Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2013
Слово о полке
Вадим МУРАТХАНОВ
Драки и подвиги
У меня есть знакомый журналист. Его профессиональный метод – “испытано на себе”. Статья о парашютном спорте родилась после того, как он впервые прыгнул с парашютом. О бракоразводном процессе – когда жизнь заставила пройти через все бюрократические тернии на пути к расторжению уз.
О журналисте я вспомнил, читая сборник рассказов Андрея Рубанова “Стыдные подвиги” (М.: Астрель, 2012). На обложке, под заголовком: “Герои и события невымышленны. Все совпадения неслучайны”. Аннотация подчеркивает пафос замысла: “Главная сюжетная линия – жизнь отдельно взятого человека. По имени Андрей Рубанов”.
Это не первая книга финалиста “Нацбеста”, написанная на автобиографической основе. Он начал с романа “Сажайте и вырастет”, в котором запечатлены годы, проведенные в заключении. Потом был “Йод” с кавказскими и опять же тюремными впечатлениями.
В шестнадцати “стыдных” рассказах из восемнадцати главный герой – Андрей Рубанов. Вот он пионер, собирающийся мазать в лагере девчонок из соседнего отряда. Вот он дембель, по индивидуальному графику строящий здание в армейской части. Бизнесмен “в бегах”. Рабочий-кровельщик. Водитель грузовика. Отец непутевого сына-рокера. Книга чем-то напоминает роман Островского про закаленную сталь. Герой поколения сорокалетних не стыдится своих подвигов, бесстрашно и не без гордости распахивая перед читателем свой быт и внутренний мир.
“Жить надо, руководствуясь только своими мыслями, накапливая свой, личный, интимный опыт, только он имеет настоящую ценность. Советы и подсказки мешают, искажают оптику, замутняют картину мира”.
Личный, интимный опыт имеет ценность – следовательно, его можно продать.
Литературные приемы Рубанова частенько напоминают приемы из любимого героем каратэ. Старший лейтенант Смирнов убеждает, что “лучше в совершенстве владеть тремя простыми приемами, чем кое-как знать пятьдесят сложных” (“Ногой в голову”). Автор помнит, что надо зацепить читателя первой фразой. “Из Грозного выехали в начале вечера” – так начинается рассказ “Танцуют чечены”. Зачем и куда выехали, каким ветром вообще занесло героя в “горячую точку” – читайте и узнаете дальше, в середине рассказа.
“Я работал не для того, чтобы одна группа чеченов победила и уничтожила другую группу чеченов. Я работал, чтобы чечены успокоились и совсем перестали уничтожать друг друга. … Любого, самого обаятельного и красивого, самого камуфлированного, самого вооруженного я был готов взять за шиворот и сказать, развернув лицом к руинам: “Смотри, что ты сделал со своей землей, со своим городом””.
От внутренней речи героя “Стыдных подвигов” иногда неловко, как бывает, когда смотришь в глаза обсчитавшему тебя кассиру. Возможно, дело здесь в отсутствии самоиронии. Это в первую очередь и отличает автобиографического героя Рубанова от героев, например, прозы Довлатова или Вен. Ерофеева. А может быть, дело в легкости, с которой не слишком склонный к рефлексии персонаж Рубанова скользит по миру.
“Если тебя ищет милиция, “Роллинг Стоунз” – в самый раз. В первую неделю я заслушал до дыр все альбомы, включая сольные диски Джаггера. Его наждачный голос, попадающий в ноты как бы в виде одолжения, примирял меня с действительностью”. Неплохо сказано. Через пару страниц, на той же волне: “В тот год, шестьдесят девятый, “Иглз” спели “Отель “Калифорния””. Не меняя доверительного, уверенного тона, рассказчик дезинформирует нас: упомянутая песня написана на семь лет позже, в 1976-м. Вроде бы мелочь, но весь фрагмент после этого словно бы теряет в весе.
Интересней и искренней всего Рубанов там, где он пишет не о себе, а, например, о воробье Яшке, в лютый мороз получившем спасительный кусок хлеба из рук запертого в камере зека. Или об азербайджанце, которого органически не переносит герой Рубанова в рассказе “Злой бабай”. Финал переворачивает весь рассказ, сшибает с ног, как мастерски проведенная подсечка, и в данном случае прием засчитан.
