Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2013
Владимир Лавришко родился и живет в Казани.
Окончил Казанский государственный медицинский институт. Литератор-универсал:
поэт, драматург, автор пяти книг прозы. Лауреат премии им. Гавриила Державина
(2005).
ДАЖЕ ВЕРБЛЮДУ ЛЕГЧЕ…
рассказ
Не хватало еще, чтобы собственный кот его
обоссал! Но, едва он открыл дверь, так ударило в нос, что ошибиться было
невозможно. Тошнотворный запах шел из-под вешалки, где стояла обувь. Нет, мало
того, что пробки кругом, что аренду повышают по три раза на год, что взятками
задушили, мало того, что квартиру обнесли, а что осталось – соседи залили, мало
того, что въехал в такую яму, что весь передок полетел, мало того, что вчера
даже в супермаркете водка попалась паленая, мало того, что жена прыгнула в
койку к бывшему другу, поскольку этот друг оказался вдруг… Вот такая песня,
сволочь, про альпинистов! Столько куплетов, что вроде уже и придумать больше
нечего! Так нет, еще этот козел опять туфли пометил. Только что купил. Пару раз
всего надеванные. Зашибись, какие туфли! Австрия. Натуральная кожа! Ну ладно,
тачку до следующей ямы он починил. А вот с туфлями что делать? Такое никаким
дезодорантом не вытравить. И он еще отказывался этого козла кастрировать! Из
мужской солидарности. Да убить его, гада, мало! Кононыхин прихватил из-под
вешалки обоссанные туфли, не раздеваясь, прошел в зал, распахнул настежь
форточку и отправил туфли за окно. Кот, который безмятежно возлежал в своем
любимом кресле у электрокамина, на звук открываемой форточки вдруг приподнял
голову и принялся внимательно наблюдать за дальнейшим ходом событий. Кононыхин
решительно обернулся к креслу. Но кота уже как ветром сдуло под диван.
Кононыхин опустился на колени, заглянул в темноту, где светились два зеленых
глаза, и ласково позвал: «Иди, иди сюда, сволочь!» Но кот не проявил ни
малейшего желания явиться на этот ласковый зов. Тогда Кононыхин сходил в туалет
за шваброй и стал орудовать ею под диваном. Не произвела желаемого эффекта и
швабра. В ответ послышалось только злобное урчание оборонявшегося от швабры
всеми лапами кота. Пришлось улечься на живот и доставать кота руками. Кот и
таким образом не желал доставаться. Но как он ни упирался, Кононыхин все же
изловчился схватить его за шкирку и потащил на вытянутой перед собой руке к
форточке. Кот истошно орал, извивался на весу и даже в таком положении пару раз
ухитрился цапнуть руку когтями. Но главное, он так расщеперился, что не
пролезал в форточку, сколько Кононыхин ни пытался его туда пропихнуть.
– Давай складывайся, козел! – сказал Кононыхин, свободной рукой вытирая со лба пот. – Большого ты ума скотина!
Но кот не прореагировал и на этот сомнительный комплимент, а продолжал висеть на вытянутой руке растопыренным дикобразом, терзая кононыхинские барабанные перепонки дикими воплями.
– Не бойся! С третьего этажа не убьешься! – заверил его Кононыхин.
