Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2013
Порой неважно, чему посвящена книга, если вышла она в крупном издательстве,
а ее автор широко известен и читаем. В любом случае тираж разойдется, а сама
она станет литературным событием. И, если писатель в новой книге как бы сменит
амплуа (что чаще всего оказывается просто игрой в жмурки с собственным именем),
возможно, она даже вызовет небольшой скандал. Неудивительно, что некоторые
писатели пытаются захватить как можно больше литературного пространства и пишут
не только прозу, но и критику.
В самом начале
«Книгочета. Пособия по новейшей литературе с лирическими и саркастическими
отступлениями» (М.: АСТ, 2012) Захар
Прилепин оговаривает, что на роль критика не претендует, а лишь
возвращается к давней традиции, в рамках которой быть одновременно писателем и
автором критических статей – дело обыденное. К тому же сегодня, по мнению
Прилепина, «появились несколько поколений литераторов, которые друг друга будто
бы и не читают. Или, если читают, почти не высказываются на эти темы».
Это острое
заявление спровоцировало критику. Не то чтобы очень ярую, но, кажется, только
ленивый не попенял Прилепину на неточность оценок, приблизительное знание
истории русской словесности (чего стоит утверждение, будто выжила и мощно развилась
лишь литература Советского Союза, а эмиграция дала редкие всходы вроде
Газданова, Набокова и пары имен по мелочи). Автора слегка пощипали за бока и
разошлись довольные: книга состоялась – у нас появился новый критик.
И мало кто
заметил: Прилепин-критик проигрывает не только Прилепину-писателю, но и
Прилепину-публицисту. Последний давно утвердился в жанре полемичной и пламенной
заметки, после прочтения которой еще долго не проходит жаркая жажда бунта и
справедливости (когда речь про политику, русскую жизнь) или теплого лиризма
(если говорится про искусство или какого-нибудь хорошего человека). Что не
может не свидетельствовать о мастерстве. В конце концов, лишь единицы
сегодняшних литераторов умеют обращаться со словом так: яростно и трепетно
одновременно.
Что же до
Прилепина-критика, то его статьи, как ни странно, грешат примерно тем же, чем и
проза. Дело в архитектуре. Прилепин не всегда доводит свою критическую мысль
(равно как и сюжетную линию – в романе «Черная обезьяна», многих рассказах
сборника «Ботинки, полные горячей водкой») до логического финала.
Например, из
рецензии на «Капитализм» Олега Лукошина (не худшего, но и не лучшего писателя),
писанной в стиле добродушного подкола, читатель узнает немного: Лукошин –
большой насмешник и средний сочинитель, во всяком случае точно хуже Гайдара.
Для иллюстрации отобрано несколько «характерных» для Лукошина цитат, сдобренных
прилепинскими пояснениями: «И так далее, принцип вы поняли, теперь можете сами
попробовать». Ни особых выводов, ни попыток понять авторскую позицию, ни
стремления разобраться в том, что дает автору такое письмо.
Та же история
с разговором о поэзии Анатолия Кобенкова, чья лирика, по мнению Прилепина,
превосходит даже лирику Окуджавы. Однако из выбранной блеклой цитаты этого
вовсе не следует: «А на главный случай, / на один молчок, / дедушка-голубчик, /
сделай мне крючок – / чтобы на крючок бы / губы я замкнул, / чтоб на мой молчок
бы / ангел заглянул…» Зато пригодилась она для твердого финала заметки – «Ангел
заглянул».
Такая критика больше
напоминает систему маяков, нежели дельных рекомендаций. Вот – скучный озорник
Лукошин (можно читать или не читать – много не потеряешь), а тут – Лев Данилкин
со «стопудовым и стопроцентным шедевром» о Проханове «Человек с яйцом». Кстати,
Проханов тоже в большом прилепинском пантеоне. Вкусовщина? Конечно!
Но для
поклонников Прилепина книга важна тем, что в ней наконец-то расставлены точки
над «i».
В его схеме литпроцесса Сергей Шаргунов со своим «Ура!» по знаковости равен
Карамзину; Лимонов – «мужественный человек, великий писатель», хотя и у него
бывают книжки-промахи; Андрей Рубанов – сочинитель помельче: крестьянская
кровь, труженик, «последовательный, жилистый, незлой, наблюдательный мужик».
