Надежда Молитвина родилась и живет в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ. Печаталась в газете «Книжное обозрение».

ДМИТРИЙ ФАЛЕЕВ. БАХТАЛЕ-ЗУРАЛЕ! ЦЫГАНЕ, КОТОРЫХ МЫ НЕ ЗНАЕМ. – М.: АЛЬПИНА НОН-ФИКШН, 2013.

Цыганская история – «первый опыт полевой работы» Дмитрия Фалеева в качестве этнографа. На просторах Сети молодой писатель рассказывает, что «более пяти лет изучал быт и культуру цыган, “качавал по таборам”, искал цыганское счастье и многому научился у этого народа»[1]. Взяв на себя смелость в романе «Бахтале-зурале!» говорить о незнакомых большинству реалиях («людям о цыганах известно не больше, чем о зулусах, хотя зулусы живут в Африке, а цыгане – рядом»), он легко раскрыл перед читателем карты: нам в помощь – кино, цыгановедческая литература, «полевые» этнографические наблюдения, диктофонные записи, интервью, ЖЖ, личная переписка… Кустурица, Лотяну, Бессонов, Черных, Андроникова. Но кажущаяся простота интерпретации обманчива: «о цыганах можно снять тысячу фильмов» и точно не меньше – написать. Кино же лишено средств, располагающих к «медленному» и вдумчивому прочтению-анализу, а научная литература скупа на образы. Роман тем интереснее, что факты облечены здесь в художественную форму, а воображение читателя дополняет открытия небеспристрастного исследователя, позволяя развести по полюсам органичное в книге – и заметное в жизни.

Фалеев-исследователь пишет как будто «с дистанции»: «остается добавить, что быт и нравы в нашем романе мы реконструировали, весьма произвольно миксуя накопленные нами знания о котлярах, крымах и русских цыганах, какими они были в первой половине двадцатого века». Фалеев-художник складывает сюжет двухчастного документального романа из фактов и вымысла, заменяя сухое научное описание отсылками к контексту – к специализированной литературе и цыгановедческой традиции.

Объект его наблюдений – мадьяры, влахи, ловари, котляры. Последние – котляры, кэлдэрары, или «котельщики», они же молдавские цыгане и ремесленники-лудильщики – этническая группа в составе большой цыганской группы «рома», выходцы из Румынии – пожалуй, самые яркие персонажи в отношении внешнего облика («традиционного цыганского» экзотического костюма) и запретов, обычаев, даже внутри цыганского мира держащиеся особняком («цыганские японцы» – замечание художника и публициста Николая Бессонова). Круг вопросов в книге включает веру и суеверие, семью и род, мужчину и женщину, образование и ремесло, колдовство и медицину.

«Время цыган» – время шумное, иногда грустное, и страшное, и несправедливое, и жестокое. Цыгане Кустурицы – суетные, вспыльчивые, скандальные. Сам Бог не смог с ними справиться – «пришлось ему вернуться назад, на небо». Юный Перхан входит во взрослую жизнь ценой развеянных по южному ветру иллюзий. Среди фокусников и ловкачей живет бедно, но честно. Верит: большой белый дом построит, и сестру свою, калеку, вылечит, и бабку осчастливит, и свадьбу сыграет. Такие романтические образы преобладают и в лентах «Табор уходит в небо» и «Черная кошка, белый кот». Здесь песня – с душой, пир – с размахом, кони – вихри, вместо оседлости – кочевой образ жизни и страсти – вместо чувств. Импульсивные гордецы и расчетливые приспособленцы, хитрые ловцы удачи, мастера блефовать, игроки и художники, мошенники и бродяги, конокрады и путешественники, то ли сумасшедшие, то ли артисты, «цыгане, которых мы не знаем», оказавшиеся «на особом положении» в искусстве, таинственны и далеки от нас.

Два ключевых понятия для фалеевских цыган: сделка и замкнутость (инаковость). Здесь «внутренние» законы важнее «внешних», власть денег заметнее власти баронов, табор подобен «стае» со своими уставами, честные глаза могут врать, а ценится предприимчивость и решительность. Любители шиковать не знают меры и предпочитают крайности: гулять – на широкую ногу, играть – до последних денег, спорить – до крика. Дельцы, умельцы и попрошайки равно уповают на Бога в выздоровлении и болезни, в жизни и смерти. Набор рассказов-случаев позволяет взглянуть на цыганский мир изнутри – на быт и жизнь табора, язык, культуру и цыганскую историю.

Стереотипы о цыганах опровергаются Фалеевым не впервые. Так, с его легкой руки читателю попадаются «Очерки этнографии цыганского табора» А. В. Черных. Однако в том, как развенчивает мифы, Фалеев порой категоричнее ученых. Помните «Кармелиту»? – Вот она не про цыган. «Камуфляж», «фантастика», – резюмирует писатель безапелляционно.

Повествование, которое можно построить вокруг значимых для этнографа и историка обрядов, складывается в большей степени из оппозиций: почтительное отношение к оглоблям и к лошади – «нечистота» женщины, дырявая юбка – золотые монетки на платье, ветхость – роскошь, старость – молодость, религиозность – суеверность, спонтанность – расчетливость, верность – измена, «свои» – «чужие», «раньше» – «теперь». Эти противо— или, скорее даже, со-поставления только подчеркивают «пестроту» цыганского мира, схожую с пестротой цыганских одежд. Но внутри «пестроты», балагана и хаоса скрыт от глаз посторонних строгий закон (читай: обычай) и разумный порядок.