Но кот, растопырившись всеми четырьмя лапами, продолжал вопить как заведенный. Наконец Кононыхин плюнул, вышвырнул кота за дверь и рухнул, так и не раздевшись, в покинутое котом кресло. По исчезновении кота в квартире установилась такая тишина, что стало слышно тиканье часов на камине. В косой полосе солнечного света из окна лениво роились, иногда вдруг ярко вспыхивая, пылинки. Кононыхину даже послышался как будто их шорох. Как будто в мире все нормально, как будто в Японии атомная электростанция не взорвалась, как будто теперь проблем с поставкой запчастей не будет, а друганы сплошь верные, как в советском кино про альпинистов, как будто твоя жена в чужую койку и не думала прыгать, как будто в этом Таиланде за большие деньги он не подхватил триппер вместо экзотического удовольствия… Можно было так далеко и не ездить. Часы, стоящие не менее чем в метре от него, словно обухом по голове ударяли. Выбросить их тоже, что ли? А вообще, на хрена он тратился на этот камин и на его установку? Добро бы был настоящий, а то так – видимость. Электрический. Жене очень захотелось. Ради понтов. Она его и включала-то только при гостях. Кононыхин окинул взором квартиру: полно таких идиотских прибамбасов, без которых он вполне мог бы обойтись. И вот ради бабла, уплаченного за них, он надрывал пупок по стольку часов в день, что и жить становилось некогда?.. А если и выпадал какой-нибудь час жизни, чтобы брякнуться на диван перед телевизором, то от него много радости, что ли? Вот он, этот телевизор. Экран в полстены. А кроме клоунов, то в галстуках, то без галстуков, ничего не показывает. Кононыхин поднялся, подошел к телевизору, написал пальцем на покрытом серой пылью экране крупными буквами “ГОВНО”, и ему стало так тошно, что просто повеситься захотелось. Он даже ясно увидел, как прилаживает веревку к крюку для люстры. Кононыхин мотнул головой, чтобы отогнать это видение. Видение пропало. А потом вернулось снова: натуральная петля качалась под люстрой. Кононыхина прошибла испарина: с такими глюками хоть сейчас топать к психиатру. Ну да… А тот в дурдом. Лучше уж сразу повеситься. Но что-то надо делать. В церковь, что ли сходить, свечку поставить какому-нибудь угоднику? Говорят, помогает… Кот стал царапаться в дверь и проситься обратно. Вот и с котом что-то надо… Кастрировать уже поздно. А просто выбросить… Во-первых, все равно вернется, а во-вторых, все-таки жалко делать своего родного кота бомжом. Собаки загрызут. Пристроить бы его куда-нибудь. В какое-нибудь теплое место. В кафе какое-нибудь, в санаторий… Но кому этот вездессущий нужен? Вышвырнут. Вот может в монастырь его?.. Там простора много – ссы где хочешь. И не обидят божьи люди. Кононыхин еще посидел, потом встал, впустил кота, который сразу шмыгнул под диван, и окончательно решил отдать его в монастырь.
– Ты как? Согласен? – спросил Кононыхин кота.
Кот ничего не сказал в ответ.
– Ладно, – сказал Кононыхин. – Обойдемся без согласия!
Он переоделся. Вместо представительского костюма с галстуком натянул на себя серый свитер и черные джинсы – такой дресс-код вполне мог подходить для монастыря – и нашарил на антресолях пластмассовый контейнер, в котором кота возили на дачу. Кот, узрев контейнер, незамедлительно нарисовался из-под дивана сам: потянулся и сладострастно выгнулся, на всякий случай далеко от дивана не отходя. Он, козел некастрированный, обожал ездить на природу порезвиться с кошками. Кононыхин сунул присмиревшего кота в контейнер, прихватил мобильник, бумажник, ключи и вышел к своей подлеченной до первой ямы «японке». Кота от неостывшей еще обиды он хотел поначалу сунуть в багажник. Но потом все же поставил контейнер на сиденье рядом с собой и тронулся, размышляя, куда бы, в какой бы это монастырь, с этим козлом податься. И, отвлеченный этим размышлением, он чуть не наехал на бомжа. Бомж сидел, вытянув свои ходули, чуть не посреди дороги и примерял выброшенные Кононыхиным туфли. Кононыхин так ударил по тормозам, что контейнер с котом съехал на пол. Кононыхин высунулся по пояс и заорал:
– Ты, придурок! Ты чего тут делаешь?! Ты чего расселся на дороге? Придавить тебя, что ли?
Можно было бы и придавить. За бомжа, конечно, не посадят. Но на деньги раскрутят по полной. И отдашь, чтобы прав не лишиться.
– Быстро убрался! Повторить надо?
Бомж, лихорадочно работая пятками, отъехал на заднице на грязную обочину. Расположился на проезжей части он, видимо, потому, что асфальт был уже сухой. А машины проезжали здесь редко. Одна туфля съехала с ноги, он подхватил ее и прижал к груди.
– Сами выбросили! – Бомж вобрал голову в плечи и съежился, подняв руку с туфлей над головой. – Они тут сами лежали!
Кононыхин плюнул и захлопнул дверцу.
– Понял? – сказал Кононыхин коту. – А я тебя, козла, все-таки в богадельню везу. Какая-никакая, а крыша.
