(Екатерина Иванова. Кризис языка и язык кризиса в поэзии конца ХХ – начала XXI века; Елена Сафронова. Диагноз: Поэт)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2014
Дарья Кожанова
родилась в Ярославле, живет в Москве. Студентка факультета журналистики МГУ имени М.В.
Ломоносова.
ЕКАТЕРИНА ИВАНОВА. КРИЗИС ЯЗЫКА И ЯЗЫК КРИЗИСА В ПОЭЗИИ КОНЦА XX – НАЧАЛА XXI ВЕКА. – САРАТОВ: ИЦ «РАТА», 2013.
ЕЛЕНА САФРОНОВА. ДИАГНОЗ: ПОЭТ. – М.: АРТ ХАУС МЕДИА, 2014.
Елена Сафронова (Рязань) и
Екатерина Иванова (Саратов) – критики, давно заметные в современном
литературном пространстве (Елена Сафронова в прошлом году получила премию Союза писателей Москвы «Венец», а
Екатерина Иванова стала лауреатом «Дебюта» в номинации «Эссеистика»),
постоянные авторы толстых журналов. Оба критика в некотором смысле универсалы:
они пишут и о прозаических произведениях, и о стихотворных, однако новые книги
этих авторов посвящены поэзии и поэтам.
Критики предлагают два подхода к разговору о проблемах современной поэзии. Монография Екатерины Ивановой «Кризис языка и язык кризиса в поэзии конца XX – начала XXI века» выводит нас на филологический уровень исследования. В ней – подробный анализ поэтики широкого круга авторов (от Сергея Гандлевского, Ивана Жданова и Светланы Кековой до «Вавилона»), в отношении многих из них – на материале нескольких десятилетий. Такой метод подразумевает взгляд на ситуацию в современной поэзии в обширном контексте – с оглядкой назад, вплоть до Серебряного века (так, новации актуальной школы, по мнению критика, восходят к футуристам). Устойчивые эстетические ориентиры Ивановой – Осип Мандельштам и Иосиф Бродский (не только их поэзия, но и эссеистика). Поэзия рассматривается и как часть общекультурного наследия – Иванова опирается на большой пласт философских и культурологических текстов, как русских (Николай Бердяев, Владимир Соловьев, Владимир Вейдле), так и зарубежных (Ханс Зельдмайр, Жак Маритен), рядом с которыми соседствуют работы современных критиков и поэтов (Игорь Шайтанов, Сергей Чупринин, Ирина Роднянская, Михаил Айзенберг). Иванова показывает: то, что сейчас происходит с поэзией, – только часть трансформации всей культуры эпохи постмодерна.
Метод Елены Сафроновой, напротив, не филологический – в ее книге «Диагноз: Поэт» только одна в строгом смысле литературоведческая статья. Это работа «Братство бессмертных», посвященная Заозерной школе. Встраиваясь в общую тенденцию поэзии 1970–1980-х (группа «Московское время», Олег Чухонцев), заозерщики обращались к наследию Серебряного века, к античной лирике. Но в такой же степени эта статья и «антилитературоведческая», и филологический анализ превращается в альбом с фотографиями: вот античные стилизации Геннадия Жукова, вот «искрометная до радужности», с насмешливыми интонациями поэзия Виталия Калашникова, вот и весь причерноморский «Арзамас», с шуточным уставом (в числе отцов-основателей школы указан Овидий) и экзотическим образом жизни его участников (заозерщики служили в археологическом музее, зарабатывали древними ремеслами).
На этом примере видна особенность критического подхода Сафроновой. «Диагноз: Поэт» – это сборник критико-публицистических статей, точнее, «портретов поэтов» (так называется один из разделов книги). В центре внимания – прежде всего личность поэта, а затем уже – его творчество, и обстоятельства жизни становятся определяющими и в поэтическом мире.
