Из переписки писателя. Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания Натальи КОРНИЕНКО
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2013
Его наследие возвращается в культуру ХХI века томами первоклассной прозы, драматургии, публицистики, литературной критики, записных книжек. Триста пятьдесят писем и телеграмм Платонова, составивших полновесный том (готовится к выходу в издательстве «Астрель»)[1], представляют уникальные документы русской истории литературы и быта советской эпохи. В письмах перед нами предстает Платонов – поэт и прозаик, Платонов – мелиоратор и инженер, Платонов – политик и историк, Платонов – любящий муж и отец, Платонов – верный друг, Платонов – правдолюбец и верный сын несчастной «вечной Родины»… Обладая самостоятельной исторической и художественной ценностью, письма Платонова складываются в первоклассную книгу для чтения – о жизни писателя и биографиях его произведений. Эта книга жизни заполнена страницами лирических рассказов и документальных свидетельств о жизни человека и писателя Андрея Платонова, его страстях и страданиях, безотрадной борьбе с жестокими обстоятельствами исторической и литературной эпохи 1920–1940-х годов.
Особое место в переписке Платонова занимают его письма к властям предержащим: руководителям страны, генеральному секретарю Союза писателей и просто секретарям всех уровней, главным редакторам журналов и издательств. За исключением переписки с М. Горьким, письма Платонова к этим корреспондентам представляют тип безответного письма. Сегодня, когда мы значительно больше знаем о советском ХХ веке, безответные письма Платонова прочитываются как документ исторической и литературной эпохи, пронзительные и обличительные свидетельства самого времени.
У каждого из молчащих корреспондентов были свой резон и свои мотивы отложить личное послание писателя и не отвечать на него. Политическими и литературными обстоятельствами 1926 года можно как-то объяснить, почему не отвечает Александр Константинович Воронский (один из столпов литературной жизни первого советского десятилетия) на просьбу Платонова помочь ему преодолеть гибельную ситуацию первого московского года жизни и опубликовать его новые произведения. Но не все объясняется и оправдывается обстоятельствами. Платонов, как свидетельствуют его письма к жене 1927 года, рассчитывал, что с публикацией книги «Епифанские шлюзы» – заметим, книги первоклассной зрелой прозы – придет литературное признание. Но этого не произошло. В этом же году главные толстые журналы «Красная новь» и «Новый мир» отказываются от публикации подлинного шедевра – повести «Сокровенный человек». Платонова не заметили и после выхода в 1928 году второй книги, более того, появились слухи, что печатаемое под именем Платонова ему не принадлежит, а написано каким-то «старым» писателем. «С Горьким еще не встречался: неохота афишировать себя, – особенно теперь, когда Малашкин и другие распускают про меня слухи (в “Красной нови” и др. местах), что я работал писателем еще до войны, что я “очень талантлив”, но… и т.д. Следовательно, мне уже лет 40 и я в литературе большой прохвост. Мне сначала было очень тяжело. Оказывается, зло это большая сила», – объяснял Платонов свою ситуацию в литературной среде в письме к жене 1928 года. В литературной борьбе годились все средства, в том числе уличения в плагиате. Через год подобная кампания обрушится на молодого Шолохова… и похоже, что одним из ее авторов был не Александр Малышкин, а именно Сергей Малашкин, автор нашумевшей повести о любви комсомольцев «Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь»…
Ведущим критикам, погруженным в литературную и политическую борьбу, в общем-то и недосуг было читать книги появившегося в Москве писателя. Критика бросится создавать репутацию Платонову, как только обозначится актуальный политический заказ. В 1929 году на Платонова обратят внимание в связи с политическим «делом» Пильняка и Замятина, в ходе которого вспомнят рассказ «Че-Че-О», опубликованный в «Новом мире» как совместная работа Пильняка и Платонова. Впечатление о Платонове как ученике Пильняка сохранится в литературном сообществе надолго, а его публичные объяснения[2] критика не захочет услышать. В донесении в НКВД от 10 декабря 1930 года этот образ приобретает и вовсе гротескные черты: «Сказывается здесь и та закваска, кот<oрую> Платонов получил в начале своей лит<ературной> работы. Ведь, когда он только начал писать, на него сразу же обратил внимание Пильняк, помог ему овладеть грамотой. Приобрел этим влияние на него и, конечно, немало попортил (курсив наш. – Н.К.)»[3].
Чисто политический характер имеет и история вокруг публикации рассказа «Усомнившийся Макар», с которой к Платонову придет всесоюзная известность. События развивались следующим образом: недовольство Сталина – признание редакцией допущенной ошибки – статья вождя РАПП критика Л. Авербаха «О целостных масштабах и частных Макарах», напечатанная в журналах («Октябрь», «На литературном посту»), а 3 декабря 1930 года – на страницах главной газеты страны – «Правды». Именно в 1930 году в НКВД заводится папка, в которую начинают собираться материалы о Платонове, поставляемые общавшимися с ним современниками. Первые донесения в папке датированы 6 декабря 1930 года, то есть появляются сразу после правдинской статьи Авербаха и письма Платонова в редакцию «Правды». В уже цитированной сводке от 10 декабря 1930 года, написанной близким Платонову и явным знатоком литературной жизни «года великого перелома», в целом точно описывается ситуация Платонова, оказавшегося в промежутке между двумя главными литературными лагерями – пролетарских писателей и попутчиков – и не примкнувшего ни к одному из них: «Бытовые условия Платонова очень трудные – нет комнаты, нет денег, износилась одежда. Литературные работники из РАПП или близко стоящие к пролетсектору от него отшатнулись после скандального рассказа “Усомнившийся Макар” (в “Октябре”). Этим пользуются “попутчики”, группирующиеся вокруг изд<ательст>ва “Федерация”. Они чувствуют в нем силу… и, вызывая в нем раздражение против слабых писателей, в бытовом плане обставленных гораздо лучше его, стараются закрепить его за своим лагерем»[4].
«Правда» не напечатала письмо Платонова с разъяснениями его литературной позиции сочувственного отношения к Макару Ганушкину. Не того от него ждали, да и, кажется, он сам еще пытался выйти из ситуации по-гоголевски, когда писал новый финал жизни «частного Макара» (рассказ «Отмежевавшийся Макар») и отдавал «невыясненному» Умрищеву (повесть «Ювенильное море») важнейшие вехи своей политической биографии: «Умрищев давно был исключен из партии, перенес суд и отрекся в районной газете от своего чуждого мировоззрения». Однако пролетарским писателям рекомендовалось учиться у Салтыкова-Щедрина и Гоголя описывать отрицательные типы прошлого и настоящего только с позиций нового мира и его идеологии, из которой однозначно был исключен гоголевский «смех сквозь слезы» как проявление реакционной традиции русской классической литературы. Нахождение внутри этой смеховой традиции жизни и культуры, где, по словам любимого Платоновым В. Розанова, вечно «пререкаются» ангел смеха и ангел слез, является устойчивой чертой художественной идеологии Платонова. Однако о результатах этой устойчивости, проявившей себя в опубликованной в журнале «Красная новь» повести «Впрок (Бедняцкая хроника)», ему придется объясняться в 1931 году уже вполне по-серьезному. В первом письме в «Правду» и «Литературную газету» Платонов еще пытался отшутиться, однако вскоре стало не до шуток. Ему предстояло объясниться с главным читателем страны – И. Сталиным,и в этой ситуации разворачивающейся интриги вокруг публикации «Бедняцкой хроники» проявит свою силу текущий политический момент весны 1931 года.
Остановимся более подробно на политической ситуации писем Платонова во власть 1931 года, о которой писателю будут напоминать до конца его жизни, а повесть «Впрок» впервые переиздадут в СССР только во второй половине 1980-х годов, и то с купюрами.