Кот и на это ничего не сказал. Ладно. Но куда теперь ехать? В городе никаких монастырей он не видел. Церкви только. Мимо одной небольшой такой церквушки Кононыхин по пути в свой офис проезжал постоянно. Снаружи она была такая аккуратная, с золотой луковкой. А что там внутри… Он не интересовался никогда. Но туда и направился, поскольку она всех ближе, а направления в монастыри дают, наверное, все-таки попы. За церковной оградой, в отличие от окружающей захламленной, замусоренной земли, обнаруженной таянием снегов, было чистенько выметено. И пусто. Только чей-то «мерседес-гелендваген» к ограде изнутри приткнулся. Сам Кононыхин в ограду заезжать не стал, хоть и не висело у ворот никаких «кирпичей». Но все-таки это дело такое… Святая земля, как говорится. Машину он припарковал снаружи, приказал коту сидеть смирно, щелкнул кнопкой, поставил на сигнализацию и прошел по пустынному церковному двору. У входа в церквушку висела доска с надписью, извещавшей, что церковь эта – городское подворье монастыря. Он пошаркал подошвами для очистки совести по асфальту и вошел. Ему показалось поначалу, что и внутри там никого. Из-за полумрака, не разгоняемого теплящимися в разных концах редкими свечками, он не сразу заметил слева у входа, в углу, сразу как войдешь, вязаную такую старушку, сидящую за чем-то вроде высокой конторки. Старушка над конторкой считала мелочь, пересыпая ее в мешочек. Перед ней тоже стояли свечки. Но незажженные. Пучками с двух сторон в каких-то деревянных стаканчиках.
– Головной убор! – подняла на Кононыхина голову старушка в вязаной кофте такого размера, что вся казалась вязаной. Одно только сморщенное личико из вязанья торчало.
Кононыхин снял кепку.
– А перекреститься?
Кононыхин перекрестился.
– За здравие или за упокой?
– Чего это? – не понял Кононыхин.
– Молитву заказывать будете? За здравие? Или за упокой?
Кононыхин переступил с ноги на ногу, помялся, помяв в руках кепку, не зная, как сформулировать желание отправить кота в монастырь.
– Мне бы попа… – наконец выговорил он.
Вязаная старушка воззрилась на него так, что Кононыхину стало как-то не по себе, хотя ему приходилось общаться и с бандюганами.
– Тута нету попов! – сурово сообщила вязаная старушка и затянула мешочек с мелочью вдетой тесьмой. – Здеся батюшка! Тебе к нему по какому делу? По крестинам? Али по отпеванию, наоборот?
– По личному, – буркнул Кононыхин.
– По общественному никто не преставляется. Насчет крестин или отпевания? Пройди во-о-он туда, – не дождавшись ответа, вязаная старушка указала рукой, куда пройти. – Батюшка там, в приделе.
При каком поп деле, Кононыхин не понял, но кивнул и пошагал в указанном направлении. На полпути притормозил и обернулся к вязаной старушке:
– А если заказать кому за упокой, тот сдохнет? В натуре?
Кононыхин очень ясно представил себе свою бывшую жену со своим бывшим другом в одном гробу.
Старушка мелко и часто закрестилась:
– Спаси тя Господи! Кто вас такому учит-то?
– Суровая действительность! – ответствовал Кононыхин, проходя сквозь редкий строй чуть теплящихся свечек.
Кононыхин пересек все церковное помещение с цветными картинками икон по стенам, оказался перед низкой дверью и, пригнувшись, толкнул ее. В указанном вязаной старушкой помещении действительно сидел внушительной спиной к Кононыхину кто-то в черной рясе (или как ее там?), растекшейся полами по кафельному пространству возле стула. Поскольку больше никого мужиков тут не было, Сергей решил, что это и есть поп. И поп этот точно был при деле. Он безостановочно хлопал печатью по бумагам, которые стоящая сбоку него женщина, тоже в темном одеянии, подсовывала ему под руку. Дверь, закрываясь за Кононыхиным, скрипнула, но сидящий поп даже не обернулся. Кононыхин кашлянул.
– Чего тебе? – спросил поп, не оборачиваясь.
– Направление. В монастырь, – сказал Кононыхин.
Голос попа показался ему почему-то знакомым. Поп стукнул никелированной колотушкой по подсунутой ему бумаге так, что аж стол зашатался. Здоровенный мужик, видать, был этот поп.
