Поэзия и проза молодых одесских авторов.
Вступление Евгения ГОЛУБОВСКОГО
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2014
Содружество московского журнала «Октябрь» и одесского альманаха «Дерибасовская – Ришельевская» проверено уже десятилетием.
В 2005 году журнал «Октябрь» издал номер, под названием «Литература одного города», полностью составленный из произведений одесских поэтов, прозаиков и публицистов. А потом проходили литературные фестивали в Одессе – «Шелковый путь поэзии», Бабелевский фестиваль, фестиваль к 120-летию Владимира Маяковского, объединивший поэтов Украины, Грузии, России. Журнал «Октябрь», Одесский литературный музей и «Всемирный клуб одесситов» собирали на вечера, творческие беседы, круглые столы известных писателей Москвы, Киева, Одессы, Львова, Израиля, Эстонии И всегда во всех этих праздниках Слова принимали участие члены литературной студии «Зеленая лампа» при Всемирном клубе одесситов.
Сейчас в студии, возникшей по инициативе мецената, но одновременно – прозаика, коллекционера Евгения Деменка, более сорока студийцев. Вот уже пять лет два раза в месяц собираются молодые литераторы во Всемирном клубе одесситов, чтобы послушать друг друга, обсудить и поделиться мнениями об услышанном и прочитанном.
Мы всегда говорили, что студия не выращивает писателей, а скорее культивирует, подготавливает из студийцев умных, талантливых читателей. Но те, кто обладает литературной одаренностью, безусловно, развивают ее в общении.
Одно из условий создания «Зеленой лампы» – выпуск по результатам каждого года книги членов студии. Так были изданы сборники стихов Евгении Краснояровой и Алены Щербаковой, коллективные сборники «Сто», куда вошли сто стихотворений двадцати поэтов, книга «Три + три» с произведениями трех прозаиков и трех поэтов. И, наконец, сборник «Пять» – как результат пяти лет студийного общения.
Журнал «Октябрь» давно обратил внимание на одесских студийцев, публиковал их произведения. И мы рады, что журнал оценил сборник «Пять» и представляет сейчас своим читателям творчество самых молодых «зеленоламповцев». Ни один из авторов этой подборки еще не имеет своей книги. Но нам кажется, что они уже на подступах к ней. И тем важнее, чтобы пополнялся круг их читателей, а может, и почитателей.
Верим, что содружество журнала «Октябрь» и альманаха «Дерибасовская – Ришельевская» – это не только продолжение литературных фестивалей, но и расширение общения наших авторов и наших читателей и в Москве, и в Одессе.
Евгений ГОЛУБОВСКИЙ,
вице-президент Всемирного клуба одесситов,
руководитель студии «Зеленая лампа»
***
Гордый твой город, слово застынет в горле,
Слово, внутри затихшее, не родится.
Сколько нас здесь, бездушных, безумных, голых?
Тот, кто взойдет на гору, увидит горе,
Небо облепят черные злые птицы.
Красное солнце, пот на уставших лицах,
Цепи следов, ведущие на агору.
Гордый твой город тонет в дыму и гари,
Строится на костях и крови забытых.
Если мы возвращаемся, убегая,
Будь безрассудней – выйди в огонь нагая,
Вылей святую воду, бросаясь в битву.
Не сосчитать всех преданных и убитых,
Кто нас теперь, безбожных, оберегает?
Гордый твой город – вряд ли об этом вспомнят,
Если подобной вере дано остаться.
Кажется, что стою посредине поля,
Тихой печалью, жадной бедой заполнен,
Слишком устав надеяться и пытаться.
Красное солнце кровью течет по пальцам –
Так мы идем за богом, что нас не понял.
Гордый твой город, сколько здесь было боли,
Страха и поражений, побед условных?
Где наша смерть нас ждет: за чертой прибоя,
В чьей-то постели, дома, в разгаре боя?
Вечер последний выдох ладонью словит,
В реках крови утонет святое слово –
Где же тот бог, что должен был стать любовью?
***
Глина от глины, необожженному не обжечься.
Я не знаю ни счастья, ни слез, ни мужчин, ни женщин.
До солнца еще не дотронулся, а из вида теряю землю,
Для таких, как я, воздух – отрава, воздух – любовное зелье.
