Из ненаписанного романа «Светлый финал»
Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2014
КРАТКОЕ СОДЕРЖАНИЕ РОМАНА
2014 год. Осень. Между Путиным и Меркель закралась ложь. Мир, как утверждают политизированные граждане, продолжает находится на грани Третьей мировой войны, а может, уже и впал в нее. Писатель Гдов, по совпадению инвалид тоже ТРЕТЬЕЙ группы, «опоздавший шестидесятник», персонаж, хорошо известный читателям различных произведений Евгения Попова, вдруг получает от собеса бесплатную социальную путевку в костно-мышечный санаторий «Пнёво-на-Нерехте».
Писатель Гдов тоже, как и весь мир, находится на грани, потерпев крах во многих аспектах своей жизнедеятельности. Писатель Гдов опустошен, он, образно говоря, испепеляется в тревоге за себя и судьбы человечества, хотя и устал постоянно обсуждать все это вместе со всем постсоветским народом и его интеллигенцией.
Однако ни он, ни политика совершенно не интересуют стариков и старушек, проходящих на халяву лечение в санатории. Они погружены в свой экзистенциональный мир, где повышенное давление и ночной храп не менее важны, чем Ленин и Сталин. «Отдыхающие», опровергая все недоброжелательные представления об угрюмом российском менталитете, хорошо кушают, поют, танцуют, флиртуют друг с другом, интригуют, балуются, острят и вообще от души радуются относительно светлому финалу их собачьей жизни, прошедшей под игом коммунистов, которыми они сами большей частью и являлись.
В оппозиционно настроенного Гдова влюбляется отъявленная, но хорошо сохранившаяся бывшая партработница. Гдов поражен ее энергией, эротическим бесстыдством, и это приводит его к глубоким размышлениям о том, что такое человек вообще, что такое жизнь, имеет ли смысл то, что многие традиционно считают цивилизацией. Внезапно к нему возвращается жена. Между ними тоже когда-то закралась ложь, хотя гораздо более меньшего масштаба, чем между Путиным и Меркель. Гдов вспоминает рассказ старого советского писателя Л., где извозчик везет после 1905 года революционера-подпольщика и объясняет ему, что никакого общественно-политического счастья, чаемого борцами за свободу, не может быть никогда. «Поскольку всех людей министрями сделать невозможно, поэтому любая власть будет чистая сволочь и любое начальство – тоже». И Гдова вдруг осеняет тень мудрости: несправедливость – это биологическое явление, она лежит в основе миропорядка и все без исключения страны отличаются друг от друга лишь процентом вершащихся в них мерзостей, который колеблется от пяти до девяносто девяти процентов. Демократия – такая же фикция, как не состоявшийся нигде коммунизм, а люди не ангелы, но грешники, грешники, грешники… Гдов скрипит зубами, матерится. Жена просит его не использовать обсценную лексику, не волноваться: ведь с ним может случиться гипертонический криз и тогда ее жизнь уже не будет иметь смысла. Гдов стихает и соглашается. И слезы, слезы вдруг засветились алмазным блеском в глазах у воссоединившихся влюбленных. Но это уже были слезы радости. Бог есть, ноосфера существует. Путин и Меркель тоже нашли общий язык. Сроки начала Третьей мировой войны перенесены на неопределенное будущее.
СА-НА-ТО-РИЯ
Теперь моя пора: я не люблю весны;
Скучна мне оттепель; вонь, грязь – весной я болен…
А.С. Пушкин
Осень наступила,
Высохли цветы.
Подожди немного,
Отдохнешь и ты.
Анонимный постмодернист
«Тайная торговля целебной грязью “Комед” – пятьсот рублей баночка – процветала в санатории “Пнёво-на-Нерехте”», – отметил в своей писательской записной книжке писатель Гдов. Он, кстати, как и его коллега Михаил Булгаков, любил употреблять это слово не в мужском, а в женском, более, по его мнению, созвучном гуманизму варианте. Са-на-то-рия.
