Из цикла «Военный городок». Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2013
Юлия Зайцева (Коротеева) родилась в городе Александрове Владимирской области, живет в Королёве Московской области. Окончила МГУКИ, училась в Литературном институте имени А.М. Горького. Финалист Международной детской литературной премии имени В.П. Крапивина (2012).
Один раз Ольге Гусаровой купили большой аквариум на день рождения. Сначала с двумя рыбками только, проверить, удобно рыбкам в аквариуме будет жить или нет. И купили еще один маленький аквариум, пустой, неизвестно зачем, может, запасной. Но она никому не разрешала смотреть на своих рыбок. Может, боялась, что могут их сглазить и рыбки сдохнут. А еще, может, потому, что она просто человек такой. Если чего-нибудь попросишь у нее показать, обязательно не покажет. Вот она как-то научилась делать из бумаги солдата в пилотке. Очень сложно, мы никак не могли догадаться, как же это он устроен, разворачивали его и смотрели на бумажку. А ей ужасно нравилось, что кроме нее никто не умеет свернуть солдата обратно. Мы говорим: покажи как! А она не показывает. А потом сказала, что через две недели только покажет, никак не раньше, раньше нельзя, не получится. Очень нам будет нужен ее солдат через две недели!
Мы пришли к ней на день рождения, а она говорит:
– Все отвернитесь, я сейчас буду делать сюрприз – бумажный солдат.
Как будто больше времени у нее не было! Мы все отвернулись и сидели. А Белёнов даже под стол залез и там за ноги всех дергал и кричал: вижу-вижу, слышу-слышу, всех научу! И она тогда Белёнову обещала показать, потом, когда все уйдут, как делать такую красотищу из бумаги, только чтоб он никому не рассказывал больше. А ему эти глупые солдатики ну совершенно ни к чему, плевать он на них хотел. И на рыбок ее в аквариуме. Он сам Чесалину рассказывал, как в комнату с рыбками пошел и в аквариум плюнул. Раза четыре рассказал, наверное. И мы с Веткой тоже пробрались в комнату с рыбками: посмотрели поскорей на рыбок и сразу назад.
Кроме солдата из бумаги, Ольга Гусарова умела делать корзиночки из мыла и ленточек, плести брелоки из четырех веревочек, вязать крючком и спицами, вышивать, конечно, на пяльцах. И вообще все умела, что только можно представить себе. И все взрослые пришли из кухни посмотреть на эти чудеса и говорят: ах! нет, ну вы подумайте, какая искусница, рукодельница какая, мастерица! Ах! Ах! А она всё достает откуда-то то корзиночки, то веревочки, то салфеточки, то солдатиков, весь стол завалила, ничего поесть нельзя. Сама-то она поела, наверное. А Веткина мама говорит:
– И за рыбками-то она ухаживает. И в доме-то у нее порядок, как не приду, все время убирается, отдыха не знает человек!
Как будто дел поважнее не бывает у нее, чем дома убираться и рукодельничать из бумаги. Ужас! Мы когда вышли на улицу, я говорю: Ветка вон как за черепашкой ухаживает, а никто ее за это не похвалил ни разу. А Ольга Гусарова объяснила с очень большим достоинством, как она всегда говорила, что только очень ленивые или очень старые люди заводят себе черепашек, чего там за ними ухода – кот наплакал! Я спрашиваю:
– Чего ж теперь, всем надо заводить белку в колесе?
А Гусарова говорит, что, наверное, каждый человек похож на животное, с которым живет… ну или скоро станет похож, как поживет. А Ветка сказала, что Гусарова похожа на старого, лысого, толстого гуся. И Белёнов заржал с Чесалиным опять. И мы убежали, потому что все равно было домой пора.
А на следующий день Ветка пришла березовый сок собирать, а там ее банки нет, а банка почти полная у нее была. И надпись на земле, только мы не поняли про что. Только первое слово поняли: ВЕТКА. Ну Ветка не стала долго разбираться, что к чему, а просто взяла тогда и стащила у Гусаровой из коридора одну босоножку и подвесила высоко на пряточном тополе. Настоящая война. А Гусарова тогда прислала Ветке письмо с рисунками, а там на двух листах, что Ветка дура и черепашка у нее дура и скоро сгорит в огне… Даже странно такое от нее письмо получить, даже не верилось, как это она с ее-то достоинством ужас такой могла написать. Но там были красивые рисунки, потому что она еще рисовать хорошо умела. А про огонь она зря, конечно. Потому что у Ветки недавно, в прошлом году, кошка чуть не сгорела в огне. Ее Коротков поджег. Он думал, что это бродячая кошка или просто так говорит, что думал, что бродячая. Он сначала бензином ее облил, как и других всех кошек. А потом подпалил, когда она от него под мостик залезла и не могла дальше убегать. Нам Комисаров рассказывал. Как он потом Короткова избил, а кошку вытащил.
