нашла его. Он не мог так не думать, глядя в ее красивые глаза, видя ее привязанность и любовь к себе. Стоило ему задуматься и замереть, как тут же объявлялась Мурыська – мурлыкала и маленьким язычком лизала грязные, заскорузлые руки.
Кошка хорошо понимала Витюшу, чувствовала его настроение. Если ночью какой-то бок
подмерзал, она переползала именно на то место, прижималась и отогревала. Если
ей что-то не нравилось из найденной еды и она
отказывалась, то и Витюша не ел этого. С Мурыськой он чувствовал полноту жизни, ему было светло
думать о ней и приятно осознавать, что у него кто-то есть. Он стал заботиться
об убранстве пещеры, чаще менял картон, а вместе с ним появлялись вкусные,
сладкие запахи печенья, экзотических фруктов или новой бытовой техники. Витюша с радостью ждал окончания рабочего дня и спешил с
подарочком домой, зная, что обязательно увидит Мурыську
возле пещеры или где-то поблизости. Он даже подрался из-за нее с тремя пришлыми
бомжами, которые хотели ее украсть для каких-то своих целей. В небывалой ярости
Витюша легко одолел всех троих. Местные ребята не
пришли на помощь, а только наблюдали, что будет. Но, когда он одержал победу и,
счастливый, прижал Мурыську к груди, вышли
поздравить, а потом наперебой пересказывали этот случай Химозе,
тот хохотал и все переспрашивал, какие приемчики
применял Витюша.
В таком счастье они прожили до осени. Витюша всегда боялся этого времени года. Меняли цвет
деревья. Красиво тлели и опадали листья, каждый со своим неповторимым
звучанием. Улетали на юг птицы. Их не видно было в небе, только доносилось
курлыканье, и казалось, будто что-то доброе и светлое покидает это место и Витюшу, прощается с ним, и сожаление о расставании звучало
на невыносимой ноте. Воздух трезвел, очищался от летнего марева и дымки и пах
пронзительным холодным настоем. Витюша слышал в этом
воздухе запах слез и тонкого горения, будто это листья сгорали и плакали. Он
дрожал и покрывался мурашками, но не от холода, а от возбуждения. Уши горели,
жгло спину, а руки были холодные и четкие. Волнение и тоска передались Мурыське. Она жалела его как могла
и будто бы спрашивала: «Ну, чем же тебе помочь, Витюша?»
Началось все с одного страшного случая.
Была ночь, Витюша лежал у себя в берлоге, как вдруг
что-то легкое упало ему на нос. Он сдул, но что-то снова щекотало его. Витюша приподнялся, включил «светлячка» и увидел, что из
мусора с левой стороны свисает нитка – крепкая, витая, черная. Потянул. Нить,
немного запнувшись, дернулась и снова легко подалась. Он вытянул довольно
много, нить уходила уже на другую сторону конуры, словно вела куда-то. И вдруг Витюша испугался и замер, душа его задрожала. Он не
понимал, что его так напугало, ведь ничего страшного не произошло. Но темный
страх, пришедший вместе с нитью, больше не покидал его. Днем он все же вытянул
нить, на конце которой болталась самая обычная деталька
детского конструктора. Но черное, скользкое и страшное
не уходило из души.
На исходе ноября он затосковал. Только
одиноким людям ведома эта страшная тоска. Она приходила к нему и раньше, но
никогда с такой силой. Обычные люди могут жить самой бессмысленной жизнью,
негодовать на работу, злиться и даже проклинать своих родных. То есть жизнь их
может быть мрачнее и безысходнее существования бомжа-одиночки. Но никогда им не
придется пережить леденящего душу, необъяснимого и какого-то смертельного ужаса
одиночества, бесплодности и будто бы ненужности своей никому.
В первых числах декабря выпал снег.