Я провел здесь целую вечность, но не устал.
Вместо кожи глина, в глазницах блестит хрусталь,
Никогда не состарится тот, кто не был младенцем.
В мою сложную схему забыли добавить одну деталь –
Где во мне спрятано сердце?
Я спросил бы, зачем я здесь, но весь мир молчит.
Как захочется вдруг взорваться, вспылить, напиться,
Я направлюсь к солнцу, что ждет меня там, в глубине печи,
Я направлюсь к солнцу, в которое слишком легко влюбиться,
Чтоб наконец узнать, где мои границы…
Шершавой рукой провести по горячей голени,
Из божьей печи выползти мягким, ранимым, голым,
Выпустить в сонный мир все слова, что застряли в горле.
Глине не стать человеком – любовь меня превратила в живого голема.
***
Дело к полудню. Вскрытие б показало,
Сколько смертельных язвочек зреет в теле.
Время нас вместе сплавило и связало –
Мы же другого будто и не хотели.
Каждый твой вдох мучительно осязаем,
Хватит об этом, глупая ведь затея.
Время уходит, солнце целует в темя.
Я не сказала – ты о таком сказал бы?
Дело к полудню, там за закрытой дверью
В мире живут любимые наши страхи –
Если не им, кому ты сегодня верен,
Всех остальных хотя бы по разу трахнув.
К вечеру время загнанным станет зверем,
Тяжесть воспоминаний золой и прахом
Снова возьмет в тиски: ни вдохнуть, ни ахнуть.
Я не сказала – ты бы мне не поверил.
Дело к полудню, солнце ползет все выше,
Ветра б глоток, но ветер почти не дует.
Кто из двоих нас будет сегодня лишним?
Я не могу ни плакать, ни даже думать.
Ты у меня под кожей – куда уж ближе?
Время к виску приставит однажды дуло.
Мы бы остались вместе в одном аду, но
Я не сказала, ты меня не услышал.
***
Светлый мой мальчик, где тебя носит Бог,
Где, по каким страницам тебя мотает?
Белый пушок дрожит над твоей губой.
Нет в этой сказке смерти, одна любовь,
Может быть, есть печаль, но и та святая.
Милый мой мальчик, там за окном светает,
Тень моя снова следует за тобой.
Жадный мой мальчик, где тебя носит черт,
Где и в каких притонах ты сам остался?
Как я устала вновь подставлять плечо –
Там, где его целуешь, не так печет,
Дрожь твоих пальцев – неосторожный танец.
Мне надоело верить, просить, пытаться,
Спой мне еще раз ласково ни о чем.
Лучший мой мальчик, как тебя носит мир,
Как ты живешь в звенящем своем восторге?
Где-то в груди взрывается динамит,
Ты же успеешь сдаться в последний миг,
Сделку с самим собой, так и быть, расторгнув.
Это почти любовь, но не эрос – сторге,
Это почти что преданность, mon ami.
Если вернешься – сердце мое возьми,
Я откажусь от этого только в морге.
***
Бремя легко, и пьяные слезы мои легки,
Счастье недолгое с темным медом и молоком.
Красное платье, слишком высокие каблуки,
Тысяча бусин росы на шее, а в горле ком.
Тризна по тем, кто вновь поднимается высоко,
Кто до сих пор живет, как весенние мотыльки.
Что же к июлю от нас останется? Ничего,
Только слова, слова и, конечно, опять слова.
Горькое счастье искать не нужно – оно же вот:
Красное платье и непокрытая голова.
Тризна по тем, кто тебя пытается целовать,
Кто, как и я, решает доказывать, что живой.
Бремя легко, и, кажется, даже печаль светла.
Солнце наружу из сердца рвется, течет вовне –
Красное платье хранит остатки его тепла.
Сколько, скажи мне, у нас осталось последних дней?
Тризна по тем, кто после всех слов остается нем,
Кто, как и ты, все время сжигает себя дотла.
***
Пустые слова выдыхаю в трубку, ни разу не прошептав: останься.
Нет, ничего у нас не получится, не стоит даже, поверь, пытаться.
Напиши мне еще раз стансы,
Расскажи о прощании губ и пальцев,
Научи меня убегать от пуль – научи меня своим новым танцам.
