Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2013
Григорий Петухов родился в Свердловске в 1974 г. Окончил
литературный институт им. А.М. Горького и аспирантуру в Берлине. Автор книги
стихов «Соло» (2012). Живет в Москве.
***
Как бы меня ни злил,
урча, холодильник ЗИЛ,
ни вскрикивал вслед
из-под ноги паркет,
в сумрачности зеркал
потолок ни стекал
за ворот, – я привык
в этих стенах кривых
падать плашмя в кровать,
ежеутренне восставать.
Сколько
б уныл и сер
в окнах ни чах сквер,
грубой статью дома
ни сводили с ума,
колокол, прихожан
созывая, ни дребезжал,
что звон колебал иглу
в церковке на углу, –
словно узник в Шильон,
я в эту ткань вживлен.
Алтари,
очаги,
пашни, солончаки,
пятиэтажки, кремли,
пена дней, соль земли,
дом, палисад резной –
слежались в культурный слой:
призрачный свет из прорех,
мелкая рябь поверх,
с нею слился, вскипев,
мой прибой, мой напев.
Все,
что я говорю
солнцу и декабрю,
верхнему этажу,
спасаю и увожу
от гибели под колесом,
от пения в унисон.
Станет лазурью, дымком
все, с чем я знаком,
превратится в зарю
все, что я говорю!
***
Сам я
не видел, но есть, говорят, раввины
под прикрытьем работают, трепетны и ранимы,
сверху все чинно: филактерии, борода,
а под ними Хоркхаймер и Деррида.
Педерастия
в духе Уайлда в армии – сплин, истома,
духоборчество развито, культ Толстого;
для проформы, бывает, дадут под дых,
на мороз в исподнем выгонят молодых.
Среди
людей, жизнь свою на алтарь искусства
возложивших, – «Так говорил Заратустра» –
популярнейший труд: «падающего толкни,
а лучше распни», – повторяют друг другу они.
За неименьем
простых и понятных целей
увлечены гастарбайтеры
теодицеей –
рассуждают в подсобке: выяснить нам пора б,
Бог и Власть – это один человек – прораб?
Мерзостно
как-то глядеть в старшеклассниц лица,
в них призыв Достоевского заголиться,
хоть возьми прям ее секатором отоварь,
как она бежит, дрожит, вся трепещет, тварь.
Ах,
народ мой, за партой и так ученый,
(заседанье Совбеза от мессы черной,
даже если вдруг коротнуло и свет погас,
отличат второкурсник любой и таксист на раз) –
то ли
терн вкруг чела твоего, то ли корона,
то ли горний свет так пролит неровно,
то ли кто портрет горючей слезой кропил,
то ли рябью крупной штробит эфир,
то ли
вырван глаз, то ли разум с корнем,
только сам состою в кондуите скорбном,
как бурсак Хома, ношу за подкладкой мел,
не страшась, но смущаясь твоих химер.
***
На
длинной грядке бархатной примкнешь
к сединам и проплешинам в партере:
чу! контрабас и скрипка правят нож,
глянь – звука лаковые емкости вспотели.
Чем за
кадык возьмешь? На нас прольешь
терзанья Нормы подле колыбели,
или смычками вздыбившись, как еж, –
дождь деревянный, как в «Вильгельме Теле»?
Во
фраке черт – как он ее сечет,
солистом правит, помыкает tutti –
то вдруг расслабит, то придушит в кулаке.
Всё
музыка в итоге извлечет
из этих старичков, из институтки,
из господина в элегантном пиджаке.
Александр
Александрович и другие
Мятое
зеркало Пряжки
колеблет полупомешанные дерева,
исторгает дыханье известки, ряски,
легкий запах дерьма.
Свет
рассеянный в праздный остов
человека всклянь до бровей залит.
Закат, как ни силится, дальний остров
дотла не испепелит.
Сочиненьем
стихов о Прекрасной Няне
сам из жизни изъят,
автор заметит: у местной пьяни
кроткий, кроличий взгляд.
В
царство дряблой воды так и тянет сдаться,
в султанат золотого огня,
но внезапно трезвит на широкой груди дагестанца
надпись «Попробуй меня».
Бесхребетная
жизнь расползается из канала,
льнет к фасадам, решеткам, к твоей руке,
глянь, – торчит из пальто вроде выцветшего коралла
с трепетным говнометом на
поводке.
***
Неспешно
мелют Мельницы Господни
братву из Люберец и пацанов с Капотни,
не отличая наших, русских, от татар,
мордвы, хачей, жидов и косорылых, –
что тут поделаешь, свободный рынок!
И человек на нем товар.
Он сам,
его семья, поступки, мысли –
всё экономики объект,
и даже то, что съест он на обед,
и даже воздух, где слова его повисли.
И кто
имеет к этому особый аппетит,
того все профиты. А мне это претит –
выплясывать, цифири потакая.
Я жидкость, что с действительности лак
снимает, внутрь лью, для производства благ
мне надобна художница нагая.
Взят в
оборот буквально каждый чих,
листвы аплодисменты, крики сойки…
Монетный счетчик даже в ходиках стучит,
хоть поутру не поднимайся с койки.
Я не
расчесываю денежных корост,
но только мучает меня один вопрос:
куда истраченный
девается ликвид,
с купюр нули и президентов рожи,
на что в итоге все это похоже,
быть перестав, какой имеет вид?
Должно
быть, есть какой-то Радамант,
который правит царством мертвых денег,
цифр неприкаянных – там мучается дебет,
кредит страдает, плачет банкомат…
Неспешно
мелют божьи жернова,
и в офисах корячится братва…