Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2013
Вадим Муратханов – поэт, прозаик, критик. Родился в 1974 г. во Фрунзе (ныне Бишкек). В 1990 г. переехал в Ташкент. С 2006 г. живет в Московской области. Автор шести поэтических книг. Проза публиковалась в журналах “Звезда Востока”, “Октябрь”, “Дружба народов”, “Новый мир”.
Вадим МУРАТХАНОВ
Божистика
рассказ
Сегодня в ванной кран два раза прогудел очень похоже на пароход. Я сразу почему-то сон вспомнил: как бы метро, сажусь на сиденье – но сиденье не вагонное, а отдельное и покачивается, как карусельное, на цепях. Типа канатки, что ли. И потом меня куда-то несет на нем, но невысоко, несколько сантиметров ноги до земли не достают. И уже под открытым небом действие происходит, на горизонте гора, домами облепленная, я к ней на этой карусельке еду, но ближе она не становится. А вот ветра в общем нет, хотя скорость.
Мне часто дорога снится. Еду куда-то, ищу чего-то, но приехать не успеваю: просыпаюсь. Светка говорила: душа неспокойна, домой стремится, на вечную родину.
Но кран по-любому менять придется.
По телику вечером “Атлетик” с “Челси”. Я за “Атлетик”: у них негров в команде нет. И ничего, выигрывают. Баски не за баксы играют. Наши деревяшки тоже могли бы, если б не зажирались. Честь страны им по барабану. Вот и забивают в родном чемпе одни мукунки.
Не решил еще, в “Литрбол” рвануть или дома с пивком оттянуться сам на сам. В “Литрболе” покудрявей, только молодняк нет-нет на нервы капает: орут не в тему и быкуют.
На иконке у волхвов головы обозначились.
В электричке бомж залег, прямо у двери в тамбур. Народ брезгливый, через толпу к противоположному выходу ломится. А я не постеснялся, перешагнул, даже ногой задел ему по е…льнику. У меня раньше, по малолетству, идея всю дорогу крутилась: собрать банду, типа “санитары леса”, и бомжей по ночам мочить. “Во имя очищения города и области ты приговариваешься” – и пулю ему в лобешник. Ну и знак какой-нибудь рядом рисовать, только не свастику. А зачем им жить? Все равно только мучаются и воздух портят. И заголовки в газетах: “Охотники на бездомных все еще на свободе”.
А еще чурок мочить, чтоб знали, что почем. Для профилактики.
Но со Светкой я этими глупостями не делился. Она говорила, каждый человек – образ божий, нельзя на него посягать.
Весь день – животное расстройство. Сухой закон.
Рекомендоза.
За окном спальни как днем светло: прожектор на стройплощадке новостройку освещает. Боится хозяин, чтобы дом не увели. А то рассветет – а там пустое место бетонное. А за квартиры-то будущими жильцами уже проплачено. Когда свет не горит, кажется, что нету там ничего на самом деле.
Давно уже Домбай не снился, и вот опять. К чему бы это? Тропа через перевал, облака вровень с нами ползут как рваная вата. Солнце сквозь них пробивает. Кажется, сделай шаг в сторону – и ты в облаке. Нас тогда пошло человек семь. Дошли до реки, остались в ущелье с ночевкой. Вечером накрапывало, ночью ливень с грозой долбанул. Легли в палатке, чувствую вдруг: покачивает нехило, как на резине. И Витек как резаный: “Пацаны, нас несет!” А за палаткой валун был с человеческий рост. Я представил, как нас об этот валун размазывает, и выскочил в носках прямо в воду. А вода конкретно ледяная. И зря выскакивал: если бы понесло, уже бы расшибло, а так гляжу: держится палатка на одной веревке, на волнах покачивается. Выползли мы по склону на ровное место, целлофан над головами натянули и стали песни орать, чтоб не замерзнуть. Цой, “Наутилус”. И так до рассвета. Кайф.
Я потом часто эту ночь вспоминал и перевал на обратном пути. На солнце от нас, мокрых, пар идет – от рюкзаков, от одежды. И облака рядом рваные – рукой достанешь.