Но в портретных очерках можно встретить черты зарисовки и репортажа, в работе о Вере Павловой есть элементы театральной рецензии (история постановки в скопинском молодежном театре спектаклей по стихам поэтессы), в очерк об Александре Городницком вставлено интервью с ним, а текст о Валерии Прокошине – в сущности, некролог. Если работа Ивановой ориентирована на объективную оценку, то Сафронова во главу угла ставит субъективный взгляд, не только экспертное, но и читательское восприятие. Рассказы о жизни и творчестве поэтов вырастают из ее личных воспоминаний о встречах с ними, объединенных к тому же общим местом действия – Рязань. Это может быть фестиваль бардовской песни в 2008 году или – мгновенное перемещение во времени – межрегиональный поэтический семинар в 1998-м. Между автором и его героями устанавливаются доверительные отношения, и Елена Сафронова не скрывает симпатии к тем, о ком пишет. «Эти стихи я прочитала впервые, наверное, лет двадцать назад. Они запали в память и остались неким камертоном глубины, полноты и даже подлинности чувства», – так, например, начинается очерк о Вере Павловой.
При полярности ракурсов – «взгляд вокруг» Ивановой и «взгляд внутрь» Сафроновой – место поэзии и поэта в современной культуре определяется ими сходно. Неслучайно в названиях обеих книг отражено ощущение нездорового, «вывихнутого» состояния. Неординарно решение Елены Сафроновой: в ее заглавной статье не указано ни одного имени – все заменено буквами греческого алфавита (поэт Омега, поэтесса Сигма), а само описание построено на вызывающей условности и гротеске, отчего высокая тема – «назначение поэта и поэзии» – заведомо снижается. Критическая статья превращается в «записки врача»: авторы (компанию Елене Сафроновой составил психоаналитик Сергей Зубарев) берутся рассмотреть основные симптомы поэтической болезни. Но они обнаруживают у пациентов не «высокую болезнь», а болезнь самую натуральную: многие из тех, кто считает себя причастным высокому искусству, в самом деле больны и как люди, и как творцы. Поэты не видят ничего, кроме себя и собственных стихов, живут, как паразиты, за счет окружающих, плетут интриги в Сети, развязывают баталии между литературными организациями. Кому нужна их поэзия? Да, в сущности, никому, кроме них самих. Но такой едва ли не гоголевский абсурд – это не страшилки и не фантастика: нетрудно предположить, что в основу легли авторские наблюдения за изнанкой текущей литературной жизни.
Кризисные моменты в современном литературном процессе Сафронова отражает в нравственном и социальном аспектах, и важное значение приобретает восприятие поэзии аудиторией. Традиционный конфликт поэта и толпы разрабатывается на актуальном материале: Вера Павлова со своими «раскрепощенными» стихами противостоит домостроевской публике города Скопина-Калинова и авторитетным критикам, считающим ее поэзию неприличной и эпатажной, но у нее «никогда не возникает недостатка в единении с читателями». По мысли Сафроновой, народная популярность не понижает поэзию от элитарной до массовой (многие песни Городницкого считаются народными), но, наоборот, служит доказательством того, что поэт сумел выразить простые и глубокие истины, близкие многим, то есть исполнил главную поэтическую задачу.
Екатерина Иванова выбирает культурологический аспект: она пытается определить причины эстетической катастрофы начала века, уходящей корнями еще в прошлое столетие – от эпохи символизма и акмеизма до андеграунда 70-х годов. В ряду проблем (размывание границ между писателем и читателем, творческая изоляция авторов) на первом месте стоит также унаследованный от XX века (обэриуты, концептуалисты) кризис языкового мышления – слово больше ничего не доказывает, оно разошлось по значению с вещью. Укрощение взбунтовавшегося языка обернулось распадом всех привычных связей, его искажением (примитивизм, словесная игра, лексическая маргинальность) и неспособностью быть носителем подлинного смысла – вокруг «лишь голые абстракции, слова…», как пишет петербургский поэт Елена Елагина.
О разрушении поэтического языка по-своему говорит и Елена Сафронова: поэты оказываются между двумя огнями – чрезмерным усложнением («псевдомудрствование и квазисложность») и чрезмерным упрощением. Единственный возможный путь для поэта по Сафроновой – поиск горациевой золотой середины, «кристальной простоты» мысли и слога (неслучайно упомянута «школа гармонической точности» пушкинской поры). Любая крайность убивает живое слово, и поэзия «обесчеловечивается» – из нее уходит «человеческий голос и человеческая жизнь». Именно поэтому нужна не «смерть автора», а утверждение человека в искусстве – как способность в полной мере «жить, думать, чувствовать, любить» и говорить об этом без боязни, соединяя единичное и вечное. Разговор о поэзии/поэте для Сафроновой неизменно становится разговором о человечности/человеке.