Пустые слова выдыхаю в трубку, вдыхаю все, что теперь неважно,
В плену разговоров, звонков случайных, обрывков писем простых, бумажных.
Это знает почти что каждый:
Без тебя я не чувствую даже жажды.
Расскажи, как бояться одной ошибки и всегда ошибаться дважды.
Пустые слова выдыхаю в трубку, пустые письма несу на почту.
Меняются мысли, внешность и биография, но неизменен почерк.
Вместо имени ставлю прочерк,
Под ногами как будто теряя почву.
К полудню наша весна взорвется почти миллиардом зеленых почек.
***
Каждый и бог, и ангел, и человек –
Большего нам уже, так и быть, не нужно.
Правда опять звучит чересчур натужно.
Желтое солнце плещется в красной кружке,
Синее небо плавает на траве.
Были свободны, стали плечом к плечу,
Каждый ведь ровен, равен и одинаков.
Целую ночь казались одним, однако
В том-то и фокус – после не стоит плакать
И улыбаться только совсем чуть-чуть.
Ну а потом – без жалости уходить,
Каждый теперь как будто и Кай, и Каин:
Мерзнет под утро, держит в ладони камень.
Синее небо не обхватить руками,
Жаркое солнце бьется в чужой груди.
***
утро начнется с двух пшиков баленсиага. дорога в светлое завтра
перекрыта из-за ремонта на целое лето. конец цитаты
если ты помнишь я не из той европы, где гренки едят на завтрак
я не люблю прошутто не признаю фриттаты
мне до сих пор страшновато теряться в разверстой пасти
капитолиев, форумов, арок и колизеев
звать закуски на новый манер: мне, пожалуйста, антипасти
и я ношу эмигрантские платья – приманки для ротозеев
и все что я могу рассказать о моей европе – ее принято звать восточной
до небес здесь возносят культурный львов и ругают киев
удивительно: время течет иначе – страшнее, дольше. я знаю точно:
мы уснем на подоле, проснемся совсем другими
тебе никогда не понять ни меня, ни мою европу. я пропитана ей как пончик
спина еще помнит надежные верхние боковые любых плацкартов
и не скрыть ни одной туникой, ни спрятать под ламовым мягким пончо
шрамы-родинки городов той другой европы. ее не найти на карте.
***
вот он, небойша, который без спросу приходит ко мне ночами –
начало любого конца и конец начала
клекот неулетевшей птицы, скольжение локтя по еще довоенным перилам.
это идет небойша – кому только говорила
немного отпит и кленовый сироп и водицей разбавленный кофе – подарок другой державы.
и небойша стоит на пороге. встречай и жалуй.
с портмоне из созвездий, с глазами, кефиром и ряженкой с вечера налитыми.
в похоронке небойши неверно расставлены запятые
небойша раскладывает патроны по плошкам,
китайским фарфоровым блюдцам, исследует книги в нише.
небойша читает коэльо
небойша плюет на ницше
небойша в боснийской наплечной сумке находит начес на свитер.
небойша теперь хохмач, литератор, хипстер
небойша становится популярен среди подростков,
его узнают, как когда-то кобейна, чуть раньше – цоя
небойша, ты много знаешь, ты много видел, скажи мне, кто я.
дочь темных подъездов, племянница брашова, гордость польши?
– земля под босыми ногами в тылу небойши.
***
первая ласковая любовь случилась в дубровнике. вот представь
узкобедрая маленькая француженка стриженная под мальчика. Танцы
на столе до упаду. пивные разводы. он читает меню с листа
для нее. и хорватия просится в лоно франции
первая раскатистая любовь случилась под бостоном. бывший раб
разведенка-француженка с фамилией заканчивающейся на -ич
в бычью шею вцепилась зубами. и осталась бы в этом клоповнике до утра
если бы не истекшая виза и страх перед пограничниками
первая настоящая любовь случилась у нее непосредственно в мулен-руж
пожилой галисиец цыган-полукровка лет двадцать не видевший дом и мать
приписав я люблю вас к обложке подкинул в гримерку «прощай, оружие»
ей, неграмотной. впрочем, а знал ли он? мог он знать?
