Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 3, 2013
Владимир Салимон родился и живет в Москве. Окончил географо-биологический факультет МГПИ, работал учителем, в лесничестве, в обществе охраны природы. Автор проекта и главный редактор журнала «Золотой век», автор издательского проекта «Ближний круг». Опубликовал шестнадцать поэтических сборников. Лауреат Европейской премии Римской академии им. Антоньетты Драга (1995), поэтической премии Романской академии (1995), премии «Московский счет» (2009), Новой Пушкинской премии (2012).
Владимир САЛИМОН
Бумажный лист
***
Если бы звери мои
понимали стишки,
я бы читал их собакам и
кошкам,
а не тому, у кого под
глазами мешки,
мягкие, мокрые вечно
ладошки.
Лапу звериную стиснув
покрепче в руках,
чтобы не вырвался зверь
на свободу,
я объясню ему то, что
пропел, на словах,
все про небесную суть и
природу.
Про человека, который
слияния плод,
словно Евфрата и Тигра
низина,
где матерьял для
творенья черпает Господь,
так как нужна позарез
Богу глина.
***
Растают на глазах у нас
во мраке
бессмертные творенья
наших рук,
а также реки, горы и
овраги
с лица земли в момент
исчезнут вдруг.
Мир за окном для нас не
существует,
когда он погружается во
тьму,
но нам воображенье
дорисует
все то, что было
свойственно ему.
Приходится, как это ни
печально,
нам раз за разом
начинать с нуля.
Для этого подходит
идеально,
как будто камень,
крепкая земля.
***
Достаточно бумажного
листа,
бумаги писчей
четвертушки,
чтобы понять, что значит
пустота.
У спящего на раскладушке
узка, как у чахоточного,
грудь.
Коленка из-под одеяла
торчит голубоватая
чуть-чуть,
как лампочка высокого
накала.
***
Суккуб и инкуб – кот и
кошка во мраке –
знай кровушку нашу
сосут.
Я за полночь выйду во
двор без рубахи,
босым – и раздет и
разут.
Как будто меня темной
ночь разули,
раздели и выгнали вон.
Как будто ножом по щеке
полоснули.
Был чуден и страшен мой
сон.
***
Я чуть свет вставал с
лицом угрюмым.
Лестница стонала и
скрипела.
Сходство дома с
корабельным трюмом
ночью обострялось до
предела.
В руки взяв свечу, чтоб
не споткнуться,
по ступенькам узеньким и
шатким,
чувствуя, как волны
рядом бьются,
вниз спускаюсь я за
ромом сладким.
Доверху спешу кувшин
наполнить,
чтобы вволю, допьяна
напиться,
чтобы больше ничего не
помнить,
не терзаться даром, не
томиться.
***
Продолжительные
разговоры
ночью темной, когда не
уснуть,
бесконечные, как
коридоры.
Смысл потерян, утрачена
суть.
Ходим-бродим без пользы
для дела,
неизвестно какого рожна,
словно души, лишенные
тела,
женской ласки, покоя и
сна.
***
Дождь стучит по крыше
день-деньской,
будто бы он ходит
взад-вперед.
Не Раскольников, так кто
другой,
у печи в углу топор
возьмет.
И придет к процентщице
своей,
чтобы душу у нее
забрать.
Плащ до пят, а шляпа до
бровей,
так что нам лица не
увидать.
Но зачем нам знать в
лицо его,
сколько лет ему и
сколько зим,
что он не боится никого,
словно Высшей власти нет
над ним.
***
Старый Дарвин, тот, что
на портрете –
страшненький,
скуластенький, седой,
выставив однажды в
черном свете,
очернил навеки род
людской.
Человек с тех пор не
Царь природы,
а такой же жалкий смерд,
как все.
Любит с колбасою
бутерброды.
Прячется под лавку при
грозе.
Он кричит истошно, если
палкой
бьют его наотмашь по
спине.
Может упражненья со
скакалкой
выполнять уверенно
вполне.
***
Звероподобный эмбрион,
чтоб в женском лоне
уместиться,
крючком готов согнуться
он.
Еще не зверь, уже не
птица.
В саду проснулся я среди
цветущих зарослей
сирени,
склонивши голову к
груди,
поджавши к животу
колени.
Из-под ветвей, как
из-под век,
смотрю, как после ночи
жаркой,
очнувшись, словно
человек
в каморке смежной с
кочегаркой.
***
Сытые, пьяные, из-за
стола
вставши, увидели мы в
вышине
неба эскиз от угла до
угла,
будто бы замысел Божий
вчерне.
Зодиакального круга на
нем
не было все еще – Овна,
Тельца.
Встав, не увидели мы за
окном
между других –
Скорпиона, Стрельца.
Тускло во мраке мерцали
огни.
Лишь кое-где, иногда.
Долго еще оставаться в
тени
будет должна красота.
***
Жук-носорог с
жуком-оленем
сцепились на тропинке
узкой,
как Достоевский и
Тургенев
впотьмах под лампочкою
тусклой.
Пока промеж собою спорят
два классика литературы,
заметил я, что глаз не
сводят
с жуков пасущиеся куры.
***
В оконных стеклах
отраженный
огонь небесный – словно
эхо грома,
как будто отдаленный,
приглушенный
гул маленького, но
аэродрома.
Поскольку про его
существованье
все в Генеральном штабе
позабыли,
ужели мы с тобой хранить
молчанье
о тайне государственной
не в силе?
***
На воспитанье двух
щеглов
мы брали, так как больше
не было
свободных в комнате
углов,
пространства для людей и
мебели.
В одном стоял бессменно
я,
нередко с завтрака до
ужина,
в другом ютилась вся
семья,
была от дел мирских
отдушина.
Свет лился из-под
потолка,
из трехрожкового
светильника,
и вздрагивали все слегка
от стука в дверь,
звонка будильника.
***
Положенье кажется мне
шатким.
Если поскользнусь, то
упаду,
не мешая горького со
сладким,
на брусчатке скользкой,
как на льду.
Все, что я увижу
напоследок,
прежде чем ударюсь
головой, –
кончики сухих еловых
веток,
небосвод холодный и
пустой.
Надо мной родители
смеются,
силясь приподнять меня
со льда:
Стоит на мгновенье отвернуться,
как с тобой случается беда!