Опубликовано в журнале Октябрь, номер 11, 2014
Борис Минаев
– писатель, журналист. Родился и живет в Москве. Окончил факультет журналистики
МГУ им. М.В. Ломоносова. Автор пяти книг прозы, биографии Бориса Ельцина в серии«ЖЗЛ», многочисленных публикаций в печатной и сетевой
периодике. Лауреат премии «Заветная мечта» за книгу «Детство Левы» (2006),
премий журнала «Октябрь» за роман «Психолог» (2007) и рубрику театральных
впечатлений «Литчасть» (2009).
Оказавшись в жюри
Международного детского кинофестиваля, я задумался о том, когда я в последний
раз видел такое кино для детей? Двадцать лет назад? Двадцать пять? Или даже
раньше?
Вообще в детских
фильмах (хороших детских фильмах) есть одна удивительная особенность. Мир в
этих фильмах какой-то умытый, светящийся изнутри. Светлый.
И еще там всегда есть
какой-то неожиданный, внезапно возникающий главный герой, и далеко не всегда –
человек.
В голландском фильме
«Финн» это – скрипка.
В «Эскиль и Тринидад» (шведский фильм, получивший на фестивале
главный приз) – деревянная яхта, которую строит на своей лесопилке сумасшедшая
старуха Тринидад.
Очень часто это может
быть собака (или какое-то другое животное).
А
вот в индийском фильме «Крепость» режиссера Авинаша Аруна таких «главных героев» много: это и дождь
(тропический ливень), и ветер (колышущий огромные волны океана), и океан
(который мерно дышит в такт повествованию), и прибрежный песок, и волшебные
деревья, древний заросший пруд у обросшей мхом каменной стены с зеленой водой,
ночной свет фонарей, морской маяк, утлая лодка рыбака. Ну и конечно, сама крепость,
давшая название фильму. В эту крепость мальчики добираются на велосипедах. И
сам велосипед на какой-то момент тоже становится главным героем. То есть
главный герой тут – вся натура, воздух, свет небес, переливы и оттенки
атмосферы, дождевые капли, в которых отражается мир.
Хотя «Крепость» в
итоге приз не получила, именно она помогла мне найти ключик ко всем остальным
детским фильмам, собравшимся на Московском международном кинофестивале «КОТ»
(«кино, образование, творчество»).
Дело в том, что такой
взгляд на мир – восторженный, светлый, полный торжественного оптимизма, то есть
радостный взгляд, – и есть, собственно говоря, главное качество детства.
Не наивное сюсюканье,
не пионерское «ура товарищу такому-то за наше счастливое детство», не картонный
школьный оптимизм букваря, а что-то совсем другое.
Это чувство прекрасно
передано почти во всех лучших фестивальных фильмах.
Память об этом
чувстве когда-то помогала мне писать. Я помню, как мы в июне жгли тополиный пух
на Большевистской улице. Это было ощущение, которое очень редко потом
возвращалось. Когда мир проявлен так ярко, что ты задыхаешься, разглядывая его.
И ты сам – часть этого кадра. Тактильные ощущения – сырая черная земля,
пересыпанная камнями, железками и песком, когда ты ковыряешь ее ножом во дворе.
Да и многое, многое другое.
В темном пространстве
старого московского кинозала «Космос» я постоянно ощущал этого «проснувшегося»
ребенка.
Я волновался. У меня
сердце стучало от этого чувства.
Однако этот почти
религиозный экстаз, который испытывает ребенок, отнюдь не означает, что он не
проходит в своей жизни сквозь череду неразрешимых, чудовищно драматических
ситуаций, не переживает трагедий.
Нет, он их как раз
переживает. Вся тяжесть мира обрушивается на него. В этом и состоит
уникальность детского опыта. Страдать, но при этом испытывать постоянную
благодарность. Страдать, но не ненавидеть. Страдать, но продолжать доверять
миру и людям.
На этой тонкой грани,
собственно, и держится, и колеблется «художественное» в любом искусстве для
детей. Потеряешь одно, потеряешь и другое.
Преимущество
кинематографа перед литературой в том, что режиссеры могут детей показывать.
Их лица и глаза настолько прекрасны, естественны, глубоки, что работают на
любой поворот сюжета, на любое измерение глубины. Дети-актеры – это, может быть,
второе мое открытие фестиваля «КОТ».
Оказывается, они
могут быть настолько хороши и естественны! Не ходульные, не картонные, не
пошлые, не тошнотворно-умильные, как в наших отечественных фильмах, сериалах,
телешоу…
Но для того чтобы это
было так, необходимо дать им материал: что играть, про что страдать или
радоваться, куда двигать мысль режиссера.
