Повесть
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2013
Дмитрий Ищенко – журналист, сценарист, режиссер. Родился в городе Апатиты. Окончил
Московский государственный университет печати. Шорт-листер
премии им. И.П. Белкина (2012). Живет в Мурманске.
Оркестр безнадежно фальшивил. Стоял на плацу и фальшивил. Словно только ради этого и вышел на репетицию.
Да и чего ожидать от оркестрантов-срочников? Они и тубу-то от трубы отличат с трудом. Что уж тут говорить про обертоны и регистры.
И подкатывает от всего этого тоска к горлу – хуже некуда.
Так думал капитан Перов, стоя перед своим так называемым полковым военным оркестром и отдавая музыкально-армейские команды.
Или нет – уже не отдавая.
Гарнизон расформировали. Часть переводили из этой глуши в другую. Он сам – увольнялся.
Прощай, прежняя жизнь, со всеми ее полковыми оркестрами. И лишь промозглый и противный ветер, не знавший, что по календарю уже наступила весна, колол щеки и забирался за ворот шинели.
Вообще-то репетиция предстоящего парада закончилась минут пятнадцать назад. Может, она и вовсе не начиналась – так противно музыканты тянули на морозе ноты, словно сама музыка не хотела появляться на свет и сопротивлялась потугам оркестрантов. Но прекратить издевательства над маршами раньше времени капитан Перов не мог. Спросят ведь: у вас что, к параду все готово? И даже, может быть, идеально? Вот и продолжал оркестр играть на морозном плацу, словно просил милостыню.
В порывах ветра звуки вырывались из армейской меди вразнобой и летели в разные стороны. После часа мучений не выдержал начальник гарнизона полковник Сухой. Он высунулся в окно своего кабинета, выходившее на плац, и в сердцах крикнул:
– Перов, хорош уже! Хватит воздух гонять!
Сквозь ветер капитан Перов плохо расслышал слова командира и переспросил, пытаясь придать своему голосу бодрое звучание. Несмотря на весну, он успел промерзнуть, словно зимой. Оно и понятно: на летнюю форму перешли по команде, а на следующий день опять пошел снег.
– Ну так ведь май же месяц… – избито и несмешно шутила полковая молодежь и многозначительно переглядывалась.
Командир тоже не расслышал Перова, но по вопрошающей гримасе дирижера понял, о чем идет речь.
– Чего, чего, – устало произнес Сухой и раздраженно махнул рукой, чтобы его жест точно было видно и «слышно». – Заканчивай. Довольно ноты терзать. Считай, что репетиция прошла успешно. Завтра продолжите.
Тут ветер неожиданно стих, и ответные слова Перова услышали все.
– Так я завтра уезжаю в отпуск… – И на всякий случай он добавил: – С последующим увольнением.
– Все мы тут – с последующим увольнением, – произнес командир и закрыл окно.
И оркестранты устало зашагали в гарнизонный клуб, зажав под мышкой свои старенькие инструменты.
– Ну, глушь не глушь, а все-таки гарнизон на три тысячи! – возмутился глава поселковой администрации Темкин, когда военные сказали, что в этом году парада на 9 Мая не будет.
– Какие три тысячи? – отмахивался от гражданского главы поселка начальник гарнизона Сухой. – Когда это было? Ты еще последний съезд партии вспомни. Не до парадов тут…
Логика военных, в принципе, была понятной.
Гарнизон уже, считай, расформирован. Часть личного состава перевели на новое место службы в Карелию. Оставшиеся пытаются забрать с собой то, без чего будущая жизнь им кажется невозможной: какие-то чемоданы, тюки, шкафы с кастрюлями и полочки. Оно всегда так кажется, что без этого не обойтись. Хотя на самом деле люди просто пытаются забрать с собой крупицы уходящей жизни, той ее части, которую они оставляют за спиной. Жизнь-то одна, ее не выбросишь, не оставишь в покинутом гарнизоне.
Военные уходили, оставляя Терскому берегу северного Белого моря десятка три домов, сотни квартир, детские садики, школу. Даром что еще лет двадцать назад сюда выводили войска из Германии, вбухали в допотопную инфраструктуру сотни тысяч марок – и вот теперь такое…
Но ведь приказы не обсуждают. Их исполняют, чертыхаясь про себя. Там, на новом месте, считай, чистое поле, и жить придется в палатках. Однако большому начальству виднее.
Местная поселковая власть в ужасе гадала, что будет делать дальше. На протяжении последних пятидесяти лет войсковые части были в одном лице главными работодателями, инвесторами и модернизаторами местной жизни. А вот теперь их уже почти нет и никто не знает, как предстоит жить, работать, содержать жилой фонд, топить дома.
– Ну какой тут парад проводить в таких условиях? – устало убеждал своего гражданского товарища по несчастью командир расформированного полка. Потом он вспомнил репетицию оркестра и добавил: – Да и с кем?
Подумал еще и вспомнил про пустые улицы гарнизона, начальником которого пока числился, и сказал:
– Да и для кого?
Вопрос повис в воздухе, как в немой сцене.
– Тему будем считать закрытой, – подытожил командир и захлопнул папку с бумагами. Над столом в лучах алого морозно-весеннего солнца, бившего в окно, взвился клуб пыли.
Военный и гражданский руководители вышли из кабинета с хмурыми лицами, словно после похорон.
А на следующий день в поселок приехало телевидение.
До обеда телевизионщики отсыпались в казарме. Оказывается, они приехали еще накануне вечером, но были сильно навеселе. Вечером добавили, так что только утром понемногу начали приходить в себя. И то потому, что замерзли: поселковая котельная топила вполсилы и до казармы тепло не доходило вовсе.
Тот, кто в командировочном удостоверении значился как продюсер, сделал над собой усилие, оторвал голову от подушки и подошел к окну. Под окном стоял микрофургон со спутниковой тарелкой на крыше. На фоне полуразрушенного Дома культуры и заколоченных окон некогда жилых домов она особенно эффектно сверкала серебристыми боками и казалась посланницей из другого мира, если не с другой планеты.
«Значит, все-таки доехала», – удовлетворенно подумал продюсер и почувствовал, что его мутит.
– Это что?! – грозно спросил начальник гарнизона у дежурного, показывая из окна своего кабинета на серебристую машину с дурацкими рогами-спутниками на крыше и надписью «Телевидение» на боку.
На самом деле никакого дежурного в полку уже почти не было, но помощник командира по привычке стоял перед полковником с виноватым видом, всячески давая понять, что видит машину в первый раз и сам возмущен ее появлением.
Собственно говоря, помощник уже тоже не был помощником. После тридцати лет службы, прямо перед расформированием части, старшего прапорщика Вакуменко уволили по сокращению, но обещанную квартиру в средней полосе не дали. И пока готовились документы, точнее их очередной вариант, он по-прежнему исправно ходил на службу. Все равно в поселке делать нечего, кроме как ходить на службу. И уезжать некуда. И никакой другой одежды, кроме формы, он по будним дням носить не привык. Вот и ходил на службу по инерции.
– Этого нам только сейчас не хватало, – устало произнес командир, разглядывая телевизионную машину.
Еще совсем недавно никакие неожиданные машины телевидения появиться в этих краях не могли в принципе – все-таки погранзона. Мышь, может, и проскочит, но никак не машина.
Но контрольно-пропускной пункт в погранзону, за которым всегда прятался поселок, ликвидировали полгода назад под предлогом повышения туристической активности. Правда, туристического бума с тех пор не приключилось: туристы как не хотели ехать сюда, так до сих пор и не захотели. И это понятно: в разрухе и холоде отдыхать некомфортно. Это дало военным лишний повод со злорадством кивать на гражданских: вот, хотели свободы – получите, а мы, мол, сворачиваемся и уходим.
Исключение составляли журналисты, которые приезжали на Терский берег регулярно, когда им надо было снимать бесхозяйственность. Возможности для этого тут были почти безграничны.
– Пойдите и разберитесь, что там за проходной двор! – строго приказал наконец командир помощнику, и тот вышел из кабинета.
Несмотря на тяжесть в голове, продюсер всячески бодрился. Перед началом работы надо было идти встречаться с местной властью: дело-то серьезное, не просто ведь ради пьянки они приехали в эту дыру. Без власти тут не обойтись.
Впрочем, для столичных акул пера поселковая администрация – невеликая власть, но все-таки и позориться с перепоя не хотелось. Побрызгав на щеки и шею дорогого парфюма от «Герлен» – этот уж точно произведет впечатление и перебьет запах перегара, – продюсер вышел на воздух.
От солнечного майского холода он сразу же взбодрился. Даже стало легче. Разруха, укрытая снегом, казалось экзотикой, а для картинки больше ничего и не нужно.
Однако обнаружилась иная проблема. Сделав первые шаги, продюсер сообразил, что его московские туфли в условиях местных сугробов бессмысленны и бесполезны. Но других у него не было. И словно Сусанин, зашагал он по свеженаметенной снежной целине к одноэтажному зданию поселковой администрации, над которым в лучах яркого солнца развевался российский триколор.
– Чему обязаны? – с традиционным оптимизмом спросил глава поселка, вставая навстречу очередному столичному гостю и обходя стол.