– От алиментов бегаешь? – деловито осведомился поп, по-прежнему не оборачиваясь. И хлопнул никелированной колотушкой по еще одной подсунутой бумаге. – Алкоголик? Наркоман? Чего молчишь? Наркоман?
Голос попа опять показался Кононыхину странно знакомым. В горле у попа как будто что-то перекатывалось и похрустывало. Как у одного хорошего когда-то знакомого.
– Или голубой? А? – повторил вопрос поп, потому что Кононыхин не ответил.
Кононыхин и на этот раз отмолчался.
– Всё? – спросил поп у женщины.
Женщина безмолвно кивнула, утянула из-под его руки бумажку и не ушла, а как-то утекла в еще одну боковую дверь.
Поп задрал полу рясы, сунул никелированную колотушку печати в карман штанов, расправил подол рясы на коленях и в два подскока, неожиданных при его громоздкой фигуре, придерживаясь за сиденье, повернул себя вместе со стулом к Кононыхину. На столе открылся для обзора Кононыхину возле маленькой, в металлическом окладе иконки резанный из светлого дерева герб России с двумя в разные стороны глядящими орлами с человеческими лицами. У одного деревянного орла лицо было Путина, а у другого Медведева. Повернувшийся к Кононыхину поп расположил руку над глазами козырьком и, вытянувшись в его сторону, вгляделся.
– Ба! Никак Серёга? – радостно сообщил он себе. – Точно! Кононыхин!
Кононыхин в свою очередь внимательно вгляделся в совершенно незнакомую курчавую рыжеватую бороду, начинающуюся прямо от ушей. Но вот упрятанные в бороду щелочки глаз, но вот так знакомо похрустывающий голос!.. Хотя… Откуда ему тут взяться, да еще в таком виде!..
– Сапог? – неуверенно полувопросил Кононыхин, переводя взгляд с резного герба с президентскими головами на фигуру в рясе. И обратно.
– Ага. Валенок! Ты сам валенок кирзовый, сын мой! А я тебе батюшка Мефодий! Можешь к ручке приложиться… Чего так смотришь? Не веришь, что ли? Смотри! – Сапог, которому Кононыхин не один десяток тысяч бабла лично передавал, поднялся во весь рост в своей черной хламиде. И продемонстрировал себя Кононыхину со всех сторон: спереди гордо выставлялась борода, сзади пучок волос перехвачен был аптекарской резинкой, а на животе ерзал при поворотах внушительной фигуры тяжелый серебряный крест с чернью на толстой цепи.
– Не веришь? А? Кононыха?
– Ну почему… – пробормотал потрясенный Кононыхин. – Верю…
Не верить своим глазам не было у него оснований.
– Нет, вижу! Не веруешь ты во всеблагую милость Господа нашего! А почему? Потому что Сапогов был бандитом? А чем бандит хуже артиста? Тех вообще раньше хоронили только за кладбищенской оградой! А теперь, смотри, сколько их слетелось кадилами размахивать! Прям как мухи на мармелад! Один вон этот Охлобыстин чего стоит: то он в президенты, то он докторов играет, то он поп – старушек исповедует, когда бабло кончается. Многостаночник! А кто больше в авторитете? Если по-простому? Артист или бандит? Иосиф Виссарионович, говорят, по молодости на гоп-стопе хорошие бабки брал. А такое нравственное общество потом построил, что и пикнуть никто не мог! Как немцы говорят, дас ист фантастиш! А ты тут в простую вещь не веришь! Что? Я те упокою не хуже кого хочешь! Не веришь?
– Верю, почему… – пробормотал Кононыхин.
Не верить, что Сапог может упокоить лучше кого хочешь, оснований у него не было.
– Обижаешь Господа нашего, которому все по силам! – Бывший Сапог, окончив монолог, по-хозяйски опустился мощным задом на стул.
Стул под ним затрещал, грозя развалиться. Но устоял.
– Господу это, конечно… – пробормотал Кононыхин. – А как это ты все-таки… – Кононыхин перевел зачарованный взгляд с бывшего Сапога, а ныне отца Мефодия, на двуликого орла с лицами президентов нынешнего и бывшего.