В санатории «Пнёво-на-Нерехте» между тем царило украшательство. На полянке, что перед столовой, всегда имелась небольшая такая сцена, а сейчас ее уж украсили по случаю осеннего праздника красным кумачом, на котором было написано:
«ОТДЫХАЮЩИЕ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ».
И другой имелся лозунг, слева от сцены:
«ТРУДЯЩИМСЯ ПНЁВО-НА-НЕРЕХТЕ – СЛАВА!»
А лозунг справа гласил:
«ДА ЗДРАВСТВУЕТ 7-Е НОЯБРЯ ЛЮБОГО ГОДА».
Имелась на сцене и самодельная трибуна, тоже обтянутая кумачом.
И к березе был аккуратно прибит вырезанный из фанеры громадный серп-молот все того же популярного здесь цвета.
Полянка постепенно наполнялась народом.
Интеллигентный дедушка в очках, с козлиной бородкой – вылитый всесоюзный староста Калинин (см. портрет в википедии) – простер руку, считай, прямо как Ленин, но в отличие от него прочитал следующие стихи:
Сам я был
батрак в колхозе,
Долго пас овец,
Юность встретил на морозе,
Думал, мне конец.
Но Россия
воссияла
Заново теперь.
Этим самым показала
Каждому пример.
Вряд ли этот поэт был когда-либо колхозником, не поверил Гдов. И отметил, что все эти старички и старушки, держащие в руках разноцветные шарики и маленькие флажочки, скорей всего, моложе его самого, родившегося сразу же после Второй мировой войны с европейскими нацистами, фашистами и японскими империалистами.
Sictransitgloriamundi!
Девушка из администрации, которых нынче зовут не затейниками, а почему-то аниматорами, тоже заступила за трибуну и тоже зачитала что-то позитивное:
Сегодня день
народа,
Сегодня мы живем.
И дружными шагами,
На шашлыки пойдем.
Глядя на нее, Гдов окончательно утвердился в мысли, что народное выражение «жопа шире колеса» вовсе не является метафорой, грубостью или гиперболой, а представляет собой ярчайший образец фантастического российского натурализма, который даст сто очков форы любым писательским бредням и любым выдумкам.
– Это я к тому, дорогие товарищи отдыхающие, что обед у нас сегодня будет особенный, праздничный – с шашлыками, красной икрой, желающие могут и по рюмочке выпить, – лукаво улыбаясь, объяснила фантастическая девушка смысл этих своих строк.
«Интересно, почему-то в этих плакатах и стихах ничего не говорится о коммунизме и нигде нет портретов Ленина в кепке, который утверждает, что мы идем правильной дорогой, – отметил Гдов. – Неужели прежняя идеология действительно канула, коммунизм действительно остался в прошлом и мы сейчас присутствуем при становлении какого-то нового общественного строя, законам которого подчиняются даже старички, вдруг в одночасье ставшие безыдейными и лишь смутно воркующие нечто о прошлых прелестях молодой социалистической жизни, как голуби под крышей? Быстро время бежит, но куда?»
Пятьдесят лет назад, осенью 1964 года, он на пару с сокурсником по Московскому геологоразведочному институту им. С. Орджоникидзе Лешей Колотовым снимал койку в подмосковном Расторгуеве у одной старушки, которая жила в вынужденном одиночестве, потому что ее дочку посадили за обвес и обсчет покупателей продовольственных товаров. Зятя у старушки, естественно, не было – то ли тоже сидел, то ли и не существовал никогда. Зато у нее был внучек. Гдов не специалист, и он вряд ли мог бы точно назвать ту душевную болезнь, которой страдал сын незадачливой продавщицы. Мальчик добрый, ласковый, с вечной своей улыбкой до ушей, он беспокойства, собственно, вообще никому не приносил, если не считать того, что постоянно вертелся в их комнате, пускал слюни и сопли на их книжки и тетради, а если ему что-нибудь говорили, то он в ответ лишь внятно реагировал загадочным словосочетанием «пау-пау».