После штурма снежных сугробов продюсер выглядел будто наполеоновский солдат из обоза – затравленный морозом, снегами и чужой негостеприимной страной со всеми этими ее бескрайними просторами. И даже кокетливый шарфик поверх короткой куртки казался жалостливой попыткой спрятаться от русской зимы и суровых обстоятельств.
– С одеждой-то вы промахнулись, – сочувственно покачал глава головой.
– Кто ж-ж-ж знал, что у вас тут снег выпадет, – запнувшись на букве «ж», выдавил из замерзших губ продюсер.
– Да он еще и не таял, – миролюбиво произнес Темкин, разглядывая незнакомца, который раздраженно ерзал на скрипучем стуле, растирая уши и делая вид, что полностью занят этим процессом. – Надо бы выпить, чтобы не заболеть…
Взгляды главы и продюсера встретились, и они осторожно кивнули друг другу.
Помощник командира полка несколько раз обошел рогатую машину с надписью «Телевидение» на боку. Фургон был закрыт и не поддавался ни на толчки, ни на удары по колесам. Даже сигнализация молчала. Наверное, замерзла, решил помощник. Если аккумулятор сел, то придется вскрывать. Найти бы вот только водителя…
Помощник осмотрелся. Опыт подсказывал, что хозяин фургона может находиться в казарме. Или в гостинице. Там же, скорее всего, обнаружатся и другие деятели телевизионных искусств. Пусть расскажут, чего они тут забыли. Должен же он что-то доложить командиру. Впрочем, для себя помощник все решил наперед: опять всякую хрень снимать приехали эти телевизионщики. С другой стороны, не его этого дело – хрень, не хрень. Раз приехали, значит, так нужно. Тем более что полка, строго говоря, уже нет, да и сам он никакой не помощник. Все это его не касается.
Начав с казармы, помощник не ошибся: четверо из пяти членов съемочной группы мирно спали на ржавых солдатских койках, по-детски укутавшись в старые синие, с тремя черными полосками одеяла.
Подойдя поближе, он для порядка откашлялся и громко назвался тем, кем уже не был:
– Помощник командира полка старший прапорщик Вакуменко. Здравия желаю!
Телевизионщики неопределенно зашевелились под одеялами и даже начали открывать глаза.
Старший прапорщик подошел поближе и произнес чуть менее официально:
– Чего снимать будете, мужики?
– Парад Победы, – произнес оператор и повернулся на другой бок.
– Во-о-от оно как… – неопределенно протянул помощник.
– Какой парад Победы?! – возмущался командир. От его крика тряслись окна и даже фанерные стены кабинета. – У нас ни парада, ни победы в этом году не будет!
Перед ним навытяжку стояли помощник, глава поселка и даже продюсер. Правда, тот все время икал и немного портил торжественное напряжение момента. Но в этом захолустье на подобные мелочи можно было не обращать внимания. Тем более что после пропущенной вместе с местной гражданской властью рюмочки продюсер выглядел много лучше и взгляд его даже сверкал творческой заинтересованностью.
Командир подошел к главе и посмотрел глаза в глаза:
– Это ты специально телевидение вызвал, чтобы на меня надавить! Чтобы парад провести! Так ведь? Говори!
– Товарищ полковник, я должен пояснить. Ик-ик, – вмешался продюсер. – Никто нас не вызывал. Ик-ик. А уважаемого главу я вижу первый раз в жизни. Ик-ик. Но разве вы не получали указаний?
– Каких указаний? – недоверчиво произнес командир, немного ослабляя натиск.
– Ну, не знаю, письмо из штаба или большой администрации… Как у вас это работает?
– Херово у нас это работает, – отвернулся командир. – Какие еще письма!
– Ну вы даете! Мы уже полгода готовимся, а вы ничего не знаете…
– Мы уже полгода сворачиваем часть. К чему нам теперь готовиться? – Командир раздраженно сел за стол.
– Тогда я объясню, – взял на себя инициативу продюсер. – Мы снимаем парад Победы. Большой парад. Самый большой.
В голосе продюсера появились многозначительные нотки, после которых всем все сразу должно было стать понятно без дополнительных объяснений.
– В этом году, во время парада Победы на Красной площади, в трансляции будут прямые включения. Ик-ик. Но не только из крупных городов или городов-героев. Ик-ик. Это все уже было. Настала пора таких маленьких поселков и гарнизонов, как ваш. Ик-ик.
– Да вы что, с ума сошли? – выдохнул командир. – Вы что же, и показывать нас будете?!
– Обязательно, по всем главным каналам и в прямом эфире. Ик-ик.
От этих слов у командира мороз пошел по коже. И тут же бросило в жар. Бледные щеки покраснели. Дыхание сдавило.
– Этого не может быть! – произнес он твердо, пытаясь взять себя в руки.
– Как же не может? – удивился продюсер и махнул в сторону окна. – Вон, посмотрите.
И действительно, из окна было видно, как боевые машины пехоты, танки и бэтээры покидали парк, чтобы грузиться на железнодорожные платформы и следовать к новому месту службы. Они двигались по дороге, окончательно разбивая ее своими гусеницами. А навстречу им шли не менее десятка современных, сверкающих никелем и спутниковыми тарелками телевизионных машин. На языке профессионалов их не без гордости чуть небрежно называют «пэтээски» – передвижные телевизионные станции.
Командир рассуждал так.
Никакой команды насчет телевидения он не получал. Никаких писем не приходило. Значит, формально он прав в своем гневе.
Однако не могли же эти киношники появиться здесь ни с того ни с сего, да еще и в таком количестве – человек двадцать, не меньше! А попозже, по их словам, подъедет основная группа!
Такую бригаду спутниковых тарелок никуда просто так не направят. Следовательно, какая-то санкция, письмо или разрешение существуют, но до командира они просто не дошли.
Понять, за что накажут больнее – за то, что запретил съемки, или за то, что их поддержал, – невозможно. А посему командир отдал единственно верный в этих непростых условиях приказ:
– Корреспондентов никуда не пускать и не отпускать.
Именно так: ни туда, ни обратно.
– И Перова тоже, – добавил командир. – Он у нас за культуру отвечает, вот пусть теперь разбирается со своим оркестром. А то собрался в отпуск с последующим увольнением! Больно хорошо устроился…
Формально Перова должны были уволить чуть ли не год назад, когда закрыли гарнизонный клуб. Учреждение культуры идеально подходило под графу «неэффективные расходы», и его сократили в первую очередь, когда только-только заговорили про перевод части к новому месту службы.
Как говорится, культуру оптимизировали в первую очередь. Но на бумаге и под отчет это сделать проще, чем в жизни. Во-первых, все эти музыкальные инструменты, библиотеку и прочую культурную утварь так просто не спишешь. Ее проще выкинуть, чем официально сдать хоть куда-нибудь.
Да и народ, который, казалось, про местный клуб и думать не знал, почему-то потянулся в очаг культуры – и гражданские, и военные. И даже из библиотеки все время брали книги, а потом их возвращали. Это особенно удивляло капитана Перова – дирижера и начклуба в одном лице. Забирали бы да и оставляли б себе – все мороки меньше. Так ведь нет же – возвращали! Получается, что, как только клуб закрыли, культурная жизнь в заброшенном городишке приобрела новую заинтересованную интонацию. И даже оркестр начал репетировать по два раза в неделю! Причем по собственной инициативе оркестрантов!
Все это время начальник гарнизона полковник Сухой ворчал, требуя наведения порядка. Под порядком он понимал закрытие клуба. Головной боли было бы куда меньше. Зато Перов был горд: как-никак культура – последний оплот разума в бушующем мире безумия.
Хотя по большому счету по поводу клуба и оркестра Перов уже перестрадал. До бесконечности сердце рвать не будешь. Директиву из центра не отменишь. Надо жить дальше. Вот он и решил уволиться, пока такая возможность есть. Чего уж цепляться за прошлую жизнь?
Родное министерство обороны обещало квартиру в Подмосковье, и последние месяцы Перов собирал справки, названивал в Раменское, уточнял детали. А теперь все планы летели коту под хвост. Увольнение отменили, и ни о какой поездке по квартирным делам командир полка даже слышать не хотел.
– У тебя квартира висит, а у меня парад с передислокацией: с бала – прямиком на корабль! Разберемся с ними, потом и получишь квартиру. Я тебе даже помогу. А пока иди, репетируй! – поставил командир точку в очередном странном разговоре с капитаном Перовым.
Капитан вышел из кабинета командира на бескрайний морозный плац. Отсюда было хорошо видно, как в узком горлышке на въезде в поселок смешивались два потока: выходившие из гарнизона воинские части и входившие в него боевые отряды киношников с этими самыми рогами на крышах машин. Последние все прибывали и прибывали. И каким-то странным образом бронетехника пасовала и проигрывала всем этим «пэтээскам», а военные терялись перед бестолковыми и бесцеремонными операторами и продюсерами. В наше время еще неизвестно, за кем из них реальная сила, подумал про себя Перов.
