Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2014
Дарья Бобылёва – прозаик, журналист, переводчик, актриса закадра. Родилась и живет в Москве. Окончила
Литературный институт имени А.М. Горького. Рассказы публиковала в журналах
«Октябрь», «Сибирские огни», «Нева», в сборнике «Литеры».
От мамы мальчик Владя унаследовал беспомощно жидкие волосы, от бабушки – глаза щелочками, а от бронзоволикого дедушки-академика – вытянутую голову, которая у деда смотрелась благородно, а у Влади напоминала лопоухий чурбанчик. Был еще папа, одаривший Владю хилым сложением и аллергией на всё.
Папа считал, что Владя уродился в мамину породу, и звал его, назло маме, Славиком. Мама боялась, что Владя пошел в папу, и с ужасом ждала того дня, когда он начнет пить что-нибудь кроме воды, молока и соков. Владя казался ей непонятливым и, вполне вероятно, отстающим в развитии, и мама буквально плакала, пытаясь обучить его грамоте и получая в ответ неуверенное мычание. Владина бабушка, дама из особого типа кислоликих страдалиц, удачно выдала замуж и отселила двух дочек, а вот браком третьей, Люси, была недовольна, а уж закрепившим этот брак малахольным Владей – и подавно.
Владя знал, что им недовольны, совершенно не мог понять почему и больше всего на свете любил спать и возить по коридору зеленый грузовик на веревочке. Попутавшись у всех под ногами, он по-собачьи скребся в тяжелую дверь кабинета, из-за которой тянуло крепким кофе. Потому что тогда у Влади был еще и дедушка.
Дедушка в старой клетчатой рубашке сидел за столом и мусолил свой вечный пасьянс.
– Кофе будешь? – не глядя на Владю, цедил он.
– Мне низя, – честно отвечал Владя.
Дедушка кивал и снова задумывался. Владя заползал на свободное кресло, брался диатезными ручками за край стола и, выдержав из вежливости паузу, начинал советовать:
– Тетьку вот сюда…
«Тетька» была дама, а короля первобытно безграмотный Владя называл «ейный муж».
– И чего лезешь, шел бы поиграл, – бурчал дедушка, но карту клал.
На самом деле Владя и дедушка приятельствовали, и в пасьянсах Владя давно уже научился разбираться. Дедушка не был недоволен Владей, скорее казалось, что он внука благодушно игнорирует. Раскладывая пасьянс и ведя пунктирную беседу, они даже не переглядывались. Но именно дедушка как-то взял швабру и с грохотом проехался ею под Владиной кроватью, чтобы изгнать жившее там чудовище.
– Видал? – Дедушка поставил на пол лампу, заставил Владю заглянуть в опозоренное пыльное логово и сказал: – Нет никакой бабайки.
– Бабайка, – повторил Владя имя чудовища и посмотрел на дедушку влюбленными глазами.
Владиного папу, пьющего альтиста, бог знает как прибившегося к приличному дому, семейство исторгло из себя довольно быстро и незаметно.
Когда папа вечером не вернулся, Владя вышел в прихожую в пижаме и стал ждать. Потом об него споткнулась бабушка.
– Иди спать, – почти ласково сказала она.
Владя посмотрел на нее, помолчал и вдруг буркнул:
– Сама иди!
– Никакого воспитания, – привычно отметила бабушка и отвернулась.
Владя еще подождал, а потом пошел к дедушке в кабинет. Забрался на свое место, подпер голову руками и начал пыхтеть.
– По папе скучаешь? – спросил дедушка.
Владя мотнул головой.
Потемневший от времени, как старый хмурый бог, дедушка неожиданно фыркнул:
– А чего ж ты тогда?
Владя смотрел куда-то в сторону почти так же кисло, как бабушка, и пыхтел.
– Так не пойдет, – строго сказал дедушка. – Ну привык ты с папой, привыкнешь и без папы. Давай-ка я тебе лучше ценную вещь покажу.
Дедушка долго, с кряхтением возился на верхней полке шкафа, всегда запертого на ключ. Наконец вернулся к столу с огромной пыльной книгой. На обложке было старинным кокетливым шрифтом оттиснуто: «Альбом для фотографий». Мама зря ругала Владю: буквы он давно выучил.
Так Владя впервые познакомился с ними со всеми – с той частью семейства, которая не была им недовольна. Это были разновозрастные люди кофейного оттенка, в богатой складками одежде, с застывшими в легкой печали лицами и прозрачными глазами
Дедушка тыкал тоже коричневатым, пропахшим кофе пальцем в бледные овалы лиц:
– Вот дядя двоюродный… Вот дед мой, офицер. Видишь – с барышней… А в руках у нее что?
– Сирень… – помолчав, признал Владя. – Только желтая, разве так бывает?
– А кто ее поймет, какая она была. Вот тетя моя. Красавица известная. А вот это, смотри – кто такие?