Именно тогда Гдов узнал про знаменитый для Москвы день 16 октября 1941 года, когда фашисты оказались уже на самых подступах к столице и в городе началась знаменитая паника, за описание которой в самиздате можно было спокойно схлопотать статью 190 УК РСФСР «Заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй».
16 октября 1941 года. Когда… когда весь день не ходило метро, единственный раз за его историю, и десятки тысяч москвичей пытались вырваться из города, на Лубянке жгли архивы, шпана грабила магазины, разномастные начальники драпали впереди всех, тут же, как черт из коробки, возникла какая-то подпольная организация «Союз спасения Родины и революции», призывавшая сбросить «жидомасонскую клику Сталина»… когда в опустевшем без коммунистов ЦК ВКП(б) были взломаны замки, разбросаны бланки и другие секретные бумажки, когда писатель Фадеев докладывал Сталину, что поэт Лебедев-Кумач, автор песни «Идет война народная, священная война», привез на вокзал две машины вещей, не смог их за двое суток загрузить в вагон, отчего и сошел с ума, когда директор одного из мединститутов смылся вместе с кассой, бросив сотрудников, студентов и госпиталь с ранеными бойцами, когда спирт спускали в канализацию, а мигом появившиеся разбойнички грабили путников ну прямо как во времена Юрия Долгорукого…
Обо всем этом Гдов узнал не из самиздата и не тогда, когда на советскую землю пришла «перестройка», а вот именно что осенью 1964 года, пятьдесят лет назад. Случилось это так: 16 октября 1964 года квартирная хозяйка вдруг взялась угощать бедных постояльцев чаем, «останкинскими» пельменями из пачки, водкой «сучок», а когда напилась, то вдруг зарыдала, достала из глубин комода фотопортрет ушастого низколобого паренька в рубашке с отложным воротничком. И сказала, что это – ее сыночка, который был комсомольцем, любил Родину, товарища Сталина, добровольно пошел в военкомат, но во время паники вернулся домой к безмужней матери (отец сидел да в заключении и помер), к маленькой сестренке, и его вскорости расстреляли за дезертирство, как только все улеглось и московские большевики вновь оказались на коне, с которого Гитлер их чуть было не спихнул.
Дико было юноше Гдову слышать все это. Ведь он приехал в Москву из Сибири, гордился тем, что его земляки грудью заслонили столицу, и вот надо же – такая странная информация. Так ведь можно договориться и до того, что в блокадном Ленинграде ответственные коммунисты обжирались печеньем и икрой, тогда как народ, именем которого так любят клясться все идеологические жулики, трупы на саночках возил и примеривался к людоедству. За это ведь тоже полагается какая-нибудь статья, даже сейчас. Правда, товарищи?
– Пау-пау, – сказал кроткий идиотик, обняв бабушку.
Вот тут-то и раздались осенью 2014 года залихватские звуки баяна, и неизвестная Гдову пожилая женщина в солнцезащитных темных очках, но с инвалидной клюшкой вдруг вывела безо всякого смущения:
Меня милый не
целует,
Говорит: «Потом, потом».
Я иду, а он на печке
Тренируется с котом.
Но это еще что! Другой старушечий голос вдруг подхватил:
В санатории
была,
Там меня обидели.
Всех старух в кусты водили,
А меня не видели.
Тема эта оказалась актуальной, и Гдову довелось услышать другой вариант этого же текста:
В санатории
была,
Всего насмотрелася.
Под кусты не затащили,
А ведь так хотелося.
Ознакомился он также и с новой версией песни на слова крестьянского поэта XIX века Ивана Сурикова про тонкую рябину, которая хотела к дубу перебраться:
Но однажды ночью
Страшный шум раздался.
Это дуб влюбленный
С места вдруг сорвался
И от той любови
Клен такой родился,
Что Мичурин плакал,
А народ дивился.
