Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2013
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Анастасия
Башкатова родилась и живет в Москве. Окончила факультет журналистики МГУ.
Печатается в «Независимой газете» и «Октябре». Лауреат премии «Вызов-XXI век»
(2010) и премии журнала «Октябрь» в номинации «Дебют» (2011).
Японский
герой опустошенного времени
Одна из литературных интриг осени 2012 года
заключалась не в том, кто из писателей получит Нобелевскую премию, а в том,
получит ли ее Харуки Мураками – японский автор, завоевавший любовь читателей по
всему миру. Ожидалось, что на этот раз награда должна отправиться в Азию,
поэтому шансы Мураками зашкаливали. Букмекеры ставили на него сначала десять к
одному, а потом и два к одному. Для сравнения: российские авторы не попали даже
в десятку главных претендентов на награду, удержались лишь в сотне.
Опустим политические мотивы премии, о которых
рассказывают наблюдатели, остановимся лишь на литературных. Ведь Мураками
обошел русских авторов не только в восприятии букмекеров, но и самих русских
читателей – достаточно взглянуть на «топы» продаж: в первые месяцы после выхода
очередной его книги Мураками уверенно удерживается в тройке лидеров, такой
успех повторяют немногие отечественные авторы – Борис Акунин или Александра
Маринина, Людмила Улицкая или Виктор Пелевин. А из иностранных авторов,
пожалуй, безоговорочную победу по рейтинговости над Мураками одержала лишь
британка Э.Л. Джеймс со своим эротическим романом «Пятьдесят оттенков серого».
Современный русский читатель любит японского
автора. Не абстрактного, а конкретного – Харуки Мураками. Он стал в восприятии
многих и олицетворением особого японского взгляда на мир, и одновременно почти
братом по духу. Такое отношение иностранцев к писателю, кстати, удивительно для
самих японцев, считающих Мураками слишком не японским, слишком
американизированным. Он даже получил прозвище «бата-кусай» («воняющий маслом»),
то есть чужеродный, пропахший Западом: добровольно впитал в себя американскую
прозу, джаз, стал писать на западный манер, уехал преподавать в США (правда,
потом вернулся – после трагедии на АЭС «Фукусима-1»). Какой же тут особый
японский взгляд, да и брат ли он по духу русскому читателю? На эти странности
восприятия одного и того же автора читателями разных стран указал, в частности,
профессор славистики Токийского университета Мицуеси Нумано в интервью главному
российскому переводчику Мураками Дмитрию Коваленину.
Как невозможно говорить в России об Умберто Эко,
не упомянув Елену Костюкович, – так невозможно говорить о Харуки Мураками, не
упомянув Дмитрия Коваленина, открывшего его для нас, словно бэнто –
специальную, с несколькими отделениями, коробочку для еды, в которой красиво
укладываются самые разнообразные ингредиенты (недаром сам Мураками однажды
окрестил жанр, в котором он работает, «суси-нуаром», а Коваленин издал книгу о
творчестве писателя под названием «Занимательное муракамиедение»).
Первый перевод, сделанный исключительно для
души, был выложен на специальном сайте в Интернете, что и стало отправной
точкой для «мураками-бума» в России, который, конечно, случился не за один
день, но который не произошел бы, не попади этот перевод в виртуальную среду.
В 2009-2010 годах в Японии, затем в 2011-2012
годах в России вышло новое произведение Харуки Мураками – трехтомник «1Q84»,
его «магнум-опус», как гласит аннотация, квинтэссенция творчества. За полтора
года до «премьеры» в одном из интервью писатель сообщил, что намерен создать
«гигантский роман, который бы поглотил хаос всего мира и ясно показал
направление его развития». В этом романе взгляды разных людей и разные истории
должны сливаться в единый поток смысла. Сейчас можно утверждать, что эта картина
получилась не просто многокрасочной, но и объемной. Например, Коваленин не раз
называет роман «1Q84» 3D-литературой.
В этом произведении один из персонажей –
девушка-киллер Аомамэ, насладившись в такси «Симфониеттой» Яначека, спускается
в неположенном месте по лестнице токийского хайвея и выпадает из обычного 1984
года в «тысяча невестьсот восемьдесят четвертый», в котором в небе висят две
луны, а судьбами людей манипулируют таинственные LittlePeople – маленький народец –
образ-антитеза Большому Брату из «1984» Джорджа Оруэлла. Потусторонние силы,
следящие за людьми и направляющие их развитие в определенную сторону, которая
находится уже где-то за гранью добра и зла, но скорее все-таки – за гранью
добра. Маленькие человечки пришли в этот мир изо рта мертвой козы, и они плетут
Воздушный кокон – таков очередной мир Мураками.