– Постойте-постойте, куда это вы уходите? – мило кричала на офицеров девушка, ответственная за что-то очень важное в телевизионном производстве.
Она была метр с кепкой, но военные, потерявшиеся во времени и пространстве, почему-то ее слушались и стопорили бэтээры и бээмпэ, уже рванувшие к новому месту службы. То ли военным не так-то и хотелось на новые неизведанные рубежи, то ли женские чары и режиссерские команды работали лучше, чем приказы командиров.
Попытки командования прояснить ситуацию остались без результата. Запросы в округ растворялись в вязкой телефонной связи. Срочные телеграммы терялись. Люди, отвечавшие за проведение парада Победы, все время оказывались или на обеде, или в командировках. А самоуверенность корреспондентов и вовсе путала все карты.
Конечно, командир пытался объяснить продюсерам и режиссерам, что у них происходит закрытие гарнизона и телевизионщики совершенно напрасно приехали снимать парад для всей страны. И в хорошие-то времена, говорил Сухой, когда гарнизон был на коне, вряд ли кто сумел бы пройти по местным улицам как по кремлевской брусчатке, а теперь такое и вовсе невозможно. Здесь даже и дороги-то нормальной нет, да и войска почти все бодрым маршем уже вышли из гарнизона.
Но аргументы не работали, и телевидение энергично устанавливало на плацу помосты и вышки для трансляции. Предполагалось, что все остальное приложится.
Нести ответственность за предстоящий позор в одиночку полковнику Сухому не хотелось. Интуиция подсказывала ему, что все может обернуться весьма неожиданно, и потому он решил ответственность за будущий и очевидный провал разделить.
Он позвонил в администрацию района.
– У нас парад по первому каналу, а мы ни сном ни духом! – возмущался глава района Крутайло. – И никто мне даже не доложил! За что я вам деньги плачу?
Возмущению районного главы не было предела. Уже час он распекал своих подчиненных, но те ничего внятно пояснить не могли. Про парад они ничего не слышали, а телевидение даже не видели. С тем и сидели угрюмо в кабинете своего шефа.
– Вы что, моей отставки хотите? Меня подставить решили? Да я вас всех в порошок разотру! И порошка от вас не останется! – гневался Крутайло.
Конструктивным в его речи был только вывод: надо срочно звонить в область или в Москву.
Но запрос в Москву озадачил еще больше.
– Вы там что, совсем с ума сошли? – ответили в Москве. – Вся страна готовится к параду Победы, а вы ни сном ни духом! Или вы не готовитесь?
Как ответить на такой вопрос? Тем более даже на расстоянии был слышен сочившийся из последнего вопроса ядовитый сарказм.
В области тоже ничего не поняли, но решили действовать незамедлительно. Параду Победы в маленьком гарнизоне автоматически присвоили статус особо ответственного мероприятия. В Терский район были стянуты лучшие силы. Создан штаб и разработан пошаговый план с поэтапной подготовкой каждого пункта. И с персонально ответственными лицами.
За оркестр ответственным был назначен капитан Перов.
Если по-настоящему творческому человеку, пусть даже средних способностей, сказать, что его талант нужен, у него вырастают крылья и появляется стимул тянуться вверх. Не из-за денег, нет. Ему важнее признание, возможность проявить себя, показать свой талант.
Когда Перов обрисовал ситуацию своему оркестру, музыканты не поверили собственному счастью. Чтобы их оркестру, который никто никогда не воспринимал всерьез, предложили сыграть на всю страну, пусть и в течение нескольких секунд, – на это никто из них не мог даже надеяться! Для них это был пик музыкальной карьеры! Возможно, единственный шанс в жизни. У них появилась цель, которая сверкнула, как медь идеально начищенных труб. С этих труб музыканты и начали настоящую подготовку: отчистили их от плесени и мутно-зеленых разводов. И латунь засверкала, возможно, впервые за последние десятилетия.
– Из таких инструментов и звуки летят другие! – восхищенно сказал бас-сверхсрочник Малый, ныне военный пенсионер.
Бывший старшина ансамбля прапорщик Струнников был счастлив. Наконец-то даже эти музыканты осознали творческий характер музыкально-воинской дисциплины и с еще большей энергией дули в свои трубы. Или что там у них осталось вместе них.
Смущало одно – никто не мог четко сказать, «под что будем ходить». Конечно, Перов сомневался, что выступление вообще состоится, а если и состоится, то вряд ли его захудалый оркестр хоть кто-то услышит на большом экране, да еще по всей стране. Но с другой стороны, самый дурацкий сценарий, как правило, и становится частью реальной жизни.
– Потом, потом, – отмахивались от Перова режиссер с продюсером. – Репетируйте несколько вариантов. А там видно будет.
И они репетировали. С утра до вечера…
Там, где еще вчера собирались хоронить поселок или даже целый район, теперь бурно кипела жизнь.
Начальник гарнизона вернул с марша технику, которая радостно возвращалась в привычные боксы. Гражданские власти судорожно искали средства, чтоб привести полузаброшенный поселок в человеческий вид. Коммунальщики принялись чистить улицы. Глава местной администрации просто светился от счастья. На его улице в буквальном смысле был праздник. Не зря он все-таки верил в возрождение поселка!
Жизнь теперь начала измеряться заседаниями оргкомитета. Он был создан незамедлительно после осознания серьезности момента. В комитет вошли все, кто мог войти, – от представителей коммунально-эксплуатационной части до налоговых инспекторов. Каждый имел право голоса, каждый мог быть услышан. Принцип про начальников и дураков не работал – тут уж было не до политесов. В дураках могли оказаться все.
Поначалу заседания проходили крайне нервно и больше походили на стоны инвалидной команды.
– У нас нет парадной формы! – докладывали вещевики.
Все грозно смотрели в их сторону.
– Отвезли к новому месту службы, – застенчиво поясняли хозяева складов и разводили руками.
Почувствовав неплохую лазейку, предложенную к всеобщему обсуждению, оргкомитет вошел в положение, и все осторожно покивали головами в знак сочувствия.
– Какую военную технику пустим? – спрашивали мотострелков.
– Всё уже там, в Карелии, – отвечали они сами себе.
– А нам нечем убирать асфальт! – жалились коммунальщики. – Нам технику еще не привезли.
– Когда будет? – строжили на оргкомитете.
– Когда завершатся конкурсные процедуры, под конец года…
– Какой конец года, если парад в мае? – грозно спрашивали из «головы» стола.
– И что вы предлагаете? – возмущались все.
– Ну, будем как-то лопатами…
– Ночами будете снег убирать! – возмущались из «головы». – И молите своих коммунальных богов, чтобы на парад снег не пошел!
– А у нас, как правило, так и бывает…
– Ну, может, и хорошо – скроет все следы, – попытался кто-то придать нотку оптимизма.
– А если не скроет?
Вопрос повис в воздухе.
– И действительно, а если в кадр попадет не только парад? – озадаченно спросил представитель района. – Может такое быть?
– Запросто может. У нас ведь камеры мощные, а операторы дурные, могут чего лишнего снять, – заверили его киношники и нагловато обвели всех взглядом.
– И вы так спокойно об этом говорите! – возмутился оргкомитет. – Надо же принимать меры.
– Прошу определить точки прострела камер, сформулировать, что может в них попасть, и навести в кадре порядок! – грозно произнесла область.
– С порядком мы поможем, – заверили муниципальные власти.
Для проведения парада был создан специальный фонд. Под эти деньги сразу же нашлась конторка, которая пообещала искомый порядок навести. И в самые короткие сроки на Терском берегу появились строители, бетономешалки и компрессоры. Они шумели и вгрызались в гранит, словно действительно позади была Москва и отступать было некуда.
Конечно, идеально было бы под парад достроить хоть что-нибудь из того, что было недостроено еще при советской власти. Например, детский садик. С пустыми дырами вместо окон он выглядел будто после боя. Но времени уже не хватало. Как всегда, ограничились косметическим ремонтом.
Строители работали в долг – как просили местные власти. Мол, конкурсы отыграем потом. Вы, главное, сейчас сделайте, что сможете, а мы потом все примем и все оплатим – только не позорьте на всю страну.
– Не опозорим, – кивнули строители.
И всего через несколько дней в разбитых домах, которые могли попасть в телекадр, появились новенькие европакеты. На них повесили занавески, а на подоконники поставили цветы. Получилось вполне себе сносно. В оргкомитете решили, что издали за жилой дом очень даже сойдет. А для картинки ничего другого и не надо.
Большой парад оказался мощным стимулом и для местных партийных активистов всех цветов и оттенков, независимо от партпринадлежности. Не засветиться на его фоне было бы непростительным разгильдяйством. Тем более что и предпринимать-то ничего не надо. Парад ведь сам приехал вместе с телевидением. Почти свалился в руки – как подарок. И партийные активисты потянулись на Терский берег поискать варианты…
И варианты нашлись.
У продюсера была своя теория пьянства. Пил он не просто так. Он считал, что для него это профессиональная необходимость.
Застольная беседа в нашей стране, утверждал он, – важнейший источник информации. В состоянии подпития люди рассказывают о том, о чем в «обычном режиме» не догадываются и сами. Выворачиваются так, что потом даже понять не могут, зачем все это наговорили.