И наконец:
– Калина красная, калина вызрела, – вдруг грянул нестройный, но дружный хор под руководством неугомонного седого баяниста Николая Михайловича, который имел полное право сказать про себя «да меня здесь, в Пнёве-на-Нерехте, каждая собака знает».
Потому что родился здесь, жил и помрет. Куда ему еще деваться?
А Гдов закрыл глаза и перенесся на сорок лет назад, в осень 1974-го, когда на колхозном рынке сибирского города Абакана внезапно узнал из обрывка газеты о смерти Василия Макаровича Шукшина.
Какой колхоз был в 1974 году, такой и колхозный рынок. Мясом еще с утра отторговались. В провинциальных магазинах его тогда вообще не было, а на рынке за ним очередь занимали наудачу, к пустым весам, а уж будет ли на этих весах свининка, говядина или баранинка – это уж как повезет, может, и вообще ничего не будет. Картошку еще не всю распродали, в том году картошки много уродилось, орехи кедровые еще продавали, грибы-свинушки, мед, алтайское мумие, рябину, калину, березовые веники, грузины еще торчали со своими баснословно дорогими фруктами.
Ветер гонял по мусорной базарной площади обрывок какой-то газеты, который вдруг чудом прибило к ногам Гдова. Гдов увидел некролог, знакомое лицо и сразу же все понял, сразу же поверил в то, что Шукшина уже больше нет на земле. Год назад он был у него в Москве на улице Бочкова, 5 и тот, узнав, что Гдов едет из города К. в Ленинград, написал ему записку к заведующему отделом прозы одного знаменитого ленинградского журнала на букву «З», где просил «Сашеньку» посмотреть рассказы «талантливого сибирского парня».
– Можно, я сам в редакцию не пойду, а рассказы по почте пошлю вместе с вашей запиской? – предложил Гдов.
– Нельзя, – отрезал Шукшин. – Рассказы нужно самому в редакцию носить, это унижение входит в писательскую профессию. Я вот позавчера к этому самому Сашеньке в гостиницу ходил как проститутка. На подборку его уговаривал…
– Так вы же лауреат, разве у вас тоже есть какие-то проблемы?
– Не того я сорта лауреат, чтобы все мое с колес печатали. Все пробивать приходится.
– Не знаю, как я с такой рожей в редакцию пойду, – гнул свое Гдов.
Шукшин подошел совсем близко и как-то по-киношному, по-режиссерски осмотрел лицо Гдова.
– Рожа как рожа, – констатировал он. – Можно с такой рожей по редакциям ходить. Только пьяный по редакциям не ходи. Пьяный вообще никуда не ходи, сиди дома да пей, – неожиданно вывел он и добавил: – Вообще, тебе уезжать надо из Сибири. Там для таких, как ты, три дороженьки. Или сопьешься, или посадят за длинный язык, или в комсомольцы пойдешь, писать про успехи в сельском хозяйстве и строительстве ГЭС.
– Волки по этим редакциям сидят, – пробурчал Гдов.
– Какие волки! – воскликнул Шукшин. – Не волки, а шакалы гребучие, – употребил он непристойное прилагательное.
Окрыленный его словами, Гдов вышел на улицу Бочкова и, думая о наказах мэтра, с разбегу налетел на какую-то деревяшку временного тоннеля, возведенного около дома Шукшина по случаю перманентного строительства Москвы. Больно было, но Гдова дожидался на улице с литром водки его верный товарищ, поэт Лев Таран, автор подпольного романа в стихах «Алик плюс Алена», выдающегося сочинения, которое увидело свет лишь в постперестроечные времена, когда его создатель уже давным-давно лежал в могиле на «Красной горке» подмосковного города Дмитрова.
Друзья распили литр непосредственно перед посадкой сибиряка Гдова в поезд «Красная стрела». А одет был Гдов так: коричневая мятая шляпа без ленты, сапоги и черное кожаное пальто, скорее всего снятое много лет назад с убитого фашистского летчика и проданное Гдову за пятнадцать рублей на рынке города К., подобном вышеописанному, абаканскому.