Вместе с ним пришла новая музыка. Он ждал ее и готовился, но она пришла
внезапно. Невероятные звуки разбудили его, пронзили и раздвинули берлогу до
самой луны. Да, новая, небывалая даже для него мелодия, глубокая, многоголосая,
такая большая, что на нее не хватало внутреннего пространства Витюши. Ему стало страшно. Он понял, что не сможет пережить
ее. Мурыська мяукала. Она не понимала своего хозяина.
В дальней кишке своей берлоги Витюша нашел старую курточку, а в ней – замызганный
кусочек картона композитора Александра. Вот кто мог бы спасти его, избавить от
разрывающих звуков, взять из него эту мелодию и разложить на музыкальные
инструменты, если их на нее хватит. Это была взрослая, настоящая музыка. Пусть
она убьет его, но пропасть вот так на мусорке она не
должна! Витюша твердо понимал это. В самый канун
Нового года он услышал сообщение по радио, которое все решило.
Витюша
тепло и крепко оделся для дальней дороги, посидел, как в тот день, когда
простился с родным домом, схватил Мурыську в охапку и
побежал к Пете Шуруповерту.
– Шуруповерт,
выходи! – с неожиданной для самого себя суровостью позвал он его из берлоги.
– Витек! Салам-балам блатным пацанам. – Он выполз из норы и хлопнул себя по горлу. – Есть
чё?
– Ты знаешь, какой сегодня день?
– Нет, значит! И курить ты тоже не куришь.
– Новый год!
– Нам, чтобы выпить, Витюх,
Новый год не нужен.
– Я только что по радио услышал, что на
Казанском вокзале устраивается новогоднее представление! Благотворительное. Для
бомжей, значит! С Дедом Морозом… Поехали, Шуруповерт!
– Ох, и смешной ты… Нам выпил, на, – и
Новый год. Хоть летом!
– Там суп горячий будут разливать!
Шуруповерт
отер лицо снегом, пожевал его и задумался:
– Не, Витек, без
мазы.
– Поехали! Я уж и не помню, когда на
елке был. В школе, наверное, и всё! – Витюша крепко
прижимал Мурыську к груди и удивлялся своему
красноречию. – Поехали, а? В Новый год все добрые!
– Мне в последний Новый год на Москве
руку сломали. Так-то зажила, но срослась криво – вот!
Витюша
знал, что никто с ним «на Москву» не поедет. Но Шуруповерт
был именно тот самый человек, на которого можно оставить Мурыську.
Петя Шуруповерт любил животных сильнее людей. И
всегда завидовал, что у Витюши есть Мурыська. Он умел смешно и галантно разговаривать с ней.
– Хочешь, на. Вперед! Расскажешь потом.
– Ну ладно, Шуруп, обязательно расскажу
и даже привезу подарочек от Деда Мороза, так уж и быть! Ладно! Только вот какое
дело: Мурыську оставлю тебе. Боюсь я за нее в Москве,
да и добираться с ней сложнее.
– Мурыську?
Оставляй, на, без булды! – Шуруповерт оживился и заметно обрадовался. – И от
Снегурочки подарочек… или вместе с ней приходи.
Звук его смеха был правильный и очень
добрый, хотя внешне Шуруповерт казался диким и злым.
Мурыська
все поняла и крупно вздрогнула за пазухой, заскреблась и заплакала.
– Ах ты ж, Мурысь!
Кошка никак не хотела его отпускать. Витюша даже не ожидал такого. Просто оторвал ее от себя и
кое-как передал. Она тут же вырвалась из лап Шуруповерта.
Витюша поймал. Она снова вырвалась и словить себя уже не давала, но стоило Витюше
пойти, как Мурыська, брезгливо перебирая лапами по
снегу, устремлялась вслед за ним и останавливалась, если он тормозил.
Он обманул ее – пообещал взять с собой. Мурыська сама запрыгнула к нему на руки, а он передал ее Шуруповерту, который заранее приготовленной бечевкой
бережно, но крепко привязал ее к искореженному остову легковой машины возле
входа.