Перевернулся лист картона, и Владя увидел большой, истершийся уже снимок: просторная комната, диван, драпировки, пальмовые пятерни растут сбоку будто из воздуха – кадку время съело, а их не тронуло. А посреди комнаты – семейство.
– Краси-ивые… – затряс головой Владя.
На краешке дивана сидел, по-оленьи приподняв голову, бородатый господин. Рядом расположилась дама с поэтической грустью в глазах. А на ковре пытались изображать беспечную игру в мячик, но на самом деле тоже застыли восковыми фигурками два мальчика и девочка. Один мальчик смотрел прямо на Владю, второй шевельнулся и получился полусмазанным, а от девочки, сколько Владя ни вглядывался, оставались в памяти только кружева, бантики и ручка с вытянутым указательным пальчиком.
– Это отец мой, твой прадедушка. Это моя мама, прабабушка твоя. Вот братик Юра, вот сестренка Лика, а это кто? – Дедушка с неожиданной нежностью погладил полусмазанного мальчика по голове.
Владя смотрел на мальчика, на дедушку, на мальчика, на дедушку – и молчал.
– Ну?
Владя снова запыхтел и вдруг выпалил:
– А мама сказала, что папа в командировку уехал, а папа, когда чемодан собирал, – что это его вы с бабушкой выгнали.
– Не слушай, врут оба, – отрезал дедушка и закрыл альбом.
– И мама врет?
– Не врет, придумывает. Мама врать не может. – И дедушкин лик опять посуровел. – Ты ведь маму любишь?
Владя начал медленно, густо краснеть – будто лопоухий чурбанчик его головы охватывало ленивое пламя. Он хотел сказать, что больше всего на свете любит этот кабинет, пасьянсы, запах кофе и, наверное, дедушку. Но ему было стыдно.
– Люблю, – неопределенно подтвердил наконец Владя и ковырнул пальцем обложку фотоальбома. – Давай еще посмотрим…
Скоро Владю отдали в школу. На первое родительское собрание пришла не мама, а бабушка. Она печально и обстоятельно поведала классной руководительнице, какой Владя трудный ребенок: невоспитанный, невнимательный, ленивый, грубит. Бабушка сама когда-то работала учительницей и именно на этой ответственной должности приобрела кислое лицо. Владина классная руководительница Полина Васильевна покивала кудрявой головой и сразу же отвела Владе в классной иерархии место рассеянного двоечника, которого надо тянуть и тянуть – буквально до треска.Поняв, что и тут им недовольны, Владя безропотно согласился быть двоечником.
А к маме тем временем стал ходить белесый дядька, любитель полосатых рубашек, – коллега Александр. Он приносил вино, конфеты. Мама и дядька сидели на кухне, шуршали фантиками и посмеивались. Дедушка однажды вышел в коридор, поздоровался, непроницаемо поглядел на коллегу Александра и с тех пор всегда пережидал его визиты у себя в кабинете.
Владю дядька, велевший называть его «дядя Саша», пугал громким раскатистым голосом и внезапными вопросами:
– Футбол любишь или хоккей?
Или:
– Двоек сегодня много получил?
Владя молчал и пламенел ушами, мама извиняющимся тоном объясняла, что Владя у нее стеснительный очень, диковатый. Дядя Саша, отсмеявшись, говорил, что мальчонке не хватает мужского воспитания, после чего терял к Владе всякий интерес. Вдобавок он называл Владю Славиком, и Владя сердился: никто, кроме папы, не мог называть его этим неправильным именем.
Пока мама с дядей Сашей сидели на кухне, Владя пасся в коридоре и смотрел на них в щелочку нехорошим взглядом. А бабушка, бдительно проверявшая иногда, что там на кухне происходит, и замечавшая этот взгляд, все крепче утверждалась в мысли, что Владя – трудный, злой мальчик.
– Пойди лучше уроки сделай, – говорила она приятным педагогическим голосом, совсем как Полина Васильевна.
– Нам не задают, – съеживался Владя.
Дедушка как-то выцвел, его бронзовый академический лик стал землистым, и во Владином обожании почти не осталось страха. Дедушка старался поменьше вставать из своего кресла с вытертым диванным валиком под поясницей. Он тыкал пальцем в пространство, и Владя мчался доставать книжку, отодвигать штору, ловить соскользнувшую на пол карту.
В народонаселении альбома Владя теперь разбирался отлично – гораздо лучше, чем в математике и чтении. Прадедушка Алексей, по-оленьи поднявший голову, прапрадедушка Егор, тонкий и прямой в мундире, как балерина, и его навеки безымянная барышня, красавица тетка, неблагозвучно звавшаяся Зинаидой, прабабушка Ираида, вся нездешняя и заграничная, которая с Зинаидой прекрасно рифмовалась, пышноусый дядя с ужасным прозвищем Боба и трое малюток, застывшие в притворной игре: брат Юрочка, сестра Лика и… – тут Владя мысленно запинался, – и дедушка. В других альбомах хранились дедушка постарше, и зрелый дедушка, и дедушка увядающий, в окружении взрослых дочерей, но те альбомы Владю мало интересовали, он любил этот. В нем все были такие красивые и печальные…
Когда Владя заканчивал второй класс, дедушку положили в больницу. Во время сборов бабушка чуть не выкинула засаленные карты – дедушка отобрал колоду, раскричался. Потом все успокоились, понесли вещи в прихожую, а оставшуюся на столе колоду тихо утянул Владя.