Поэтому, когда Гдов явился в чинную ленинградскую редакцию следующим ранним утром, «дыша духами и туманами», с огромным фингалом под левым глазом и сказал заплетающимся языком, что вот письмо от Василия Макаровича, рукопись у него интеллигентная питерская старушка в седых кудельках с ужасом, но, конечно же, приняла, однако из журнала «З» Гдову не ответили ничего и никогда, даже когда он стал знаменитым и лично познакомился с «Сашенькой».
Из осени 1974-го возвращаемся в осень 2014-го, из Москвы и Питера в санаторий «Пнёво-на-Нерехте». Что там наш Гдов? А он в порядке, наш Гдов. Писатель Гдов продолжает отдыхать от внешнего мира в санатории «Пнёво-на-Нерехте», затерянном в костромских лесах, где водятся клещи и медведи, где погиб спасший царя Михаила Иван Сусанин и утонул в болоте последний секретарь местного райкома КПСС Бизяев, где возрос заместитель Лужкова Валерий Шанцев и другие замечательные люди, из которых нужно было делать гвозди, но теперь уже поздно.
Гдову продолжали класть на коленку лечебную торфяную мазь «Комед», не чужд был Гдов и лазера, инъекций в мягкие ткани задней части тела, лечебной физкультуры, тренажерного зала, гидромассажных ванн, ароматерапии. По вечерам немного выпивал в одиночестве. Ведь когда выпиваешь в одиночестве немного, то ведь это даже и полезно, слышали, товарищи?
…Гдов поселился в номере один, приплатив за это к бесплатной социальной путевке скромную сумму из расчета 200 руб. в день. Гдов вообще жил на третьем этаже этой санаторной «хрущевки» в одиночестве, потому что старые люди – они советские навсегда и не хотят платить деньги за такую западную глупость, чтобы жить в комнате без соседей. Ведь по их мнению на людях и смерть красна, царство Божие внутри нас, скоро будет обратно коммунизм или что-нибудь такое же, не менее хорошее.
«Дивные, дивные здесь места, дивные, глухие, однако худо-бедно, но все же освоенные, – писал Гдов. – Таковой, в принципе, может стать и вся Россия, если не погибнет, сумеет удержаться на плаву. Санаторий “Пнёво-на-Нерехте” – символ такой России, и в этом нет ничего дурного, потому что это все же жизнь, а не смерть. Отвратная, якобы асфальтированная дорога из областного центра, с ямами и выбоинами, которые из путника душу вынут, а тело растрясут до самой печенки, но горячая вода в санатории есть всегда, котлетки дают простые, но вкусные (мясо из них воровать теперь невыгодно, капиталисты накажут), заводов кругом нету и не будет, Нерехта по-прежнему впадает в Каспийское море, из нее мужики по-прежнему тягают лещей, подлещиков, окуней. И слава богу, никто никого пока не режет, не поджигает, не взрывает, не бомбит, кровь людская остается в артериях, венах, и нам пора бы уже по достоинству оценить этот скудный уют, антипод насилия и животной дикости».
И он был прав, и закат на Нерехте был диво как хорош, когда Гдов наконец-то возвратился с мероприятия, где социальные старики и старухи еще долго пели вместе с ним под баян Николая Михайловича советские песни. В репертуаре было «Вот кто-то с горочки спустился», «Сиреневый туман», «Лучше нету того цвету», «Давай пожмем друг другу руки», «Хотят ли русские войны», «Севастопольский вальс», «Ленин всегда живой». Старухи танцевали друг с другом. Одна из них обмахивалась для лихости платочком, а другая упала. Все испугались, как бы она что-нибудь себе не повредила, но обошлось. Один старик напился пьян и выкрикивал что-то неразборчивое, но вскоре устал и ушел. Ушел и Гдов, по дороге купив в сельпо две бутылки красного вина «CastillosdeEspana».