Мурыська
рвалась, билась, переворачивалась в воздухе, царапала лапкой веревку и злобно
шипела. Витюша погрозил хлопочущему
Шуруповерту кулаком, отвернулся, заплакал и прочь
побежал от этого ужаса.
– Мурысинька,
родненькая! Прости меня, прости! Я обязательно вернусь и привезу тебе
подарочек. Ты же взрослая, Мурысинька!
Слезы щипали, жгли ему щеки, леденели на
морозе. Болело и ныло все за родную душу, но неодолимая музыка гнала его
вперед. Витюша уже не мог остановиться, бежал-бежал и
очень скоро добрался до главной трассы. Испуганно замер, вздрогнул и зашатался
от нахлынувшей волны звуков, от переплетения струй и ветровых труб в
пространстве. Поднял руку, «голосовал», как это делала когда-то мама и другие
взрослые. А дорога пустая.
Витюша
вдруг вспомнил, как в школе на Новый год они с товарищем играли клоунов. Мама
сшила костюм и колпак с помпончиком. И этот помпончик зацепился за еловую лапу,
да так крепко, что Витюша не мог уйти. Все
покатывались со смеху, будто это он специально так придумал.
Вдалеке появился джип. Витюша не поверил сначала, вздернул руку, испугался и
опустил, снова поднял, будто почесать затылок, робко вытянул и увидел свои грязные пальцы-корявки. Джип
занесло на льду, и он полетел прямо на него, будто бы с намерением сбить. Витюша едва успел отпрыгнуть. Гигантский веер снега накрыл
его и сдул на обочину, в сугробы. Надрывно выл мотор. Выбравшись и
отряхнувшись, он увидел, что джип буксует, рычит, но все без толку – сел
плотно. Из автомобиля выбрался толстый мужик с дубинкой.
– Ко мне! – приказал он Витюше.
Волосы мужика были забраны в хвостик,
сам весь – в кожаной одежде. Все это напоминало байкеров-сафари,
которые ради развлечения иногда гоняли бомжей, неосторожно отлучившихся от мусорки.
Мужчина открыл багажник, вынул
пластиковую лопату.
– Фу-ух!
– Витюша обрадовался.
– Я виноват, я тебя прощаю – копай! –
Мужчина вручил ему лопату. – Однозначно.
Это был циничный и злой человек. Но зло
его было таким большим, что Витюша не представлял для
него интереса, как ракушка для акулы. Он начал прилежно и усердно откапывать
задние колеса. Заодно и согрелся, даже куртку скинул. Копал и робко поглядывал
на мужика.
Байкер
курил сигару. Радостно и мощно, словно любуясь своим здоровьем, выдыхал клубы
дыма. Осматривался с таким видом, будто окружающая красота была его
собственностью, продолжением его самого.
– Все готово, шеф! – подобострастно
отрапортовал Витюша.
Байкер
сел в автомобиль. Мотор взревел и вырвал махину на твердое полотно трассы.
Витюша
охнул от досады, но машина не уехала. Байкер вылез
все так же с сигарой, а в другой руке держал наполовину опустошенную красивую
бутылку. Он впервые внимательно посмотрел на бомжа.
– Я бы тебе денег дал…
Но, понимаешь ли, деньги – это живое существо! – затянувшись сигарой,
сказал он. – И если я их тебе дам, в твои ручонки, то оскорблю их, они на меня
обидятся и уйдут. А я их уважаю и не хочу, чтоб они уходили от меня.
– Мне не нужны деньги…
– Сигару, сэр?
– Понимаете, сегодня снег, трасса
тяжелая. Я бы с вами поехал, откапывал бы по дороге.
– Понял! – засмеялся байкер.
– Так бы и сказал, что в Москву надо. Нет?
– Да, правда! Сегодня тридцать первое.
На Казанском вокзале благотворительная елка для бомжей. Во как хочу посмотреть!
Мужчина все так же брезгливо осматривал
его, но в глазах появилось удивление.