– Снизошло, – кратко пояснил бывший Сапог. – На зоне глубоко увлекся этим делом. На храм пожертвовал. Чуть что – молился не покладая рук. И Господь внял – досрочнее досрочного на УДО выпустили. – Бывший Сапог высоко вздернул бороду и огладил ее двумя руками. – А почему уж так уж ты не ожидал? Божьи пути, они неисповедимы… С тебя я получал по-божески? По-божески. Иначе бы опять ко мне не пришел. А чего в монастырь? Разорился, что ли?
Кононыхин молчал, поскольку все никак не мог оторвать глаз от деревянного двуглавого орла с ликами двух президентов. Бывший Сапог проследил направление его взгляда, взял со стола резной герб, осторожно сплюнул на край рясы, бережно обтер ею обоих президентов и водрузил это произведение искусства обратно на место.
– Такая вещь не противоречит, – сообщил Кононыхину новообразованный отец Мефодий, вновь утвердив резной герб возле иконы. – Орлы! В натуре! Так ты разорился, что ли?
– Да… нет… – почти забыв, зачем он сюда пришел, выговорил наконец Кононыхин.
– Это лучше! – сказал бывший Сапог. – А то прет спасаться, особо по осени, сплошная бомжатня. Прям мы тут для них как теплотрасса! А мы всех не обогреем! Мы тут не для этого.
– У меня нормальная «трешка», – сообщил почему-то про свои жилищные условия Кононыхин, хотя пришел устраивать на жительство кота. – С евроремонтом.
– Вот это другое дело! – В глазах бывшего Сапога зажегся знакомый Кононыхину огонек, который тот постарался тут же притушить, крутя рыжей бородой в разные стороны. – Правильно! Зачем тебе в монастыре квартира? Продашь. И деньги там тоже ни к чему. Легче, знаешь, верблюду пролезть в игольное ушко, чем богатому в царствие небесное.
– А зачем ему в игольное ушко? – машинально спросил Кононыхин, хотя верблюд к его делу никак не относился.
– Там, братан, лучше, чем в сплошной пустыне. Верблюд же в сплошной пустыне живет! Кроме колючек ни одного колодца. Тут любой верблюд в царствие небесное захочет. Ты в царствие небесное хочешь?
– Не тороплюсь, – сказал Кононыхин, хотя в последнее время тоже жил в сплошной пустыне.
– Не истинно ты православный, сын мой! – укоризненно сказал Сапог-Мефодий. – Ты хоть крещеный?
– Не знаю, – пожал плечами Кононыхин. – Наверное… маму надо спросить.
– Потому что это все, сын мой, в руках божьих, – сказал бывший Сапог. – Глядишь, не продашь квартиру и зазря преставишься. А так церкви пожертвуешь на крышу.
Кононыхин криво улыбнулся. Он много уже жертвовал на крышу.
– На ремонт крыши! – поправил себя бывший Сапог. – Чё ты лыбишься? У нас все с квитанцией!
– Я не себя в монастырь, – разочаровал его Кононыхин. – Кота хочу определить, – сказал Кононыхин, осматривая раздобревшую фигуру бывшего Сапога, а нынешнего Мефодия.
По этой фигуре не очень похоже было, чтобы она могла пролезть в игольное ушко. У бывшего Сапога где-то глубоко под складками его хламиды зазвонил пасхальным звоном мобильник.
– Подожди-ка! – сказал бывший Сапог.
Он порылся внутри себя и достал настоящий «Верту», который без устали колоколил и колоколил вместо звонка. «Двадцать тысяч баксов», – автоматически перевел колокольный звон «Верту» в наличку Кононыхин.
– Да, сын мой! – бывший Сапог нажал кнопку и прервал колокольный звон мобильника. – Как договорились. В понедельник. Освятим с божьей помощью. Естественно, в присутствии первых лиц. Как просили. К двенадцати часам ждите. Нет… Сбавить? Как это? C Господом нашим у нас не торгуются. Ты же просил, чтобы с первыми лицами? Ну, распилим по-божески… У нас все по квитанции! Да. Реально. В натуре. И вам дай Бог!
Бывший Сапог вернул «Верту» под складки черной хламиды.
– Ну, чего? – спросил он. – Не надумал? На купола? Святое дело. Риелтора мы тебе подскажем!