В эти годы Сталин получал немало писем от советских писателей, оказавшихся в зоне истребительной критики и отлучения от литературы, однако в переписку с ними не вступал. В некотором смысле исключителен и одновременно показателен случай с «первым пролетарским поэтом» и кремлевским жителем Демьяном Бедным[5]. Самый успешный писатель советской России впервые крупно ошибся в 1930 году, опубликовав в «Правде» и «Известиях» цикл очередных фельетонов. Бедный привычно и виртуозно клеймил русского «мужика» со всеми его историческими пороками, клеймил в полном следовании идеологическому курсу «года великого перелома» (название статьи И. Сталина, опубликованной в «Правде» 7 ноября 1929 года), однако в официальном пропагандистском дискурсе в течение полугода происходят радикальные изменения, определяемые статьями Сталина «Головокружение от успехов» (Правда, 1930, 2 марта), «Ответ товарищам-колхозникам» (1930, 3 апреля) и постановлением ЦК ВКП(б) о борьбе с искривлениями партийной линии в колхозном движении (1930, 15 марта). Партия неожиданно публично осудила «перегибы» в проведении коллективизации, заявила о борьбе с «искривлениями и их носителями», с «опьяненными успехами товарищами», которые «стали сползать с пути наступления на кулака на путь борьбы с середняком», и призвала на местах преодолеть «головокружение от успехов»…
Принятое 6 декабря 1930 года постановление секретариата ЦК ВКП(б)«О фельетонах Демьяна Бедного “Слезай с печки”, “Без пощады “» выполнено в полном следовании духу и букве партийных документов весны 1930 года:«ЦК обращает внимание редакций “Правды” и “Известий”, что за последнее время в фельетонах т. Демьяна Бедного стали появляться фальшивые нотки, выразившиеся в огульном охаивании “России” и “русского” (статьи “Слезай с печки”, “Без пощады”); в объявлении “лени” и “сидения на печке” чуть ли не национальной чертой русских (“Слезай с печки”); в непонимании того, что в прошлом существовало две России, Россия революционная и Россия антиреволюционная, причем то, что правильно для последней, не может быть правильным для первой; в непонимании того, что нынешнюю Россию представляет ее господствующий класс, рабочий класс и прежде всего русский рабочий класс, самый активный и самый революционный отряд мирового рабочего класса, причем попытка огульно применить к нему эпитеты “лентяй”, “любитель сидения на печке” не может не отдавать грубой фальшью. ЦК надеется, что редакции “Правды” и “Известий” учтут в будущем эти дефекты в писаниях т. Демьяна Бедного»[6]. Этот документ, опубликованный в центральных газетах, обнадежил многих, в том числе и автора «Впрок», и тех, кто принимал решение о публикации повести.
Бедный пишет истерическое письмо Сталину, выдержанное в стилистике плача: «Пришел час моей катастрофы. Не на “правизне”, не на “левизне”, а на “кривизне”. Как велика дуга этой кривой… <…> Я неблагополучен. Меня не будут почитать после этого не только в этих двух газетах, насторожатся везде»[7]. В развернутом послании от 12 декабря 1930 года Сталин сформулирует «ясный ответ» Бедному, и не только ему. Для партии и для него как представителя верховной власти в стране нет писателей вне партийной критики, и эта критика должна восприниматься как директива и закон: «Десятки поэтов и писателей одергивал ЦК, когда они допускали отдельные ошибки. Вы все это считали нормальным и понятным. А вот когда ЦК оказался вынужденным подвергнуть критике Ваши ошибки, Вы вдруг зафыркали и стали кричать о “петле”. На каком основании? Может быть, ЦК не имеет права критиковать Ваши ошибки? Может быть, решение ЦК необязательны для Вас? Может быть, Ваши стихотворения выше критики?»[8]
Повесть Платонова «Впрок» Сталин будет читать совсем скоро – в первых числах мая 1931 года. Правда, в отличие от письма к Бедному, внесенного в биографическую хронику тринадцатого тома сочинений Сталина («И.В. Сталин пишет ответ на письмо Демьяна Бедного»[9]), это событие в ней не отмечено. На письмо Платонова Сталин не ответил.
Политический вектор менялся
тогда стремительно. Если весной 1930 года, опираясь на авторитет последних
партийных документов о коллективизации, можно было осмеивать «перегибщиков»
всех мастей, то через год прошлогодние формулировки в отношении коллективизации
были прочно забыты и власть продолжила прежний
карательный курс на сплошную коллективизацию. Именно на
весну-лето 1931 года приходится принятие ряда основополагающих документов по
депортации «кулаков», «пролезших в колхозы» и избежавших по каким-либо причинам
экспроприации и высылки; специальной комиссией Политбюро регулярно утверждаются
планы переселения кулацких семей и списки новораскулаченных
(иногда на одном заседании – до ста пятидесяти тысяч кулацких семей) и т.п.
Все эти документы, естественно, относились к закрытым,
и на них сразу же проставился гриф: «Совершенно
секретно. Снятие копий воспрещается», «Строго секретно»[10].
Повесть «Впрок» Платонов написал весной 1930 года, и практически год она находилась в редакциях журналов и издательств. В политическом же контексте радикального поворота весны 1931 года повесть была прочитана Сталиным вполне адекватно – как обличительный документ к событиям весны не только 1930-го, но и политического виража 1931 года. «Бедняцкая хроника», по сути дела, дезавуировала партийные документы 1930-го и 1931 годов и сняла с них гриф секретности, потому что рассказала о том, о чем со всех концов страны писали в Москву рабочие и крестьяне. Этими скорбными письмами были завалены редакции всех центральных газет. Вот лишь некоторые фрагменты из посланий, собранных в специальные папки для ответственного редактора главной газеты страны – «Правды». Все они датированы второй половиной 1930 года и являются реальным комментарием к ситуации вокруг «Впрок», к повести «Котлован», к написанию которой Платонов приступил именно в это время, и одновременно к обещаниям партии весны 1930 года:
«Все то, что пишет Центральный Комитет, нетвердое слово. Было предписание Центрального Комитета возвратить нежелающим быть в коллективе лошадей и инвентарь. Этого нет абсолютно, а наоборот, приедет сканевский ГПУ тов. Поляков, да вынет наган, походит в кабинет и говорит: поди сейчас, возьми заявление назад о выходе из колхоза, не возьмешь – загоним, как кота. <…> Я, теряя последнюю каплю крови, ходил босой и голый, а стянулся на лошаденку, ее забрали. Превратили всех в батраков. <…> Писал про головокружение, наверно, у наших вождей головокружение. Теперь мы видим, точно брехня и кругом брехня».
«Вышедших из колхозов нарсуд судит и накладывает штраф от 100 до 350 р. и отбирает необобществленное имущество»;
«У нас семьи 7 человек. Имели один дом, крытый железом, одну лошадь и жеребенка полтора года, теленка 2 лет, 5 овец и посеву 3 десятины… Пришли и взяли все: жеребенка, теленка, самовар, сепаратор, овец 3 головы, картофель, свеклу, кормовое сено, солому и хотели выгнать из дому, да еще взяли теленка 4-х месяцев, который был хвор.
Мы 5 остались жить в своем селе, мне 15 лет, братишке 7 лет, 2 сестренки: 1-й – 5 лет, второй 9 месяцев и матери 48 лет. Сестренка живет в людях, чтобы не сдохнуть с голода, братишка бегает, где его приютят, там его и кормят.
Прошу у советской власти защиты».
«В газету “Неправду” тов. редактору. <…>
А вы думаете, колокола сняли тоже по желанию верующих? А зачем в это время были вооружены все коммунисты и милиционеры… Тоже по желанию народа? <…>
Какая же это свобода вероисповедания, когда у нас в селе Раменском бывшего Бронницкого уезда при фабрике “Красный Октябрь” был приказ рабочим, чтобы все вынесли иконы для сжигания, то рабочие выносили и плакали. У нас в гор. Бронницах есть собор очень ценный, как по наружности, а также и по внутренности, и этот собор завалили хламом, которому место на свалке и при том при самых кощунственных обстоятельствах: поставили на престол граммофон и давай трепака. Газеты также пишут, что крестьяне очень с охотой идут в колхоз. Идут и плачут, это тоже с охотой, а почему идут, – боясь как бы не увезли в Нарым или не проглотить пулю.
Нет, дорогие товарищи, правды пока нет, а только существует произвол».
«От белой муки, от мяса, от рыбы русского мужика отвадили, как отбивают ребенка от титьки. На рынке пуд манной муки 30 р. Мясо 5 р. кило, постное масло 6 р. литр, коровье – 4 р. фунт, валяные сапоги – 40 р. На государственной фабрике № 10 ставка 7 разряда 3 р. 50 к. На голодное брюхо вялые руки норму не выполняют.
Рабочие говорят: страна наша богатая Россия разорена окончательно, дело делается умышленно, хлебный голод, товарный голод. Вообще над русским народом царствует насилие и произвол, и кто будет новым Мининым и Пожарским, кто спасет страну от гибели?
Сталин! – ему никто не верит, действительно у него закружилась голова, и закружил всех он».
«В село Черепаха (Сердобского района) приехала бригада раскулачивать это село и выселять из домов кулаков, а кулаками в этом селе считали всякого крестьянина данного села. В результате получилась свалка, из бригады было убито 8 человек, из крестьян неизвестно.
Такие же события были в Епатьевском, Черноярском и Владимирском районах».
«Дорогой редактор, к тебе великая просьба, мы все партизаны Верхнереченского района, деревни Ангюговой, спаси Россию пока не поздно, у нас не хватает терпенья. Я везде слышал от крестьян одно проклятье советской власти. Говорят: когда дождемся свободы и когда будет война. Вы пишете про Польшу, Папу Римского и Китай – они все нестрашны нам».
«Рабочие транспорта Киевского узла почти босые, сапог для работы нигде не достанешь».