В
этом смысле лидеры фестиваля – датские, шведские, голландские, немецкие фильмы
– оказались, конечно, вполне равновелики той «беспощадной», или «проблемно-гуманистической»,
детской литературе из этих же стран, которая, наконец, дошла в последние годы и
до российского читателя.
Лично для меня такой
образцовой историей оказалась та, что рассказана в датском фильме «Большой
птичий поход» режиссера Кристиана Дюэкьера
(получившего специальный приз жюри за «оригинальную идею»).
Мальчик, родившийся в
семье заядлого фотографа, помешанного на «натурной съемке», на фотоохоте за
птицами (есть специальное международное слово для таких людей – twisters), отправляется вместе со своим
отцом на очередной турнир, в птичий заповедник на берегу моря.
Толпа счастливых
людей с фотоаппаратами рассыпается по лесу, по берегу, по скалам. И поначалу кажется, что это счастливый, легкий фильм, как само
занятие, как их общее настроение, – боже, ну как же хороша жизнь!
Но не так все просто
у этого толстого смешного очкарика по имени Виктор. Его отец – долговязый
неудачник, жена которого изменяет ему открыто с другим таким же «охотником за
птицами».
И если мальчик, его
сын, проиграет в очередной раз фотоохоту и получит второй приз, все станет
совсем нестерпимо.
Виктор крадет из
знаменитой коллекции чучело самой редкой птицы и прикрепляет его к ветке
дерева, делает фейковый чудо-снимок. Приз взят! Отец
– на верху блаженства! Даже красивая девочка обращает внимание на него,
смешного коротышку!
Но, конечно, это
победа горькая и обманная. Фотография птицы оказывается не просто редким
кадром, а кадром, который заставляет мгновенно приехать на это датское
побережье еще сотни и сотни охотников за птицами: просто не живет эта птичка
здесь, и мальчик нежданно-негаданно родил мировую сенсацию, оттого и чувствует
себя не просто обманщиком, а обманщиком мирового масштаба!
Ужас и кошмар,
который испытывает главный герой «Большого птичьего похода», когда видит эти
толпы людей, примчавшихся на побережье, в фильме передан потрясающе сильно – в
молчании, в глазах, в сдержанном ощущении горя.
И, конечно, в
советской (то есть и в российской традиции) такой герой никогда не мог
бы вызвать сочувствие.
Мудрость «Большого
птичьего похода» в том, что тут все на стороне Виктора. И оба отца (образующие
вместе со сбежавшей матерью нелепый треугольник), и все эти современные
птицеловы, и дети – никто не обрушивается на него со своей «справедливостью».
Но самое главное – есть ощущение какой-то высшей справедливости, чьей-то
божественной помощи, небесной правды в том, как взрослые люди своей теплотой и
пониманием помогают выбраться из этой пропасти.
Это тонкая, очень
сложная тема. Решена она в фильме предельно просто.
Природа в «Большом
птичьем походе»: плеск волны, гомон птиц, пейзажи, ветер, который колышет
облака, – все это так здорово, что наполняет все паузы между простыми, почти
незамысловатыми диалогами воздухом жизни.
Культ живой природы в
урбанистическом европейском обществе, ее обожествление показаны здесь без
всякого пиетета, почти иронично, почти карикатурно. Но через эту чрезмерную и
фантастическую страсть к дикой природе очень точно проявлено сегодняшнее
состояние души современного европейца, его тоска по подлинной реальности. И вот
вторая важная черта современного кинематографа для детей – он очень честен и
правдив по отношению к социуму.
Ну и наконец,
история, общая для всех европейских фильмов о детстве: родители здесь не
справляются со своей ролью, по большому счету не справляются с жизнью, они
часто сломлены, подавлены, они почти сдаются – и это почти всегда
катастрофически действует на детей.
Ни один режиссер не
попытался смягчить эту, по всей видимости общую, для
всей современной цивилизации проблему. В традиционной семье, где все эти вещи
тщательно от детей скрывались, ребенку, наверное, жить было намного легче. Да,
ему все запрещали, да, его жестоко наказывали взрослые, загоняли в традиционные
рамки.
Но при этом никогда
не показывали своей слабости.
Ребенок при
сломленных или «потерянных» живых родителях – хуже, чем сирота. Удивительно,
что, не меняя «мягкой», пластичной, нежной природы детского фильма, многие
фестивальные режиссеры показали этот главный нерв современной семьи без
прикрас. Смерть близких, разлука, предательство,
развод – никто не обещал детям, что они будут от этого застрахованы.