– Как же я тебя повезу, повелитель вшей?
Ты мой салон видел? – Удивление сменилось озадаченностью, и зазвучали добрые
нотки в голосе. – Разве что в целлофановом пакете в багажнике. Все равно все
провоняет, а я там продукты вожу иногда. – Свет милосердия, едва блеснувший в
глазах большого мужчины, померк, лицо омрачилось и каменно отяжелело. – Ну тебя, слышь, почетный житель помойки. Так всегда по жизни
– ни одно доброе дело не остается безнаказанным! Мы это уже хавали!
Мужчина решительно воткнул бутылку виски
в сугроб, положил рядом раскуренную сигару. Хотел еще что-то сказать
напоследок, но посчитал это недостойным себя. Сел в машину и уехал.
Начиналась метель. В душе появилась
тоска и уныние. Видимо, сегодня уже ничего не получится, а может быть, и
никогда – вырваться со свалки, наверное, было даже тяжелее, чем попасть сюда.
Он побрел назад, кривясь от стыда за свое поведение перед большим мужиком. И
вдруг среди завалов на границе «чуркистана» мелькнуло
оранжевое пятно. Витюша понял, что это такое, и
рванул туда по снежной целине. Он задыхался и кашлял, но не останавливался.
Так он и думал – это был большой
иностранный мусоровоз. Водитель его уже все выгрузил, проверил, но задерживался
у ступенек, нервно общаясь с кем-то по телефону. Витюша
скромно стоял в сторонке и ждал окончания разговора; помочь водителю, то есть
выслужиться как-то, уже было невозможно.
– Я на работе! Да, на работе! – Водитель
сплюнул. – Я же говорил, что до шести. Успею, говорю. Куплю. Куплю. Что? Какого
сыра? Твердого? Куплю.
Он закончил разговор, но все еще
продолжал ругаться с кем-то внутри себя и намеренно не обращал внимания на Витюшу.
– Здравствуйте, возьмите меня до Москвы,
пожалуйста! Я двести рублей заплачу.
– Что?
В нем совсем не было музыки, только
заунывно и тускло звучала одна какая-то прокуренная нота.
– Двести…
– Да на что мне твои двести рублей, весь
салон провоняет. Что я напарнику скажу? – Водитель сплюнул. – А может, ты
больной? Кто тебя знает? Все, иди, дядя, с Новым годом!
Он так много плевался, что даже
удивительно было, как он еще не усох весь.
– Там, понимаете, благотворительная елка
для бомжей. Я со школы на елке не был. Суп наливают. Ну пожалуйста… Триста!
– Вот ты запарил! Пошел отсюда!
– Мне мама костюм клоуна шила…
– Какой клоун, какой костюм? – В звуках
его голоса проскользнуло участие и доброе недоумение, что он все-таки
прицепился к Витюше, думает о нем, озадачивается его
проблемой. Человек словно бы издалека стал вспоминать, что можно быть добрым и
внимательным к другому человеку. Все это происходило потому, наверное, что на
дворе был праздник.
– Короче, клоун, давай свои триста.
– Вот спасибо!
– Спасибо! – Он длинно и презрительно цыкнул в снег. – Набери картонок и лезь в мусорный отсек –
не замерзнешь. А замерзнешь – вискарика хлопни. До
Белорусского довезу, а там и пешкодралом недалеко.
– Правда?! А меня там не задавит, не
смолотит в мусор?
– Не боись! Мы
там поросят из Баковки привозили…
Витюше
приятно и весело было представлять в темноте, как оранжевая коробка несется по
трассе. Никто и не знает, что он в ней едет по делам. Машину трясло и
подбрасывало. Витюша громко выпевал начало своей грозной
музыки и не стеснялся этого, потому что вокруг все грохотало и лязгало. Так
хорошо мечталось, как он приедет на праздник, увидит Деда Мороза, встретит
добрых из-за праздника людей и они помогут ему позвонить и разыскать
Александра, как обрадуется композитор и, может быть, познакомит его с другими
композиторами и музыкантами… Только уж очень холодно
становилось, и он старался утянуться вглубь самого
себя, в свои теплые праздничные мечты.