Тогда каждый из нас был уверен, что таких дождей и перевалов впереди завались. А жизнь-то проходит.
В метро сегодня цирк. Едет по вагону колясочник, ветеран кампании, грудь в орденах, собирает мелочевку. Проезжает он мимо чечена, останавливается, смотрит – потом как вцепится ему в горло. Упали оба, коляска тоже на боку – только колесико крутится. А народ по сторонам шарахнулся и не впрягается. Только когда чечен хрипеть начал, оттащили героя. А чечен ему ничего не сделал, даже монетку дал. Просто перед тем как в берет денежку кинуть, подержал чуток двумя пальцами. Паузу выдержал.
Светка – та бы сразу впряглась разнимать. Мне сразу другой чеченский случай вспомнился. Переходим раз дорогу, никого не трогаем. Вдруг мерс вылетает на зебру, чуть не по ногам, Светку – она впереди шла – аж по сумочке черканул. По тормозам дает, из окошка высовывается и – опаньки! – на нее же и гонит. Я подскочил, замахнулся уже, чтобы вмазать, и вдруг меня как бы в спину толкнуло что-то. Поворачиваюсь: она на меня смотрит с ужасом. Как будто я не по носу горбатому сейчас вмажу, а по вазе хрустальной какой-нибудь. А так урыл бы, отвечаю, за шесть секунд. Он, когда из тачки вылез, мне по грудь оказался.
Уступайте места Иванам, Лидам и просто жирным с детьми.
На иконке солнце начало проявляться. И лучи от него. Точнее, пока не лучи, а зубцы на круге еле заметные. На шестеренку похоже.
Комментатор жжет: “Хозяевам удалось прибрать мяч к рукам”.
Почему народ футбол любит? Спорт номер один и все такое прочее. Ведь неумная игра, если честно, даже по сравнению с каким-нибудь регби, примитивная. Тут, имхо, фишка в том, что ногами. Ты мячом обладать пытаешься, но ногами это делать нельзя – не удержишь. Касаешься – отпускаешь, касаешься – отпускаешь. Эта вот недоступность и цепляет тебя конкретно.
С женщиной тоже так, если вдуматься.
Говорят: верность религии предков. А вот мои родаки всю дорогу атеисты были и коммуняки. И меня воспитали в том же духе, я во втором классе Ленина в мавзолее видел. Так что, выходит, моя религия была атеизм и изменять я ей не вправе. Как говорится, с молоком матери. Со Светкой на эту тему спорили. Она говорила: твоя душа христианка, хочешь ты этого или нет.
Хлеб наш насущный дай нам на съедение.
Во сне опять ездил. Знаю, что город мой, знакомый, а в улицах путаюсь. Помню, что со Светкой стрелку набил, и адрес найти не могу, с троллейбуса на троллейбус пересаживаюсь, а время идет. Наконец нахожу двухэтажный домик, весь в деревьях, и там на балконе фигурка остроухая на веревке висит и кривляется.
Просыпаюсь – первым делом Светку рядом нащупываю. А Светки-то и нет. Надо бухать завязывать.
По утрам всегда спрашивала: “Что тебе снилось?” Я ей: “Не помню”. Поворачиваюсь на другой бок и тут же весь сон вспоминаю, но пересказывать поздно.
Надпись на календаре за 2010 год: “Изготовлен из экологически чистых материалов. Срок годности не ограничен”.
На сколько граммов можно похудеть, если все прыщи выдавить? Вот же дебильная статья, кидаю ссылку: <…>
Обои в спальне – пожиратели времени. Смотришь на этих невиданных зверюшек и скармливаешь им минуту за минутой, пока не стемнеет.
Вампиршество.
Три дня из дома не вылазил. Иду к ларьку, а все странное какое-то. Не то чтобы после дождя, а как будто отвык от меня мир за эти три дня, причем до обидного легко. Оно, конечно, с бодунища, но тут и еще что-то есть. Чужие мы на этом празднике жизни.
А еще курящих боюсь в последнее время. Навязчивый страх, что поравняется с тобой встречный – и потушит сигарету в твоем глазу.