Еще через неделю мама, когда вела Владю из школы, вдруг расплакалась прямо на улице и сказала, что дедушка умер. Владя посмотрел непонимающе, а потом потихоньку высвободил руку из ее пальцев. Ему было стыдно, что мама прилюдно ревет, как маленькая. В то, что дедушка действительно умер, он не поверил ни капельки.
Большое зеркало в прихожей ослепили наволочкой в цветочек. На других зеркалах тоже что-то висело – платки, полотенца. В доме как будто затеяли стирку. Постоянно приходили родственники и знакомые, их кормили, наливали, и они с готовностью плакали. Сквозь эту икающую от слез и переедания толпу Владя пробрался в дедушкин кабинет, нашел фотоальбом и взял из ящика стола пахучую турку для кофе. Чувствуя, что это все-таки воровство, пусть и благородное, спрятал фотоальбом на груди, под рубашкой. Турку спрятал за спиной, направился к двери – и столкнулся с тетей Машей. Тетя Маша шумно и влажно потянула носом и, не обратив никакого внимания на Владины подозрительные формы и старательно заведенную за спину руку, вдруг с надрывным упреком сказала:
– Не плачешь! Не жалко тебе дедушку!
Владя не знал, что полагается ответить, и очень боялся выронить свою добычу.
– Никого не любишь! – покачала головой тетя Маша и вышла из кабинета. Теперь ее трубный насморочный голос разносился по коридору. – Люсь, он у тебя хоть кого-нибудь любит? Папа с ним так возился, а он… И в кого такой уродился!
– В отца, – плакала в ответ мама. – Весь в отца, а что я поделаю…
Родственники еще долго шумели, приезжали, уезжали, торжественно выговаривали слово «похороны». Мама все не шла спать, а Владя лежал в постели и разглядывал альбом. Точнее, одну фотографию: маменька и папенька на диване, трое крошек играют в мяч. Владя думал, что теперь дедушка, значит, ушел внутрь, к братику и сестричке, и поселился там, на ковре, а Владю оставил одного.
Он поскреб матовую поверхность снимка ногтем:
– Отдайте деду.
Ничего – ни шороха, ни дуновения, запечатленные лица смотрят бесстрастно.
– Отдайте деду. Деда мой.
Он выключил свет, закрыл глаза и стал думать о дедушке и о своей обиде, о том, что он остался совсем один. И о том, как он хочет, нет, требует, чтобы дедушку выпустили из старого снимка и вернули на место – в кабинет, в кресло с затхло пахнущим валиком под поясницей. Владя хотел этого так сильно, что у него даже заболел живот.
Квартира осталась за мамой и бабушкой, но на движимое имущество другая родня академика налетела, как птицы на рябину. По частям утащили библиотеку, мебель красного дерева, столовое серебро, хрусталь.Пропали даже всякие мелочи, захламлявшие кабинет: бинокли, старые фотоаппараты, сувениры из санаториев, статуэтки, натюрморты и пейзажи неизвестного авторства.
И Владе неожиданно досталась часть наследства: после того как были соблюдены все ритуалы и выдержаны мистические сроки, его переселили в опустевший и посветлевший дедушкин кабинет. Вместе с кроватью, маленьким столиком и ящиком для игрушек.
– Рано ему свою комнату, – недовольно сказала бабушка. – Мы вон впятером в одной спали.
Мама привычно забормотала что-то заискивающее, и бабушка смягчилась. На самом деле она уже давно одобрила Владин переезд: не пустовать же комнате. Но эти оттопыренные уши, диатезные щеки, недружелюбный взгляд исподлобья буквально вынуждали ее ворчать.
– Только попробуй тут что-нибудь разрисовать или поцарапать! – объявила бабушка Владе и ушла к себе, размышляя: нет, ну какой трудный ребенок, надо же, как действует на нервы.
Оставшись один, Владя поводил пальцем по обоям бывшего кабинета. На пальце осталось синее.
– Деда, – влюбленно вздохнул Владя.
Поздно вечером, когда все разошлись по своим комнатам, Владя начал действовать. Нашел в кухонном шкафу, в самом низу, где хранились соль и сода, остатки дедушкиного кофе. Он был в зернах, но Владя решил, что и так сойдет. Ссыпал зерна в турку, налил холодной воды и поставил этот кофейный суп на плиту.
