Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2013
Владимир
Эфроимсон родился в
Москве. По образованию математик. Печатался в совместных сборниках, альманахах
и периодике. Автор двух книг стихов. Первая опубликована в Москве, вторая в
Нью-Йорке. Живет в США.
***
Твой каждый стих – как
чаша яда…
Арсений
Тарковский
И словно фото из
жизни прошедшей –
было, конечно, не со мной –
поезд летит, как сумасшедший,
по черно-белой степи ночной.
В снежном и страшном белесом мраке,
в огнях летящих – кто видел их?..
Я б не поверил в эти враки,
мистики пошлой жалкий чих,
я б не поверил картинке лунной –
ужас в глазах на пол-лица, –
если б когда-то трамвай безумный
в жизнь не влетел из тетради отца.
Эти тетради
шестидесятых –
кем бы я стал, когда б не вы? –
и голоса, будто из-под ваты,
плеск незнакомой еще Невы.
Хмель ядовитый чужого пира
все поколенье мое пронзил,
встал между тенью конвоира
и холодильником марки ЗИЛ.
Прошелестели те
страницы –
и было всего их, дай бог, полста.
Что проросло, что шевелится,
совесть зачем в нас нечиста?
Поезд летит в ночи
черно-белой,
на фото цветных – жизнь поперек…
Тихо дряхлеют душа и
тело –
как говорится, урок не впрок.
***
Сон завершился то ли
смехом, то ли стоном,
день приближался, но еще не наступил,
зашелестели поливалки по газонам,
надо бы встать, только нет на это сил.
Все ж поднимайся, хоть
и очень неохота –
день на подходе, и его не избежать.
Там, впереди, беспросветная работа,
здесь и сейчас – беспощадная кровать.
Сон завершился – и не
вспомнить, что там было…
Смех или стон – вот загадка бытия.
Что там маячит? – То ли цирк, то ли могила.
Чья это жизнь? – Да неужто не моя?
Сон завершился, только
тень на одеяле.
Серенький свет безнадежен за окном…
День наступивший встреть без страха и печали.
Смех или стон – это в прошлом, ни о чем…
***
Из Ура Халдейского Фарра бежал
К далекой земле Ханаан.
И лишь ненадолго он стал на привал
В местечке с названьем Харран –
и Ханаана не увидал…
***
Глаза обманут, не
обманет рот –
нет, не слова, а губ изгиб, движенье,
в момент, когда почти прикосновенье
вот-вот в прикосновенье перейдет.
Слова обманут, не
обманут руки,
когда они готовы оттолкнуть,
и оттолкнут, но медленнее чуть,
чуть бережней, чем обещают звуки.
И на колени павшая рука,
и придыханье сразу после вздоха…
Нет, не обманут – это-то и плохо, –
уж лучше б обманули дурака.
Глубокомысленное
Опыт философской лирики
Каждый
день жизнь распадается на «до» и «после»,
на условные «позавчера» и «послезавтра»,
а «между» – можно потусоваться немного «возле»,
уныло твердя подходящие к «случаю» мантры,
которые склеить «до» и «после», конечно, не могут,
но хотя бы создают иллюзию дела,
и как рота по мосту старательно проходит не в ногу,
и мост после ее прохождения остается целым,
так и мысли-мантры вразброд
сквозь дурную голову
идут, не причиняя ей видимого урона,
ни с чем не резонируя кроме какого-то факта голого,
с чего-то засевшего в мозгу еще во время оно,
вроде того, что отрывные календари неспроста исчезли –
они хоть как-то напоминали о пугающих разрывах времени, –
и при определенной склонности задуматься если
над этим фактом, холодком щекочущим в районе темени,
легко увидеть в нем проявление чьей-то недоброй воли,
старательно прячущей от нас все признаки и намеки
то ли для того, чтобы скрыть от нас тайны времени, то ли
сделать так, чтобы я пропустил все допустимые сроки
платежей за дом,
свет,
газ,
машину,
страховку,
телефон,
Интернет
и все остальное, что я сейчас не могу припомнить
***
Тянулся мерзкий
бестолковый год…
Все говорил и делал невпопад,
все наизнанку, задом наперед,
не в тон, не в цвет, не в масть, не в такт, не в лад.
Казалось, жизнь вдруг
щелкнет, как замок,
и сразу – смысл, где было ни о чем.
Все тыкался и все попасть не мог,
как в темноте в замок дверной ключом.
А год за ним – такой же… Ну и гнусь!
И следующий… снова… и потом…
Передохну чуть-чуть и снова ткнусь
собою в жизнь, как в скважину ключом.
***
Тень ляжет голубая…
Спросонья не поймешь,
с чего так прошибает
птиц утренний галдеж –
все вроде без отличий,
сегодня как вчера…
что ж тянет гомон птичий,
врываясь со двора?
Какой-то сон я видел,
да вот, не доглядел,
и я на птиц в обиде
за этот беспредел.
Я встану из постели
в холодный ранний дом,
а что они задели,
соображу потом
и вспомню без печали
(лишь малость постарев),
как соловьи кричали
над речкой Суходрев.
***
– Ну что ты припомнишь,
недоумок?
– Пустой и прелестный переулок,
приятную тяжесть полных сумок,
мягкий позвяк полных бутылок…
Окно на втором этаже
светилось,
и как-то ускорить шаги хотелось,
как будто там маячила милость,
вознаграждающая за смелость.
А впрочем, я знал, как
там все будет,
в набитой битком комнатушке тесной –
стихи до утра, и в словесном блуде
почти растворится блуд телесный.
Почти что не нужен блуд
телесный,
когда много позже, вино прикончив,
сойдем в переулок, еще прелестный,
еще под чарами долгой ночи.
И будет подъезд, и
квартира чья-то –
все в той же почти бесконечной ночи, –
и будет все мнущееся помято,
хоть не по возрасту был разборчив.
Но ведь не это, а
предвкушенье
приносит запах в воспоминанье,
как будто предголовокруженье,
предпослевкусие расставанья.
И переулок, стихи,
девица,
ночь, затянувшаяся когда-то, –
все еще только состоится,
и год еще – шестьдесят девятый.