Короче говоря,
если вы хотели узнать, какие книжки читает на досуге Захар Прилепин и о чем
пишут его старшие и младшие товарищи (и те, кого он продвигал как редактор в
работе над сборниками «Лимонка в тюрьму» и «Десятка», а также те, кого Прилепин
называет «новыми реалистами»), читайте сборник. Конечно, Захар Прилепин отдает
должное и авторам, к этому направлению не причастным, вроде Шишкина, Есина или
Кучерской (есть даже рецензии на зарубежные, поэтические, специфически
«женские» книжки), однако и в их случае он умудряется находить то, что могло бы
стать ключом к его собственной эстетике – отмычкой к «новой реальности» во всей
ее полноте и цвете. Поэтому внимание Прилепина-критика привлекают книги
проблемные, актуальные, так или иначе демонстрирующие «какую-то небывалую
авторскую хватку, интеллект, опыт и вообще явную растворенность сочинителя в
происходящем».
Опираясь в
основном на свои взгляды (что понятно и естественно), Прилепин-критик всякую
аргументацию ставит на второй план. И в этом его манера письма схожа с
принципами работы им же уважаемого Льва Данилкина. И если в случае Данилкина
колкость пера и краткость суждений оправданы заданным объемом заметки и
форматом издания (читателя нужно держать на мушке, иначе он ей-богу отложит
«Афишу» и пойдет смотреть телевизор), то у Прилепина все иррационально и от сердца.
Так, из очерка о «белой кости» – Авдотье Смирновой – не совсем понятно, как
«Дуня, человек высокого качества» связана со Смирновой-режиссером, эссеисткой и
телеведущей. Мол, Прилепину с ней не страшно детей малолетних оставить, сын у
нее антично красивый, а папа – актер, да и сама она написала сценарий к фильму
про Бунина. Для автора статьи все очевидно, а значит и всем остальным должно о
многом говорить. Бездоказательно, эмоционально, но в то же время ярко. И если
бы портрет этот публиковался не в критической книге, а в разделе личных
воспоминаний, то и претензий к нему не было.
Но и в
«Книгочете» есть несколько блестящих очерков и забойных лирических отступлений.
Например, «Давайте объяснимся» с чуть ли не театральными репликами о лени и
налогах: «Когда нас спросят на Страшном суде, что мы сделали, чтоб прекратить
мерзость в своей земле и оставить после себя сад, полный плодов и детей, мы
можем гордо сказать в ответ: “Мы платили налоги!”». Впрочем, тут Прилепин садится
на своего любимого публицистического конька.
Хотя интуиция
Прилепина-критика, бывает, подсказывает ему и очень точные выводы. «Гришковец –
“писатель типа Чехова, бля”. Таким образом его и стоит характеризовать во всех
энциклопедиях». А Максим Амелин доказал: «…новаторство заключается не в том,
чтобы сбросить всех наскучивших своим величием с парохода современности, а в
том, чтобы самому спрыгнуть оттуда». Убедителен Прилепин и в своих размышлениях
о том, что сегодня нет ярко выраженных школ (даже по поводу «нового реализма»
он как бы проговаривается: «Идеальным “новым реалистом” является лишь один
писатель из всех вышеназванных – Роман Сенчин»).
Прилепин не
упоминает литераторов, пишущих для толстых журналов (таких, как Владимир
Березин, Мария Галина, Борис Минаев), не говорит и о молодых критиках,
достаточно часто сочетающих в своем творчестве поэзию и эссеистику (например,
Елена Погорелая), прозу и очерки (Александр Чанцев). Упоминает лишь Алису
Ганиеву (осуществившую обратный переход, из критика в писатели), но больше в
связи с ее прозой. Причины, возможно, разные: одни не издают критических книг,
другие на время оставили тот или иной жанр, третьи высказываются в печати не
так часто. Хотя основные имена Прилепин все же называет. Речь идет о писателях,
более или менее регулярно выступающих в периодической прессе не только с
общественно-политическими статьями, но и с критическими текстами: Майе
Кучерской, Романе Сенчине и Дмитрии Быкове. Все они также издают и книги, в
которые собирают свои литературные изыскания воедино. И у всех (включая Прилепина)
есть нечто общее.
Критика
Кучерской, хоть и кажется (в советское время сказали бы: «идеологически»)
далекой от эстетики Прилепина, на самом деле очень близка к основам его
оценочной системы. Я говорю о сборнике рецензий и статей «Наплевать на дьявола:
пощечина общественному вкусу» (М.: АСТ, 2009). Для Майи Кучерской тоже важна эмоциональная
составляющая чтения. И если самый большой комплимент Прилепина понравившемуся
автору – что книги этого писателя он берет с собой на море (куда поедут любимая
жена и дети) или оставляет в изголовье кровати, то для Кучерской важно
моральное отношение к читаемому. Свою прозу и критику она пишет с позиции
христианской нравственности. Поэтому и название сборника – ложно эпатажное
(если принимать во внимание куда более острое заглавие ее ранней, но до сих пор
не утратившей актуальности книги «Современный патерик. Чтение для впавших в
уныние»).