Когда вода закипела и смутно запахло кофе, Владя на цыпочках вернулся в бывший дедушкин кабинет. Достал потемневшие от времени и прикосновений карты, разложил для пасьянса на полу. Раскрыл фотоальбом.
– Деда, приходи, – неуверенно обратился он к полусмазанному мальчику. – Я вот тебе все сделал…
Семейство, забравшее дедушку, смотрело на Владю мертвыми спокойными глазами.
Владя поводил рукой над картами, которые лежали рубашкой кверху, загадал: если вытащит туза червей, то деда вернется. Потом подумал, что вряд ли выйдет сразу туз, и загадал просто червонную карту, любую. Вытащилась бубновая десятка, но ведь это тоже красная масть…
Ритуал надо было как-то продолжать. Владя закрыл альбом, поставил на обложку турку и начал бормотать только что придуманное заклинание:
– Акара-манакара-тацакара… Деда, приходи! Деда, приходи!..
Проверил снимок – все такие же сидят, довольные. У них и диван, и ковер мягкий, и они вместе – конечно, им хорошо. Владя ткнул пальцем в лицо благородной прабабушке Ираиде:
– Отдайте деду! – Потом – братику Юре (целился в ускользающую кружевную девочку, но пожалел): – Деда мой!
Было тихо, бубнил за стеной вечный телевизор, и только мохнатая ночная бабочка, рассыпая с крыльев нежную пыль, упала вдруг прямо в турку, где плавали в остывающей воде зерна кофе.
Ночью Владе снилось неприятное, беспокойное. Летали вокруг смуглые короли и одноглазые тузы, бубновая десятка тыкалась в лицо, словно целоваться лезла. Владя отмахнулся, а они все вдруг разозлились, зажужжали и стали кусаться. Он спрятался под диван, и тут послышались шаркающие шаги – совсем как у дедушки. Владя даже вспотел от радости, но шаги сменились на быстрые, дробные – и кто-то откинул свисающее покрывало и заглянул во Владино убежище…
Мама Влади проснулась от пронзительного визга и помчалась на зов, спросонья представляя себе всякие ужасы…
Владя, красный и зареванный, сидел в постели, размахивал руками и с надрывом возражал кому-то:
– Неправда! Неправда! Это не деда совсем! – Увидев маму, он завопил еще громче: – Это не деда! Ну посмотри! – Он показал в темный угол за шкафом. – Это… это бабайка какая-то!
Мама зажгла лампу, посветила в темноту – совсем как дедушка, когда изгонял бабайку из-под Владиной кровати. Только теперь Владя чувствовал, что так просто бабайка не уйдет, она какая-то новая, сильная…
– Ну что ты как маленький, – мягко и по привычке заискивающе сказала мама. – Придумал тоже – бабайка. Кто сейчас бабаек-то боится… А фотографию ты зачем туда бросил? – Она подняла с пола вырванный из альбома лист. – Владя, ты что творишь, ты зачем альбом испортил?!
Владя, увидев тот самый семейный снимок, заревел еще громче:
– Это не я!
– Люся, уйми его! – крикнула из-за стенки бабушка.
– Ладно. – Мама взяла со стола альбом и вложила лист обратно. – Завтра подклеим, пока бабушка не заметила…
Она подобрала разбросанные по комнате карты, чуть не споткнулась о турку и поставила ее на тумбочку, потом завернула Владю в одеяло и уютно забормотала:
– Хватит уже, спи. Сейчас сны хорошие будут. Страшные уже все закончились…
– А бабайка?
– Нет бабайки.
– Она мне в зеркале написала, – икая, сказал Владя, у которого уже начинали слипаться опухшие от слез глаза.
– В каком еще зеркале?
– В том. – Владя показал на зеркало, перед которым дедушка обычно брился. – Надышала туда и написала, я проснулся – а оно там…
Мама неохотно встала, подошла к зеркалу:
– Ничего тут нет.
– А ты подыши.
Мама дохнула на стекло, поморщилась от еле ощутимого запаха собственных нечищеных зубов – и увидела, что на зеркале действительно что-то проступает. Она подышала еще – и колченогие каракули сложились в «Я ПРЕДУ». Надпись была в самом низу – как раз до этого места и мог дотянуться ребенок.
– Вот видишь… – промямлил из постели Владя.
– Ничего не вижу, – сказала мама и протерла зеркало рукой.
– Ничего… – облегченно вздохнул Владя и отвернулся к стене.
– А карты я у тебя заберу. Уроки надо делать, чтоб грамотным быть. А не пасьянсы раскладывать. Ишь, научился…
Владя ее не слышал: утомленный страхом и ревом, он уже крепко спал.
Утром все ночное подзабылось, затушевалось, да Владя и сам не понял, что ему приснилось, а что он действительно видел, и видел ли вообще. Подремав над кашей и вычерпав пару ложек, он спрыгнул с табуретки.
– Ни спасибо, ни пожалуйста, – проворчала бабушка.