К похожей мысли, как ни странно, приходит и Екатерина Иванова. После размышлений о кризисе языка и деградации культуры, ставших, как отмечает она, «общим местом» в конце XX века, критик приводит высказывание Игоря Шайтанова об отсутствии имен в современной поэзии: по его мнению, «нем не язык, а человек». Возможность (в данном случае – невозможность) высказывания определяется не столько инструментом языка, сколько личностью человека, которому есть что сказать. Поэт и человек оказались разделенными, этика пришла в противоречие с эстетикой – порвав с традицией, искусство утратило духовный стержень, и начался процесс его секуляризации (этот термин можно использовать и в более широком значении – религиозное как синоним духовного). Что-то изменилось, сломалось в человеке, он стал забывать о духовных ценностях, что-то случилось и со временем, зыбким, распадающимся, – отсюда и кризис языка. Языковой «сдвиг смысла» является отражением пошатнувшихся основ бытия (поэзия Ивана Жданова), а в лирике Светланы Кековой человек (и поэт) забывает духовный смысл вещей, отчего слово, как живое существо, «разделяет судьбу падшего человека и наследует способность быть носителем зла».
Нетривиально выстроено исследование Ивановой, ее монография поделена на три главы. Начав со слома в языке (кризис материала), Екатерина обращается к отношениям между человеком и религией («вневременное») и между человеком и временем (историей), при этом неизменный акцент на религиозных мотивах не сужает тему до разговора только о духовной поэзии, но, напротив, расширяет границы. Что же получается? Человек отпал от Бога (как в центре трилогии поэм Николая Стефановича, герой одной из которых – Александр Блок). Человек чувствует отчуждение от своего времени (будь то советская действительность у Сергея Гандлевского и Бориса Рыжего или нулевые годы у Ирины Евсы) и от истории (застывшая современность в эпических поэмах Владимира Берязева).
Этой всеобщей дегуманизации (языка, человека, времени) можно противопоставить только «поэтическую красоту и гармонию». У пародийных Поэтов из фантасмагорической статьи Сафроновой механизм рождения стихов такой: «выплеснуть то, что накопилось в душе», но это не вдохновение, а просто «кровь кипит и сил избыток», или, как саркастически заметили авторы, душевная «канализация». Интересно, что здесь диагноз превращается в «самодиагноз»: «Увы! Одному из авторов этой статьи есть в чем повиниться. Не согрешишь – не покаешься… Я, Елена Сафронова, имею право на этот вывод, ибо в молодости нагрешила на целых две стихотворных книжонки, видом и объемом не отличающиеся от книжек Поэтов». Такие Поэты пишут из страха жизни – но в условиях распада художник должен “мужественно глядеть в лицо миру”. Только упорно сопротивляясь внешней среде (и самому себе), можно не только творить, но и собственно жить («страшный мир богат материалом для поэтической рефлексии, но в нем нельзя существовать долго. Он требует преодоления…», как пишет Иванова). Это уже вопрос даже не эстетический и этический, но экзистенциальный – не просто как и о чем писать, а как существовать? Разговор о поэзии снова возвращается к человеку, и Иванова отмечает, говоря об Игоре Меламеде: «Поэт, вышедший к читателю без забрала иронии, очень уязвим, для этого нужна необыкновенная поэтическая и человеческая смелость».
В работах Сафроновой и Ивановой прослеживается общая логика: критики словно предлагают поэтам, о чьем творчестве пишут, определенные препятствия, вызванные современным положением поэзии и культуры в целом. Их цель – проследить, как справляются поэты с этими преградами и как протекает творческий процесс в таких условиях. Общий ответ скорее положительный, но тональность оптимизма разная (опять же из-за различных форматов). «Диагноз: Поэт» преодолен и самим автором, Еленой Сафроновой, и ее героями, а живое обаяние личных встреч невольно внушает больше уверенности в том, что сейчас есть место для подлинной поэзии, чем все научные исследования. В заключении своей монографии Екатерина Иванова не дает однозначного ответа: современная поэзия «претерпевает кризис и является инструментом его познания и преодоления». Да и можно ли сказать наверняка, когда все происходит на наших глазах?