Подбор
рецензируемых книг соответствующий. Не будем останавливаться на бестселлерах, о
которых, работая в газете, Кучерская не могла не писать. Куда интереснее
обсуждать книги, явно выбранные ею самой. Так, досталось шведке Пернилле
Стальфельт за в общем-то неплохое сочинение «Книга о смерти», призванное
знакомить самых маленьких читателей с разнообразием представлений об умирании и
загробной жизни. Безусловно, работа эта западная, российскому читателю
ментально неблизкая – хотя бы потому, что речь идет в основном о католических
представлениях и обрядах. Но дело не в этом. Кучерская до глубины души возмущена:
«Судя же по “Книге о смерти”, умереть – это примерно как спуститься за хлебом в
булочную. Только разве это так? В христианской культуре (к которой принадлежит
и жизнерадостная шведка, и основная часть ее читателей в России), да и в
большинстве религий смерть воспринималась как таинство». Не совсем ясно, что
плохого в простом разъяснении сложной темы, как у Стальфельт? Книга рассчитана
на детей до семи лет, в это время ребенок, как правило, не нуждается в длинном
ответе о том, что же с ним станет, если он умрет. Не Святое же Писание ему
целиком пересказывать? Хотя ответ напрашивается…
Кажется,
Кучерской одинаково странны и Прилепин с его главной темой («Интересно только,
о чем Прилепин будет писать, когда изживет из себя войну. Ведь перестать писать
о смерти – это как соскочить с иглы»), и Данилкин с Прохановым… Однако Сергея
Минаева с его «The
Телки» Кучерская вопреки ожиданиям осуждает не за описание неправедной, да чего
уж там, разрушительной жизни, а за то, что он «не ставит перед собой
художественных задач. Коммерческие же наверняка будут решены: мода на
“гламурную” и ее близнеца “антигламурную” литературу, самим Минаевым отчасти и
введенная, продолжается».
Нетрудно
догадаться, что в чести у Кучерской-критика книги умные и жизнеутверждающие,
где видно божественное начало (уже не в узкохристианском смысле) и человеческой
душе обещано возрождение. А если книги эти еще и хорошо написанные, то статьи
Кучерской читать – одно удовольствие. Так, «Венерин волос» Михаила Шишкина
воспевается и превозносится именно за воскрешение плоти в слове, а «Тревожная
куколка» Саши Соколова за само живительное слово: «Язык Саши Соколова плавно
течет меж берегов русской классики, задевает краеугольные камни русской
фразеологии, фонетики, синтаксиса, слизывает и растворяет в себе их мощь, соль,
в итоге оказывается живым, современным, русским и образцово правильным». Я бы
еще добавила – «плотским», но то уже будет отсебятина.
И в этом
вкусовом отборе Кучерская тоже близка к Прилепину. Чего не скажешь о
критиках-тяжеловесах: Дмитрии Быкове и Романе Сенчине.
Первый
привычно играет словами (думается, коллеги по перу немало почерпнули у
Быкова-критика), шокирует общественность, будоражит, возмущает. Чего только
стоит нашумевшая статья о невозможности русского романа сегодня (Новая газета,
2013, №4). Быков во всем обвиняет время. «Пресловутый брежневский застой по
сравнению с эпохой Вечного Путина – образец динамизма, что сказалось и на
прозе. Без исторического контекста, заставляющего думать и определяться, не
может быть “единства нравственного отношения к предмету”, на котором как на
условии художественной цельности настаивал Толстой». Заявление спорное, хотя
позиция понятна, учитывая цель прошлого проекта «Гражданин Поэт». Однако
аргументация железная: «Комьюнити» Алексея Иванова – уныло и противно, «Немцы»
Александра Терехова – «прыжок назад», «S.N.U.F.F.» Виктора Пелевина – нечитабелен.