Болезнь,
болезненность, боль – все это прочно вошло в ткань любой детской киноистории, в
русло любого сюжета.
«Финн» – фильм
режиссера из Нидерландов Франса Вайша, также
получивший специальный приз жюри, – показывает эту проблему вроде бы в
привычной «метафорической» или поэтической манере. Отец мальчика Финна – бывший
скрипач, внезапно ставший плотником, винит себя в смерти жены, он отравлен прошлым
и ненавидит его. Однако отцовская скрипка не дает покоя Финну. Он находит ее в
шкафу, он забирается на заброшенную ферму, где когда-то жил его покойный дед,
он начинает играть вопреки всем жестким запретам отца. Фильм очень тонкий,
нежный, поэтичный и кончается он почти как рождественская история, но это не
отменяет ни тяжелой семейной драмы, ни того обстоятельства, что мальчик со
всеми своими иллюзиями, почти переходящими в галлюцинации, находится на грани
душевного расстройства, на грани болезни.
Как, собственно, и
любой другой ребенок (или его родитель) из европейского кино, показанного на
фестивале в Москве. Например, даже в совсем уж «для младшего
школьного возраста» голландском фильме «Мистер-Твистер:
веселый класс» (режиссер Барбара Бредеро) про прекрасного
молодого учителя-практиканта, где и сам учитель просто замечательный, и дети
отличные, и все друг друга любят, и всем весело, вдруг неожиданно, как четкий
знак никуда не девшейся реальности, возникает «другая тема» – мать мальчика,
главного героя, страдающая жестокой депрессией, сидящая на таблетках, не
вылезающая из постели.
Причина депрессии –
преждевременная смерть отца.
Я, кстати, задумался:
почему режиссеры этих лент безжалостно «убивают» одного из родителей – для
пущего драматизма? Такой незамысловатый ход повторяется из фильма в фильм. Но,
как ни странно, смерть человека тут – скорее лишь метафора смерти самой семьи,
ну и получается, как ни жестоко это звучит, что для ребенка лучше, чтобы отец
или мать ушли «навсегда», чем мучили неопределенностью.
В фильме-лауреате
конкурса – «Эскиль и Тринидад» шведа Стефана Апельгрена – тема развода родителей, тема болезненной
трещины, проходящей по самому чувствительному месту, показана совсем спокойно,
почти буднично. Просто как заурядная черта современной жизни. Отец главного
героя, мальчика Эскиля, – в прошлом легенда шведского
хоккея. Он вынужден оставить спорт из-за тяжелой травмы
и выбрал жизнь инженера, который запускает все новые электростанции в самых
глухих, отдаленных уголках Швеции и всюду возит за собой сына, нежного и
ранимого мальчика, из которого отец мечтает сделать мужественного хоккейного
вратаря – по своему образу и подобию. А тот мечтает о яхтах, знает все о
кораблестроении, словом, типичный «ботаник», помешанный на парусах.
Хороший, я бы сказал,
нормальный сюжет для детской повести, для детского кино. Ничего
сверхвыдающегося. Что же сделало фильм победителем конкурса? Борьба отца и
сына, двух мужских характеров, показана удивительно точно, пластично, тонко, с
выдающимся реализмом. И это относится ко всем деталям, всем героям фильма, не
только к основной сюжетной линии. Даже эпизодические сцены – например, запуск
электростанции, благородный труд шведских работяг в
этом северном снежном затерянном краю – сняты очень сдержанно и точно. И
одинокий суровый быт мужчины, который таскает за собой с места на место
маленького мальчика, поскольку жена не хочет расставаться с творческой
карьерой, со своей привычной жизнью, – эти картонные ящики, вечно новая школа,
привычная замороженная пицца в холодильнике…
Детский
хоккейный тренер, который мечтает хоть о какой-нибудь, пусть даже маленькой
победе, и в день этой своей победы напивается шампанским на совершенно пустом
катке, разъезжая по льду, – и это тоже весело и точно.
Но все же основная
деталь – это, конечно же, та самая яхта, деревянный могучий парусник, которую
строит на лесопилке местная сумасшедшая, старуха по прозвищу Тринидад – с лицом
спившейся московской бомжихи. Есть
в этом сюжетном повороте вера в чудо, но самое главное – есть старая, добрая,
никуда не девшаяся романтика: паруса, яхты, море, корабли, капитаны…
Прелесть
фильма – в том, что все эти совершенно разнородные вещи: заполярный снег,
сумасбродная старуха, река, лед, электростанция, парусник, постылый хоккей,
розовощекая девочка, пицца в холодильнике – вдруг соединяются в удивительно
мощное течение самой жизни, в плотный сгусток времени.