И мне Ветка после такого письма говорит, что надо бы Гусарову зеленкой намазать, очень разозлилась за Нюру свою, черепашку, и за сок березовый. Жди теперь целую неделю, когда он снова накапает. А я говорю, чтоб не зеленкой, а есть такие, еще хуже зеленки, блестки в круглой коробочке. Очень трудно отмыть. И очень быстро распространяются. У меня было целых две такие мамины коробочки. Если их начнешь смывать водой, то блестки становятся по всему лицу и по рукам, рукавам, волосам, а потом по одежде, по мебели и по домашним животным, если есть. Какая-то прямо термоядерная бомба, а не блестки в коробочке.
Вот поехали мы скоро на мероприятие в город и взяли с собой сразу обе коробочки. В цирк мы поехали. Нам дали большой автобус, чтоб две части воинские уместились. Наша часть и Лобазника часть. Чтобы за раз всех свозить, отъездиться и не тратить много бензина. Старший автобуса стал снова нам рассказывать, как себя вести правильно пассажирам в транспорте и что делать, если автобус попал в аварию.
Надо было садиться на сиденьях по трое и по четверо, а то мест не хватит, с сиденья не вскакивать, на пол никого не бросать, стеклами, зубами не скрипеть, окна не открывать, не разбивать, не выдавливать. Мы один раз на этом автобусе уже ездили в цирк. Только не доехали, как с Лобазника выехали, так сразу упали в кювет. Очень было страшно и неожиданно. Впереди началась куча-мала, потому что всех потянуло, повалило вперед. А одна девочка с Лобазника чуть не вылетела в окно лобовое. И очень о стекло ударилась, прямо как муха, которая не может улететь. Но никто серьезно не ушибся, кроме этой девочки. Потому что мы не стали переворачиваться, а просто немного завалились вперед и вбок, а потом остановились. Мы с Веткой повалились тоже вперед вместе со всеми. Я упала на пол, как бешеная, только не вся, у меня нога на сиденье осталась, а на ногу повалились и сели сразу Оксанка и Оксанкина мама вдвоем. А потом мы пошли на Лобазник обратно пешком, немного покалеченные. А девочка-муха осталась ждать, когда за ней приедет кто-нибудь, потому что, наверное, ей сложно было ходить, если она не притворялась только. Но никто не расстроился. Это здорово было. Мы до сих пор вспоминаем только про эту аварию, а про цирки и про театры – никогда, ну то есть очень редко.
Мы специально вошли в автобус за Гусаровой, чтоб всем вместе на сиденье уместиться. Ветка как с ней рядом села, так они стали друг друга толкать и драться ногами очень тихо, друг друга коленками бить, а сами вперед смотрят, как будто ничего такого. И Гусарова, конечно, первая не выдержала – как вскочит на ноги! А Ветка ее за хлястик схватила и держит. Гусарова как дернет, хлястик и оторвался, пуговицы отлетели, покатились по полу. А Гусарова полезла их собирать под сиденье. Я даже встала, чтоб ей удобно было собирать. А Ветка испугалась, наверное, и тоже полезла. Нашла и подает ей пуговицу, А Гусарова не берет. Так и пошла без пуговицы, на другое место от нас села, четвертой, с краешка, а мы остались вдвоем на сиденье.