«Довольно показывать на китайский голод, когда сами болеем от недоедания. Неприлично украшать пустые прилавки в кооперативах портретами вождей».
«Забравшие лошадей сразу же были арестованы и посажены, некоторые сидят в данный момент»[11].
Закрываешь эту папку с народными письмами в том подавленном состоянии, которое описал Иосиф Бродский после прочтения «Котлована»: «Если бы в эту минуту была возможна прямая трансформация психической энергии в физическую, то первое, что следовало бы сделать, закрыв данную книгу, это отменить существующий миропорядок и объявить новое время»[12]. Писали в «Правду» не какие-то враги и белогвардейцы, а рядовой люд, бедняки и середняки, бывшие красные партизаны и демобилизованные красноармейцы, рабочие заводов, коммунисты и беспартийные. За редким исключением все письма подписаны, указаны и адреса… Письма тогда же перепечатывались и отправлялись по инстанциям. Карательная система была хорошо отлажена уже в первое советское десятилетие, и можно догадываться о судьбе народных корреспондентов «Правды». Тексты их писем были признаны откровенной кулацкой сатирой, и на десятилетия они были закрыты для чтения и изучения.
С публикацией «Впрок» и развернувшейся критикой повести связана и еще одна кампания. Власть потребовала окончательно определиться с каноном советского сатирического текста и подвести итоги дискуссиям о сатире и юморе первого советского десятилетия. 16 сентября 1931 года состоялось заседание секретариата РАПП, на котором обсуждалась тема «Пути советской сатиры» и не раз звучало имя Платонова как создателя «кулацкой сатиры»: «Платонов получил эту оценку на страницах “Правды” только потому, что его сатира, бьющая явно под Салтыкова, была уже явно классово-враждебной кулацкой сатирой (курсив наш. – Н.К.)»[13]. Выступавший с заключительным словом генеральный секретарь РАПП Л. Авербах призвал Академию наук к серьезной теоретической разработке вопросов советской сатиры.
На стенограмме доклада о сатире и юморе, прочитанного И.М. Нусиновым 7 октября 1931 года в главной кузнице кадров советской гуманитарной науки – Институте литературы и языка (ЛИЯ) Коммунистической академии, проставлена резолюция руководства института: «Использование стенограммы только с разрешения Директората»[14]. Действительный член Комакадемии Исаак Нусинов, прославившийся к этому времени участием в кампаниях разоблачения буржуазных тенденций в литературе, критике и литературоведении, представил вполне профессиональный социально-политический анализ идеологии ведущих советских сатириков и юмористов. Вопрос сатиры М. Булгакова к этому времени уже был отработан в критике 1920-х годов, и здесь особых нюансов не возникало: «…в идеологическом плане М. Булгаков не советский литератор». К не нарушающим фундаментальные основы советской идеологии Нусинов отнес сатиру И. Эренбурга с ее «иронической формой», романы И. Ильфа и Е. Петрова (остроумная «оппозиция против прошлого», когда «отрицательное прошлое показано в юмористических поверхностных тонах»), а также не сатирические, а юмористические новеллы М. Зощенко и П. Романова («юморист оплакивает распад родного для него мира, погибающего под ударами нового мира»). Имя автора «Впрок» Нусинов даже не упоминает, однако именно к нему относится это заключение о сатире, которой должна быть закрыта дорога на страницы советской печати: «Это сатира не исправляющая систему, не самокритическая, не как критика друга или попутчика, а сатира, уничтожающая систему (курсив наш. – Н.К.)»[15]. Добавим, уничтожающая языком самого народа. Такого в «год великого перелома», тогда же названного еще и «второй большевистской» революцией, не позволил себе никто из современников Платонова.
В этом политическом контексте становится понятной развязка историй двух пролетарских писателей, попавших в немилость к Сталину. В то время как в печати разворачивалась антиплатоновская кампания, обвиненный в политических грехах Демьян Бедный уже был прощен и переживал новое восхождение к вершинам литературного и политического успеха. 20 мая 1931 года все центральные газеты отводят целые страницы под материалы, посвященные празднованию двадцатилетия активной работы первого пролетарского поэта. На первой странице «Правды» 20 мая печатается стихотворение Бедного «Вытянем!!», посвященное магнитогорским строителям. Эпиграфом к нему взяты строки из приветствия Сталина, опубликованного в той же «Правде» накануне – 19 мая.
Не прошло и полгода после партийного постановления о фельетонах Бедного, но об этом уже никто не вспоминал. Критики соревновались в красочных метафорах: «Художник-партиец», «Выдающийся мастер художественного слова и выдающийся культурный работник», «Боевому краснознаменцу и культармейцу», «Ударник большевистской литературы», «Двадцать лет на боевом посту»[16]. Демьян выступает на пленуме Всероссийского объединения ассоциаций пролетарских писателей (ВОАПП) с программной политической речью о пролетаризации всех смежных с литературой областей искусства (то есть «одемьянивании» не только поэзии, но всего и вся): «… ряды пролетарских писателей множатся. <…> Разбиты контрреволюционные, буржуазные группировки и “единоличники”, обезврежены их мелкобуржуазные подголоски “справа” и “слева”, упорно вычищается, по меткому выражению Ф. Кона, “щетками классового сознания” весь хлам, проникший в те или иные поры ВОАППовского организма, куется единство пролетарских литературных колонн»[17]. Почти все газеты известили читателя о выходе семнадцати томов собрания сочинений Д. Бедного, завершении подготовки еще трех томов, о торжественных заседаниях в его честь в Федерации советских писателей и в Коммунистической академии.
В отличие от Бедного, Платонову в колоннах пролетарской литературы не было места. За Бедным стояла власть, которой он самозабвенно служил. За Платоновым не стоял никто: ни власть, ни литературная общественность, ни своя литературная среда.
На письма Платонова не отвечали ни Сталин, ни его окружение. Молчал Горький, получив летом 1931 года письмо Платонова с разъяснением истории вокруг «Впрок». Это можно понять. Также можно понять, почему он молчал, когда Платонов просил его в письме 1933 года ответить на прямо поставленный вопрос: «… могу ли я быть советским писателем или это объективно невозможно». Вопрос, мягко говоря, риторический. Сегодня мы можем сказать, что все усилия Горького помочь Платонову стать советским писателем закончились крахом. Свидетельством этого является история участия Платонова в горьковских проектах 1933–1935 годов и список не принятых к печати произведений, написанных в ходе этой работы: роман «Счастливая Москва», повесть «Джан», рассказы «Семейство», «Мусорный ветер» и «Московская скрипка», философское эссе «О первой социалистической трагедии».
Письма, рассказывающие о самых драматических, а порой и скорбных страницах жизни писателя, выполнены в той же интонации и стилистике, что и его проза. Как и «душевный бедняк», герой крамольной «Бедняцкой хроники», справедливо причисленный критикой к отечественной традиции юродства, Платонов в письмах к Сталину и властям по-юродски формулировал свою тему и вопросы прямо, «в лоб», как он любил выражаться, и так же, как его герой, «способен был ошибиться, но не мог солгать» («Впрок»). Житейская логика, как известно, иная: чтобы не ошибиться, можно и солгать… Отвечая 27 июня 1931 года (уже написаны письма Сталину и в центральные газеты, идет вал погромной критики) на анкету «Какой нам нужен писатель?» журнала «На литературном посту», Платонов назовет среди написанных им в последние два года произведений крамольные «Котлован» и «Шарманку», а на вопрос «Какие затруднения встречаете вы в своей работе?» сначала пишет некую общую формулу: «Затруднения внутреннего порядка: не могу еще писать так, как необходимо», а затем дописывает ее в логике бедного и уже уничтоженного Макара Ганушкина с его сердечным вопросом «Что мне делать в жизни, чтоб я себе и другим был нужен?»: «…пролетариату и мне самому»[18].
В ряду корреспондентов Платонова значимое место занимает Александр Фадеев. Письма Платонова к Фадееву представляют ценные материалы не только для биографии Платонова, но и для постижения человеческой и писательской драмы его современника и ровесника. Фадеев был всего на два года младше Платонова, всесоюзный литературный дебют обоих пришелся практически на одно время – середину первого советского десятилетия, но сколь разнятся их литературный путь в пролетарскую литературу и представление о ней. Трудно сказать, были ли их отношения дружескими. В письмах Платонов обращается к Фадееву по имени и отчеству и лишь дважды сбивается на дружеское «Александр».
Фадеев оказался одной из ключевых фигур в трех литературно-политических кампаниях исключения Платонова из литературы: истории с публикацией «Впрок» (1931); дискуссии в Союзе писателей о «Литературном критике» (1939–1940); истории вокруг рассказа «Семья Иванова» на фоне борьбы за советский патриотизм в освещении Великой Отечественной войны (1946–1950).