Ну, словом, это
здоровое кино. Это очень здоровый взгляд на мир. Это здоровый, конструктивный,
гуманистический подход к детству. Хотя говорит это кино при всем том о вещах
очень больных и очень болезненных – и для ребенка, и для взрослого.
На этом фоне довольно
грустную, по крайней мере непростую картину
представляли собой три российские ленты, оказавшиеся в полнометражном конкурсе,
– анимационный фильм «Белка и Стрелка: лунные приключения» (режиссеры Александр
Храмцов, Инна Евланникова, Вадим Сотсков)
и два игровых – «В стране хороших деточек» (режиссер Ольга Каптур – специальное
упоминание, диплом жюри за «гуманистический подход») и «Тайна темной комнаты»
режиссера Ольги Беляевой.
«Белка и стрелка» –
на мой субъективный взгляд, хорошая анимация при неинтересном, вымученном
сценарии. «Тайна темной комнаты» (по повести Валерия Попова, худрук проекта –
С. Говорухин) – совсем уж неудачная попытка создать «научно-фантастическую»
сказку да еще завернуть ее в глубоко «патриотические» одежды. Лучше других
смотрелся фильм «В стране хороших деточек» по книге и сценарию Анны Старобинец, но случайно или нет, все три российские картины
в конкурсе оказались на одной и той же тропинке – ухода в искусственную
реальность сказки, в условную реальность выдуманного насквозь сюжета.
Оказалось, что именно
эти три российских фильма – абсолютно вне времени и места. Непонятно, когда все
это происходит и, главное, не очень понятно где.
Советской детской
литературе, что уж тут скрывать, всегда было сложно говорить о настоящей жизни.
Ей всегда проще было рассказать о реальных детских проблемах или о детской боли
через игру, через сказку, через фантазию (о чем я писал в прошлом «детском»
номере «Октября» – 2013, № 9). Тут вам и Успенский, и Коваль, и Шаров, и
многие-многие другие.
И тем не менее в 80-е годы такие
фильмы и такие книги – о современном обществе, о современных проблемах этого
общества – в позднем советском кино все-таки были. Организатор фестиваля «КОТ»
Маша Терещенко говорила мне, что для нее фильм Ролана Быкова «Чучело»
практически навсегда остался эталоном.
Так куда же все это
делось?
Мы в жюри отметили
фильм «В стране хороших деточек» – если кто не смотрел и не читал, дети там
попадают в тоталитарную систему, где их сознание «исправляют», память стирают,
превращая в правильных и
послушных винтиков системы. Говорить ребенку о ценности свободы и борьбы за нее
нужно в любом возрасте, даже в самом нежном. Но ни
современной жизни, ни современных родителей и уже тем более современных детей в
фильме, к сожалению, нет и в помине.
Если говорить о всех трех российских картинах в целом, скорее уж, в них присутствует
некая альтернативная реальность – близкая к компьютерным играм или жизни детей
в соцсетях. Условный язык, намеки, аллюзии, какая-то
жизнь понарошку.
Есть такой привычный
ответ: наше общество не совсем здорово, поэтому и нет в нем «здорового», нормального
взгляда на жизнь. Боятся режиссеры говорить об обычной семье, об обычных детях,
боятся, потому что выйдет жуть страшная. Жизнь, мол, настолько ужасна, что
языку детского кинематографа, светлому и прямому взгляду на мир она точно не
поддастся. Уверен, что так думают и кинокритики, и
сценаристы, и сами режиссеры. А может быть, это все-таки в большей степени
мифология ужаса, чем сам ужас?
В фильме «Крепость»
показаны далеко не самые богатые индийские семьи. И далеко не беспроблемна их жизнь.
И тем не менее при первом же
взгляде на экран привычные мысли об «индийской нищете» куда-то исчезают.
Нормальная жизнь нормальных людей, которые живут, да, не так, как мы, у них
иной быт и иная ментальность, но они именно живут, а не борются за
существование.
И дети в индийской
школе каждый день в белоснежных сорочках. При этом – гоняют на тех же
велосипедах, что и в Голландии. Чем мы-то в России хуже?..