Мусоровоз въехал в гигантский автопарк и
встал в ряд таких же машин.
Водитель в ярости выскочил из автомобиля
и заорал в мобильник:
– Да ты мне уже мозги раком поставила!..
Что?! Да я вообще могу не приходить сегодня, поняла!.. Коза ты драная! Что?!
Что слышала!
Витюша
затаился в ледяной тьме. Он боялся пошевелиться, так как водитель предупредил
его, чтоб он сидел тихо, как мышь в соломе.
Мужчина спрятал телефон, зло осмотрел
машину, попинал колесо и задумался. Но снова затрезвонил мобильник.
Виктор с тревогой и надеждой
прислушался. Водитель разговаривал с кем-то, наверное, с начальниками и,
кажется, ругался.
– Ну и что!? Ну и всё…
Ну и всё! – Водитель зло сплюнул, сбросил звонившего
и, подумав немного, набрал другой номер и другие звуки из своей груди. – Приве-ет. Я. Не ожидала? Да нормальный у меня голос…
Новогодняя ночь полна сюрпризов. Да нормальный, говорю. Ты-то как сама?
Ошибаешься. Уже не одна! Не, я серьезно, чё! – Он
смачно сплюнул. – И я не один. Вместе мы вдвоем типа… Через
час где-то, чё тут. Код подъезда напомни. Куплю. А сыра какого? Точно мягкого? Куплю. Уже.
Водитель прощальным взглядом окинул свой
агрегат и спешно, почти вприпрыжку, направился к выходу.
Витюша
прислушался. Наконец-то тихо. Только мотор отходил от работы, что-то сипело и
переливалось в нем, щелкало. Он подождал еще немного и негромко позвал:
– Эй, приехали или нет? Эй, водила, ты
где?
Тихие звуки быстро гасли в морозном,
темнеющем воздухе. Охнул и затих остывший двигатель.
Витюша
зябко поеживался в раскаленной железной пещере. Удивительно: тело сковал холод,
но в то же время мучила жажда. Он приложился к бутылке, но стало только хуже.
Новогодний вальс. Глинка, «Фантазия»! –
с радостным одобрением узнал Витюша. Ночь, полная
огней. Мерцает красавица ель, украшенная игрушками и гирляндами. Взрывы
конфетти. В толпе веселых людей Витюша увидел бомжа в
костюме клоуна и с бутылкой виски в руке. «Как же так?» – поразился он и
вздрогнул, бутылка выскользнула из окоченевших рук, покатилась и звякнула
издалека. Он очнулся в какой-то сдавленной тьме. Его туго-претуго, выжимая из
крохотных легких последний воздух, пеленала мама. Он бы задохнулся и умер, если
бы не заснул.
От накаляющегося мороза продольно
скрипнул мусороприемник, и крик этот снова разбудил Витюшу,
напугал и вернул в страшную ловушку, где и разогнуться уже не получалось, а
холодно было так, что заорать хотелось… Но тут что-то теплое и пушистое
коснулось щеки.
– Мурыська! Ты
обманула меня! – обрадовался он. – Тоже здесь спряталась. Какая же ты умная!
Мурыська
ластилась, грела его жарким пухом, обволакивала и пела свою кошачью песенку. Витюша крепко прижал ее к себе.
– Это же я, твоя мама! – сказал Мурыська. – Ничего не бойся. Хочешь, пойдем со мной?
Витюша
дернулся за ней, но что-то не пускало его, тянуло назад. Боясь, что мама уйдет,
рванул изо всех сил – без толку. И так страшно ему стало. А потом он
почувствовал приближение чего-то светлого и доброго. Кто-то колдовал над ним.
– Здравствуй, Витюшка
– стеклянное ушко! – сказал Дед Мороз.