Именно Фадеев, будучи ответственным редактором журналов «Октябрь» и «Красная новь», опубликовал крамольные произведения Платонова – рассказ «Усомнившийся Макар» (1929) и повесть «Впрок» (1931) – и вполне благополучно вышел из истории с их публикацией, более того, после закрытия РАПП (1932) вошел в оргкомитет по подготовке Первого всесоюзного съезда советских писателей, присутствовал на съезде в качестве делегата с решающим голосом, избран в правление ССП, а в начале 1939-го возглавил писательский союз и в первый же год своего пребывания на посту руководителя Союза советских писателей благословил погромную кампанию литературно-критических книг Платонова («Николай Островский», «Размышления читателя»).
Ни одного ответного письма Фадеева Платонову в настоящее время не выявлено. Фадеев не ответил даже на письма уже смертельно больного Платонова 1947–1949 годов, просто умолявшего его оказать содействие в издании избранных произведений… Несмотря на бюрократические секретарские обязанности, Фадеев в эти годы отвечает на письма-просьбы О. Форш, Н. Заболоцкого, Б. Пастернака и других так же не очень обласканных властью писателей[19]. 12 ноября 1946 года К. Чуковский записывает в дневнике признательные слова: «Фадеев ведет себя по отношению ко мне изумительно. Выслушав фрагменты моей будущей книги, он написал 4 письма: два мне, одно Симонову в “Новый мир”, другое Панферову – в “Октябрь”, хваля эту вещь; кроме того, восторженно отозвался о ней в редакции “Литгазеты”; и, говорят, написал еще большое письмо о том, что пора прекратить травлю против меня»[20].
Случай с Платоновым оказался для генерального секретаря Союза советских писателей Фадеева особым, в некотором смысле – исключительным. Видимо, в третий раз – после ошибок с «Усомнившимся Макаром» и «Впрок» – он решил не рисковать своей политической репутацией, ограничившись выделением материальной помощи Платонову (ничего исключительного в этом не было; решениями секретариата помощь в эти годы выделялась идеологически «неблагополучным» М. Зощенко, А. Ахматовой, Б. Пастернаку и др.). Характерную деталь отношения Фадеева к «делу» Платонова сохранила стенограмма заседания секретариата ССП от 4 февраля 1950 года, на котором Фадеев докладывал вопрос о выделении тяжело больному Платонову средств на путевку в Крым и произносил буквально следующее: «В связи с угрожающим для жизни положением больного туберкулезом писателя А.П. Платонова и необходимости его переезда на постоянное жительство на юг, выдать А. Платонову единовременную безвозвратную ссуду в размере 10 000 рубл<ей> (десять тысяч рублей). О выдаче ссуды сговориться с т. Константиновым (Софронов: Просить Крымский обком партии помочь в организации местожительства т. Платонову). Варвара Петровна, позвоните жене Платонова и скажите, что пока вопрос с книгой затягивается. Секретариат ССП вынес постановление, чтобы ему выдали единовременную безвозвратную ссуду в размере 10 тыс<яч> руб<лей>»[21].
Остается вопрос: понимал ли
Фадеев масштаб Платонова-писателя и сделанное им в русской литературе, когда
поручал заведующей секретариатом В.П. Зеленской таким
образом довести до Платонова принятое решение?.. Варвара Петровна также
составляла от имени секретариата бюрократические записки к возвращенным
рукописям книг Платонова (никто из секретариата не обременил себя хотя бы
небольшой дружеской запиской) и отправляла их вместе с рукописями тяжело
больному писателю: «Рукописи Платонова вернуть автору по распоряжению Л.М. Субоцкого – Зеленская. 13/8»[22].
Ответ на поставленный выше отчасти риторический вопрос можно найти в дружеской переписке Фадеева с Петром Павленко 1930-х годов. Поразительное своей откровенностью письмо 1935 года никогда (!) не публиковалось. Это редкие минуты откровения Фадеева наедине с самим собой; горестная исповедь перемежается ироническими ремарками и перерастает в саморазоблачительный текст, пронизанный проницательными оценками советской литературы и ее места в мировой культуре:
«… я всегда чувствовал, что у меня (и у большинства современных) в изображении прошлого ли, настоящего ли несчастья людей есть в лучшем случае сила чувствительности, но не сила горечи, а именно она нужна, чтобы вызвать реакцию действенную: стремление переделать, изменить, улучшить жизнь. Впрочем, сейчас как-то всем существом тянешься к передаче радостных сторон жизни, и это, конечно, затрудняет мне несколько работу над “Удэге”: я с удовольствием настрогал бы сейчас кучу бодрых простых рассказов о колхозниках, красноармейцах, лесорубах, охотниках, корейцах, инженерах, летчиках и т.д. Говорить и писать о существе своей работы, ее “душе” и о технике мы, правда, не умеем. Объясняется это, конечно, тем, что писатели мы, наверно, не очень хорошие. Какой-нибудь “мой творческий опыт рабочему автору” (есть и у меня такая книжка, а какой уж там “творческий” и какой уж там “опыт”!) – это в общем серая болтовня о том, чего сам не знаешь. Думаю, что объясняется это тем, что у нас – даже тогда, когда, как я сейчас, все силы отданы работе, – нет настоящей культуры писательского труда и того “напряженного внимания, направленного на предмет, которое позволяет увидеть его с новой неожиданной стороны” (Л. Толстой о Мопассане). Может быть, это еще придет. Иногда мне кажется, что и “принятие” – в смысле восторга, очарования, симпатии, способности подвергнуться влиянию и т. п. – слишком разных (по манере, по духу, по технике и школе) писателей прошлого и настоящего тоже свидетельствует не столько о широте ума и чувства, сколько об отсутствии (пока что) собственной, глубоко продуманной и прочувствованной творческой линии – не в общем, а в индивидуальном смысле. Мне, например, в конечном счете понравилась «Смерть Вазир-Мухтара», книга взволновала меня. В то же время Толстой, например, до сих пор самый великий и близкий для меня писатель. А я думаю, что Толстому никак не мог бы понравиться Тынянов – не потому, что Толстой «уже», а я «шире», а потому, что Толстой именно и велик этой своей неповторимой, могучей индивидуальностью, для которой Тынянов – сплошная ложность, красивость, блеф. <…> К сожалению, часто, слишком часто подозреваешь только что написанную тобой страницу в том, что это где-то когда-то кем-то и приблизительно так же было уже написано. И только искренность пережитого волнения и сознание, что общая мысль романа индивидуальна и нова, стимулирует работу. Естественно, что и нечего бывает сказать о своей литературной работе, кроме общих мест, ибо нет убежденности в своем пути, яростного отвергания для себя (т. е. не в смысле хулиганского выбрасывания за борт, а неприемлемости в работе) чужого пути, нет настоящего поиска своей манеры – это с одной стороны, – и нет настоящей муки, муки до боли в голове, до слез над тем, что не выходит в моменты сомнений. Все это признаки ремесленничества, и притом ремесленничества человека, плохо знающего свое ремесло. Единственное, что “украшает”, – это правдивое сознание, что у настоящих творцов было хорошо, а у тебя выходит дурно. Вот это переживается искренне, глубоко и подчас с истинной болью, потому что ведь хочется высказаться в полный голос, а в моменты каких-то взлетов кажется, что есть что сказать – такое, чего никто не сказал. В сущности, я написал тебе о том, что в личной моей работе больше всего меня волнует и печалит сейчас. А когда перечел, то подумал, что – попади такое письмецо в соответствующий сборничек (скажем: “Корифеи советской литературы о своей работе”, год изд. 1984)– писатель будущего мог бы только и извлечь из него то скудное соображеньице, что и “они, дескать, в себе сомневались”. Но научить тому, как надо работать, вселить бодрость в сердце, как вселяют в него строки “мастера искусства и т. д.” (даже тогда и там, где мастера сомневаются и мучаются), это письмецо не смогло бы. Но именно поэтому оно и не попадет в “соответствующий сборничек”, и именно поэтому мы не мастера, а… Есть еще хороший утешитель – критерий “полезности”. Утешимся, Петя, тем, что мы писатели “полезные”»[23].
В письме к «милому Пете» от 24 октября 1936 года Фадеев снова доверительно рассказывает товарищу о сокровенных темах своего писательства, о том, что «очень трудно писать, когда уже стал “искушенным”», и о переживаемой им немоте. Это, можно сказать, общечеловеческая и вечная тема писательства, однако с одной существенной поправкой, немыслимой ни для Пушкина, ни для Толстого, ни для Платонова. «Милому Пете», которого он, как и себя, причисляет к немногочисленной когорте «умных» писателей и «истинных сынов своего времени» («не очень умным» в этом и других письмах назван Шолохов), Фадеев вновь доверительно сообщает чистую крамолу. Оказывается, советская литература совсем не исповедует верность принципам реализма Льва Толстого, которого сам Фадеев еще в 1926 году назвал главным учителем пролетарской литературы: «… для нас не столько дело в знании жизни, – ведь мы чертовски много видели и знаем! – а все дело в подлинном правдивом выражении своих мыслей и чувств от самых высоких до самых низменных, – и здесь мы еще не достигли “бесстрашия”, здесь что-то нас еще пугает и сковывает»[24].