Люди говорили о сокрытом и сокровенном, а продюсер становился обладателем человеческих тайн, которые потом пускал в работу. Потому и считал себя профессионалом с большой буквы.
А еще, спаянное водкой как кровью, рождается доверие. Так что застолью он верил.
– Слышал про указ президента о ветеранских квартирах? – расслышал продюсер в угаре и полутьме здешнего застолья и, хотя был уже не совсем трезв, кивнул головой. Полутьма выдержала паузу для весомости. – Тут можно интересную тему слепить…
Звучало загадочно-интригующе, и продюсер придвинулся к полутьме ближе. Она в ответ протянула ему обрывок рекламной газеты. На ней карандашом были нацарапаны цифры. Сумма показалась продюсеру привлекательной.
С приближением праздника оргкомитет собирался каждый день. Иногда даже по два раза. Тон задавали строевики.
– Командование округом сказало нам так: что хотите делайте, но если в кадр попадет хоть один кривой строй, то все будут разжалованы на две звезды вниз. – Бас старшего по шеренгам просипел густо и решительно. Он уже ничего не боялся в этой жизни и потому резал правду-матку. – Мы и так-то ходить не умеем, а теперь из оставшегося личного состава ни одну приличную коробку[1] не соберешь.
– Возьмите милицию, налоговиков… В конце концов, в колонию обратитесь!
Предложение повисло в воздухе.
– Ну это вы уж совсем. До этого уж мы не будем опускаться! – Строевик повернулся к продюсеру: – Одна надежда на вас, мужики, – сделать из нашей ерунды конфетку.
Продюсер прочувствовал свою значимость, выдержал паузу по Станиславскому и произнес:
– Да уж, придется постараться…
Действительно, порою продюсер сам себе казался главнокомандующим, который гордо шествует по полю брани и ведет за собой полки. Ну, как Наполеон под Бородино. Со стороны это должно выглядеть очень красиво, думал продюсер. И самое главное – он верил в этот образ. От его решений зависели полковники и генералы, главы районов и поселков. От точки съемки – направления ударов и расстановка главных сил. Задний план добавлял экспрессии и мощи. А на ходу рождались образы и определялись судьбы героев. И сам себе он казался наследником титанов Возрождения, творцом образов и смыслов.
Уже на следующем заседании оргкомитета он внес неожиданное предложение:
– У нас новая концепция. – Все напряглись, ожидая продолжения. Продюсер кашлянул. – Ну, не новая, а уточненная. Поступила команда искать положительный опыт…
– И-и-и? – с повышающейся интонацией и растущим недоверием спросил глава поселка Темкин.
– Вот я и предлагаю сделать сюжет, что у вас тут ветеранам сдали целый дом. Вон какие окна красивые получились. Чего уж им пропадать?
Оргкомитет с подозрением посмотрел на продюсера:
– Дом-то ненастоящий, потемкинский…
– А кто об этом знает? – парировал продюсер.
– Да и ветеранов у нас столько нет, – пытался сопротивляться оргкомитет. – У нас их вообще нет, уехали уже…
– Я не понимаю! – удивился продюсер. – Вы что? Против положительного опыта?
Вопрос был из разряда тех, на которые невозможно дать ответ.
– Но это же будет неправда, – попытался сопротивляться Темкин.
– Правда – это не то, что правда. Это то, что мы покажем. А как покажем, так и будет, – настаивал продюсер.
– Правда – это когда хоть кто-то несет ответственность за свои слова, – хмуро произнес полковник Сухой.
Постепенно телевизионно-режиссерское благодушие по отношению к военному оркестру сменилось требовательностью.
– Так что вы все-таки собираетесь исполнять? Вам уже прислали утвержденные ноты? – спрашивала Перова маленькая, метр с кепкой, режиссер. Тот неопределенно пожимал плечами, не очень понимая, почему этот вопрос возвращается именно к нему – тому, кто его задал.
– Как же, как же так?! Почему не прислали! Мы не можем без партитуры! – восклицала режиссер, возмущено хватаясь за мобильный телефон.
Перов с интересом ждал, что она услышит в ответ.
– Ничего не понимаю! – в очередной раз пожимала режиссер плечами после разговора. – Сказали, что все уже выслали. Значит, скоро придут. – И она очаровательно и энергично улыбалась дирижеру. – Будем ждать, – произносила Метр-с-Кепкой и убегала.
– Будем, – соглашался ей вслед Перов.
Когда этот разговор повторился в третий или четвертый раз, Перов понял, что никаких утвержденных партитур не будет, ждать подкрепления бессмысленно и придется ему играть то, что они знают и умеют. Другого оркестра здесь все равно нет. И музыкантов других – тоже. Хотя за глаза их раньше и музыкантами-то никто не называл. А вот теперь – большой парад…
Режиссер Метр-с-Кепкой была, как всегда, энергична.
– Капитан Перов, капитан Перов! Вам ноты пришли! – кричала она, пересекая плац и вбегая в клуб, в котором шла репетиция.
Оркестр выводил «Прощание славянки», но только как-то непривычно, не так, как было принято, – слишком нежно и бережно, что ли. Выходило похоже скорее на вальс, чем на марш. И тоски в «Славянке» было больше, чем обычно.
Метр-с-Кепкой остановилась и внимательно слушала.
– Новое звучание, – сказала она Перову, когда затихли последние такты.– А вы что-то нестандартное можете?
– Что вы имеете в виду? – спросил капитан.
– Ну, фокстроты или, наоборот, старинные-старинные марши.
Капитан чуть повел плечами:
– Мы все можем.
Оркестрантам его ответ понравился.
Режиссер по-деловому кивнула головой, а саксофонист, чтобы поддержать командира, взял инструмент и провел эскиз «Summertime» Гершвина. Получилось вполне себе неплохо, и все улыбнулись.
– Вам тут письмо – начальнику оркестра. Наверное, ноты, – сказала Метр-с-Кепкой. – Наконец-то пришли.
Перов открыл письмо. И точно, это были ноты для парада. А вот письмо его озадачило.
«Уважаемый Гависулла Абдиевич! Высылаем Вам для подготовки и выступления на предстоящем параде Победы партитуру маршей, утвержденных к исполнению».
– Ну вот, марши прислали, а вы сомневались! – оптимистично констатировала Метр-с-Кепкой.
– Ноты прислали… Вот только я не Гависулла Абдиевич, – сказал капитан Перов, перелистывая традиционный набор «парадных» нотных тетрадок.
– Это как? – удивилась Метр-с-Кепкой.
– Мои имя – Михаил, отчество – Иванович, а совсем не Гависулла Абдиевич… Но его я знаю. Хороший человек. Мой коллега. Вместе в училище были. Он сейчас в Южном военном округе служит…
Несколько секунд девушка в ужасе смотрела на капитана Перова. А потом схватилась за голову.
О том, что в появлении на Терском береге бригады центральных телеканалов есть нечто сомнительное, все и раньше догадывались. Но спросить напрямую никто не решался. Мало ли во что такой вопрос может вылиться и как ударит по выразившему сомнение. Тем более сейчас, когда в подготовку уже вложено столько сил. На плацу стояли утвержденные трибуны, мониторы, телевизионные подставки и тумбы. Были протянуты кабели питания и оптоволокно. Но над всем этим словно висело облако умолчания. Никто не рвался выяснять, что же здесь происходит на самом деле. И потому, когда Перов постучался в кабинет бывшего начальника гарнизона, он понимал, что разговор приятным не будет.
– Разрешите? – осведомился Перов.
– Входи, дирижер, – устало произнес полковник. – Только не говори, что у тебя чего-то нет.
– Как раз наоборот, – удивил полковника нестандартным ходом Перов. – У меня есть ноты. – Перов достал из внутреннего кармана конверт. – Ноты… Но только адресованы они не мне, а Гависулле Абдиевичу Салиеву. Я его знаю. Это начальник оркестра в Южном округе. У них там тоже Терский район есть, как у нас. Только он на берегу Терека, а мы — на берегу Белого моря. Вот и вся отгадка. Киношники перепутали и приехали к нам. Название одно, а им-то все равно. Говорят, во всем виновата девушка-стажер. Направила группу совсем не туда.
Тяжелая тишина повисла в кабинете командира.
– Кто об этом знает?
– Только режиссер. Она сейчас рвет на себе волосы…
Тишина стал еще более густой, тягостной и громкой. Перов слышал это как музыкант.
– Представляю, что сейчас творится на том Терском береге, – задумчиво произнес командир.
А там действительно все было еще хуже, чем на Севере.
Поначалу из Южного округа активно звонили в Москву: почему не едете, где телевидение и все такое. В ответ им бодро докладывали: все в порядке, телевидение уже выехало, встречайте.