– Это твой аппарат там на приколе? – поинтересовался про стоящий в церковном дворе «мерседес» Кононыхин, чтобы отвлечь мысли Сапога от намерения склонить его к пожертвованию квартиры. – Хороший аппарат. Лимонов пять. Не меньше…
– Бог послал, – скромно отозвался бывший Сапог. – А риелтор у нас…
Кононыхин еще раз сменил тему, чтобы не возвращаться к проблеме попадания в царствие небесное через риелтора.
– А это у тебя чего? – Он указал на российский герб с орлом Путиным и орлом Медведевым. – Портреты. В церкви. Это не по-христиански.
– Чего это не по-христиански? – обиделся Мефодий, бывший Сапог. – На еврейского мужика молиться можно? Портреты его можно? А реальных русских пацанов уже и уважить нельзя? Вот у этих козлов в Подгорном монастыре, там действительно… У них в монастырском пруду как-то первый президент искупался, – бывший Сапог погладил своих президентов, – так они его плавки до сих под стеклом держат. Наравне с иконами. Вот это западло! А мы и своих реальных пацанов реально уважаем. Не только на одного еврейского мужика молимся. Въезжай!
– На какого еврейского мужика? – не въехал Кононыхин.
– А Иисус кто, по-твоему? Христос? – Сапог переставил икону так, чтобы она теперь оказалась чуть впереди резного двуглавого орла и была Кононыхину виднее. – Чукча, что ли? Или узбек? А почему мы уважаем их наравне? Потому что для нашего Отца Небесного, – бывший Сапог многозначительно указал взглядом на вышестоящие сферы и потыкал туда пальцем, – нет никакого узбека вообще или иудея. В принципе. Но это такой вопрос, пацан! А я только курс молодого попа, как говорится, прошел… Не будем углубляться.
Кононыхин тоже не стал углубляться в богословские дебри. А вернулся к цели визита.
– Так как насчет кота? – поинтересовался он.
– Кота? – вспомнил бывший Сапог. – А-а-а… Могём взять… За какие грехи ты его к нам?
– Дома не продохнешь. Каждые новые туфли метит. Хоть к потолку подвешивай, – не стал скрывать причину расставания с котом Сергей.
– Да, не истинно тоже он у тебя православный! – посочувствовал бывший Сапог.
– Коты вообще происходят из Египта, – почему-то обиделся на этот раз на слово «не православный» Кононыхин. – Их даже к фараонам в могилы клали.
– У фараонов не забалуешь! – согласился бывший Сапог. – А у нас бардак на всю страну… Но мы это ликвидируем!
Кононыхин не понял, что собирается ликвидировать Сапог: бардак или всю страну целиком.
– С Божьей помощью… – добавил бывший Сапог.
Бывший Сапог перекрестился на резной герб с президентскими головами.
– Мы тут даже Гарри Поттера в православную веру на днях обратим! – уверенно сообщил новонареченный отец Мефодий.
– Прикол? – осторожно поинтересовался Кононыхин, чтобы опять не заплутаться в дебрях богословия.
– Зачем прикол? В натуре. Мы тут с братьями звонарем и протодиаконом пьеску сочинили. Сейчас репетируем. На той неделе премьера. В конце спектакля у нас Гарри Поттер вливается в лоно православия.
– Куда вливается? – переспросил Кононыхин.
Перед глазами его опять возникла веревка с петлей на крюке для люстры.
– В лоно. А что за туфли-то он у тебя обоссал? – без всякой паузы проявил вдруг интерес к обоссанным кононыхинским туфлям бывший Сапог.
Кононыхин зажмурился, но веревка с петлей, чуть потускнев, продолжала качаться перед глазами.
– Австрийские, – сказал он.
– Нормальный патриот! – похвалил кононыхинского кота бывший Сапог. – Он у тебя за отечественного производителя!
– Ну… А у вас мышей ловить будет, – не очень уверенно предложил Кононыхин.
Он представил себе пустую квартиру, уже без кота. Мочой в ней не пахло. Но видение веревки под люстрой почему-то стало ярче.
Отец Мефодий, бывший Сапог, задрал бороду и задумчиво почесал подбородок.
– У нас тут на них на всех мышей не хватит. Толпами кошки по подворью бродят. Волокут их беспрестанно!
Кононыхин как-то не заметил, чтобы на церковном дворе табунились толпы кошек. Он на всякий случай огляделся. Но и в этом поповском помещении не было ни одной.
– Только что отвезли, – правильно отгадал причину кононыхинских озираний бывший Сапог.