Владя обернулся, чтобы поблагодарить ее – хотя каша ему совершенно не понравилась, – и вдруг увидел, как с полки кухонного шкафа над бабушкиной головой сама собой выезжает тарелка. Она была из сервиза, которым пользовались только по праздникам, с почему-то отбивавшей аппетит синей гжельской росписью.
– Ночью зачем орал? Мне спать не дал, маму разбудил… – продолжала вяло распекать Владю бабушка, макая в чай баранку и покачивая под столом пушистой домашней туфлей. – Ну, что смотришь? Лучше бы…
Бах! – Тарелка сделала последний рывок, выскочила из шкафа и разлетелась в полушаге от бабушки.
Бабушка вскрикнула и поспешно отодвинулась. Баранка так и осталась у нее во рту, и глаза от испуга тоже стали круглые, как баранки. Владя невольно улыбнулся.
– Что смеешься! – возмутилась быстро пришедшая в себя бабушка и, кряхтя, нагнулась к осколкам. – Помоги лучше!
Владя послушно подобрал несколько кусочков, но порезал палец и побежал в ванную, чтобы сунуть его под холодную воду. И там, заперев дверь, действительно засмеялся – неуверенно, тоненько. Как бабушка прямо с табуреткой в сторону отпрыгнула! И с баранкой в зубах… Думала, наверное, что это весь шкаф падает. Вон как удивилась, даже ворчать перестала.
В школе первый урок долго не начинался. Классы уже затихли, только учительские голоса жужжали размеренно, а Полины Васильевны все не было. Дети смеялись, бегали – до каникул оставалась всего неделя, и учиться сейчас особенно не хотелось. А Владя боялся, что, если он сейчас начнет вместе со всеми радоваться свободе, тут же войдет Полина Васильевна и отругает в первую очередь именно его. Он смотрел на часы и считал: вот уже десять минут прошло, пятнадцать. И, возможно, она теперь не успеет вызвать Владю к доске и не испепелит метким замечанием за то, что он беспокойно ерзает на стуле.
Наконец за стеной послышался топот и в класс влетела незнакомая девочка.
– Полины Васильны не будет! – выпалила она. – К вам сейчас Катерина Сергевна придет! А Полину Васильну осы закусали! Она прям вот так вот вся распухла! Там на чердаке гнездо было, они в квартиру налетели вдруг и закусали! Прям ужас! И Полину Васильну в больницу положили!
Екатерина Сергеевна была учительница рисования, близорукая и мирная.
– Ура! – завопил безжалостный класс.
А Владя подумал: ведь это очень больно, когда тебя кусают осы. Важная Полина Васильевна, наверное, визжала и плакала.
Екатерина Сергеевна раздала всем краски и велела нарисовать маму или папу. Владя стал рисовать бабайку, потому что это было гораздо интереснее. Мордочка вышла страшная и зубастая, зато благодарный Владя одел бабайку в ленты и кружева. Он уже понял, что это именно бабайка вытолкнула тарелку из шкафа, чтобы его повеселить.
– А это кто? – подняла брови Екатерина Сергеевна, взяв его рисунок.
– Мама, – быстро соврал Владя.
– Ну, Славик… И сам перемазался, и зубы маме вон какие нарисовал.
– Я Владя, – поправил он и насупился.
А портрет бабайки заскользил между пальцами учительницы, и острый краешек бумаги впился ей в мизинец, рядом с матовой скорлупкой ногтя. Потянулась, утолщаясь книзу, ниточка крови, и Екатерина Сергеевна, поспешно отложив рисунок, сунула мизинец в рот.
– Вот тебе, – одними губами шепнул Владя, и затылок приятно защекотало: это мелкие волоски поднялись дыбом от удовольствия.
Дома Владю ждали новости: во-первых, отключился телефон и теперь в трубке пощелкивало и шелестело, как будто на том конце провода – ночной осенний парк. Потом у бабушки взорвался телевизор – ну то есть это она так говорила, а на самом деле просто что-то вдруг хлопнуло, вместе с пылью вверх полетели искры, и телевизор затих.
Телефоны, как выяснилось, перестали работать во всем доме, и никто не знал, когда починят. Сосед Женя, человек знающий, осмотрел умолкшее вместилище мексиканских сериалов и сказал, что аппарат, скорее всего, сдох с концами. Расстроенная бабушка отправила маму на улицу, чтобы позвонила из таксофона тете Маше и позвала ее в гости. Вечера в тишине, без сериала и разговоров, бабушка себе представить не могла.
Толстоногой тете Маше Владя так и не простил обвинения в том, что он не любит дедушку.
Он забился в бывший дедушкин кабинет, рассеянно почитал заданный на завтра рассказик, раскрыл тетрадь, но голова не работала. Полез было в ящик стола, но вспомнил, что мама забрала дедушкины карты. Подпер голову руками, уставился в окно и протяжно вздохнул.