Какой-то особой склонностью к метафизичности и чистой эстетике не отличался ни сам Фадеев, ни его литературные писания. Это не в укор, таким было его дарование. В опубликованной через несколько месяцев статье с каноническим для советской литературы этих лет названием «Учиться у жизни» (Литературная газета, 1937, 15 апреля) он признается, что восхищается романами Шолохова, но с одной существенной поправкой: «И все-таки в его книгах недостаток большой, всеобъемлющей, всечеловеческой мысли…» Фадеев не уточняет, что он вкладывает в понятие «своей» (в письме) и «большой, всеобъемлющей, всечеловеческой мысли» (в статье), однако водораздел между правдой жизни и собственной некоей эстетикой проведен со всей определенностью. Данные установки советской литературы очень важны для понимания эпистолярных «диалогов» Платонова с Фадеевым и его верными заместителями по руководству Союзом писателей. «Мрачный» Платонов был им глубоко чужд, они ведь тоже знали, как живет низовая Россия, однако смысл писательства видели в другом – в некой абстрактной идее о «большой, всеобъемлющей, всечеловеческой мысли». Он вызывал у многих своих современников по меньшей мере раздражение своей неуступчивостью, наличием той «идеи пути» (определение А. Блока), о которой догадывался тот же Фадеев, что без нее и «настоящей муки, муки до боли в голове» не бывает подлинных художественных открытий.
Поэтому вряд ли в отношении руководства Союза писателей во главе с Фадеевым к Платонову все можно списать на жестокие обстоятельства сталинской эпохи. Горький после истории с публикацией «Впрок», главную интригу которой составила ставшая сразу известной в литературной среде гневная реакция Сталина на «Бедняцкую хронику», также не отвечал на некоторые письма Платонова, именно на те, что написаны в роковом для писателя 1931 году. Однако Горький все-таки читал присланное Платоновым и в письмах сообщал свое мнение: о «Чевенгуре» (1929), «Высоком напряжении» (1932) и «Мусорном ветре» (1934)… Обращенная же к Фадееву в 1940 году просьба Платонова прочитать «Размышления читателя» и помочь изданию книги ничем хорошим для него не завершилась. Письмо Платонова и верстку книги Фадеев передает на заключение руководителю секции критиков Союза писателей В. Кирпотину, прекрасно понимая, что он делает и каков будет результат этого ходатайства Платонова. Главный критик СССР напишет развернутое обоснование к отрицательному заключению на книгу Платонова… Письмо Платонова Фадееву вместе с отрицательным отзывом Кирпотина и другими сопутствующими документами вскоре будет сдано в архив. В силу «незначительности» для советской литературы фигуры писателя Платонова сопровождающие его письмо отзывы и резолюции не были выделены в самостоятельную единицу хранения и обнаружены нами совершенно случайно – среди материалов Союза писателей, связанных с начинающими писателями. Возможно, такое место им определил составлявший опись архивариус, однако сколь красноречив и показателен сам этот факт. В именном фонде Фадеева отложилось только одно письмо Платонова, остальные выявлены среди протоколов заседаний секретариата Союза писателей. Огромный массив документов Союза писателей (а это сотни увесистых многостраничных папок) наверняка еще откроет неизвестные доселе документы жизни и творчества писателя Платонова, в частности его письма.
Будем надеяться, что в недалеком будущем приоткроются архивы карательных советских органов и их руководителей (НКВД, Прокуратуры и Верховного суда СССР), где должны были отложиться письма Платонова. В настоящее время нам доступны только черновые автографы писем, хранившихся в семье писателя.
В архивах известных литературных современников Платонова, принятых на государственное хранение, его писем оказалось не так много. Какие-то объяснения данному литературному факту, конечно, содержатся в самой эпохе – беспощадном к человеку «железном самотеке истории». Многие из реальных адресатов писателя (Г. Литвин-Молотов, А. Новиков, А. Воронский, Б. Пильняк, С. Буданцев, Л. Авербах, В. Боков) были репрессированы, а архивы их погибли в печах НКВД или же дошли до нас лишь небольшой толикой материалов, не изъятых при арестах. Наверно, кто-то и освободился от писем весьма неблагополучного в политическом отношении писателя Платонова, а кто-то был уверен, что его письма не имеют большой исторической ценности, потому что в число классиков советской литературы Платонов не входил – ни при его жизни, ни в первые десятилетия после смерти. Да и письма Платонова могли выставить самих корреспондентов в не лучшем свете…
В 1960–1970-е годы были написаны первые воспоминания о Платонове его современников. В предисловии к первому изданию книги воспоминаний о Платонове Е. Шубина заметила, что Платонов оказался «трудным объектом для мемуаристов» и зачастую воспоминания современников «оставляют ощущение тщетной попытки понимания, которую не спасают ни длинные истории знакомства, ни усиленное педалирование особой близости с мастером, ни попутно творимые легенды»[25]. Сегодня, когда мы значительно больше знаем о Платонове и советской литературной эпохе, фигура писателя предстает не в окружении преданных ему литературных друзей, а скорее тотально одинокой в современной ему литературной среде. Такого одиночества в литературе, пожалуй, никто в ХХ веке не пережил. Об этом свидетельствуют и его письма.
Примечательно, что лишь у немногих вспоминавших о Платонове в архивах оказались его дружеские письма и записки. Не оставили воспоминаний или же написали самые скупые именно те из его современников, кто состоял с Платоновым в переписке и сохранил его письма. Таковы, к примеру, воспоминания поэта Виктора Бокова, передавшего в Рукописный отдел Пушкинского Дома письма Платонова, полученные им в ГУЛАГе. Судя по большому количеству доверительных писем Бокова к Платонову, представляющих блистательные «стихотворения в прозе» о рассказах «Такыр», «Река Потудань», «Семья Иванова» и их авторе, писем Платонова к Бокову было значительно больше. Довоенные записки и письма, скорее всего, исчезли при аресте Бокова в 1943 году, а некоторые письма в ГУЛАГе попросту не сохранились.
Остаются неизвестными письма Платоновак Виктору Некрасову. Платонов одним из первых отметил «драгоценное значение»книги Некрасова «В окопах Сталинграда»: в изображении «сталинградского побоища» автор повести «приближается к истине действительности, и слова ее проверены человеческим сердцем, пережившим войну» (рецензия 1947 года). Из сохранившегося ответного письма Некрасова Платонову от 12 декабря 1949 года можно узнать, что отношения между писателями были дружескими, что в присланном письме, «писанном рукой М.А.» (М. А. – Мария Александровна Платонова), тяжело больной Платонов предлагал Некрасову обсудить план совместной работы[26] и что это было не первое письмо Платонова. Неизвестно, сохранились ли – а если сохранились, то где находятся – письма Платонова к Виктору Некрасову. В Киеве?.. В Париже?..
Лишь одно письмо Платонова к Михаилу Шолохову 1947 года дошло до нас, хотя очевидно, что Платонов писал в Вешенскую во второй половине 1930-х годов, однако письма постигла та же судьба, что и весь архив Шолохова, сгоревший во время бомбежки Вешенской в 1942 году.
Шолохов не оставил воспоминаний
о Платонове. Не оставили воспоминаний Владимир Келлер, Всеволод Иванов, Николай Замошкин,
Давид Тальников,
В конце 1960-х написал о Платонове Георгий Захарович Литвин-Молотов, первый читатель и редактор «Голубой глубины», «Антисексуса», «Города Градова», «Сокровенного человека», «Чевенгура», человек, которому мы обязаны изданиями Платонова 1920-х годов. Георгий Захарович и его супруга Евгения Владимировна многое могли рассказать о Платонове. Однако до нас дошло лишь название воспоминаний Литвина-Молотова о Платонове – «Иноческое подвижничество». В воронежском «Подъеме» воспоминания Литвина-Молотова тогда не только не опубликовали, но и потеряли[27]. В архиве Литвина-Молотова хранились авторизованные машинописи произведений Платонова и его письма. Из материалов сфабрикованного ОГПУ «дела» Литвина-Молотова (арестован в 1946 году) и его супруги (арестована в 1949 году) известно, что среди уничтоженных (сожженных) материалов, изъятых при их аресте, находились машинописи первой редакции «Города Градова», трагедии «14 красных избушек» и рассказа «Река Потудань». Неизвестно, что стало с записными книжками и письмами к Литвину-Молотову. Нет сомнения, что среди указанных в протоколе сорока шести писем находились письма Платонова[28].