***
корабли улетели в печали. в печати – письма. в бумагу – семга
патриотов подвозят на катафалках, патриархов – на лимузинах
каждый вечер целуешь мне бедра – целуешь корсет в тесемках
как хорошо. мы с тобой пережили зиму
никогда не хватает денег на билетики и жвачки
банкомат выдает купюры по соткам. беспечный климат
на реке по старинке стирают прачки под звездами мокнут крачки
как хорошо. мы с тобой пережили зиму
на балконе пахнет талой водой и вчерашним снегом
кошачьей мочой в подъезде. соседи невыносимы
из кино узнаю что фрида была никем без ее диего
как хорошо. мы с тобой пережили зиму
завтрашний поезд утащит нас прочь из этой берлоги. сонно.
ждет блестящий лас-вегас, брно, каракас. ждет лима.
я ныряю в твой запах. ты кажешься мне бездонным.
как хорошо. мы с тобой
пережили
зиму
***
мэри пожалуйста не забирай у меня билет
не отменяй мои самолеты и коньяки
у тебя есть зимний пушистый плед
а от меня одни сквозняки
я вернусь к апрелю и мы выпьем ром
и я спою тебе как пират
о лихе – оно обернется добром
о чудо-горе арарат
мэри я прошу чтобы ни одной слезы
ни одной – ты пообещай
я привезу тебе в банке чуть-чуть грозы
и таинственный корень в чай
мэри я плохо воспринимаю на глаз
тяжесть прощальных лиц
мэри я бросил уже столько пьявок и метастаз
столько упрямых ослиц
у них каждое очередное «люблю» –
словно сказочка без начала
поэтому мэри когда я это говорю –
я хочу чтобы ты молчала
***
расскажи мне о счастье, внезапно попавшем в кровь,
обернувшемся ядом, сжигающим изнутри…
как случилось так, что, пройдя миллион дорог,
я застыл истуканом в проеме твоей двери?
расскажи мне о боли, которая вяжет трос
из оборванных нервов в жерле моей груди…
как случилось так, что, пройдя миллион костров,
я сумел в это пламя адское угодить?
расскажи мне о жизни в свинцовом твоем плену,
где на завтрак потчуют лезвием под ребро…
как случилось так, что, убив миллион минут,
лишь теперь получаю я самый жестокий срок?
расскажи мне о смерти. в прохладной ее тени
танцевал я бездумно свою вековую жизнь…
как случилось, что именно здесь оборвется нить?
объясни мне, хоть что-нибудь, господи, объясни.
без
этот город пуст, словно ржавый чан –
я пинаю в гневе его ногой.
я теперь все время хочу кричать –
не спасает ни скорая, ни запой.
не спасает ни библия, ни коран.
не спасает ни тора и ни талмуд…
вытекает время из рваных ран
и слова, которые не поймут.
вытекает мир из моей души:
я одной ногой на тропе войны.
не пиши, пожалуйста, напиши…
не звони, пожалуйста, позвони…
этот город пуст, словно ржавый чан,
у которого насквозь прогнило дно…
ты не смей за мной никогда скучать,
но не смей никогда не скучать за мной.
***
какие блики,
какие блоки…
мы многолики,
но одиноки.
и льются токи,
струятся токи,
текут сквозь руки
на эти строки.
бегут сквозь время,
скользят сквозь пламя…
в таком горенье,
в таком цунами –
мы дышим чище,
мы дышим чаще…
на самом днище,
в дремучей чаще,
мы станем легче,
мы станем проще…
расправим плечи,
расставим точки.
увидим будто
уже за кадром
твое не буду,
мое не надо…
мы будем – выше
мы будем – дальше
иначе выжить
не думай даже.
***
на расстоянии вытянутой руки,
на поводу у расширенного зрачка,
неразделимы и варварски далеки
будем с тобой вот так коротать века.
будто бы нас казнил бесноватый царь,
только постигший пыточные азы.
Будто бы в горло влили тебе свинца,
мне же скормили собственный мой язык.
вот и лежим раздавлены и тихи
каждый теперь в своем ледяном гробу,
лишь по ночам оттуда слышны стихи
благодарящие и проклинающие судьбу.
30 шекелей
так, как ветер вздымает новые паруса,
так, как воздухом наполняется парашют, –
он стремился ворваться в сказочный райский сад,
забывая о том, что сначала положен суд.