Одновременно с этим другой персонаж – математик
и писатель Тэнго начинает писать книгу, пока еще не свою, а чужую, поэтому
правильнее употребить слова «переписывать», «редактировать». И эта книга
трансформирует вокруг себя реальность, потому что переписывается не просто
текст, а текст в широком смысле слова, то есть жизнь, или некий смысловой код
вселенной. Описав в чужой/своей книге две луны, Тэнго начинает видеть точно
такие же на небе – именно те, что видит и Аомамэ.
Соединившись вместе, потерянные в этом мире
одиночки Аомамэ и Тэнго все по тому же спуску с хайвея проскальзывают уже в
третий «о дивный новый мир», в еще одну инореальность, ведь в обычном 1984 году
персонажам соединиться было не суждено. Третий том завершается словами «конец
третьей книги», и можно предположить, что будет и четвертая, и кто знает, в
каком мире окажутся персонажи в следующий раз. (Сразу всплывает в памяти сериал
«Скользящие» про путешествия по параллельным мирам через порталы – бесконечная
история перемещений.)
В начале своего многотомного романа Мураками
словно бы дает напутствие Аомамэ и читателю перед тем, как она спустится с
хайвея в иной мир: «Все, что случится дальше, будет выглядеть чуть-чуть не так,
как обычно. Главное – не верь глазам своим. Настоящая реальность только одна».
Как же это понимать? Может быть, так, что настоящая реальность – это 2х2=4 и
одна луна на небе. А может, как раз настоящая реальность – это и есть сумма
инореальностей, либо вымышленных, либо существующих параллельно, количество которых
стремится к бесконечности, это равноправное сосуществование 2х2=4, и 2х2=5, и
2х2=n, и нескольких лун на небе. Таково лишь общее, далеко не
исчерпывающее описание сюжета «1Q84».
Что же привлекает русского читателя в этой
прозе? Ответ пытаются найти еще со времен «Охоты на овец». Японист Александр
Чанцев напоминает, что некоторые объясняли эту популярность сходством
«“блюзовых” настроений Мураками и “древнерусской тоски”», «потерянного
поколения» Японии конца ХХ века и русского «лишнего человека». Чанцев объясняет
популярность автора «соединением экзотического и космополитического» и
одновременной простотой изложения – не примитивностью, но простотой, которая
позволяет читателю воспринимать и сложные темы, и мистические странности.
Критик выделяет специфическую причину
популярности Мураками, обусловленную взаимодействием японской и русской
культур, и более универсальную причину, характерную для любого массового
произведения – бестселлера, хита. Мураками для русского читателя становится
проводником одновременно и чистой японскости, и особой космополитичности.
Японская культура созвучна русской своими попытками самоопределиться по
отношению к западной и восточной. Для обеих немаловажным фактором оказывается
географический, он накладывает отпечаток на выстраивание культурного
пространства – с той лишь разницей, что Россия нередко ощущает свое
промежуточное, а точнее соединительное, положение между Западом и Востоком, на
ее протяженной территории одно плавно перетекает в другое, рождая разговоры об
особом, третьем пути, а Япония сконцентрирована на своем островном положении,
воспринимает себя как плавильный котел и для западного, и для восточного,
превращается в гибрид[1].
При этом Мураками создает произведения, которые
может воспринимать и неподготовленный читатель, и читатель более искушенный.
Это «умная литература», по-своему понятная каждому, ориентированная на
массового читателя, причем в более широком смысле: не японского массового, а
глобального массового. Подчас сама форма произведения работает на такую
массовость. Например, «1Q84» – это настоящий
«литературный сериал» на 1500 страниц, и выбор именно такой формы свидетельствует
не только о желании писателя рассказать бесконечную историю сотворения новых
миров, но и о стремлении так или иначе «подсадить» читателя на сюжетную «иглу».
В первых двух томах чередуются женские и мужские главы, посвященные Аомамэ и
Тэнго, каждая по всем правилам заканчивается «на самом интересном месте»,
разжигая любопытство. В третьем томе в это чередование вклиниваются главы о
третьем персонаже – Усикаве, наблюдателе за Аомамэ и Тэнго. Но не так прост этот
литературный сериал. В одном интервью Коваленин рассказал, что некоторые
читатели распознали в первых двух томах «1Q84» структуру «Хорошо
темперированного клавира» Баха, теперь читатели ищут, какая музыкальная
вариация могла лечь в основу третьего тома.