Много интересного, наверное, мог бы рассказать в 1960–1970-е годы о судьбе литературно-критических книг Платонова второй половины 1930-х годов («Николай Островский», «Размышления читателя»), и не только о них, заведующий отделом критики и литературоведения издательства «Советский писатель» известный литературовед Лев Иванович Тимофеев, но увы… не счел нужным это сделать. В фонде Платонова сохранились четыре его письма, письма же Платонова, естественно, остались у Тимофеева. Их судьба неизвестна. До нас дошел лишь черновик одного письма Платонова, сохранившийся в его личном архиве[29].
Виктор Борисович Шкловский винился в конце жизни, что не написал о Платонове: «Мы все виноваты перед ним. Я считаю, что я в огромном долгу перед ним: я ничего о нем не написал. Не знаю, успею ли»[30]. Не успел. Хотя выразительный портрет молодого Платонова оставил (книга «Третья Фабрика», 1926). Шкловский мог рассказать, например, о судьбе киносценарного наследия Платонова. Их переписка могла бы прояснить многое. Сохранилось только одно ответное письмо Шкловского 1941 года, посвященное тексту киносценария «Июльская гроза», на котором имеются пометы Платонова для себя, а также, возможно, для ответа.
Среди именных писательских архивов, сохранивших письма Платонова, отдельно стоит сказать о фонде литератора и секретаря групкома издательства «Советский писатель» Александра Ивановича Вьюркова, в котором отложилось наибольшее количество ценнейших материалов о Платонове. Скорее всего, именно в групкоме Платонов во второй половине 1930-х годов познакомился с Вьюрковым. Теплые отношения сохранились до конца жизни Платонова, после его смерти отношения с Вьюрковыми поддерживала Мария Александровна, ее подпись стоит под некрологом Вьюркову. Александр Иванович и его супруга Анна Васильевна были по-московски хлебосольны. На литературных посиделках в их доме часто бывали бывшие перевальцы прозаик Родион Акульшин и поэт Павел Дружинин (именно его стихотворение «Российское» обильно цитировалось в знаменитой статье Н. Бухарина «Злые заметки», 1927), хирург и прозаик Сергей Беляев, молодой Виктор Боков, актриса Малого театра Евдокия Турчанинова, известный литератор начала века, организатор московских литературных «Сред» Николай Телешов. Вьюрков был увлечен своей деятельностью на посту секретаря групкома, помогал, как только мог, всем писателям – не только признанным, но и гонимым – Н. Никандрову, П. Романову. Сердечными были отношения с семьей Платонова, о чем свидетельствует характер переписки между ними.
Вьюрков был старше Платонова, писать начал поздно, в начале 1930-х годов; основной темой его рассказов стала старая Москва, которую он знал и любил. Он принадлежал к генерации дореволюционных писателей из народа, писателей-самоучек, влюбленных в литературу и писателя-творца. Был он литератором средним, писал рассказы трудно и мучительно. Платонов относился к Вьюркову как младший к старшему – с сердечным расположением, почтением и пониманием. Он читал его очерки и, очевидно, даже правил, насколько мог, зачастую беспомощные в литературном отношении тексты старшего товарища.
Лучшее, что Вьюрков оставил для истории литературы 1930–1940-х годов, – это его дневник и альбом с автографами современных писателей. Кто-то по просьбе Вьюркова делал запись в альбоме, приходя в групком по тем или иным делам, в других случаях Вьюрков просил автограф у писателя, когда бывал у него дома по служебно-профсоюзным делам. В альбоме находятся автографы С. Клычкова, П. Романова, Б. Пастернака, А. Веселого, М. Пришвина, В. Вересаева, Н. Никандрова, А. Серафимовича, П. Васильева, В. Гроссмана, Н. Асеева, Д. Бедного, А. Гайдара, М. Исаковского, В. Кудашова, С. Скитальца, чудные рисунки Е. Чарушина, смешные шаржи и портреты писателей, выполненные П. Коганом. Писали в альбом опубликованные и неопубликованные стихи, экспромты, посвящения, признания в вечной дружбе и благодарности… «Гением групкома» и «другом писателей»[31] назвал Вьюркова в своем стихотворном послании С. Скиталец. Об этом же запись Б. Пастернака (в альбом также вклеены две авторизованные машинописи стихотворений поэта, скорее всего полученные при посещении квартиры Пастернака в знаменитом писательском доме в Лаврушинском переулке):
«Ты замечательный, душевный человек Вьюрков! Первый твой недостаток, какой я заметил, это что ты завел этот альбом:
Пришел за пачкой облигаций,
А ты мне вместо них – альбом.
Изволь-ка рифмами лягаться,
Упершися в страницу лбом!
Да, а во всем остальном ты прелесть. Будь здоров и счастлив.
Б. П.
5.VI. 36»[32].
Есть в альбоме и запись Платонова 1941 года, звучащая иронически, как всегда, когда речь заходила о литературной жизни и современных «гениях литературы», как часто именовал он своих успешных современников:
«Александру Ивановичу Вьюркову –
на память о почерке прозаика Платонова.
А. Платонов
4/V. 41.
Скромные, достойные, трудящиеся люди уходят молча под зеленую траву, – нам же, как доказывает эта тетрадь, обязательно хочется наследить после себя на свете.
4/V 41. АП.»[33].
С 1936 года и до конца жизни Вьюрков вел дневник, представляющий интересные рассказы о литературном быте и жизни писателей второй половины 1930-х годов: колоритные зарисовки портретов писателей, сюжеты из низовой литературной жизни, сплетни и слухи и т.п. Дневник открыл неизвестные ранее детали из быта семьи Платонова и имя дотоле нам неизвестного «старого Юшки», упоминаемого в письме Платонова к Вьюркову 1939 года. Им оказался «первый пролетарский поэт» Демьян Бедный, с которым Платонов встречался в конце 1930-х годов и мимо творчества которого автор «Сокровенного человека» и «Котлована», конечно, не прошел[34]. Дневниковую запись от 18 марта 1940 года приведем полностью. В этот день Вьюрков посетил не только Бедного и Платонова, но и других членов групкома, оставив замечательную зарисовку на тему, как жили советские писатели:
«Вчера зашел к Демьяну. Сидит один. Никто у него не бывает. Скучает. Похудел от болезни. На столе книги. Готовится к новой работе – “Сибирь-матушка” будет она называться. От него пошел к Платонову. 22 (марта. – Н. К.) обещали ему вернуть сына. Странный он человек! Как будто вся наша жизнь проходит мимо ее (очевидно: него. – Н.К.), как длинная, длинная процессия, и он ждет, когда она пройдет. Ни разу он не заговорил со мной о ней. Ни порадовался, ни повосхищался. Стоит человек вне. И скучно, скучно ему от всей сутолоки. Стало тоскливо и мне, и я от него скорей домой. Что у него привлекательно – это Марья Александровна, собирающаяся уйти от него. Душно и ей. Сегодня утром пошел в Лаврушинский. Надо было получить подписи под заявлением в ВЦСПС, чтобы наши групкомы оставили по-прежнему.
Захожу к Пришвину. Счастливое лицо. Светится старец. Ему 67 лет. Оказывается, влюбился и разводится с первой женой. Она, сыновья стыдят его. Ничего не помогает. Люблю ее и баста! Вот что делает Жень-Шень! – От него пошел к Луговскому. Очень приветливый человек Вл<адимир> А<лександрович> . От него к Пастернаку. Расцеловались, потолковали о том, о сем, а больше о его новой работе – о Гамлете, – которую он только что закончил. Полюбовался на картины его отца и вниз к Никулину. – Ой, боже! Ск<олько> важности у этого писаки и какой человечностью, благородством и чуткостью светится Пастернак в сравнении с этим надутым. Был у Виктора Гусева, принял меня в богатом карельской березы кабинете. Славный парень, но обстановка не по нем. Проще надо. Не такое оперение нужно. Представьте себе извозчика за роялью и получите Гусева в чьем-то чужом, из какого-то барского дома, кабинете. Евг<ений> Петров на Финляндском фронте. Не вернулся еще.
Живут товарищи писатели хорошо,
винно, блинно и оладисто. Квартиры такие, что многим и во сне не снились.
Ну и пусть живут. Любопытно, что никто из них, мне, маленькому писателю,
ответственному секретарю их групкома, кроме милого
Пастернака, не предложил стакана чаю!.. И никто не сказал – дескать, А<лександр> И<ванович>, заходите как-нибудь. – Обстановка у всех,
скупленная в комиссионных магазинах, сохранившаяся от прежней буржуазии, с бора
и с сосенки, напомнила мне бывших разбогатевших купчиков, а т<ак> к<ак> претендовать
на них всех грех, я и не претендую»[35].