Потом бодрости поубавилось. Ответы на звонки стали короче, раздраженнее. А потом и вовсе телефонная линия, как говорится, умерла. Видимо, в Москве тоже не могли понять, куда делась целая съемочная бригада, ответственная за государственное дело – трансляцию парада Победы из Терского района…
Чиновник, конечно, всегда рад доложить наверх что-нибудь оптимистическое. Но если он не совсем потерял связь с реальностью, то понимает, что за свои слова придется отвечать. Все равно никого не обманешь, как ни скрывай. Это там, наверху, можно в облаках витать, а в такой деревне и вовсе скрыть ничего невозможно: все слишком близко. И реальность говорит сама за себя. То под зад ямой на грунтовой дороге даст, то в нос шибанет каким-нибудь нефранцузским ароматом.
Звонок стационарного телефона в кабинете Темкина раздался глубоким вечером, когда и на работе-то никого нет. Такие звонки ничего хорошего не предвещают. Обычные люди по мобильным звонят, а по вертушке – только старшие товарищи.
– Вы там про дом-то подумайте, – донеслось из трубки. – Не надо так уж все отметать. Обсудите, предложите, как сделать лучше… Я думаю, у вас все получится.
И все. И тишина. Вроде прямым текстом ничего и не сказано, а намек понятен. И что делать – тоже понятно. Разговор, конечно, к делу потом не пришьешь, но не исполнить указание сверху Темкин тоже не мог. Ведь опять же непонятно, за что накажут – за то, что сделал, или за то, чего делать не стал.
Продюсер был лишен подобных сомнений. Полутьма обещала поддержку и заплатила аванс. Все остальное его не касалось. Тем более дело-то благое. О положительном опыте необходимо рассказывать на всю страну, даже если этот опыт виртуальный.
Продюсер повертел в руках обрывок рекламной газеты с правильной суммой. Рядом с ней был нацарапан мобильный телефон. И еще имя – Толя. И уж совсем мелкими буквами пояснение – «ветераны».
Вообще-то самому Толе не нравилось, когда его так называют. Анатолий звучало лучше, представительнее, особенно на фоне простоты местных нравов.
Человеком он был недоверчивым. Смотрел исподлобья. Говорил мало. В подробности не вдавался. Зачем они, в конце концов, эти подробности? В местной глуши каждая встреча – как с чистого листа. Так проще.
Представляясь при встречах, он называл себя управляющим. Если просили уточнить, пояснял: банкротный управляющий, на лесопилке. Была в этих краях такая. Закрылась лет пять или семь назад, оставив без работы подопечных местной колонии. Теперь Анатолий потихоньку продавал оставшееся имущество: набросанные бревна, старые станки, никому не нужные строительные материалы. На жизнь он не жаловался.
Продюсер подошел к дому Анатолия, как договорились по телефону. Двор как двор. Почерневшее от ветра, дождя и времени дерево. Проржавевшие шляпки гвоздей. Все скрипит.
Банкротный управляющий ждал столичного гостя.
– Рад видеть! – произнес продюсер наигранно энергично.
Анатолий кивнул в ответ.
– Я войду? – спросил продюсер, открывая калитку.
Толя кивнул еще раз, цыкнул на овчарку и впустил столичного гостя.
– Если ты чего-то не знаешь – мы тут парад снимаем, – заговорил о деле продюсер. Анатолий кивнул. – Мне нужен сюжет о том, что под праздник местные ветераны получили целый дом. Ну, чтобы всё по словам президента: он сказал, а они получат. А тут как раз дом, кажется, строят.
– Дом-то ненастоящий, – поднял брови Анатолий. – И об этом все здесь знают…
– Ну-у, так это здесь знают, – протянул продюсер. – А на большой земле – нет. Главное, как на картинке будет.
– И ветеранов здесь уже нет…
– Вот из-за этого я и пришел. Мне нужна массовка. Возрастная. Чтоб изобразить счастливых ветеранов. А у тебя на лесопилке всякие местные безработные крутятся. Ты же им работу даешь… Им ведь все равно. Пусть в актерской профессии себя попробуют.
– Сколько?
– Ну, штукарь получишь, – перешел к главному вопросу продюсер.
– Сколько человек нужно? – уточнил Анатолий.
– Пяток хватит. Выберем одного героя поколоритнее, остальные – для фона.
Анатолий неопределенно помотал головой. Судя по всему, это означало согласие.
– Так вот, боевой техники для парада у нас нет, – констатировал строевик на очередном заседании оргкомитета.
Мотострелки подтверждали: техника действительно отсутствует. А какой парад без всяких там бээмпэ и бэтээров?!
– Какие есть варианты? В округе сказали, чтоб без техники на экран не вылазили! – возмущался оргкомитет.
– Попросим по другим частям? – жалобно предложила пехота.
Бывший начальник гарнизона грозно посмотрел в ее сторону. Пехота не сдавалась и даже пошла в наступление:
– Если нет у нас техники, мы ее с вами, товарищ полковник, ниоткуда не возьмем. Не у кого… – настаивал майор.
Возразить было нечего, но полковник не первый год служил в армии, чтобы так просто признавать свое поражение. Он подошел к окну и посмотрел в будущее:
– Эй, пехота-сапоги, видишь вон ту танкетку? – и показал на маленький танк, стоявший на постаменте на центральной площади поселка.
Все озадаченно уставились на полковника.
– Так ведь он еще со времен советско-финской войны не на ходу!
– Ну и что? Вон еще сколько времени есть. Пара дней – точно. И ночей. Двигатель воткнете. И порядок.
– Это будет просто прекрасно, – встряли киношники. – У нас появляется фишка! Будет не просто парад. А с ярко выраженным историческим аспектом! Мы прославимся, и нас то-о-очно покажут. Это будет круто!
Про танкетку разговор особый. Сама по себе танкетка – это что-то среднее между мотоциклом с коляской и танком. А может, и просто мотоцикл, только весь в железе. На них советские войска шли в наступление на противника во время Финской кампании.
Половина этих машин потерялась в северных болотах, даже не вступив в бой, потому что были они неэффективны и неудобны. Говорят, во всем мире сохранилось до наших дней меньше десятка таких танкеток. Одна из них чудом уцелела в далеком северном поселке и долгие годы считалась чуть ли не его символом.
Именно по причине редкости танкетку постоянно норовили украсть. Сначала обычные сборщики-металлисты: им все равно, какой формы металл. Потом любители раритетов смекнули, что танкетку можно неплохо перепродать на Запад. Чтобы она никому не досталась, ее в конце концов приварили намертво к бетонному постаменту на центральной площади поселка.
Делать нечего – ради парада механики полезли на памятник, чтобы понять, что в этой танкетке вообще есть живого.
– Новодел, – уверенно сказал старший, разглядывая форму заклепок и качество подгонки брони. – Тогда такого не было.
Второй постучал по железу. Оно откликнулось гулким звуком.
– Пустышка, – подхватил настроение старшего младший по званию. – Ничего-то в ней нет.
Так общественное мнение было сформировано.
Они уже почти спрыгнули с постамента, чтобы доложить о бесполезности затеи с танкеткой, когда за их спинами прозвучал решительный женский голос:
– Ну-ка, ну-ка, а это у вас что такое? – От энергичного режиссера ничего нельзя было скрыть.
Режиссера подняли на постамент. Женщина с детским восторгом разглядывала старинную технику. И вынесла вердикт:
– Как здорово! А вы говорите – пустышка! Как не стыдно! Уверена, она станет украшением нашего парада! Так что не затягивайте, я хочу посмотреть, как она бегает.
Техники поморщились. Особенно им не понравилось слово «бегает».
Идею с ветеранским домом на оргкомитете не поддержали, но и не отвергли. Когда продюсер вновь заговорил об этом, в комнате воцарилось молчание, люди стали отводить взгляды. Темкин решил, что не один он получил звонок сверху. Для порядка, конечно, задали несколько вопросов. Но только для порядка.
– А если кто узнает? – сомневался глава.
Продюсер уверенно замотал головой:
– Во-первых, вопрос этот мы согласовали. Во-вторых, у вашего Анатолия народ неразговорчивый. Для них это и вовсе кино, иллюзия. Они нам только благодарны будут за то, что причастны к большому делу. А Толя с нами в доле.
– В доле? – поднял взгляд начальник из района.
– Да вы что, для него штуки зеленых не найдете? – удивился продюсер. – Я ему уже пообещал. Дело-то благое.
Темкин подумал, что продюсер ничего в убыток себе не делает.
А районный начальник махнул рукой:
– Мы на него сначала пожарных натравим, а потом отпустим. В общем, договоримся и без денег. – И еще раз махнул рукой.
Танкетку сдернули с постамента при помощи КамАЗа. Сдернули на удивление аккуратно – лишь немного повредили гусеницы. Сразу же заглянули внутрь бронированного корпуса. Худшие опасения подтвердились: раритетная техника внутри зияла пустотой.
– Теперь придется где-то движок искать, – стоя на одном колене произнес механик, заглянувший в танкетку, как в вечность.
– Но туда же ничего, кроме как от «Запорожца», не вста-а-анет, – протянул его молодой напарник.
– А нам ничего больше и не нужно, – успокоил его старший. – Нам же не воевать на ней, а по параду пройтись. Главное, чтобы не остановилась посреди кадра, все остальное – неважно.
– Я старый «Запорожец» видел у одного мужика, в доме на въезде в поселок… Может, отдаст по дешевке?