а когда над каналом свешивалась луна,
ему снился тот, кто однажды его спасет…
убиенных своих нашептывал имена,
забывая о том, что за это представят счет.
только утро всегда приносило такую муть,
что простить себя никаких не хватало сил…
день за днем проходил он тот же порочный путь,
забывая, о чем недавно еще просил.
день за днем, постигая суть своего стыда,
он скитался по миру, прячась от пустоты…
правда, даже самые мудрые города
забывали о нем, не успев от шагов остыть.
и когда наконец случился тот самый суд
и спаситель ему представил тот самый счет,
тридцать шекелей – знал он – точно его спасут,
тридцать шекелей – это мелочь, Искариот.
***
я могу показать тебе рай и ад,
провести по канату к вершине фудзи,
но лежу неподвижно, как тот солдат,
подыхая от множественных контузий.
я могу открывать для тебя портал
в те места, где ступала нога шамана,
если ты досчитаешь со мной до ста,
если ты мне покажешься из тумана.
я могу написать тебе сотни книг,
миллионы пустых бесполезных строчек,
но любые слова заведут в тупик,
из которого выбраться ты не хочешь.
я могу непрерывно в тебя смотреть,
как другие глядят на огонь и воду…
продолжай же пожаром во мне гореть,
вытекай же из памяти на свободу.
бонни и клайд
ты сидишь в темноте и размеренно крутишь глобус.
я закуриваю сигарету, включаю свет.
это просто такая игра, чтоб развеять злобу…
говоришь: «доигрались, мы снова летим в европу.
ну поехали зарабатывать на билет».
на часах половина восьмого, уже светает,
очень холодно в тоненьких курточках на ветру.
я стараюсь не думать вообще о горячем чае,
ты – забыть обо всех судимостях за плечами
и уверенно так расстегиваешь кобуру.
через пару часов в терминале мелькают в штатском,
мы сжимаемся в точку и смешиваемся с толпой.
и пока мы все еще вертимся в этом танце,
никакие боги не вынудят нас расстаться,
никакие пули не вынудят нас расстаться…
я с тобой, мой любимый,
с тобой я,
с тобой,
с тобой…
Приглашение на…
Протрубил там кто-то в свою трубу
Огурцы засолены кое-как
А вчера на кухне с серпом во лбу
Наш сосед Антоша хлебал коньяк
Чтоб в себя по капле залить раба
Протереть затертые падежи
Говорят палач переведен в банк
А тюрьму сровняли под гаражи
Эшафот взорвали под погреба
Милый Цинциннатик,
Ну что, как жизнь?
Говори-ка, миленький Цинциннат
Я хочу, услышав, не отвечать
Не моя забота – твоя печаль
Я вообще тебя не люблю ничуть
Голова пока на твоих плечах
И когда болит она – я кричу
Засыпаю ночью – саднит кулак
Закрываю веки – а ты бежишь
Холодком по коже и по воде
А во сне мне кажется – ты во ржи
Я ловлю. Проснулась – а ты нигде
По утрам смотрю – за окном парад
Маршируем мы мимо нас самих
Из толпы выходит ко мне солдат
И меня имеет он за двоих
Это тот солдат, что ушел на зов
Он мечтал о казни – нашел режим
И пространство жадное до трусов
И минуты слабенькие на жизнь
И когда он рвется к моей груди
И когда терзаю его я грудь
Понимаю милый, что он один
В этом мире сможет тебя вернуть
Привести домой, опустить на стол
Покатать яичком, прижечь свечой
Но пока солдат заплевал мне двор
А пока ни жарко, ни горячо
Ни тепло, ни холодно, ни мертво
А пока прилежно и точно в срок
От него рожаю твоих детей
Выбираю соус, плачу налог
И варю забвение на плите
А пока не поздно – плачу за газ
Выпускаю воздух – ни смочь, ни сметь
Приговор подписан, казнят не нас
Душка Цинциннатик, где наша смерть?
***
Ох откроюсь, я так откроюсь!
Ох пойму себя, так пойму!