Писательский дом в Лаврушинском переулке с квартирами улучшенной планировки (именно его посетил Вьюрков) был построен правительством для деятелей советской культуры в 1937 году. Составленная Вьюрковым колоритная бытовая картинка из жизни советских писателей представляет еще один контекст жизни Платонова, в котором с особым драматизмом прочитывается «квартирный вопрос» его семьи, о котором мы впервые узнаем из писем писателя конца 1930–1940-х годов. Без искажений Вьюрков набросал и портрет неразговорчивого Платонова. О замкнутости Платонова писали многие вспоминавшие о нем. Об этом свидетельствуют и другие документы. Так, на допросе в НКВД (1938) поэт В. Наседкин признавался: «У Андрея Платонова я бывал тоже два-три раза. По-моему, он молчаливым был со всеми. Политических разговоров он никак не поддерживал, беседы проходили только в рамках литературных дел. А когда я жаловался на трудности жизни вообще, он отмалчивался. Во время одной беседы я как-то задал ему вопрос – откуда у него такой пессимизм и страдания, которые чувствуются почти в каждом его рассказе? Вместо ответа Андрей Платонов лишь улыбнулся»[36]. В донесении в НКВД 1939 года сообщается, что Платонов много работает, «почти все время проводит дома и старается всех от себя отваживать»[37]. С этой вполне справедливой характеристикой стукача корреспондирует запись в дневнике Вьюркова, сделанная 20 апреля 1941 года: «Был у Щепкиной. <…> В 6 ч. ушел от ней и зашел, по пути, в дом Герцена (Тверской бул., 25) к Платонову А. Пл. Сидит дома один. Мрачный, озабоченный. – Работаю, – ответил мне. – Не стал ему мешать, пошел домой»[38].
В годы войны они почти не
встречались. В августе 1941 года Вьюрковы были
эвакуированы в Киров, откуда Александр Иванович слал письма Платонову с
просьбой получить разрешение на въезд в Москву. После возвращения из эвакуации
(1944, февраль) Вьюрков уже не был секретарем групкома
и всецело занимался личными делами – изданием книги о Москве, на которую он
собирал новые отзывы, вступлением в Союз писателей и здоровьем. Теперь он уже
не вел, как до войны, дневника с подробными записями о встречах с писателями,
только скупые календарные записи. Некоторые – о Платонове. Запись от 8 апреля
1944 года: «Сегодня 6 лет как умер Пантелеймон
Романов. Талантливейший сатирик. Из них я знаю троих: П. Романова, тоже
покойного Булгакова и живущего – Платонова»[39].
1 ноября 1945 года: «Сдал Платонову очерк <1 слово нрзб>»[40];
7–9 ноября 1947 года – Платонов в списке поздравивших Вьюрковых с праздником[41].
20 мая 1950 года в письме к Н. Замошкину Вьюрков
рассказывал о посещении больного Платонова: «Нигде ведь не бываю, ничего не
знаю и никого не вижу. А кого и увидишь – жутко становится. <…> Зашел к
Платонову. Лежит в постели. Вид у него “со святыми упокой”. <…> А если к
ним прибавить себя, то… невеселая картина. Мне говорят: борись! Я Платонову
говорю: борись! Ты мне: борись, Сашка. Ничего, выживем. – Живу»[42].
Январские записи 1951 года: 5-го – «Умер Андрей Платонов. Послал отзыв Замойского в из<дательст>во»;
7-го (воскресенье) – «На похоронах Платонова было только 40 человек. Выступал
один Долматовский. Писателей было мало. Вот вам и
знаменитый, талантливый писатель!»; «Книгу редсовет принял!! Это счастье.
<…> Все хорошо. Теперь я обеспечен, но… 65 лет сказываются, чувствую, что
жить осталось мало. Этот год – последний для меня. Счастье и горе. Жизнь и
смерть так и чередуются»[43]…
Список «яростно живущих» корреспондентов Платонова весьма внушителен. Это не только государственные деятели во главе со Сталиным и генеральные секретари советской литературы, но и редакторы партийных и литературных изданий, директора и редакторы издательств, руководители различных секций Союза писателей… Целая галерея исторических фигур советской эпохи. От их отклика на письма Платонова или молчания зависела судьба произведения, литературная жизнь писателя и жизнь его семьи.
Однако закономерность любого строительства литературы, в том числе советской, всегда осложняется наличием «антизакономерности», выступающей «как проявление “свободы воли” историко-литературного процесса, писателя и даже его произведения»[44]. Закономерность и антизакономерность представляют разные ряды истории и литературы, литературы и литературной жизни. Смысл их отношений филигранно точно определил сам Платонов в одном из черновых набросков середины 1930-х годов: «… само бесследное исчезновение бывает условным: часто случается, что однажды умершее впоследствии становится бессмертным или яростно живущее оказывается мнимым и ничтожным»[45].
Мы представляем несколько писем Платонова к его именитым современникам. Заключает подборку одно из последних писем Платонова. Это благодарственное письмо писателя врачам Центрального научно-исследовательского института туберкулеза – тем, кто находился с ним рядом в последние годы его жизни, и всем, кто участвовал в создании противотуберкулезного препарата ПАСК. К сожалению, об этих людях, общавшихся с Платоновым в последние годы жизни, мы ничего не знаем.
1. И.В. Сталину
8 июня
Товарищ С т а л и н.
Я прошу у вас внимания, которого делами пока еще не заслужил. Из необходимости беречь ваше время, я буду краток, может быть, даже в ущерб ясности дела.
В журнале «Красная новь» напечатана моя повесть «Впрок». Написана она более года тому назад (1). Товарищи из рапповского руководства оценили эту мою работу, как идеологически крайне вредную (2). Перечитав свою повесть, я многое передумал; я заметил в ней то, что было в период работы незаметно для меня самого и явно для всякого пролетарского человека, – кулацкий дух, дух иронии, двусмысленности, ухищрений, ложной стилистики и т. д. Получилась действительно губительная работа, ибо ее только и можно истолковать во вред колхозному движению (3). Но колхозное движение – есть самый драгоценный, самый, так сказать, «трудный» продукт революции. Этот продукт, как ребенок, требует огромного, чуткого внимания, даже при одном только приближении к нему. У меня же, коротко говоря, получилась какая-то контрреволюционная пропаганда (первичные намерения автора не меняют дела – важен результат). Вам я пишу это прямо, хотя тоска не покидает меня. Я увидел, что товарищи из РАППа – правы, что я заблудился и погибаю.
В прошлом году, летом, я был в колхозах Средневолжского края (после написания «Впрока») (4). Там я увидел и почувствовал, что означает в действительности социалистическое переустройство деревни, что означают колхозы для бедноты и батраков, для всех трудящихся крестьян. Там я увидел колхозных людей, поразивших мое сознание, и там же я имел случай разглядеть кулаков и тех, кто помогает им. Конкретные факты были настолько глубоки, иногда трагичны по своему содержанию (5), что у меня запеклась душа, – я понял, какие страшные, сумрачные силы противостоят миру социализма и какая неимоверная работа нужна от каждого человека, чья надежда заключается в социализме. В результате поездки, в результате идеологической помощи ряда лучших товарищей, настоящих большевиков, я внутренне, художественно отверг свои прежние сочинения, – а их надо было отвергнуть и политически, и уничтожить или не стараться печатать. В этом было мое заблуждение, слабость понимания обстановки. Тогда я начал работать над новой книгой (6), проверяя себя, ловя на каждой фразе и каждом положении, мучительно и медленно, одолевая инерцию лжи и пошлости, которая еще владеет мною, которая враждебна пролетариату и колхозникам. В результате труда и нового, т. е. пролетарского, подхода к действительности, мне становилось все более легко и свободно, точно я возвращался домой из чужих мест.
Теперь рапповская критика объяснила мне, что «Впрок» есть вредное произведение для колхозов, для той политики, которая служит надеждой для всех трудящихся крестьян во всем мире. Зная, что вы стоите во главе этой политики, что в ней, в политике партии, заключена забота (7) о миллионах, я оставляю в стороне всякую заботу о своей личности и стараюсь найти способ, каким можно уменьшить вред от опубликования повести «Впрок». Этот способ состоит в написании и опубликовании такого произведения, которое бы принесло идеологической и художественной пользы для пролетарского читателя в десять раз больше (8), чем тот вред, та деморализующая контрреволюционная ирония, которые объективно содержатся во «Впроке».
Вся моя забота – в уменьшении вреда от моей прошлой литературной деятельности. Над этим я работаю с осени прошлого года, но теперь я должен удесятерить усилия, ибо единственный выход находится в такой работе, которая искупила бы вред от «Впрока». Кроме этого главного дела, я напишу заявление в печать (9), в котором сделаю признание губительных ошибок своей литературной работы – и так, чтобы другим страшно стало, чтобы ясно было, что какое бы то ни было выступление, объективно вредящее пролетариату, есть подлость, и подлость особенно гнусная, если ее делает пролетарский человек.
Ясно, что такое заявление есть лишь обещание искупить свою вину, но не само искупление. Однако я еще никогда не делал таких заявлений и не сделал бы, если бы не был уверен, что выполню.