– Так отдаст. Куда ему этот «Запорожец»? Не на ходу, наверное. А мы его оприходуем и вторую жизнь дадим!
Но продавать свой «Запорожец» мужик отказался. Сказал, это его память, а памятью он не торгует. Отвернулся и пошел в свой покосившийся сарай.
– А чего это у тебя память ржавая и не на ходу? – язвительно бросил молодой уходящему мужику в спину.
Стороннее неуважение к его вещам старика оскорбило.
– Моя память! – кинул ему презрительно дед. – Как хочу, так и содержу.
Старший механик поднял руку.
– Не горячись, отец, – произнес он примирительно и зло посмотрел в сторону своего молодого спутника. – Давай потолкуем.
Договорились они быстро. Когда мужик узнал, что «Запорожец» нужен для парада Победы, да еще для танкетки, он сам пошел в гараж и, широким, почти театральным жестом откинув руку, произнес:
– Так бы и сказали! Бери! Для парада Победы ничего не жалко!
Вечером «Запорожец» и танкетка стояли рядом. Точнее – то, что когда-то давно было «Запорожцем» и танкеткой.
Техника оказалась все же настоящей, боевой. Даже «Запорожец», не говоря уже про танкетку. Осмотревшие ее техники восхищенно цокали языками. Сначала поражались тому, как мог в ней помещаться боец, а после – как она была сделана. Сколько лет прошло, а ведь не превратилась в труху.
– Умели все-таки раньше броню варить…
Хотя с уверенностью сказать, что в этой технике новодел, а что – родное, было трудно, но технари остались довольны увиденным.
– На параде пройдет? – спросил руководитель оргкомитета.
– Метров пятьдесят – точно! – заверили его механики. – Если что – днище выбьем и сами будем семенить.
И механики улыбнулись. А глава района шутку не понял.
Постепенно царивший вокруг абсурд даже перестал вызывать оторопь. Срочники и сверхсрочники всех званий деятельно красили фасадные стороны зданий, которые могут попасть в кадр, поправляли покосившиеся столбы – так, чтобы они простояли хотя бы во время парада, – подрисовывали белые полоски на лесенках и белили бордюры. Теперь стало не видно, что камень выщербленный и кривой. Главное, что белый.
Вот чему учит жизненный опыт, рассуждал Перов. На всякие такие камни лучше смотреть издали и со стороны. И он вспомнил, как праздновали День Победы, когда он еще учился в выпускных классах школы, году в девяносто втором – девяносто третьем. Тогда советская эпоха со своей официальной трескотней уходила в прошлое, а новая еще не наступила. Все ломалось и летело неизвестно куда. И когда стали искать что-то настоящее, общее для нас для всех, тогда и заговорили о той Победе просто и без фальшивого пафоса.
В клуб пришла Метр-с-Кепкой. Она села на табурет между барабаном и тромбоном и принялась качать ногой, словно восьмиклассница.
Перов вообще обратил внимание, что сейчас она стала спокойней и терпимее к реальности. Желание все переделать под себя, «под картинку», постепенно отступило, и теперь с ней даже можно было просто разговаривать.
– Как репетиции? – спросила она.
– Продолжаются, – ответил Перов.
– Полковой оркестр – это здорово…
– Это не про нас. Слишком громко сказано…
Девушка промолчала.
– А уже пришла окончательная директива, что надо исполнять? – решил как-то поддержать разговор Перов.
Она замялась:
– А нам сейчас вообще никто директив не шлет. То есть они шлют, но все бумаги уходят на юг. И поскольку накосячили все, то все и договорились не привлекать к себе особого внимания. Теперь ведь не только мы виноваты, что не туда приехали, но и все те, кто вовремя не уточнили, не прояснили… А тут под парад сколько построено… Вот все и молчат.
– Так значит, мы сможем исполнить, что посчитаем нужным?
Девушка нервно заерзала на табуретке:
– Ну зачем же так…
– Я чисто теоретически, – пояснил Перов.
Девушка промолчала и подняла потерянный взгляд на Перова. По его лицу скользила улыбка, а во взгляде сверкали озорные искорки.
Нет, не может он сделать подлость, сказала себе Метр-с-Кепкой и кивнула головой в знак согласия.
Да что мне будет? – рассуждал Перов. Даже если я не впишусь в «политику партии и правительства», я и так уже пенсионер. Звездочек не снимут, со службы не уволят. И так уже, считай, уволен. Квартира? Так ведь неизвестно, дадут ли ее… А тут есть возможность сделать хорошее дело. Когда еще такой случай представится? Тем более что я, строго говоря, если нет никаких указаний, просто обязан сам принимать ответственные решения. Это даже в уставе записано. А там уже начальство разберется, разумную я проявил инициативу или нет.
Ведь что может сделать маленький человек в огромной системе, который видит ее изъяны, но находится внутри нее? Только честно исполнить свою партию в общем оркестре – так, как он считает правильным. И чтобы потом не было стыдно. В конце концов, в любом деле наступает момент, когда никто не понимает, что правильно, а что нет. И все сводится к решениям обыкновенного человека, который оказался в конкретный момент на конкретном месте. Вот почему на войне было проще? Перед лицом гибели интриги и глупости уходили в сторону и оставались люди, которые умеют или не умеют делать свое дело. У вторых выплыть шансов было меньше… Мало иметь погоны. Надо иметь мужество принимать решения и нести за них ответственность. А перекладывать ее на соседа было не в характере Перова. Да и рисковать ему было нечем.
Долго наш парад показывать, понятное дело, не станут, размышлял Перов. Метр-с-Кепкой говорит, что в трансляции «от нас останется секунд пятьдесят». И безапелляционно добавляет: «Это о-о-очень много!»
Исходя из такого хронометража, за музыкальные переходы и стыки можно не беспокоиться. Их просто не будет. Но исполнять абы что он тоже не хотел: не дело это для настоящего художника. И Перов искал максимально точное выражение всех чувств, которые тянули его в разные стороны.
Дирижер достал с полки папку со своими самыми старыми нотами. Здесь были «Белая армия, черный барон снова готовят нам царский трон», «Марш победителей», «За верность», «Старинный егерский марш», «Гренадер», «Бой под Ляоляном» и даже «Лефортовский марш». Он перелистал все тетради и выбрал «Тоску по Родине» Трофимова. Ему показалось, что название выглядит символично.
Подопечные Анатолия оказались идеальными актерами. Спокойными, вдумчивыми, некапризными. Они охотно выполняли все пожелания режиссера и продюсера и очень натурально осматривались в новом доме, как будто им и вправду предстояло в нем жить.
Сюжет про счастливых ветеранов, получивших под праздник долгожданный дом, сняли всего за пару дней. Вышло бойко и энергично.
– Мы так часто сейчас делаем, – успокоил всех продюсер. – Пойдет в праздничные дни. Нам за него любой косяк простят. Пусть бы мы вообще в Америку уехали со всей нашей техникой. Где еще для ветеранов целый дом построят? Такое поискать надо. А мы нашли… Вы построили, а мы нашли!
Глава района с сомнением покосился в его сторону. Не доверял он все-таки этим новым приемчикам.
Зато продюсер трансляции чувствовал себя центром мироздания. Его амбиции были на грани удовлетворения. В решении всех вопросов последнее слово оставалось за ним. Его, и никого другого, слушались командиры и главы поселений, руководители районов и строители. Его вздоха хватало для того, чтобы застопорить процесс и перебросить деньги и силы из одного угла кадра в другой. Это ли не счастье для масштабно мыслящего демиурга?!
У полутьмы всегда есть работа. Уж больно она эффективна, чтобы так просто ее списывать со счетов. Кто, кроме нее, сможет так все сплести и запутать, продать, купить и снова продать? Для этого нужен особый дар – полутемный. А уж спрос на подобные услуги всегда превышает предложение.
Обиженные на сюжет про ветеранский дом партактивисты из конкурирующих партий не собирались сидеть сложа руки. Они вышли на полутьму с альтернативным предложением.
– А что если снять материал в развитии? – предложили они.
Полутьма изучала их цепким внимательным взглядом:
– Что вы имеете в виду?
Партактивисты придвинулись ближе и перешли на полушепот:
– Ну, например, снять сюжет, что одного ветерана забыли. Всех поселили, а его забыли. Черствые чиновники, бездушные и морально слепые. Что-то в этом духе… Такое ведь сплошь и рядом встречается…
– Встречается, – согласилась полутьма.
– В чем же тогда вопрос? – улыбнулись партактивисты.
– Только в средствах.
Активисты улыбнулись еще шире:
– Ну, об этом не беспокойтесь!
И полутьма опять пригласила продюсера.
Через день в администрацию пришел Анатолий. В руках он держал папку с документами. Под старой, местами потертой, но все еще надежной кожей – справки, письма, запросы и ответы, чеки и заявления.
Посмотреть на них – и картина действительно выходила некрасивая: ветеран войны живет в каком-то сарае, уже сколько лет не может получить квартиру. И все это здесь, под боком!
– Что-то я не понял… – пытаясь вчитаться в смысл бумажной истории, произнес Темкин. – Ветерану квартиру не дают?!