Со шкафа вдруг полетели хлопья пыли, зашуршало, будто мышь возится. И на ковер спрыгнул маленький красный мячик. Владя помедлил, но все-таки подошел посмотреть. Мячик был потертый, довольно тяжелый – чей-то чужой, у него такого никогда не было. Владя несколько раз стукнул им об пол – мячик прыгал высоко и звонко, – а потом прицелился и закинул обратно на шкаф. Мячик покатился к стене, там вдруг лихо подскочил и снова полетел на ковер. Повеселевший Владя попробовал еще раз – и опять получил мячик обратно.
– Ты слезай, – тихонько позвал Владя. – Я тебя уже почти не боюсь, правда…
За спиной зашуршало и хлопнуло. Владя обернулся и увидел, что это просто старый фотоальбом упал с полки.
– Что ты пугаешь? – Владя кинул мячик на шкаф. – Ты слезай.
Мячик вернулся так стремительно, что чуть не угодил Владе в лоб. Владя засмеялся и тоже изо всех сил запустил им в невидимую бабайку.
Они играли долго, пока Владя не устал. Он прилег на диван отдохнуть – совсем немножко, ведь он был уже взрослый и не спал днем, – как-то незаметно завернулся в покрывало, на секундочку закрыл глаза…
И оказался на улице, смутно помня, что до этого преодолел сопротивление оконного стекла – как сквозь пленку прошел, во рту остался привкус пыли. Был теплый весенний вечер из тех, когда кажется, будто не идешь по улице, а плывешь в молоке. Малышня возилась в песочнице, мамы на лавках обсуждали свое, важное, размеренно шевелились мягкие губы.
В арку вкатился маленький грузовичок, бодро проехал по двору и, попав колесом в лужу, плеснул грязной водой в сторону лавки. Мамаши возмущенно затрещали. Владя засмеялся и тут же помрачнел, потому что вслед за грузовичком во двор въехала тетя Маша. То есть, конечно, вошла, но казалось, что въехала – так напористо и ровно вела она свое колоколообразное тело меж двух объемных сумок. Увидев ее круглые глаза, на все смотревшие с совиной бесцеремонностью, Владя поежился. Тетя Маша прошла по двору, остановилась у подъезда, ухватила сумки поудобнее и стала подниматься по ступенькам.
Мячик подскочил к Владе, повертелся вокруг, как нетерпеливый щенок. Владя поднял его и почувствовал, как он трепещет в ладонях.
Тете Маше осталось преодолеть последнюю ступеньку.
– Пусть не приходит к нам, – шепнул Владя.
Мячик вдруг стал горячим, что-то мелькнуло у Влади перед глазами – как будто воздух сгустился и потемнел на мгновение, и прозрачная вертикальная тень метнулась к тете Маше.
Владя успел почувствовать, что от тени явственно пахнуло цветочным мылом, и это так его удивило, что он пропустил момент, когда тетя Маша потеряла равновесие. Она взмахнула руками, сумки покатились вниз по ступеням, а следом за ними с неожиданно тонким криком рухнула и сама тетя Маша.
Владя проснулся, но крик не умолкал – это причитали в коридоре мама и бабушка. Из их слов Владя понял: тетя Маша действительно упала с крыльца, сейчас сидит у подъезда, потому что сильно ушиблась и не может подняться наверх, а мама собирается вести ее в травмпункт.
«Не смогла прийти! – возликовал Владя. – Я сказал – и не смогла!»
Владя выскочил в коридор, ему тоже хотелось принять участие в общей суете: ведь произошло событие, это было интересно.
– А что с ней? – пристал он к маме, которая торопливо обувалась. – Она ногу сломала? Ногу сломала, да?
Лицо у него было такое радостное, что мама оторопела:
– Владя, ну что ты…
– Какой злой ребенок! – возмутилась бабушка.
И Владя действительно разозлился.
– Я не ребенок! – закричал он. – Я Владя!
Но тут же испугался, попятился и ткнулся пяткой в знакомый красный мячик, или мячик, потихоньку откуда-то выкатившись, сам ткнулся ему в ногу. Владя подобрал мячик и убежал обратно в бывший кабинет.
– Нет, ты слышала? – повторяла за дверью бабушка. – Ты слышала?
Мама ей не отвечала. Она молча обулась наконец и ушла.
Отсидеться в дедушкином кабинете до возвращения мамы Владе не удалось: очень захотелось есть. Он высунул нос в коридор – вроде тихо. Владя на цыпочках прокрался в кухню и увидел бабушку, которая стояла у плиты и что-то мешала в кастрюле.
Владя замер, ожидая, что его сейчас как следует отругают. Но бабушка даже не смотрела на него и молчала. Тогда Владя открыл холодильник, взял сыр и стал, посыпая линолеум хлебными крошками, сооружать бутерброд. Потом, осмелев, забрался на табурет, подтянул под себя одну ногу и приступил к еде.Бабушка молча плеснула в тарелку борщ и со стуком поставила перед ним. Лицо у нее было кислое, как обычно, но вроде незлое.