Он бережно распутал его помпончик и
освободил колпак.
– А ну-ка, беги домой! – строго приказал дедушка.
Все вдруг стало невесомым. Он с
удивлением поднялся, словно бы вспорхнул, и увидел внизу, прямо под собой,
скрюченного, всеми забытого человека.
– Это я, – спокойно узнал Витюша.
И тут в одно мгновение все понял.
– А как же музыка!? – вскрикнул он и тут
же с трезвой холодностью осудил себя.
Как бы он хотел вернуться и все
исправить! Эта страшная минута была последней земной пыткой. Безвозвратно
поздно открылась ему личная слабость, фальшивость земного поведения и ненужная
уступчивость там, где он мог бы не уступать ради самого главного в себе и в
других людях. Он был способен на это. Ведь Бог и душа всегда подсказывали ему
правильные чувства и решения. Другие люди просто так, без толку уничтожили его.
Ему было так тяжко. Казалось, сейчас разорвется от горя и гнева.
Тут снова что-то дернулось, и он
поднялся еще выше.
– Какой-то человек лежит. Кто это? Что
это?
И вдруг разом он увидел в многомерных
пространствах, как пьяный толстый мужик-байкер из джипа
на четвереньках гоняется за хохочущими детьми. Стоя на коленях, толстяк жарко
дышал ему в лицо.
Вот водитель мусоровоза сладко
обнимается с женщиной в люрексе и замирает, вперившись
взглядом во тьму комнаты, будто и вправду увидев кого-то.
Роскошный, богатый мегаполис отмечал
ежегодный праздник. Много пьяных, жарких и крикливых
людей. Им казалось, что жизнь никогда не кончится, а если и будет что-то
страшное, то где-то там, далеко и не с ними, ведь они лучше всех.
Витюша
хотел что-то важное сказать им, но робел.
Он увидел Александра, который стоял на
сцене огромного зала и благодарил кого-то за награду.
– В этот счастливый день мне бы очень
хотелось, чтобы радость признания разделил вместе со мной тот неизвестный бомж,
чьи удивительные мелодии я услышал в привокзальной чебуречной. – Он замер и
тихо добавил: – Витюша, может быть, ты меня видишь?
Где ты?
Аплодисменты и крики поздравлений.
Витюша
увидел заснеженную свалку на окраине города. Все пэтщики
сидели кружком во главе с Химозой, важным и трагичным.
Даже Мурыська была с ними, она сиротливо жалась к
сапогу пьяного, слезливого Шуруповерта.
– Витюша
пролетел, – очень точно заметил Химоза. – Помянем
обиженного.
«Не надо обо мне помнить! Помните о
себе! – вот что он крикнул бы каждому в ухо. – Помните о своей последней
минуте!»
Серый безрадостный день еще одного
нового года. Водитель мусоровоза спешно одевается, ищет, куда бы сплюнуть.
Из-под одеяла на него смотрит женщина.
– И шампусика
купи. Хорошо пошло вчера. Недорогого, рублей за
триста.
– Рублей за триста… Триста. Триста, маму мою! – Водитель проглотил слюну и в ужасе посмотрел на тетку.
– Чего ты?
Автопарк. Натужно гудит и стонет
промерзший «мерседес». Водитель приоткрыл отвал,
заглянул внутрь. Лицо его замерло, взгляд застыл, губы покривились… Но это продолжалось секунду. В следующий же миг он
воровато оглянулся и закрыл отвал – только бутылка виски звонко лопнула.
Конечно, Витюша
уже не видел этого. Он бежал по хрустальным вершинам все выше и выше. В
последний раз земной бутылочный звяк дернул его… Но
там, где вершины всегда обрывались, а великие мелодии, уже не зная, как им быть
дальше, бессильно замирали над пропастью, там, торжественно и тихо, плеснулся
океан такой музыки, в которой звонкая Витюшина
капелька вскрикнула напоследок и растворилась без следа.