И напишется чудо-повесть
Про Герасима и Му-му –
Текст настоянный на пунктире
(Захотелось попасть впросак)
По моей штурмом взятой квартире
Счастье бродит в одних трусах
Счастье хочет меня и плачет
И призывно внутри болит
А на кухне сам Терри Пратчетт
Лечит Коэну радикулит
Мы о чистом и о глубоком
Постоянно с ним говорим
Если боком вылазит Набоков
И кусаются братья Гримм
Счастье вышито на изнанке
И настояно на беде
Смысл жизни в консервной банке
Заготовлен на черный день
Счастье хочет меня, – я тужусь
Я пытаюсь его родить
Мне б хотелось, конечно, мужа
Только вылезет паразит
С паразитом живется хуже
Чем с каким-нибудь гордецом
Но уж если садиться в лужу
То не задницей, а лицом
***
Она хуже меня, между нами не нить, но сажа
Я работаю там, где должна, и готовлю ужин
Я все делаю правильно, знаю, что важно
Я не чувствую ничего, кроме нужного
Она носит мои веснушки, родинки, волосы
Ей апрель опускает на губы зеленую мякоть
Мы зовем почему-то родителей общим голосом
Я люблю быть довольной. Я не умею плакать
Она ходит по городу, трется спиною об улицы
Ей бросает весна в сердцевину цветущую кашицу
Она очень тщеславна, глупа и все время сутулится
Я, конечно же, лучше ее. И счастливее. Кажется
Кофе под дождем
рассказ
Дело даже не в том, что мы пили кофе под дождем. Мы пили его на фоне моря. Летом в Одессе. После урагана, когда с морем все еще происходило что-то невероятное.
Уже месяц я жила в Одессе, но еще ни разу не купалась в море. Июнь выдался теплым и дождливым. Дел было много, а вот компании для морских прогулок все не находилось. Тут возникла Ника. Я сказала комплимент по поводу ее загара, а Ника ответила:
– Все потому, что я каждый день бываю на море. Море ведь самое лучшее, что есть в Одессе. Ты вот на каком пляже купаешься?
– Вообще-то так получилось, что ни на каком, – смутилась я.
– Так… – Миссия Ники на сегодняшний день была определена. – Купальник у тебя есть?
Купальник у меня имелся, и очень красивый, он спокойно лежал на дне чемодана, уверенный, что его час вот-вот наступит.
По дороге мы рассказали друг другу великое множество знойных историй из жизни. Я узнала, между прочим, что Ника влюблена и это тот самый повод, ради которого она так усердно загорает и плавает.
– Я все время хочу говорить с ним, а он, он почему-то не звонит, – вздыхала Ника.
Море было теплым и густым, как кисель. Плыть было чудесно, и я пожалела, что не ходила купаться каждый день!
– Какой восторг! – кричала я.
Ника плыла и широко улыбалась.
Она была художницей и даже на пляж брала коробку карандашей. Мы решили нарисовать портреты друг друга. И только мы закончили и поменялись листами – пара мелких капель упала на мой портрет. Я подняла глаза и увидела, что с морем происходит необыкновенное.
Море начало менять цвета. Из темно-синего оно превратилось в зеленое с сиреневыми лентами волн. Казалось, оно прошло через компьютерный фильтр, чтобы стать таким контрастным. Небо наполнилось темным ультрамарином и выпустило из себя чернильные нити прямо в воду.
Зонтики улетали от хозяев, девушки заворачивались в парео. На берегу поднялась суета.
– Нет, я не могу, я позвоню ему сейчас! – кричала Ника.
– Звони, я хочу его увидеть! – Мне и правда было интересно познакомиться с мучителем Ники. Человеком, которого мы успели прозвать Главным Хирургом.
– Какого цвета у вас море? – говорила Ника в трубку. – А у нас зеленое с фиолетовыми полосками. Моя подруга Желток хочет познакомиться с тобой! Давай! Давай! – отвечала она.
Оказалось, Главный Хирург только что пришел на соседний пляж. Мы встречались через пять минут.
Последние из храбрых собирали полотенца и убегали с пляжа, носившего имя Отрада. Только две фигуры в белых футболках и шортах не спешили исчезать. Их белые одежды светились на фоне бушующего моря. Высокие и загорелые, они узнали нас издали, замахали руками и даже пару раз подпрыгнули в воздух. Это был Главный Хирург и его товарищ.
Над горизонтом зажигались ломаные стрелы. Большой корабль с парусами боролся с ураганом недалеко от берега.