Критическое
слово Быкова при видимой гладкости более весомо и аргументированно (я имею в
виду отдельные интернет-собрания статей из журналов «Что читать», «Русская
жизнь», книгообзоры из «Нового мира»). Кантор, мол, пишет с великолепной
точностью, а Гришковец, несмотря на удачную эксплуатацию своей литературной
маски, все же не лишен «какой-то чистой детской веры в то, что мир прекрасен и
щедр в своей основе, что задуман он не враждебным человеку, а доброжелательным,
полным изумительных сюрпризов. Только эта априорная вера и позволяет с такой
тоской и злостью обрушиваться на скучные условности и идиотские обязанности,
которыми обставлена наша жизнь… или, вернее, какими мы сами ее обставляем»
(Новый мир, 2002, №1).
В отличие от
подходов Прилепина и Кучерской, в основе критического метода Быкова лежит
литературная всеядность, а не вкусовые или нравственные предпочтения (в его
статьях немудрено встретить имена Татьяны Устиновой, Виктории Токаревой,
Николая Сванидзе, автора книги о Медведеве) – собственно, так и должно быть.
Здравомыслящий критик на бумаге лишен гендерных черт и литературных
пристрастий. И оценивает не отдельно взятую книгу, оторванно существующую в его
сознании, но книгу как тенденцию, систему взглядов, вписанную в текущий литературный
и исторический процесс.
Широтой
взгляда обладает и Роман Сенчин,
работающий под мифическим знаменем «нового реализма». Однако его сборник статей
«Не стать насекомым» (М.: Литературная Россия, 2011) от простых
и задушевных изысканий Прилепина отличает несколько иной настрой. Сенчин не
распаляет публику, как Быков, не пытается поучать (Прилепин отчасти берет на
себя просветительскую задачу), не настаивает на своей нравственной позиции, как
Кучерская. В литературе он ждет перемен. Для него социальная позиция, время и
политические взгляды человека крепко соединены воедино. Ему нравится, что
сегодняшние молодые критики «за литературой видят большее», стараются говорить
в связи с книгами об общественных проблемах.
Хотя, кажется,
он слегка разочарован итогом нулевых, когда большинство подающих надежд
литераторов переквалифицировалось в духовных менеджеров.
Роман Сенчин
всем своим творчеством противостоит подобному повороту дел. Никчемный
обыватель, проедающий свою жизнь у телевизора, в высшей степени ему противен.
Литературная критика и публицистика дают ему возможность проговорить напрямую
суждения, в прозе звучавшие бы в высшей степени навязчиво (в школах и институтах
такие статьи по старинке называют «программными»): «И пока есть возможность не
стать насекомым – лучше всеми силами не становиться. Бороться с обитателями
муравейников (ульев, осиных гнезд, термитников, опарышевых убежищ) всеми
средствами. Лучше – словом. Ведь только у человека есть дар слова и средства,
чтобы слово запечатлеть. Лучше писать о насекомых, чем становиться насекомым.
Насекомые писать не могут, и пути из насекомого обратно, кажется, нет. У жизни
не предусмотрен задний ход».
Захар
Прилепин, Майя Кучерская, Дмитрий Быков, Роман Сенчин и другие писатели уловили
главное: критика – хорошее подспорье. Но сегодня ей, действительно, как заметил
Прилепин еще в самом начале своего сборника, не хватает серьезной полемики
между идейными лагерями, объединяющими и критиков, и писателей. Ведь если
первые способны хоть к каким-то союзам на базе того или иного издания, то
последние существуют разрозненно.
К
тому же для большинства писателей покритиковать ту или иную книжку – примерно
как сходить в народ. Пожонглировав известными именами, пораздавав ярлыки,
побаловать или раззадорить читателя, принимающего эти, как правило,
субъективные рассуждения о литературе за описание реальной ситуации. Так уж мы
устроены: если человек с именем (особенно писатель, который в России всегда почему-то
больше, чем писатель) определяет, что хорошо, а что плохо, мы верим ему быстро,
легко и безоговорочно. Ему и утруждать себя аналитикой не нужно. Чего не
скажешь о критиках – узких специалистах, известных в основном лишь
профессиональному сообществу. Они-то хоть и пишут большие упорядоченные статьи,
но читателями сегодня почти не воспринимаются. Еще и писатели порой подливают
масла в огонь, упрекая их за то, что они выполняют свою критическую работу.
Однако
ирония ситуации в другом: противники-то мнимые, а культурная копилка, куда
попадают все хорошо написанные книги (тут Прилепин прав), – общая.
Алена Бондарева
родилась в поселке Саянск Зиминского района Иркутской области, живет в Москве. Окончила
Литературный институт имени А.М. Горького. Печатается в журнале «Читаем
вместе», газете «НГ – Ex libris». Постоянный автор «Октября».