Мураками, утверждает Чанцев, можно сравнить с
Ричардом Бахом или Пауло Коэльо. То есть поставить в один ряд с массовыми
«сказителями», сказочниками «для взрослых» (речь не об эротике, а о намеке на
чудо). Каждая их притча обычно затрагивает непростую экзистенциальную тему, но
авторы почти не углубляются, скользят по поверхности этой темы, не затрудняя
лишними смыслами восприятие читателей. И самое главное – в таких притчах должен
присутствовать воодушевляющий компонент, позволяющий поверить в волшебство, в
осуществимость чуда в реальной жизни, элемент дарованного авансом счастья. То
есть это во многом психотерапевтическая литература, словесная гомеопатия для
души.
Но как раз поэтому Мураками из данного ряда
скорее выпадает, чем вписывается в него. Безоговорочно назвать его прозу
психотерапевтической не получается – даже несмотря на такие хеппи-энды, как в
«1Q84» (обычно финалы у произведений Мураками открыты,
неоднозначны, хеппи-энд всегда рискует оказаться иллюзией – в зависимости от
угла зрения). Мураками приятно читать, но он не рождает по прочтении медового
привкуса, что жизнь прекрасна, что все в мире пронизано высшим – и при этом
легко постигаемым – смыслом. Как раз наоборот, мир, описанный Мураками, полон
противоречий, затемнений, есть лишь намек на присутствие смысла, но этот смысл
не понятен ни обывателю, ни даже сэнсэю, а потому – зловещ. Мураками после
прочтения скорее горчит, он тревожит ум и сердце, не убаюкивает, а усугубляет
бессонницу. Условно говоря, к оставшимся без ответа традиционным вопросам
русской литературы: «Кто виноват?» и «Что делать?» он добавляет новый: «Что
будет дальше?» И уже сама по себе постановка этого вопроса, даже без ответа на
него, оказывается для читателей важной, потому что подталкивает к размышлению,
к почти сотворчеству с самим писателем, но уже за рамками книги.
Метко о Мураками
высказался искусствовед и литературный критик Евгений Ермолин: «Мураками
не столько врач, сколько боль. Но боль-то настоящая». То есть он не залечивает
раны, а их бередит. Но это делается не ради извращенного наслаждения, а для
того, чтобы диагностировать ту хворь, которой он болен и сам. И даже если
диагностика удается, это еще не значит, что автор знает, какое нужно лекарство.
Самолечение может пройти успешно, а может обернуться осложнениями. Чем
кончается «1Q84»? Тем, что потерянные для этого мира два человека обрели
друг друга в ином мире. А что они, условно говоря, взяли с собой в тот, иной
мир в качестве главной ценности? Любовь и литературу. Аомамэ носит под сердцем
ребенка от Тэнго (непорочно зачатого, кстати), Тэнго тоже отягощен особым
грузом-багажом – он взял с собой рукописи книги, которую пишет, – теперь уже
его собственной, а не чужой. И все бы хорошо, но – «что будет дальше?» Спасут
ли их эти, казалось бы, общепризнанные панацеи? Ответ додумайте сами.
Поклонники творчества Мураками нередко ставят
его в один ряд с Прустом, с лучшими образцами американской прозы или, например,
с Достоевским, Булгаковым, то есть скорее с признанными классиками, чем с модными
современными философами от литературы. Конечно, сравнение Мураками, например, с
Достоевским удивляет, даже, наверное, возмущает. Но на самом деле это сравнение
отчасти правомерно. Ведь Мураками пишет о духовных поисках личности, о
«проклятых вопросах», о моральном выборе и ответственности за этот выбор, о
том, как определенная идея может изменить жизнь одного человека или целого
общества, взявшегося ее реализовать хотя бы в качестве эксперимента. Его герои
– даже самые, казалось бы, отвратительные – переживают перерождение. Третий
ключевой персонаж в «1Q84» – скользкий тип
Усикава, своеобразный Свидригайлов: перерождение классического героя обернулось
самоубийством, перерождение его современного двойника – гибелью от рук наемника.
Писатель и
его текст – это всегда двойной источник знания. Книги дают представление не
только о том, о чем они написаны, но и о том, кто их читает, в данном случае –
о самом русском читателе, о той среде, в которой писатель наиболее востребован.