– Это Владимир, это Тимофей, – сказала Ника. – Плывем!
Мы зашли в море вчетвером. Мы плыли среди огромных соленых волн, под обстрелом крошечных льдинок.
«Кто из них Владимир, а кто Тимофей, – промчалось в моей голове, – наверное, Главный Хирург – тот, что постарше. Второй слишком молодой, кудрявый и даже похож на девочку. Нет, он не может быть мучителем»!
Но тот, что был старше и серьезнее, тот, в ком я признала Главного Хирурга, все время держался рядом со мной!
Дождь не переставал, когда мы с Никой и одним из ребят оказались под навесом. Здесь лежали лодки, большие желтые зонты и шезлонги.
Море и небо сделались серыми, было похоже, что все краски слились в воду и теперь отдыхают там на дне. Парусник отошел к горизонту.
Новый приятель нес наши рюкзаки и вещи друга, который уплыл в сторону корабля.
– Послушай, Ника, кто из них Главный Хирург? – шепнула я на ухо Нике.
– Неужели ты не понимаешь?!
Рядом со мной рослый Тимофей рассказывал про йогу.
– Кто? – снова спросила я.
– Он. – И Ника взмахнула рукой в сторону моря.
Кудрявый Вова только что выпрыгнул из бушующих волн. Он бежал и вопил:
– Желток! У тебя фиолетовые губы!
– Ты гад, Вован, – ответила я.
– Фиолетовые губы! – дразнился Главный Хирург.
Он прыгал то на одной, то на другой ноге и мотал головой, как промокший пес.
Я дрожала под моим полотенцем.
Оказалось, что летом на море можно замерзнуть.
– Надо выпить горячего кофе! – сказал йог Тимофей. – Идем, Володя!
И они оба умчались, шлепая по лужам.
– Ну и где они найдут этот кофе? – стучала зубами я.
Ника растирала меня полотенцем и рассказывала про городок, из которого приехали наши приятели. Про заводы и шахты, бедность и безнадегу.
Я отвечала, что они симпатичные и меня совершенно не волнует их родной город. Потому что… Потому что я кое-что знаю про города. И кое-что про мужчин. В большом городе так непросто найти свое счастье. Шахты – шахтами. Счастье – счастьем.
– Тимофея привезла сюда девушка, – рассказывала Ника. – Она одесситка, я с ней знакома, они встречались где-то там, в его Луганске. И вот однажды она уезжает домой и прямо перед вагоном говорит: или мы едем вместе или расстаемся прямо сейчас. Ну и он, конечно – ты видела, парень решительный, – шагнул в вагон! Правда, здесь они разбежались.
Кофе приплыл к нам по воздуху. Каждый из приятелей держал в руках по две фарфоровые чашки на блюдцах.
Я выпила первый глоток и перестала дрожать.
– Давайте погадаем на кофейной гуще! – предложила Ника и поглядела в чашечку Вована. – Я вижу три поезда!
Вован, больше похожий на кудрявого щенка, чем на Главного Хирурга, расплылся в улыбке:
– Это было прошлой осенью. Я пришел на вокзал и решил, что сяду на первый уходящий поезд. Я мог уехать в Харьков, Киев или в Одессу. Первым приехал одесский.
– Долго ехал? – спросила я.
– Двадцать два часа. Ехал и все время думал про море. Даже во сне его видел… – А что в твоей чашке, Желток? – спросил Вован.
Ника заглянула в мою чашку:
– Дерево и корни.
Откуда она узнала?
Это была моя история. В Одессе родилась моя прабабушка. Она много раз рассказывала за праздничным столом, вокруг которого собирались все родственники, про день своего рождения. Тут непременно были оливье и красная икра на половинках яйца; слоеный «Наполеон» громоздился на уголке книжного шкафа. Радостная моя прабабушка говорила так: «Я родилась в Одессе в двадцатом году. Место Отрада, улица Ясная. Белые отступали, красные наступали. Мой папа и дядя Вася пошли за доктором. Двумя разными путями, потому что вокруг шли бои». Первая история, которую я услышала про этот город. Мне нужно было обязательно увидеть улицу Ясную. Понять, в чем отрада.
– Знаешь, как называется этот пляж? – спросил Тимофей.