– Куда? – поинтересовался Кононыхин.
– За город, – сказал бывший Сапог. – Тут у нас только городское подворье. В монастырь. Туда всех отвозим.
– Ну да, – одобрил Кононыхин. – Там им вольготнее. Там природа…
– Там у нас звероферма. Небольшая пока. Но расширяться будем. Вот землицы отвоюем… С Божьей помощью…
– Вы их там разводите, что ли? – не понял Кононыхин.
– Кошек-то? Они на рукавицы даже не годятся. Зверей ими кормим. Песцов. Норок. Чернобурки не едят. А песцы – айда пошел!
– Кошек? – все еще надеясь, что это прикол, спросил Кононыхин.
– И котов тоже, – успокоил его отец Мефодий. – Тащи. Песцы не разбирают. Где он у тебя?
– Дома. – Кононыхин не стал признаваться, что кот у него тут, в машине. – Я только узнать заехал.
– Тащи, – сказал отец Мефодий. – Если меня не будет – я тут по поводу отвода земли должен в мэрию заскочить, – брату протодиакону отдашь. Из ихнего меха, конечно, шапки не сошьешь. А на корм годятся.
В это время в дверь, куда скрылась женщина, что подсовывала под колотушку его печати бумаги, просунулась кудлатая голова с такими же, как у бывшего Сапога, лукавыми глазками.
– Отец Мефодий, – сказала кудлатая голова, – на репетицию уже все в сборе!
– Вот как раз протодиакон, – указал бывший Сапог Кононыхину на кудлатую голову. – Ему и отдашь.
– Так чего? – сказала кудлатая голова.
– Сейчас иду. Гарри Поттера репетируем, – пояснил бывший Сапог Кононыхину. – Ну, бывай! Заходи, если сам надумаешь. Покрестим, если еще некрещеный. Вместе с котом. Шутка! Понял?
– Понял! – сказал Кононыхин.
– А то оставайся на репетицию. Причастимся по рюмашке.
– Сейчас же вроде пост? – не очень уверенно произнес Кононыхин, поскольку не знал расписания постов.
– А мы закусывать не будем! – успокоил его бывший Сапог. – Не желаешь? Ну, бывай с Богом, сын мой!
Бывший Сапог поднялся со стула, оправил рясу и направился к выходу.
– И вы! – почему-то на «вы» произнес ему вдогонку Кононыхин.
Но бывший Сапог, Мефодий, уже исчез в темноте за дверным проемом. Кононыхин возвратился тем же путем, что и пришел. Вязаная старушка так же сидела за деревянной конторкой. Только денег уже не считала.
– Почем за упокой? – спросил Кононыхин.
Не дождавшись еще ответа, он протянул старушке тысячную бумажку, взял свечку, зажег ее от теплившейся неподалеку и поставил перед той иконой, какую вязаная старушка указала.
– И бумажку напиши. За кого, – сказала вязаная старушка. – И сюда ко мне положи. А батюшка помолится.
– Он и так знает, – сказал Кононыхин, имея в виду бывшего Сапога.
Бумажки писать он не стал.
– Он-то, конечно, знает, – сказала вязаная старушка, имея в виду Господа. – Но порядок такой. Имя надо написать.
Вязаная старушка протянула Кононыхину узенький лоскуток бумаги и ручку. Но ничего писать на бумажке Кононыхин все равно не стал. Он молча повернулся и вышел.
– Поехали домой! – сказал он коту.
Кот ничего не ответил, но воспринял это известие с видимым одобрением. Потому что перестал драть когтями подстилку и уютно свернулся в контейнере клубком. И не издал ни звука до самого дома, хотя на колдобинах машину изрядно потряхивало. У самого дома, на том самом месте, где Кононыхин чуть на него не наехал, лежал все тот же самый бомж. Но уже дохлый. Видать, его все-таки придавила следующая машина. Кононыхин притормозил. Оказывать помощь бомжу он не собирался, а хотел просто посмотреть: совершенно тот мертвый или нет. Бомж был совершенно мертвый. Он был весь в грязи, только новенькие кононыхинские туфли на нем матово блестели натуральной кожей.
– Этот уже на пути в царствие небесное! – сказал Кононыхин коту.
– В твоих туфлях топает! За примеркой и придавили, – ответил из контейнера кот. – Да… Обул ты его!