Может быть, мы сами
себе внушили, что живем в яме, барахтаемся в грязи и ничего «человеческого» не
можем ни писать, ни снимать (даже для детей) из-за цензуры? И что не мы, а
«они» виноваты в том, что нормальное кино про нормальных людей исчезло?
Конечно же,
«мифология ужаса», рожденная, в частности, мифами о «лихих девяностых», о
распаде СССР, не единственная причина, по которой хорошие детские фильмы у нас
почти перестали снимать. Другая причина – власть сегодня посылает обществу
чудовищно плохие сигналы: очередные запреты книг и спектаклей, очередные
требования «больше патриотизма», «больше любви к Родине» – отнюдь не прибавляет
авторам творческой уверенности.
Снова
возвращаюсь к своему краснопресненскому тополиному пуху – тогда нас, детей,
конечно, загоняли в шеренги, нам диктовали, как жить, мы обязаны были носить
красные галстуки, клясться в верности Ленину, но в целом-то общество и
государство посылало детской литературе и кинематографу совсем другой сигнал:
больше реальных проблем, больше острых ситуаций, больше правды о том, что
происходит вокруг.
Вот таков был контекст времени.
Государственнический
фанатизм был как-то совсем не в моде. Европейское кино для детей практически
полностью повторяет уроки поздних лет советского детского кинематографа (хотя
во многом и идет дальше): это уроки «Чучела», «Вам и не снилось», «Внимание,
черепаха!», «Звонят, откройте дверь!», «Посторонним вход воспрещен»,
«Подранков», «Не болит голова у дятла», «Ста дней после детства», «Курьера».
Что, собственно, и
рождает во мне осторожный оптимизм при мысли о будущем российского детского
кино.
Я
глубоко убежден, особенно посмотрев все эти фестивальные фильмы, что жизнь
детей, жизнь семьи, жизнь общества и в Европе, и уж тем более в Азии или
Латинской Америке проходит на более остром и более жестком социальном фоне, чем
у нас в России, но ведь это совсем не мешает режиссерам и сценаристам создавать
картины о реальной жизни реальных живых людей. Значит, это не должно помешать и
нам.
Совершенно
особняком в
фестивальном конкурсе стояла картина немецкого режиссера Фридер
Шлайх «Потому что я красивее» о жизни колумбийских
нелегальных мигрантов в Германии. Фильм довольно жесткий, совсем уж «взрослый»
по фактуре, без акварельности и пастельности
других работ и довольно непростой по психологическому рисунку.
Фильм о колумбийской
девочке, которая страстно хочет остаться в Германии, в то время как ее мать,
подрабатывающая уборщицей в богатой немецкой семье, никак не может там остаться… И девочке приходится делать выбор.
В «Потому что я
красивее» девочка-героиня по имени Чаро еще не
раскрылась, не повернулась в ту или иную сторону, и вся она – лишь возможность,
лишь обещание будущего, и в этой ее капризной неопределенности и есть обаяние
личности, мощный характер, судьба, еще не проявленная. И ей, этой взбалмошной и
не такой уж красивой на самом деле девчонке, по этой самой причине помогают
все: и родные, и близкие, и далекие, и даже совсем чужие. Они чувствуют в ней
это приближение судьбы, приближение чего-то очень значительного.
Нежное, изменчивое,
почти плотское обаяние подросткового возраста тут передано удивительно. И вся
опасность жизни европейского социума – без ужасов и нравоучений – тоже.
Так вот, эта
социальная драма находится ровно на грани взрослого и детского кинематографа.
Грань эта сегодня почти неуловима. Знаменитые фильмы последних лет очень часто
посвящены детям, в них играют дети, причем главные роли; наугад назову лишь
несколько: «Королевство полной луны», «Мэд» и даже
«Жизнь Адель» – то есть все это фавориты многочисленных кинематографических
фестивалей. Все эти фильмы, конечно, не детские, но о детях и подростках. Ведь
в современной жизни привычные роли во многом поменялись. На детей ложится
чудовищная тяжесть ответственности – за своих родителей в том числе. Родители
порой более инфантильны, чем сами дети. Кто кого должен научить – во многом
непонятно. Все должны помогать друг другу в равной степени.
И поэтому детское
кино сегодня – не какой-то «загончик», отдельный
«цех», «детский уголок», игровая или тренировочная площадка взрослого
кинематографа, совсем нет. Это две части целого. Это одна и та же великая
реальность.
Реальность, очень
часто нуждающаяся в непосредственном, чистом, радостном взгляде на себя. На
божий мир.
Именно в нашей стране
сейчас остро необходим такой кинематограф.