Сквозного художественного сюжета в романе не найти. Он прерывается быличками, свидетельствами, рассыпается по частям и заново выстраивается благодаря образу автора. Сменяют друг друга дневниковые записи, очерки, зарисовки, комментарии, хроники. За новой встречей следует новый рассказ. Одновременно участник событий, благодарный слушатель и повествователь, Фалеев наводит знакомства, подбирает эпизоды и воспоминания, вписывая цыган в глобальный контекст и приближая к нам. Заметки по поводу, очерки по случаю, легенды и сказки – средство утолить свое и наше любопытство, развеять какой-то почти первобытный, архетипический и притом обоюдный ужас перед «чужими». «В нашем сознании цыганский табор – это волчье логово, живым – не уйдешь. Забора нет, но никто из русских туда не сунется, не придет в голову. А мне вот пришло. Я тут же и сунулся – просто наобум, не имея понятия о том, как буду подбирать к ним ключик… Решил, что любовь сокрушает все преграды, а я цыган люблю…» И не ошибся. Остроумие, ирония, самоирония и любовь делают цыган для Фалеева «своими». Но не заставляют цыганский мир идеализировать.

Так, к цыганскому гаданию – основному женскому занятию – автор относится скептически. «В уличных гадалках главное – кураж», «гаданье – старинные формулы, годами обкатанные». Отличается только зачин.

Сюжет про гадание – самый предсказуемый. Этой первой для многих из нас ассоциацией с цыганами Фалеев не ограничивается, а идет дальше.

«Таборная жизнь – сплошной театр, и каждый цыган в душе актер», но чувства выражать у котляров не принято. «Целоваться – “стыд”, обниматься – “позор”. Муж с женой при посторонних почти не говорит. Это не значит, что он ее не любит или не ценит; такой у них порядок. Все чувства – внутри, они только для двоих». Сдержанно проходят и цыганские праздники: «Это только считается, что цыганская свадьба – форменный дебош. Как раз наоборот!». А вот православие, напротив, «украшено эмоциями, как жостовский поднос».

Спорить с цыганами – дело пропащее. «Котлярам вообще интересно спорить не ради правды, а из азарта. Чтобы пошуметь!.. Основной метод ведения спора у цыган – галдеж. Любая, даже самая здравая мысль в нем пропадает, как капля в море!».

Верить цыганам – дело пустое. «Цыгане врут не только из алчности. Они сочиняют – лишь бы веселее да красивее вышло! Лишь бы выставиться покруче. Любой цыган на голом месте… возведет из вранья настоящий дворец!» – Конечно, «если бы цыгане придумали шахматы, у них бы все фигуры прыгали, как кони».

В обыденном представлении «цы Ганга» (люди с Ганга) сливаются в единый образ, что неправильно: «Всегда очень важно уточнять в разговоре – о какой именно цыганской нации ты говоришь; уж очень они непохожи друг на друга, и то, что реально для одной этногруппы, в другой – неприемлемо». В статье Николая Бессонова – по наводке Дмитрия Фалеева – о цыганской ассимиляции читаем: «Большинство из нас считают, что цыган в толпе отличить легко и просто. Бытует давно и четко сформировавшийся образ: женщины в длинных цветных юбках, которые пристают на улице с гаданиями или попрошайничают вместе со своими детьми. И смуглые, кудрявые мужчины в рубашках навыпуск… На самом деле подавляющее большинство современных цыган этому образу не соответствуют. Многие из них уже в котором поколении обладают вполне славянской внешностью, да и заняты самым широким кругом дел…»^[2].

Писателя интересуют персонажи колоритные, не «обрусевшие» – ничем не прикрытое воплощение вольной и самобытной жизни. Таких в панеевском таборе Ивановской области хватает. Барон Греко Мустафа – «почтенный старик с седой бородой, в темном костюме. Похож на Льва Толстого – то есть старость такого же благородного свойства; мудрец, старейшина». Женико Грекович – темпераментный спорщик «в зеленой шляпе, с березовой палкой заместо посоха, один глаз косой, другой сверкает, как у пирата при виде сокровищ». Брия – «самая прославленная в таборе старуха. Рассказывая, она грозно потрясает пальцем над головой, как боярыня Морозова». Старик Валера похож на Бога – «плечистый, горбоносый, лысый и с большой белой бородой», а Композитор Гого и вовсе «белая ворона» – удивительно сознательный цыган, поэт и философ. Все они представлены «в жанре необъявленного конкурса “Кто самый расцыганистый”», а перемены в их образах связаны с ностальгией по прошлому на пороге нового мира, когда нетронутость городской цивилизацией, обычаи и суеверия уходят в прошлое.

Пристальное внимание собиратель «последних преданий» обращает на цыганский язык: специфическую лексику, имена и прозвища, былички, песни и сказки. «Бахтале-зурале» – приветствие или пожелание здравия, счастья, благополучия, «кумпания» – табор, «мули» – мертвецы, «калым» – выкуп за невесту, «пэкэлимос» – ритуальная женская «нечистота», «крис» – цыганский суд, «ривляне» – римляне. «По-цыгански» означает «с подвохом»: «Делай по-цыгански – в переводе – обманывай, как-то шустри; ничего плохого в обмане нет, не пойман – не вор! Такая вот логика». Заходить «по-цыгански» – значит «без стука»: в гостеприимных домах двери не заперты, а стучаться не принято. «Имена – странноватые для русского слуха, но цыганам нравится. В панеевском таборе я знаю Капусту, Дыню, Редиску, две Груши и Киви! Не табор, а плодоовощная база! Груша, кстати, мужское имя, по-цыгански – Амбрэл. А есть еще Ветка, Конфета, Борщ, Чебурек, Жаркое, Помидора, Яблоко…». Фольклор, история, этнография, культура, традиция, язык и есть те пласты, из которых сложился роман – объемное исследование, переработанное в книгу, – труд кропотливый, добросовестный, обстоятельный, серьезный. Работающий на новое отношение к цыганским «нэциям» со стороны большого социума.