Мураками «обрусел», то есть стал понятен и близок русскому читателю. Но
произошло это не сразу, а, как замечает Макс Фрай в предисловии к книге
Коваленина о творчестве Мураками, тогда, когда наступил подходящий момент –
когда герой его произведений совпал с новым «героем нашего – именно нашего –
времени». Читатель увидел в герое Мураками зеркальное отражение себя.
Инфантильного нигилиста, склонного к мистицизму. Выброшенного на берег жизни
«винтика», который раньше, с одной стороны, был никем, но с другой – частью общей
системы, коллектива, а сегодня стал снова никем, но уже в гордом одиночестве,
«неуловимым Джо», вынужденным бежать в «персональную неизвестность». И в этом
заповедном месте он оказался не нужен никому, кроме неких сил (судьбы,
вечности, Бога или черта – у кого как), вступающих, как ему кажется, с ним в контакт.
То есть это, конечно, анекдотический персонаж, замечает Макс Фрай, но при этом
очень амбициозный: «Мистический антиглобализм, доведенный до абсурда, – о да,
это по-нашему. Пролетарии всех стран, разъединяйтесь». Макс Фрай добавляет:
благодарный читатель Мураками – это тот, кому «до фени» все, «кроме экзистенциального
ужаса да метафизической тоски», «но кроме этих двух чудищ… и нет ничего».
Время Мураками в России наступило, по Максу
Фраю, в нулевые – «не “ревущие”, не “штормовые”, не разгильдяйские даже.
Пустые, хуже того, опустошающие – в полном соответствии с нумерологической
подсказкой. Умеренно сытые, умеренно гламурные, офисные нулевые», утомительные,
чтобы найти силы на мятеж, но не настолько, чтобы заглушить тоску.
Примерно об этом же пишет и Евгений Ермолин: «В
прозе Мураками открывается общезначимость осевого опыта, который снова оказался
предельно актуален в Японии и в России рубежа тысячелетий». Кризис традиции,
закат метанарраций, крах глобальных сверхидей породили особого
героя-аутсайдера, «человека осевого чувства», социально неприкаянного и
потерянного, не знающего, зачем жить. Что интересно, атомизированное общество
не стало при этом свободнее, оно лишь «расщепило» на составные части своего
надсмотрщика: вместо Большого Брата – условный маленький народец, который везде
и нигде.
«Мураками-бум» в России помог не только увидеть
«героя нашего времени» как бы со стороны и одновременно изнутри, но и выявить,
как ни странно, слабые места современной российской прозы, судя по всему не
умеющей так завоевывать не только
западного или азиатского читателя, но даже родного. Русская проза оказалась
слишком уж близка к телу – до опустошения. Она словно иссушает, а не обогащает
новыми смыслами (хотя, конечно, есть исключения). Например, литературовед и
критик Николай Александров так охарактеризовал главный недостаток современной
российской литературы: «Замкнутость на проблемах, которые считают почему-то
специфически российскими. Не хватает какого-то кругозора, любопытства. Я думаю,
можно говорить о таком понятии, как истощенная почва. Растения, которые
вырастают на такой почве, оказываются более чахлыми» (сайт
theoryandpractice.ru).
У Мураками нет социальной критики и сатиры на
сегодняшнюю российскую действительность (поэтому, кстати, тот же Виктор
Пелевин, о котором тоже говорят: «Это же чистый Дзэн», оказывается со своей
цепкостью на приметы современной России более специфичен, чем японский автор);
нет назидательного пересмотра ключевых исторических этапов, реконструкции и
деконструкции ушедших эпох – ельцинской, сталинской, петровской, какой бы то ни
было еще; нет размышлений о специфике русского характера и о миссии русской
интеллигенции.
Возможно, Мураками становится для читателя
отдушиной, отдыхом от тем, которые и вправду, как заметил Александров,
«почему-то» считаются специфически российскими и чуть ли не единственными
достойными осмысления в русской словесности. И в то же время эта отдушина вдруг
парадоксальным образом возвращает читателя к действительно классическим, скажем
так, «русским вопросам» (то есть вопросам, часто затрагиваемым русскими
писателями) – о душе, смысле жизни, критериях разграничения добра и зла, поиске
своего места в этом или каком-либо ином, вероятностном мире. Мураками, который
освоил классические образцы не только западной, но и русской литературы, словно
бы возвращает ее читателю – через переосмысление, переклички и прямую цитацию
(например, ключевым образом для «1Q84» стал образ
«гиляков», описанных в «Острове Сахалине» А. Чехова). Но делает это он в
ненавязчивой форме, привнося в рассказываемые на западный манер истории немного
восточной мудрости.