“Бабай подошел, позвал:
– Э! Рубанов! – тихо, почти шепотом.
Вставать, хвататься за сапог неохота. К тому же мы в казарме, считай, одни. Ударю, опрокину, – никто не увидит моей победы, а солдату лучше драться публично; одного врага побеждаешь, пятеро других – потенциальных – смотрят и понимают, что ты смел и ловок и с тобой лучше не связываться.
Он подошел ближе, наклонился. Я слышал его дыхание.
– Спи, Рубанов, – сказал он тихо. И осторожно подоткнул мое одеяло. – Спи, брат!.. Спи”.
Действие большей части рассказов в “Стыдных подвигах” разворачивается на фоне ушедшей натуры, дефицит которой столь остро переживается ныне всем поколением сорокалетних. Перестроечные 80-е, лихие 90-е… Двадцать лет назад народ совершил им самим пока не осмысленную революцию, последствия которой оценивает и взвешивает до сих пор. Граждане рухнувшей страны разом обратились в героев вагиновской прозы. Вполне логично, что в литературе настало время продавцов старинных фотографий и милых безделушек из прошлого. Андрей Рубанов верно уловил тренд – так же как герой его рассказов, который в середине 90-х подался в банкиры и научился делать деньги из денег. Подкачает действие – выручит задник. И свои пять тысяч читателей, о которых упоминает писатель в одном интервью, он будет иметь всегда.
В том же году в том же издательстве увидела свет книга другого, начинающего автора – лауреата премии “Дебют” 2009 года Полины Клюкиной – “Дерись или беги” (М.: Астрель, 2012).
Как и Рубанов, Клюкина называет в ряду значимых для себя имен Захара Прилепина (им и написано предисловие к “Дерись или беги”). Но, пожалуй, имя Прилепина – единственный общий для двух писателей знаменатель. Проза Рубанова в большей степени наследует Лимонову, тогда как читая Клюкину вспоминаешь в первую очередь подзабытого классика Леонида Андреева.
Очевидно автобиографичен, наверное, только первый текст в книге – “Карниз”. В других рассказах героями часто оказываются старики и дети – идеальная лакмусовая бумажка для проявления жестокости мира. Проза Полины Клюкиной лишена сентиментальности: как справедливо замечает в предисловии Прилепин, функции эмоциональности и оценки передоверены языку, который чаще всего автора не подводит. Лучшие рассказы книги – “Кто есть ху”, “Реснички”, “Свобода”, “Воля моя” – не тянет перечитывать, потому что тяжело. Зато они с первого прочтения запоминаются, вплоть до отдельных емких и точных фраз, что больше свойственно поэзии, чем прозе.
Характер рисуется обычно несколькими штрихами: “Взгляд ее отрывался от собственного отражения в зеркальце всякий раз, как муж или же гость мужа к ней обращались. Односложно, но всегда грациозно она отвечала, а потом быстро-быстро схватывала руку мужа и гладила ее до тех пор, пока окружающие не начинали верить в ее простосердечие и искренность”.
В том же рассказе “Вацлавский постамент” встреча двух старых родственников, не видевшихся много лет, укладывается, по сути, в два коротких предложения: “Встретились Вера с Мишей тихо. Сидели за столом и бесконечно подливали друг другу чай”.
Но вообще-то Клюкина мало (иногда даже слишком) заботится о том, чтобы быть понятой. Она так увлеченно всматривается в каждую рассказываемую ею историю, что порой забывается и заслоняет изображение от читателя. Возвращаешься, распутываешь затянувшийся на месте темного пятна узел, смотришь дальше.
Если дальнейшая литературная судьба Рубанова особых сомнений не вызывает: жизнь героя продолжается, а значит, будут и новые книги, – то сборник рассказов 26-летней Клюкиной читается как некий итог. Молодой прозаик, не успевшая пока нажить себе богатой биографии, сумела овладеть искусством на пространстве нескольких страниц исчерпывающе прожить жизнь, а если нужно, и смерть своего героя, независимо от его пола и возраста.