Листовка в электричке: “Каждый помидор, купленный вами на рынке у азера, полит кровью тысяч русских людей”. Кто такую байду пишет, самим не смешно? Дураки только делу всегда вредят.
В российском обществе до сих пор ленинградус повышенный.
На Домбае это Светка тогда целлофан с собой захватила. Я еще спросил у нее, зачем целлофана столько? Очки поправила и усмехнулась. Раньше мы часто в походы ходили, пока в божистику не ударилась. Хотя она и тогда была как облако бестелесное – в руках не подержишь.
Ветер жуткий в Москве. Если б я художник был, написал бы картину: “Путешествие пустого пакета по Гоголевскому бульвару”.
Новостройка за окном растет тихо-тихо. Седьмой этаж наметился. Фантазирую, как с верхнего этажа наш домишко выглядеть будет. Будто я уже туда переселился и сверху вниз в наши окна поглядываю. Вот я за компом сижу, в “Варкрафт” режусь. Вот Светка перед иконами стоит, губы шевелятся.
Я от “Варкрафта” отрывался таким же, как садился, а Светка после каждой молитвы как будто еще на метр от меня отъезжала.
С Коляном все по-другому было. Тот резко обратился, чуть не за неделю. Книги сжег, диски переломал. Неправедно, говорит, жил, не то читал и слушал. Я ему: варвар, лучше друзьям раздал бы. А он: дьявольское семя по друзьям рассеивать? Ну и где теперь эти друзья… Матушку его жалко, совсем потерянная.
Проснулся ночью в поту: вспомнил, что брата с днюхой поздравлял и в оконцовке матушке его покойной привет передал. Оно, конечно, у Бога, как Светка говорила, все живые, а все же неловко получилось. Полез проверять – нет связи. Долго уснуть не мог. Наутро в отправленные зашел: не было ей от меня никакого привета.
Письмо отравлено.
Выхожу из винно-водочного, сдачу пересчитываю. Пацанчик у меня за спиной спрашивает отца: “Папа, это кто?” – “Это дядя… Он выпивает… У него не хватает…”
Я тоже один раз человека спасал. Парень то ли нечаянно упал, то ли нарочно под поезд прыгнул. Телка с ним была, крик подняла: “Вася, Васенька, помогите ему, он живой. Вася, ты меня слышишь?” А Вася головой крутит, руками двигает – и все молча, как кукла, натрое разрубленная. Рядом со мной люди стоят, ждут хрен знает чего. Один рассуждает: “Теперь ему уже кранты, не поможешь. Куда ему такому теперь. А прыгать туда нельзя, ща поезд следующий проедет, вон расписание”. И тут меня как бы толкануло что-то. А чего нельзя-то? Прыгнул на полотно. Следом другие попрыгали, и этот, рассудительный, тоже. Подбежали, берем его, подымаем, лохмотья кожи висят, и белое, жирное что-то на рельсах, а ноги в джинсах, внутри, и не падают. Краем глаза вижу: электричка приближается. Времени как раз хватило вытащить и самим выскочить. Положили его на платформу, кто-то “скорую” набирает. А Вася лежит и жалуется: “Спинку, спинку холодно”.
Мне бы тогда у санитара телефон взять: выжил или нет? Но я за носилками уже не пошел. Вместо этого Светке звонить начал. Как бы между прочим о геройстве своем рассказать. И прям почувствовал, как это геройство мне обнуляют. То есть если и набрал я какие-то бонусы там, наверху, тут же их у меня и вычли за мое бахвальство. Светка мне один раз зачитывала про тщеславие. Гляну в ее файлах, если найду. Вот: “Тщеславие есть дерзость перед Богом и трусость перед людьми: желание не быть судимыми, не быть осужденными, но вызвать похвалу”. Такая тема.
Если не выжил Вася – зря, получается, прыгал.
Раньше, как проснусь, часто накатывало, что все в моей жизни зависит от меня самого. От того, что сделаю, с какой ноги встану. И от этого был страх, но какой-то радостный. Теперь, когда один, кажется, что, куда ни наступи, ни хрена уже в моей жизни не поменяется.
Халву и пахлаву вкушаю равнодушно.