Владя попробовал борщ, обжегся, еще раз покосился на бабушку – не ругается, не ворчит, наверное, забыла. И, окончательно поверив в перемирие, все-таки задал не дававший покоя вопрос:
– Ба, тетя Маша сломала ногу или нет?
Бабушка метнулась к столу и сильно шлепнула Владю по губам:
– Бессовестный! Никого тебе не жалко! Мать родная заболеет – и ее не пожалеешь! Только себя и любишь, выморочный! Был бы дед жив, он бы тебе всыпал!
Нижняя губа поцарапалась о зуб и сразу вспухла. Пунцовый Владя, не поднимая глаз, водил ложкой в борще. В горле упругим шариком застряла обида, а слезы почему-то никак не шли, и обида сохла, жглась. Врет, врет бабушка про деду, он бы никогда не всыпал!
Бабушка взялась за кастрюлю с кипящим борщом, переступила с ноги на ногу, и под пятку ей ловко прыгнул красный мячик. Она как-то по-балетному взлетела над полом, кастрюля опрокинулась, и весь дымящийся суп с золотыми плевочками жира выплеснулся бабушке на живот и на ноги. И руки тоже обрызгало: борща было много – на три дня.
Бабушка неуклюже села на пол и заплакала. Она здорово обожглась – на порозовевшей глянцевой коже сразу начали вспухать пузыри. К халату прилипли колечки лука, куски картошки и моркови.Борщ капал с бабушки на линолеум, а она так скомкала белое лицо, так жалобно тянула бесконечное «о-ой, Го-о-осподи-и», что задыхающийся от сочувствия Владя подскочил и предложил единственное, что пришло в голову:
– Давай подую!
– Уйди! – зарычала бабушка и оттолкнула Владю липкой горячей рукой. – У-уйди, гаденыш! Ой, Го-о-осподи-и… – снова затянула она по-деревенски тоскливо, но Владя ее уже не жалел.
«Догадалась, что это я бабайку попросил!» – вспыхнуло у него в голове.
Тут в замке заскрежетал ключ – мама вернулась. Владя облегченно выдохнул и на этом выдохе, вспомнив вдруг «гаденыша» и как бабушка оттолкнула его, жалеющего, выпалил:
– Так тебе и надо!
Мама плакала, поливала бабушку холодной водой, все пыталась снять с нее халат, но бабушка не давала расстегивать пуговицы и требовала «скорую». Бабушка тоже плакала и повторяла, что это Владя виноват, бросил ей под ноги какой-то мячик, когда она кастрюлю переставляла. Мама непонимающе мотала головой: не мог, не мог Владя сделать это нарочно, да еще и сказать «так тебе и надо», он же нормальный ребенок.
Мама проверила телефон, с облегчением услышала гудок и вызвала «скорую». Чужие люди в мешковатой форме погрохотали в прихожей сапогами, сердито опросили пострадавшую и увезли бабушку вместе с мамой. Владю мама в больницу не взяла – там инфекции. Велела заняться пока уроками, ничего не включать, на залитую борщом кухню не ходить и дверь никому не открывать.
Владя долго сидел на диване, слушал, как колотится где-то в горле сердце, покусывал свои холодные соленые пальцы. А если бабушка нажалуется на него милиции? И милиция отберет бабайку, которая помогает ему как умеет. Может, бабайка и не очень добрая, может, так вообще у них, у бабаек, положено, но ведь он с ней дружит, как с дедой.
Пусть бабушка молчит, пусть ничего им не скажет, пусть лучше совсем… Владя вытянулся, испуганно зажал себе рот. Нет, нет, желать кому-то смерти плохо, так нельзя, бабушка тоже хочет жить, пусть она не умирает. Пусть недовольная, ворчливая, кислолицая, всем жалуется, называет Владю «выморочным» и «гаденышем» – пусть она живет.
– Пусть бабушка живет, – сказал Владя громко.
Со стола, тихо прошуршав, ссыпалась неизвестно откуда возникшая колода карт. Сверху был распяленный в улыбке джокер с бубенчиками.
– Вот, давай в карты лучше играть.
Сначала карты в пасьянсе шли как следует, и даже удачно, Владя ежился от удовольствия, чувствуя, что сейчас все сложится. А потом закружились короли, и их восточные жены, и хитрые валеты, и безликие десятки, семерки, и джокер опять пришел… А Владя уже был на даче – давным-давно, еще до школы, мама с папой снимали дачу, специально для него. Мама чистит рыбу, и вся ее кожа сияет налипшей чешуей, а вокруг резвится бабайка, цветы и крапива волнуются там, где она пробегает, она уже почти проявилась, и Владю удивляет, как много человечьего в ее полузнакомой мордочке с прозрачными глазами. Бабайка ластится к маме, от нее пахнет ландышевым детским мылом, она хочет рыбки, а мама и сама уже ворочает под столом тяжелым, серебряным, нежно-склизким…
– У мамы хвост! – восторженно завопил Владя и проснулся.