И я после этого совсем передумала ее мазать из коробочки. Такая она жалкая была в коротеньком пальтишке с оторванным хлястиком и на самом краешке сиденья. Но Ветка теперь злилась, что полезла за пуговицей: чего полезла! А Гусарова вроде как победила ее тем, что пуговицу не взяла. И Ветка стала нудеть мне в ухо, какая Гусарова такая и сякая. А я сама знала, какая. Что она очень противная и важная, прямо барыня – госпожа! И прямо аккуратная-преаккуратная вся. И ходит медленно, важно, никогда не побежит, даже если весь автобус ее одну будет ждать и ругаться. И не стыдно ей никогда и ни за что. Даже не извинится и спасибо не скажет, что подождали ее. И странная она. Наташку Козявкину Белёнов обзывал: козявкина-козюлькина. А Гусарова смеялась. Смеялась-смеялась, а потом села в автобус-школьник с Наташей рядом, когда думала, что никого больше нет, посидела и говорит своим противным голосом:
– Я очень хочу съесть сладкий пряник. Но мне нельзя, ты же знаешь, почему мне нельзя сладкого. Болезнь. А иногда хочется. Пообещай, что родителям моим не скажешь. Не говори, пожалуйста, моей маме, что я пряник ела. Пожалуйста, Наташа. Я иногда дома и чай с сахаром пью.
И очень странно было слышать, как она жаловалась Козявкиной. Она вообще-то никому не жаловалась никогда. Про нее все понимали, какая она гордая. И сейчас она сидела с очень гордой прямой спиною, на краешке, и голову подняла высоко, как будто вот-вот полетит. А на шапке у нее вместо помпона болтался брелок, который она сама себе из веревочек сплела. Вот Ветка говорит:
– Давай, давай прямо сейчас!
Я даю ей коробочки с блестками и говорю:
– Давай сама давай!
А она говорит:
– Тебе же ближе. А я шапку сдерну за помпон.
И я мазнула тогда Ольгу Гусарову коробочками по всем ее щекам. Чего-то на меня нашло! А Ветка шапку сдернула. И мы засмеялись, вроде как нам смешно. Тогда все, кто был в автобусе, на нас посмотрели. И старший тоже встал с места и посмотрел на меня и на Ветку, как бы очень в нас разочаровался. Но ничего не сказал. И я поглупела даже как-то в свое оправдание поскорей. И ничего не помню, чего там показывали в цирке, только песню про цирк помню, которая очень громко играла кругом: «Цирк! Цирк! Цирк! Вы почаще приходите в цирк!»
А на обратном пути у Ольги Гусаровой щеки очень покраснели оттого, что она терла блестки перчатками, а они не стирались никак. И она не смотрела в нашу сторону совсем, хоть мы пялились на нее наглыми глазами. Что вот, посмотри! Нисколечко нам не стыдно. Не жалеем мы тебя нисколечко! Будешь теперь знать! Будешь! А Ветка ей шапку не отдавала, может, боялась, что Гусарова не возьмет шапку. Так и держала в руках. А когда мы вышли из автобуса, то Гусарова вдруг побежала бегом. Я никогда не видела, как она бегает. А бежала она очень смешно, ноги у нее в разные стороны разлетались, так все толстые люди бегают почему-то. А Ветка побежала за ней. И они забежали вместе в Гусаровский подъезд. И я за ними пошла, наоборот, медленно. Захожу, а Ветка держит ее, а Гусарова не думает убегать, просто так стоит и за Ветку тоже держится. Я подошла и взялась за Гусарову рукой, и она за меня тоже взялась. И я вспомнила, как мы стояли один раз в орлятском кругу. Мы так долго стояли бессмысленно. А у Гусаровой в темноте очень щеки блестели, и руки, и волосы. Надо все-таки было зеленкой. И от нее плохо пахло вазелином и луком. И она никак не уходила, а все стояла, не вырывалась и в дверь свою не стучала. Прямо цирк какой-то. Шла бы уже домой. А потом Оксанкин папа вошел в подъезд, посмотрел на нас и говорит:
– Помирились, девочки? Давно бы так. Мирись, мирись, мирись и больше не дерись.
А когда он прошел, Ветка говорит:
– Ладно, черт с тобой, живи.
И пошла. Только шапку бросила на пол. А Гусарова говорит:
– Подними.
А Ветка говорит:
– Сок березовый гони.
И пошла. Гусарова только фыркнула. А я никак не могла ее отпустить. Так и держала за пальто. А потом говорю:
– Оля, научи ты меня делать солдатиков из бумаги, пожалуйста, ради бога, научи только. Мне очень надо.
Глупость, конечно, ужасная. Дались мне эти солдатики. Не знаю, чего это я так сказала, наверно, может, прощения попросила, как она тогда у Козявкиной в автобусе.