17-го сухой закон: телевизионщики звонили, в гости набились. А думал, наоборот, оттянусь – 16-го планировал мульку добить и отослать. Надо, что ли, убраться: на столе пыли накопилось с культурный слой.
Стоп-менеджеры верхнего звена.
Новость дня: один хорват сорвал джекпот, выбирая 30 лет одни и те же числа. Ссылка: <…>. Ну и как ему дальше жить после этого? Жизнь-то уже удалась.
Обстоятельства благопрепятствуют.
Раненько с утреца строители гудеть начинают. Пора в себе биологический антибудильник ставить. Когда знаешь, что будут будить, но просыпаться не надо.
На иконке по центру Богородица прорисовывается. Младенец на руках, все как Светка расписывала. Порадовалась бы сейчас. Хотя она в курсе, наверное.
Помню, с какой гордостью она мне свой первый мобильник показывала. А я ей: “Хороший телефон, ты его не выбрасывай”. Еще довольный был, что сострил хорошо.
Просыпаюсь – на лице чужой предмет. Открываю глаза: рука, причем моя. Пипец, думаю, в кошмар проснулся. Лежит, как бесчувственное тесто, пальцы в кулак не хотят сжиматься. “И если искушает тебя правая рука, лучше тебе отсечь ее”. Так, кажется? Или отлежать – чем не вариант?
Живительная резинка.
По телику “Локо” на выезде. Пинают, бегают – вдруг заминка на поле. Оператор водит камерой, наконец выхватывает толстого очкарика в маечке безрукавной, который судью пытается обнять. Улыбка блаженная, восторга полные штаны. Типичный ботаник, офисный планктон, раз в жизни набрался смелости ухватить свои пять минут всероссийской славы. Потом снимает маечку, крутит ее над головой и, потрясая пузом, начинает уходить от преследователей. А охранники такие же, с животами, да еще и седые. Долго трусцой по полю бегали, народ смешили.
Когда живешь один, громкость телика регулируется простым переходом из одной комнаты в другую.
Можете не разуваться. Да, сюда заносите. Борис, можно просто Боря. Очень приятно… А лысину гримировать обязательно? Тоже бликует? Ладно, уговорили. По какому каналу пойдет передачка-то? “Вознесение”? Нет, у меня такое не ловится. Вот, тут ее иконостас. “Красный уголок”, как я его называю. Да, та самая знаменитая икона, самопроявляющаяся. В одной передачке слышал, будто я сам на ней фигурки пририсовываю. Ха! Если б я художник был… Само проступает. Другой умник писал, мол, фотосинтез: сначала в одних условиях хранилась, потом влажность и освещение поменялись. Все может быть, но она сама предсказывала, что и в каком углу проступать начнет, в каком порядке. А икону эту отродясь не видала, случайно нашла на церковном складе. Вот ее молитвослов. А вот “Акафист Святой Светлане”, только что изданный, свежак. Лампочки у вас зверские. Так и будут в глаза светить?
А что кончал, чтобы вот так, на телевидении? МГУ, журналистику? Я тоже в журналисты мечтал податься, сочинять пробовал. Да и потом в КВНах вузовских играл. До сих пор люблю придумывать всякие слова и выражения, блин, пословицы и прибаутки…
Началось это у нее, можно сказать, с меня. Ангиной болел, глотать не мог, жар под 39. Ну, она, как полагается, молитву во здравие – “избави от недуг…” и дальше по писаному. Так под чтение и уснул. Просыпаюсь, слышу: горло полощет. У меня как новое: глотай – не хочу, только разок прокашлялся. А она свалилась. Я про это никому не рассказывал – только другу, Витьку. Но Витек-то в церковь не ходит. Как про это народ узнал – до сих пор в непонятках. Может, отец Михаил поделился? Хотя, говорят, тайна исповеди… Перекур, что ли, сделаем? Жаркие все-таки у вас лампочки. Пивка?
Помню, еще до этих чудес спорил с ней о святых. Мол, в прежние времена водились, а теперь повывелись. Вот и вышло опровержение.