«Да, кругом убогость, разруха, но в сельпо “CastillosdeEspana” продают, и кока-колу, и колбасу десяти сортов, и пивом хоть облейся, и около сельпо стоит роскошная черная машина “рено-логан”, принадлежащая местному олигарху Никифору, выбившемуся в богатеи из шоферов (возил председателя поссовета)», – писал он.
Гдов выпивал в одиночестве. По телевизору показывали Виктора Петровича Астафьева, который в старом документальном фильме конца девяностых ругал коммунистов, но ничего не было слышно, потому что канал «Культура» в районе санатория «Пнёво-на-Нерехте» всегда все показывает, но только без звука. Зато различные свиноподобные физиономии с других каналов высвечивались в телеящике весьма отлично.
«Когда же, наконец, Путин выгонит обсевших его глупых жуликов, укравших все, что плохо лежало, и продолжающих воровать то, что еще от плохо лежащего осталось, включая чужие диссертации? – размечтался Гдов после принятия двух или трех, ну, может, четырех вкусных стаканов. – Все они всё что-то там плетут, все о родине унылую песню заводят, а мышей не ловят даже для Путина, и как бы не довели бы нас эти господа-товарищи до того самого крайнего края, за которым зияет мертвая пустота. Ведь то, что в Украине, а также в Америке, Великобритании, Германии, Франции и других странах начальство тоже идиоты, наших идиотов вовсе не оправдывает».
– Путина немедленно вычеркнуть, – распорядился он.
Интерьер в его комнате тоже был совершенно САВЕЦКИЙ: драные обои, текущий в вечность унитаз, кровать из ДСП, явно сделанная на зоне в Мордовии, когда там сидели диссиденты и другие борцы за права человека. Как будто время застыло, и Гдов снова был молод, разъезжал по командировкам, жил и спал где попало.
Гдов стоял на берегу и всерьез думал, не утопиться ли ему в Нерехте.
– Рехнулись все, – бормотал он. – Интернет, колбаса, туалетная бумага, мобильники, планшеты, начальство снова разрешило молиться Богу. Всё есть, но – поздно. Весь мир уже рехнулся мало-помалу, и нет уже квалифицированного доброго старого психиатра, способного его вылечить. Рехнулись ВЕЗДЕ. По-своему поняв заветы Маркса, националисты, милитаристы и империалисты всех стран объединились, чтобы драться друг с другом чужими руками. Руками так называемого народа, который, в свою очередь, тоже рехнулся, как бы кто его ни любил, включая меня. А может, и не рехнулся, а просто-напросто «цыпленки тоже хочут жить», и этот так называемый народ покорно делал, делает и всегда будет делать все, что ему навяжут манипуляторы при любом режиме. Демократия? Здравствуй, милая! Демократия – это длинный поводок, на одном конце которого ошейник, а другой всегда в руках негодяев. Наверное, «перестройка» для того только и была допущена Господом, чтобы мне это понять. На фотографии этой буколической троицы – Сталин, Рузвельт, Черчилль – явно не хватает Гитлера, Муссолини, Мао Цзэдуна, а то и Николая II, Наполеона. Все они – одного помета сволота…
«Утешает лишь то, что за моим окном снова лучится на осеннем солнце дивная Нерехта, которая чего только не видела за время своего существования при различных властях и разномастных дикарях, включая нынешних, – писал он на следующий день. – И спасибо, спасибо Господу, если хоть немножко еще удастся мне и другим моим согражданам пожить на своей земле почти по-человечески, почти по-человечески. Ведь наше вялое счастье могло бы кончиться значительно раньше, чем в 2014 году. И все же – вдруг да случится опять Божье чудо, вдруг да окажется, что “еще не вечер”. Что все же удастся нам скромненько и тихонько побыть на своей земле еще немного, а возможно, и до бесконечности, если считать, что для православного смерти нет?»
И в это время мелодично зазвонил его мобильный телефон.
– Вас слушают, – сказал Гдов.