– Не дают, – твердо ответил Анатолий. – А вы тут показуху разводите, дома для ветеранов сдаете. Знал бы кто…
Темкин выругался про себя.
– Так ты же туда сам свой народ направлял! – попытался защититься глава.
– Мало ли что я направлял!.. Это я не понимал, что происходит! А когда разобрался, так и тошно стало. – И Анатолий вполне натурально покачал головой.
Глава несколько раз пролистал документы:
– А что за ветеран? Кого забыли?
– Там все написано.
Темкин еще раз прочитал заявление:
– А это не родственник твоей жены, которого вы лет десять назад в дом престарелых сдали, а?
Анатолий зло ожег Темкина взглядом.
– Не твое дело, – резко произнес он.
Но Темкин продолжал:
– Значит, когда за ветеранов квартиры стали давать, вы про него и вспомнили? Верно?
– Имеем право, – сухо выдавил Анатолий.
– Иметь-то имеете. Да вот только где вы его хотите поселить? В нашем потемкинском доме?! Так ведь он ненастоящий. Так, декорация. Для парада…
– Мало ли что он для парада. Мне-то какое дело! – Анатолий положил поверх бумаг компьютерный диск. – Тут сюжет киношники сняли, еще один. Посмотрите, подумайте… Теперь это ваша проблема.
– Это точно, – согласился с ним глава.
Темкин вставил диск в компьютер и посмотрел сюжет: ветеран живет в доме престарелых, никто его не помнит, квартиру не дают…
Все верно, этого-то ветерана десять лет назад Анатолий и сдал в богадельню. А вот теперь вспомнил. Такое в России бывает. В конце концов, квартирный вопрос еще никого не делал лучше.
Да, неплохой это бизнес, рассуждала полутьма. И всего-то – придумай историю про ненастоящий дом, зацепи чужой коготок, а там уж и вся птица увязнет. Ничего личного, просто работа.
Полутьма собирала чемоданы. С отъездом стоило поторопиться. Ждать больше было нечего – только скандала из-за того, что в эфире сюжет пойдет один, а деньги взяты за оба.
Партактивисты всех мастей довольно потирали руки. Они не знали о существовании возможной сюжетной альтернативы. А продюсер перегнал в редакцию оба сюжета – на выбор. Пусть они там наверху решают, что актуальнее – положительный опыт или критика. На то им и зарплату платят, чтобы четко знали, куда ветер дует.
Напоследок, уже из машины, полутьма обещала, что сюжеты вовремя и правильно попридержат в Москве. Там уже, дескать, со всеми договорились. С этими словами она и уехала с Терского берега. То, что оставалось здесь, ее не касалось.
Для Темкина эта ночь оказалась самой тяжелой и темной в жизни.
От стыда ему хотелось провалиться сквозь землю. Он ругал себя последними словами за то, что поддался на уговоры и согласился на показуху с этим домом, с фальшивыми ветеранами и ненастоящим парадом.
Он ворочался с боку на бок, вставал и ложился и снова вставал. Пил чай и курил, смотрел в окно и открывал форточку. Уповать можно было только на чудо. И лишь легкий весенний ветер, ворвавшись в комнату, приносил прохладу и шептал о том, что где-то рядом есть настоящая жизнь.
А утром сюжет про ветеранский дом уже вышел в эфир. Тяга к положительному опыту победила стремление к критике. А может быть, в редакции просто запутались в двух сюжетах. Или случайно вытащили первый диск, и до второго просто не дошли руки. В любом случае о положительном опыте узнала вся страна. Не везде же ветеранам квартиры сдают домами. Нашли ведь возможности местные власти и построили. Молодцы! И ветеранов собрали, и всех обеспечили. Ну и киношники, конечно, не подкачали. Такой факт нарыли! Их тоже хвалили из высоких кабинетов на телебашне и даже откуда повыше.
После сюжета пошло-поехало. По всей стране нашлось несколько человек, которые служили в этих самых краях в годы войны. И теперь они решили приехать на праздник в места боевой юности. Государство дорогу оплатит, а местная власть в честь Победы возьмет под свое крыло. И телевидение опять же об этом сюжет снимет. К всеобщей радости. Умудренный опытом продюсер опять был на коне.
Когда Темкин рассказал оргкомитету о предстоящем приезде ветеранов, никто не произнес ни слова. События перешли в ту стадию, когда повлиять на что-либо было просто невозможно. Приходилось плыть по течению и постараться не налететь хотя бы на те камни, которые виднелись из-под воды.
– Не будет она двигаться, – уверял зампотех начальника ожившего гарнизона. – Как пить дать – не сдвинется.
– Если она не сдвинется, то сдвинемся мы, – ответил командир. И повернулся к выходу из бокса. В последнее время их разговоры всегда заканчивались примерно на этой ноте недовольства друг другом. Командир уходил, как и подобает вождю, а зампотех шел обратно к разобранным «Запорожцу» и танкетке.
Ну не знал он, как «Запорожец» воткнуть в танкетку! Не предусматривал такого никто и никогда!
Помощь пришла, откуда не ждали. Солдатики в очередной раз уныло протирали детали машины, как вдруг в дверях ангара появился старик.
Приглядевшись, зампотех понял, что перед ним стоит ветеран. На груди – ордена. Волосы – седые. В глазах – искорки живого интереса. Даже в своем возрасте он производил впечатление человека крепкого и статного.
– Не можете с танкеткой разобраться, сынки? – пробасил старик.
– Не можем, – раздраженно махнул рукой зампотех.
– Ну, это не проблема. – В голосе ветерана звучала улыбка. Он подошел поближе. – Не поверите, но я на ней два года прослужил. Вот она, моя родная. Думал, что уж и не увижу никогда.
В глазах у него стояли счастливые слезы. Зампотех неловко заерзал, неуклюже вылезая из узкой машины.
Старик приехал на Терский берег с Дальнего Востока. Увидел сюжет по телевидению и решил приехать в места, где служил в годы войны. Он оказался ходячей инструкцией по ремонту старой боевой техники. Голова – энциклопедия, руки – золотые. Как он все это не растерял за минувшие годы?!
Техники не отходили от ветерана, а он – от танкетки, словно от девушки, которую трепетно и нежно любил всю жизнь. Да еще и байки травил по полной программе – несмотря на возраст. Пока под его руководством народ колдовал над танкеткой, он сидел рядом и рассказывал, какой страх нападал перед атакой, про то, как танкетки хреново прыгали через окопы, про полковые щи – пустые, но такие вкусные после атаки…
– Был у нас один танкист. Никогда ничего не боялся. Мясорубку Финской войны проехал в такой вот танкетке. А это, считай, смертники, камикадзе. Потом на летчика переучился. Сказал тогда: надоело мне на брюхе ползать. Решил доказать, что рожденный ползать в танкетке и в небе найдет свое место. И ведь доказал!
Уже в сорок первом он через линию фронта летал бомбить. Сколько раз из всей эскадрильи один возвращался! Но возвращался всегда. Один раз на брюхо сел прямо на лед. Километров пять не дотянул до аэродрома под Севером-3. Сани сделал и своего штурмана дотащил до своих.
Дали ему награду за это. Корреспондент из Москвы приехал. Спрашивает: почему вы, бывший дворянин (а он из дворян), пошли воевать за советскую власть? А тот ему: во-первых, дворяне бывшими не бывают. А во-вторых, говорит, я пошел воевать не за вашу е…ную советскую власть, а за Россию. На этом разговор и закончился. Корреспондент, конечно, стуканул куда положено. Но там сидел тот самый бывший штурман, которого по льду тащили, и делу хода не дал.
Техникам история понравилась, заулыбались. А старик продолжал:
– Летчики вообще народ штучный. Не то что мы, танкисты… Отчаянные они… Молодцы! Я им всегда завидовал. Оно и понятно: их так долго готовят, что и позволяют потом многое. Думаю, он поэтому и ушел в летчики. Хрен он кому кланялся. Не любил этого. И ни от кого не хотел зависеть…
А еще перед каждым боем молился. Политрук, тоже из боевых, ходил кругами и ныл. Все причитал: товарищ капитан, вы же мне всю воспитательную работу к х…м рушите! Ну что же вы с богами этими…
А тот отвечал так: «Мы с тобой с сорок первого вместе? А сейчас сорок четвертый. Сколько в живых из нашего набора осталось? Только я да ты, тыловая крыса», – и обнимал его за плечи.
– А если бы его все-таки забрали куда положено? – спросил кто-то из техников, оторвавши голову от танкетки.
– Так ведь не забрали же, – хитро улыбнулся старик.
Так и восстановили мы нашу танкетку.
А накануне парада ударили морозы. Не сказать, что сильные, но ветхая система отопления поселка, которую уже готовили к летнему отключению, дала-таки сбой. Пусть и единственный в этом отопительном сезоне, но в самый неподходящий момент. Как говорится, редко, да метко.
Трубы лопались, как мыльные пузыри, словно играли вальс на водостоках. От них пенился и корежился асфальт. И хуже всего, что трубы эти проходили под тем самым плацем, по которому завтра должен был шуметь парад.