А это ее спасательный круг, ну то есть надувной. Да, время от времени надуваю – все хотят посмотреть. На нем сидела последние недели – на мебели от боли уже не могла. Мы его в Адлере купили, ей расцветка понравилась, с бабочками. Плавать-то она толком не умела. Вот, здесь она на этом самом круге сидит, на пляже снимались, еще до того, как она божистикой увлеклась. А это тоже на круге – но уже дома, последняя фотка. Найди, как говорится, десять отличий.
Я вот чего не пойму: по писанию муж и жена – единая плоть и все такое прочее. Мне-то почему ничего не сделалось за все это время? Только лысина больше стала.
Вы простите, если я что-то не то говорю, потом же вырезать можно…
С отцом Михаилом уже познакомились? А, ну да, благословение на съемку получали. Я к нему пошел тогда, первый и последний раз. Просил, чтобы повлиял как-нибудь. Мол, я понимаю, что тяготы друг друга, возлюби ближнего и так далее, но человек реально загибается. Ведь нормальная же девчонка была еще недавно. А он на голубом глазу: божий промысел, свобода выбора, награда на небесах… Еще и обнял по-братски так, соболезнуя, и сам прослезился. У меня волос от бороды во рту остался. Он бы лучше попадью свою так на жертвы благословлял.
Под конец я к ней народ пускать перестал – а очереди уже выстраивались – ни пройти ни проехать. Раньше надо было доступ к телу закрывать. Я, когда того мужичка увидел, как бы почувствовал что-то. Взял его за шкирняк: чем болеешь? Молчит. Хватаю топор, хрясь в косяк над головой у него: чем болеешь? Тот побледнел, но стоит. “Не уйду, – говорит. – Жена у меня совсем плохая. Не осталось другой надежды”. Тут Светлана в переднюю вышла. Вот зарубка, можете заснять. Вмазал бы пониже – на нарах сейчас сидел бы, куковал, зато она, может, цела была бы.
Патриархия через мэрию предлагала квартиру выкупить. Я отказался. Официальная версия – цена не устроила, но дело не в том. Она моя жена, вы понимаете это? А здесь и так уже все не мое, и иконки эти, и круг, живу как в музее. И она уже давно не моя, я это без сопливых понимаю. Но вы же последнего лишить хотите, чтоб безбожник под ногами не путался, не мешал поклоняться. Устали вы меня все, валите-ка лучше отсюда, истекло ваше время. Сматывайте лампочки…
Две вещи простить себе не могу. Первое – что поил тебя этой гадостью, ну, по рецепту, который Витек в журнале откопал. Постное масло, свекла, чеснок… Когда сам попробовал, чуть не стошнило. Ведь видел, что ни хрена не помогает, а пичкал, совесть свою закармливал. И ты мучилась, но пила – для меня. А второе – я ведь один раз тоже как ты попробовал. Встал в соседней комнате на колени: “Господи, я молитв никаких не знаю, но почему все это ей, а не мне?” Дальше хотел сказать, что пусть, мол, она поправится, а я на себя приму. И вдруг почувствовал, что все реально, без дураков. Все замерло вокруг меня, хрупкое стало, как бы хрустальное, даже часы перестали тикать. И промолчал. Может, для меня вот это вот все и было? Мне, а не тебе испытание? А я не выдержал.
Вышел из комнаты, слезы прячу, а ты мне с круга: “Ты меня любишь? Скажи”. И смотришь без очков, а когда без очков, у тебя глаза большие становятся и малость косят, как бы сквозь человека смотрят. “Я люблю тебя”, – отвечаю. “Нет, не так”. – “Я люблю тебя”. – “Не так…” Тут не громче надо было, а по-другому.
Знаешь, как я Страшный суд себе представляю? Уйма народу на площади толпится, перетаптывается, на небе ни облачка, солнце с зубчиками, как на иконке, печет. И я знаю, что ты где-то здесь, среди людей. Встаю на цыпочки, высматриваю в толпе твои выгоревшие волосы, но высмотреть не могу.
Новостройка готова. Все квартиры, по ходу, проданы, мне больше неоткуда смотреть на нашу прошлую жизнь.
Света, Света, не оставляй меня. В следующий раз все будет по-другому, я тебе обещаю.