Кононыхин мало удивился, что кот стал разговаривать. Если это его и удивило, то только приятно: теперь было с кем поговорить.
– Не обоссал бы, не выбросил, – парировал Кононыхин.
– А так ты разве поделился бы с ближним? Жмот. У тебя этих ботинок под вешалкой!.. Куда тебе столько? А меня из-за одной какой-то вшивой пары чуть в живодерку не отдал. Песцам на корм!
– Не отдал же! – стал оправдываться Кононыхин.
Кот решительно прервал жалкий лепет его оправданий.
– А этого? – Кот указал лапой на мертвого бомжа. – Совершенно еще живой человек был!
– А всех не обогреешь, – сказал Кононыхин. – Сам он виноват. Отброс общества.
– Смотри! – сказал кот. – Как бы сам ты отбросом не стал. От тюрьмы да от сумы… Сам ты спокойно мог бы на месте этого бомжа быть. Если бы повелся на уговоры своей стервы записать квартиру на нее.
– Это да! – сказал Кононыхин.
Он припарковал машину, прихватил контейнер с котом и поднялся к себе на третий этаж. Первым делом, даже не разуваясь, он направился к телефону. Телефон друга, который оказался вдруг, он еще помнил наизусть.
– На проводе! – раздался в трубке бодрый голос.
Свечка за упокой не помогла. Наверное, надо было все-таки написать имя на бумажке, как вязаная старушка велела.
– Чего молчишь? – раздался в трубке голос.
По определителю номера узнать, кто звонит, – не проблема. Бывшая жена тоже стояла, наверное, там, рядом с бывшим другом.
– Чё те надо? – спросили в трубке.
Кононыхин положил трубку. Ему, собственно, ничего уже не было нужно.
– Даже верблюду легче!.. – пожаловался он коту.
– Да уж, – сказал кот. – Выпусти меня сначала! – тревожно сказал кот, прочитавший мысли Кононыхина.
Кононыхин выпустил кота из контейнера, положил ему кити-кета, налил воды из фильтра, потому что воду из крана кот пить отказывался, и пошел искать ту самую веревку, которая представлялась ему в видениях свисающей с крюка для люстры.
Пожарников вызвали соседи, потому что из окна кононыхинской квартиры сначала выпрыгнул вопящий взъерошенный кот, а потом стал валить дым. Пожарники приехали мгновенно, взломали дверь и стали заливать зал, где по стенам порхали язычки пламени. В дыму они не сразу заметили мужика под рухнувшей на него люстрой. На шее мужика была веревка, а в потолке зияла сквозная дыра.
– Вот он замыкание, сука, и устроил! Посмотри, чего он там? Может, живой еще? – крикнул, оттянув респиратор, брезентовый пожарный, управлявшийся стволом, другому, который стоял к телу сорвавшегося с крюка погорельца поближе.
Тот, который стоял поближе, сделал два шага к лежащему на полу, перевернул тело повешенного погорельца и заглянул ему в лицо.
– Готов! – хотел крикнуть он.
Но мужик с веревкой на шее вдруг разлепил набрякшие веки и стал блуждать глазами по потолку.
– Живой! – крикнул удивленный пожарник. – Давай его на лестничную клетку!
Он сбросил веревку у погорельца с шеи. А управлявшийся со стволом оставил ствол метаться мощной водяной струей по комнате и взялся за ноги ожившего висельника. Тот, который сбросил веревку с шеи, взялся за плечи.
Они вытащили недоповесившегося погорельца на лестничную клетку, где орудовали еще двое огнеборцев, и сдали его с рук на руки.
– Давай на воздух его! – сказал пожарник, который снимал у недоповесишегося с шеи петлю. – Там «скорая» стоит! Как ты, брат?
Пожарник потрепал недоповесившегося по щекам. Недоповесившийся шевельнул губами.
– Чего он там? – Другой пожарник, державший недоповесившегося за ноги, не разобрал, чего он там прошептал.
– Бредит. Даже верблюду, говорит, легче, – сказал напарник, который стоял ближе.
– Ясно. Только зря намучился! Строят сейчас! – сказал пожарник своему напарнику, когда они вернулись в квартиру. – Вон смотри! – Он указал на зияющую дыру в потолке над рухнувшей люстрой. – Даже крюки не держатся! Второй уже такой за эту неделю!