Сутки напролет оставшиеся в части солдатики восстанавливали плац. Когда стало понятно, что не успеют, позвали гастарбайтеров из Таджикистана. Те рядом строили дорогу. Работы у них шли вкривь и вкось: все время чего-то не хватало – то асфальта, то техники, то шабашка вылезала в соседнем районе. Но ради парада их всех прислали в поселок. Народ и армия ведь все равно едины, так что даже коммерсанты ради парада Победы с радостью побросали свой кривой фронт работ и перешли на нашу сторону.
Так и сказали: «На “нашу” сторону…»
Хотя она тут вроде везде «наша»…
Однако восстановить всю систему ЖКХ заброшенного поселка за одни сутки физически невозможно. Все равно что китайский к утру выучить. Это понимали все. Даже в оргкомитете. Ситуация казалась безвыходной.
Хотя безвыходных ситуаций не бывает… Об этом скажет любой, кто служил в Советской армии и жил в России. А такими в заброшенном гарнизоне были чуть ли не все.
В конце концов на помощь пришел оператор со своей кинокамерой, уставший от постоянных поездок и вечных проблем. Они ведь по всей стране одинаковые – сделать из ерунды конфетку.
– Не волнуйтесь, – успокоил он, – так снимем, что ваш асфальт покажется кремлевской площадью.
– Могли бы сделать даже лучше кремлевской, но это тоже будет неправильно, – добавил звукотехник и неожиданно пустился в рассуждения: – В России навести порядок – это не значит убрать мусор, достаточно просто придать ему единообразное направление. Это как песок на улице после зимы: необязательно вымести, главное причесать его в одну сторону…
Все с изумлением посмотрели на звукотехника. Оказывается, он был философом, а этого никто и не знал.
А под занавес дня приключились еще две незадачи. Из бокса пропала восстановленная танкетка. Это первое. Тут, конечно, сразу милицию вызвали из района, бумаги стали составлять, отчеты писать, замерять следы гусениц танкетки. Причем оказалось, что определить ее следы очень сложно. Аналога-то под рукой нет. А у современных танков все другое. Как ее теперь искать?
И второе: из Москвы приехал какой-то начальник. Вообще-то он тоже собирался ехать на южный Терский берег. В последний момент еле-еле удалось его перенаправить на Север.
– Кажется, он ничего не заметил, – шепнула режиссер командиру гарнизона. – Он речь должен на параде толкнуть.
– Ну и пусть толкает, – махнул рукой командир части. Этот жест в оргкомитете использовали как точку в любом разговоре, о чем бы ни шла речь. – Провались оно все!
Большой парад гремел по всей стране. Стройными шеренгами двигались коробки солдат от Владивостока до Калининграда. Каждый шедший в строю чеканил шаг и тянул носок. Каждый отбивал ритм, даже если отбивать его было затруднительно. Как на Терском береге.
По всей стране с трибун неслись бодрые речи про то, что «Никто и никогда…» А рядом стояли ветераны, о которых эти речи и произносились. И многие из них были довольны: ведь не забыли же, пригласили.
– Посмотрим, что происходит в городах, которые находятся с нами на связи, – энергично тараторил московский диктор.
И то ли включение городов предполагалось в определенном порядке, то ли еще по какой причине, но первым диктор назвал вовсе не Питер или, например, Волгоград. А все тот же несчастный Терский берег.
Но и это было не самое страшное, не от этого глава района схватился за голову. В ту минуту, когда картинка заполярного парада уже шла на всю страну, лейтенант милиции, с утра искавший следы пропавшей танкетки, наконец-то достиг своей цели.
«Похитителем» оказался тот самый старик ветеран. Ему хотелось последний раз проехаться на машине своей молодости. И на всех парах танкетка вырвалась на плац. Она двигалась так стремительно, словно рвалась в бой. За ней – доблестная милиция, то есть полиция – как там ее сейчас.
У всех, кто стоял на трибуне, похолодела спина и взмокли виски под околышами. И лишь далекие от реальных проблем киношники были спокойны и счастливы:
– Какая экспрессия! Какая мощь! – кивали они головами, удовлетворенные стремительным бегом раритетной техники.
Командиры недоверчиво смотрели на них, а из динамиков вторил московский диктор:
– Какой интересный ход предложили на Терском береге! Историческую часть парада открыла уникальная танкетка, бережно восстановленная энтузиастами! Да, широка наша страна талантами, – восхищался он.
– Это точно, – процедил командир, стоя на трибуне. – С талантами у нас хорошо.
Как и предсказывала Метр-с-Кепкой, танкетка стала главной ударной силой терского парада. А когда диктор увидел, что из танкетки появилось счастливое лицо ветерана, тут уж его было не остановить.
– Это фантастика! Мы снимаем шляпы перед героями той войны! – восхищался он.
Получив неожиданную похвалу из Москвы, местные начальники постепенно начали открывать глаза, не веря в свое спасение.
– Какая выучка! Какой шаг! – продолжал восхищаться диктор. – За ними – колонны воинов наших дней! Да, России есть чем гордиться!
Оператор не подвел – воины туго чеканили шаг по поселковому плацу, и казалось, что нет крепче и надежнее его.
– Дорогие терчане, примите самые искренние поздравления с праздником! – обратился к собравшимся приехавший из Москвы гость. Все спокойно слушали его, ведь терчане – везде терчане, что на Кольском полуострове, что на Тереке. И потому они спокойно похлопали этой шишке из Москвы. Все равно он не понял, к кому обращался. Ну да ладно, не в шишке дело.
До последней минуты Перов не знал, какой марш исполнит его оркестр. До последнего мига он пребывал в сомнениях.
«Тоска по Родине», «Тоска по Родине» – крутилось в голове. Это тоже хороший марш, рассуждал Перов. Но в тот момент, когда перед ним возникла возможность выбрать то, что он – именно он и никто другой – считает самым правильным, самым важным, не зависящим ни от настроений, ни от моды, в этот момент бывший капитан бывшего оркестра отдал единственно возможную команду:
– Оркестр! «Прощание Славянки»!
Его музыкантам даже не понадобились ноты. Их знали все. Они чувствовали эту музыку. Она неслась не из труб, это звенели их нервы. Есть все-таки что-то в мелодии Агапкина, отчего слезы наворачиваются на глаза. И сотни оркестров по всей стране, услышав эти звуки, подхватили их как призыв, понятный каждому: и на Красной площади, и в Калининграде, и во Владивостоке.
И на каждом Терском береге, которыми так богата наша страна.
Эпилог
– А все-таки хорошо мы перепутали Терский берег, – сказала Метр-с-Кепкой Перову, когда парад закончился. – Правильно перепутали. Вон и жизнь сюда вернули, и вообще все хорошо вышло…
Перов посмотрел на девушку:
– Ну да, вроде бы неплохо…
Неплохо – это не то слово. Благодарности и личные поздравления от командования округом получил каждый участник терского парада. Под это дело всплыли документы о расформировании части и директиву срочно отменили. Расформировать такую часть теперь не представлялось возможным.
Все войска, выведенные к новому месту службы, получили команду вернуться обратно. Переселение народов не состоялось.
Танкетку, поставленную в строй, забрали в Питер, в музей артиллерии. Чтобы никто больше не пытался ее украсть. На постамент в центре поселка пообещали вернуть точную копию.
Старик, который гонял на танкетке и упрочивал славу советской бронетехники, и вовсе решил переселиться на Терский берег. Пришел к главе и, доверительно посмотрев ему в глаза, заговорил про тот самый «ветеранский» дом:
– Вы же целый дом для ветеранов сдали? А я имею право там поселиться?
Глава улыбнулся:
– И моральное, и материальное. – Утром ему позвонили из области и подтвердили, что завершение строительства дома уже учли в бюджете на следующий год.
Местные партийцы отчитались о проделанной работе. Даже те, у кого сюжет не вышел в эфир, сильно не переживали. Это была уже не их зона ответственности. Они попытались дозвониться полутьме, но эти ребята выкинули местную симку сразу, как только сели в поезд. Ищи их теперь…
А с Перовым и вовсе вышел неожиданный вираж. После исполнения «Славянки» капитана вместо увольнения отправили на повышение, и теперь он служит в Питере, командует оркестром округа. Рассудили, что, если он смог добиться такого звучания там, где вообще ничего звучать не может, значит, действительно талант.
Иногда его приезжают снимать киношники. Как-то раз даже была Метр-с-Кепкой. Ее, между прочим, тоже повысили. Говорят, сейчас она готовит трансляцию Олимпиады или чего-то в этом роде.
У нее есть задумка, чтобы на открытии Олимпиады выступил военный оркестр. Не очень оригинально, но у нас военные оркестры всегда выступают на ура. Разумеется, она хочет зазвать под эту идею теперь уже майора Перова. Он же пока отшучивается. Говорит, что поедет на выступление только со своим «терским» оркестром. Метр-с-Кепкой смеется в ответ и неопределенно кивает головой. Кто его знает, может, и вправду поедут? Порепетируют немного и поедут.
В конце концов, чего не бывает…
[1] Обиходное название боевого порядка пехоты, построенной в виде квадрата. В военном деле используется термин «каре».