– Отрада, я уже подумала об этом, – ответила я.
В чашке Тимофея мы тоже обнаружили поезд. Его историю мы уже знали.
– Ага! Дерево и поезда! – сказала я. – А что у тебя, Ника?
Я взглянула на фарфоровое донышко и решила, что меня разыгрывают, потому что снизу на меня мчался маленький и четкий силуэт самолета.
– Тут самолет! – закричала я.
В этот момент где-то в глубине рюкзака Ники запищал телефон. Ника заговорила по-английски. Она описывала море и то, как мы с ней познакомились сегодня, как рисовали портреты друг друга и как пришли на пляж. Единственное, о чем она молчала, были наши спутники в белых футболках.
Главный Хирург внимательно смотрел на Нику. Потом насупился.
– Вот так всегда! – сказал он другу.
Море сделалось совсем прозрачным и светло-серым…
Тем летом мы купались с Никой почти каждый день. А когда наступила осень, явился рыжий шотландец и увез ее в Англию.
Примерно в это же время Главный Хирург нашел себе девушку. Она оказалась совсем непохожей на Нику. Темноволосая, строгая, на голову выше моей подруги. И если у Главного Хирурга по-прежнему просматривались женские тонкость и гибкость, то дама его сердца, напротив, напоминала конкистадора.
Ну а его друг Тима стал моим другом. Похоже, я тоже остаюсь в Одессе.
Я часто вспоминаю тот день. И кофе под дождем… Мы закончили с кофе, поднялись по ступенькам и спрятались под навес, где слышалась музыка. Внизу на пляже на узкой площадке под козырьком темнокожий парень учил группу девушек танцевать румбу. Дождь летел со всех сторон. Мы тоже танцевали, повторяя движения пластичного, влюбленного в самого себя учителя танцев. И подпевали про «корасон эспирато», сердце, полное надежд.
Потому что у каждого из нас были и остаются надежды, связанные с этим городом у моря.
Так началось наше первое лето в Одессе.
Ксения Александрова родилась в Одессе в 1990 году. Автор публикаций в ряде периодических изданий Украины и зарубежья, в журнале «Южное сияние», в коллективных сборниках «Золотая Ника», «Пушкинская осень в Одессе», «Согласование времен», «Провинция у моря», «Пять» и др.
Екатерина Янишевская родилась в Одессе в 1990 году. Публиковалась в литературном журнале «Южное сияние» (Одесса), «Дерибасовская – Ришельевская» (Одесса), «Меценат и мир» (Москва), «Новая реальность» (Челябинск), «45-я параллель» (Ставрополь), коллективных сборниках «Провинция у моря», «Пять» и ряде других изданий. Член Южнорусского союза писателей.
Владислава Ильинская родилась в Одессе в 1984 году. Училась на филологическом факультете ОНУ им. И.И. Мечникова. Публикуется как в одесских, так и в международных литературных изданиях («Меценат и мир», «День и ночь», «Южное сияние», «Новая реальность» и т.д.). Участник от Украины Первого международного совещания молодых писателей в Переделкино (2011) и Фестиваля русской литературы в Украине (2011). Лауреат Международной литературной премии им. Ю. Каплана (2011). Лауреат литературного фестиваля «Славянские традиции» (2011) и арт-фестиваля «Провинция у моря» (2013). Член Южнорусского союза писателей.
Катя Чудненко родилась и живет в Одессе. Окончила Одесскую юридическую академию. Лауреат Четвертого Всеукраинского фестиваля поэзии «Пушкин в Одессе – 2011». Стихи публиковались в литературных журналах «Южное сияние» (Одесса), «ОМК» (Одесса), «Контрабанда» (Москва), в коллективных сборниках «Пять», «Провинция у моря», «Золотая Ника», «Пушкинская осень в Одессе», в газете «Всемирные одесские новости» и др.
Янина Желток родилась в Москве. Учила немецкий язык в МГЛУ (бывший ИнЯз им. Мориса Тореза). Работала в газете «Вечерняя Москва» Сегодня – арт-обозреватель журнала «Афиша Одессы». Мама двух царей – Одиссея и Соломона. Пишет рассказы, которые публиковались в альманахе «Дерибасовская – Ришельевская», сборниках «Три плюс Три» и «Пять».