Мама сидела на полу рядом с ним, обычная, без хвоста, взъерошенная и взволнованная.
– У тети Маши нога в двух местах сломана, – говорила она. – А бабушка сильно обожглась, ее в больнице пока оставили. Ты правда бабушке мячик под ноги кинул? – Она чуть повысила голос.
Владя честно покачал головой. Ведь это был бабайкин мячик, который гулял сам по себе.
– А что сказал «так тебе и надо» – правда? – Смотреть маме в глаза было горячо.
– Она сказала, что я – выморочный, – наябедничал Владя.
– А ты?
– А я сказал, что так ей и надо!
Мама замахнулась беспомощной мягкой рукой, в темноте под кроватью глухо зарычало, вспыхнули два туманных глаза. Владя поймал медленную мамину руку и тихо сказал:
– Мам, ты меня лучше не трогай. Я теперь страшный.
И мама вслед за рукой обмякла вся – от дурацкой детской угрозы.
Посидела немного, глядя в одну точку, потом все-таки встала.
– Мам! – окликнул Владя.
– Я с тобой не разговариваю, – ответила мама. – Вот подумаешь хорошенько… обо всем подумаешь, тогда приходи.
За дверью пластмассово стукнула телефонная трубка, зажужжал диск, и мама заговорила, перемежая путаные жалобы всхлипами: «Саша… Саша…»
Дядя Саша всегда обещал Владе «мужское воспитание». Владя не очень понимал, что это значит, но в сочетании со всем розово-белесым дяди Сашиным обликом и его полнокровным самодовольством эти слова были неприятны. Один раз дядя Саша обещал сводить его в планетарий, один раз – в цирк, два раза обещал записать в секцию карате и еще один раз – в футбольный кружок. И как-то так удивительно совпало, что планетарием Владя не интересовался, цирк терпеть не мог из-за клоунов, за которых стыдно, а из всех безобидных детских хобби предпочитал рисование, к которому не имел никаких способностей.
Владя подошел к зеркалу. У него все лучше и лучше получалось «нехорошо смотреть». А у дяди Саши есть машина, и он ее вечно чинит, моет, подновляет и рассказывает об этом, как будто кому-то интересно. А в машине столько укромных уголков, где может спрятаться бабайка…
Вечером Владя помылся, надел пижаму и залез в постель с фотоальбомом. Снова заструились столетние лица с ясными глазами.
Зазвонил телефон. Мама взяла трубку, слушала, бросала что-то односложное в ответ, а потом застыла, зажав рот. Большая сумрачная комната равнодушно взглянула на нее. Что-то перекатилось по полу и пискнуло – так выразительно, будто хихикнуло. Владина мама, стараясь не смотреть под ноги, как в детстве, быстро пошла в бывший кабинет – и чуть не споткнулась на пороге о глупый красный мячик. Нога поехала вбок, врезалась чувствительным пятым пальчиком в ножку кровати.
Владя уютно сидел среди подушек, в руках у него был дедушкин фотоальбом, сбоку лежала колода карт. В комнате еле ощутимо пахло чем-то цветочным.
– Дядя Саша на машине разбился, – выдохнула мама и заплакала. – Владя, Владенька…
– Совсем разбился? – спросил Владя, напряженный и прямой в ее объятиях.
– Владенька, ну что ты… – затряслась мама и вдруг затихла, отпустила Владю и внимательно посмотрела на него. – А помнишь, ты тогда ночью испугался? И на зеркале кто-то написал, что придет… Это кто же был, Владенька?
– Никого не было, – спокойно ответил Владя и потянулся к картам. – Это я сам написал. Я игрался, маленький был… Мам, ты не бойся. Ты же все-таки моя мамочка…
«А глаза у него совсем светлые, – машинально отметила про себя мама. – Были темно-серые, а теперь вон как посветлели, прозрачные почти, в отца, что ли».
– Давай лучше в дурака сыграем, – предложил Владя.
Мама молча пожала плечами, и Владя стал раздавать карты. Только почему-то – на троих.
– А что, кто-то придет? – шепотом спросила мама.
– Может, деда. А может – бабайка, – рассудительно пояснил Владя.
Фотоальбом у него на коленях был раскрыт на той самой странице: поэтическая мама, папа с мягкой бородкой и трое детей. Дедушка чуть смазанный, брат его – навытяжку, грудь геройски вперед, как будто он уже видел мировую войну, которая сметет его первой же волной, и белая девочка в кружевах, умершая восьмилетней сестренка Лика, гроза нянек и любительница отрывать бабочкам крылья, которая ни в какую не соглашалась мыться, если мыло не пахло ландышем. Теперь она улыбалась и, сверкая горячими чахоточными глазками, смотрела прямо в объектив.