Товарищ Сталин, я слышал, что вы глубоко цените художественную литературу и интересуетесь ею.
Если вы прочитали или прочитаете «Впрок», то в вас, как теперь мне ясно, это бредовое сочинение вызовет суровое осуждение, потому что вы являетесь руководителем социалистического переустройства деревни, что вам это ближе к сердцу, чем кому бы то ни было.
Этим письмом я не надеюсь уменьшить гнусность «Впрока», но я хочу, чтобы вам было ясно, как смотрит на это дело виновник его – автор, и что он предпринимает для ликвидации своих ошибок.
Перечитав это свое письмо к вам, мне захотелось добавить еще что-нибудь, что бы служило непосредственным выражением моего действительного отношения к социалистическому строительству. Но это я имею право сделать, когда уже буду полезен революции.
Глубоко уважающий вас – АНДРЕЙ ПЛАТОНОВ.
8 июня
—
Впервые: Новая газета, 1999, 1–7 марта, с. 21. Публикация Т. Дубинской, Т. Джалилова.
Печатается по машинописной копии: Архив А. М. Горького при ИМЛИ РАН. ПТЛ 12-113-1. Оригинал (машинопись) хранится в фонде И.В. Сталина; опубл.: Документы советской эпохи // http:// sovdoc.rusarchives.ru.
На машинописи имеется запись ближайшего помощника Сталина И.П. Товстухи: «т. Горькому А.М. По поручению т. Сталина посылается письмо Платонова. [Подпись]».
Сталин впервые заметил Платонова в конце 1929 года, прочитав рассказ «Усомнившийся Макар» в журнале «Октябрь». Писатель вполне адекватно воспринял кампанию вокруг рассказа, что нашло отражение в печальном завершении судьбы героя – смерти Макара Ганушкина (рассказ «Отмежевавшийся Макар», 1930). Повесть «Впрок» Платонов предлагал в журналы «Октябрь» и «Новый мир», однако там отказались от ее публикации. Повесть напечатана в журнале «Красная новь» (1931, № 3). Этот номер вышел под грифом ФОСП (Федерации объединений советских писателей) с обновленной редакцией, ответственным редактором журнала указан А. Фадеев. Журнал с публикацией «Впрок» вышел в апрелеи тут же попал на стол Сталина. Вождь внимательно прочитал повесть, оставив на полях следующие красноречивые оценки автора: «Дурак», «Пошляк», «Балаганщик», «Беззубый остряк», «Это не русский, а какой-то тарабарский язык», «Болван», «Да, дурак и пошляк новой жизни», «Мерзавец; таковы, значит, непосредственные руководители колхозного движения, кадры колхозов?! Подлец». Записка Сталина в редколлегию журнала датирована маем 1931 года:
«К сведению редакции “Красная новь”.
Рассказ агента наших врагов, написанный с целью развенчания колхозного движения и опубликованный головотяпами-коммунистами с целью продемонстрировать свою непревзойденную слепоту. И. Сталин.
Р. S. Надо бы наказать и автора и головотяпов так, чтобы наказание пошло им “впрок”» (Власть и художественная интеллигенция… – С. 150).
Наказание редколлегии ограничилось принятием резолюций пленума МАПП (4 мая) и специальным решением коммунистической фракции секретариата РАПП от 26 июня 1931 года: «Отметить грубую политическую ошибку т. Фадеева, пропустившего в “Красной нови” “Впрок” Платонова, получивший достаточную оценку на страницах партийной печати; …отметить, что причины фактов подобного рода могут лежать только в ослаблении классовой и партийной настороженности наших редакций». В истории «Впрок» вопрос редколлегии «Красной нови» весьма значим. До третьего номера состав редколлегии был иной: И. Беспалов (ответственный редактор, критик), Вл. Васильевский (критик), Вс. Иванов (прозаик), С. Канатчиков (представитель агитпропа ЦК ВКП(б), член исполнительного бюро ФОСП). Именно номер с публикацией «Впрок» вышел как орган ФОСП с обновленной редакцией, в которую, кроме оставшегося в ней прозаика Вс. Иванова, вошли еще два прозаика: Л. Леонов (от ВССП) и А. Фадеев (от РАПП), а также некий А. Горохов (очевидно, из агитпропа ЦК). Кроме Вс. Иванова, в первой редколлегии были только рапповцы, причем из левой группы «Литфронт», находившейся в оппозиции руководству РАПП. Одним из идеологов Литфронта являлся И. Беспалов. Не исключено, что кто-то из прежней редколлегии журнала, выступавшей за боевую партийность пролетарской литературы, и положил журнал с повестью Платонова на стол Сталина. Вот, к примеру, некоторые подробности прохождения повести Платонова в «Красной нови» в изложении С. Канатчикова (письмо Сталину от 6 июня): «Вызывая на это заседание меня и т. Васильевского, как бывших редакторов журнала “Красная новь”, меня почему-то не нашли, хотя я находился в момент вызова вместе с тов. Васильевским. Во избежание всяких кривотолков считаю своим долгом заявить: я считал и считаю этот рассказ возмутительно издевательским, контрреволюционным. При обсуждении его я категорически протестовал против его напечатания. Ныне по редакциям журналов путешествует такой же возмутительный рассказ об ударничестве того же автора. Боюсь, что найдется “великодушный” редактор, который его напечатает» (Власть и художественная интеллигенция… – С. 751). В статье секретаря РАПП и члена редколлегии «Литературной газеты» А. Селивановского «В чем “сомневается” Андрей Платонов» позиции редколлегии «Красной нови» был посвящен последний абзац: «”Бедняцкой хроникой” открывается № 3 “Красной нови”, на котором впервые поставлена марка органа Федерации советских писателей. Нет, Федерация не может иметь ничего общего с “душевным бедняком” типа сегодняшнего Платонова. Редакция “Красной нови” совершила грубейшую ошибку. Будем ждать ее исправления» (ЛГ, 1931, 10 июня, с. 3). Однако никаких оргрешений по редколлегии «Красной нови» не будет принято, и весь удар критики обрушится на Платонова. Это было удобно еще и потому, что он не был членом РАПП. К тому же новая редколлегия «Красной нови» фактически не могла нести прямой ответственности за публикацию повести, потому что решение о передаче журнала «Красная новь» в ведение ФОСП и создании новой редколлегии («в составе тт. Фадеева, Вс. Иванова, Л. Леонова, Горохова и Феликса Кона») было принято на заседании исполнительного бюро ФОСП 21 февраля 1931 года и весь март шло письменное согласование с членами правления состава новой редколлегии (см.: ИМЛИ. Ф. 51. Оп. 1. Ед. хр. 21).
Ситуация вокруг публикации «Впрок» широко обсуждалась в московских литературных кругах. 11 июля 1931 года осведомитель ОГПУ сообщал о рассказе П. Васильева: «Потом сообщил, что СТАЛИН прислал письмо в “Красную Новь” из трех слов: “Дурак, идиот, мерзавец” – это относилось к ПЛАТОНОВУ. ВАСИЛЬЕВ сказал, что ПЛАТОНОВ может быть кем угодно, только не дураком. Такие дураки не бывают. <…> Потом он опять вернулся к ПЛАТОНОВУ, сказал, что ПЛАТОНОВ это предсказатель, что он гениален…» («Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М., 2000. – Вып. 4. – С. 851).
1) Повесть «Впрок» была
написана весной
2) 4 июня пленум МАПП принимает специальную резолюцию по публикации «Впрок»; повесть аттестуется как «активизация враждебных элементов на литературном участке идеологического фронта» (На литературном посту, 1931, № 22, с. 2. Редакционная статья). Первый печатный отклик на публикацию «Впрок» датирован 10 июня (статья А. Селивановского «В чем “сомневается” Андрей Платонов»). Автограф статьи А. Фадеева «Об одной кулацкой хронике» датируется 9 июня (см. об этом: Андрей Платонов: воспоминания современников… – С. 270. Разыскание Е. Шубиной). Не исключено, что Платонов встречался с Фадеевым (об этом в 1970-е гг. говорила М.А. Платонова).
3) Платонов прекрасно осознавал
политическую несвоевременность написанной весной
4) Летом
5) В записной
книжке Платонова
6) 28 июня
О том, что радикальной
мировоззренческой перестройки у Платонова не произошло, свидетельствует
донесение в ОГПУ от 6 мая
7) В копии и оригинале: «работа»; скорее всего, опечатка.
8) Речь идет о пьесе «Объявление о смерти» («Высокое напряжение»).
9) См. следующее письмо.
2. В редакции «Литературной газеты» и «Правды»
14 июня
В РЕДАКЦИЮ «ЛИТЕРАТУРНОЙ ГАЗЕТЫ» И В «ПРАВДУ»
Просьба поместить следующее письмо. (Предыдущее на ту же тему прошу считать недействительным, ввиду ряда ошибочных формулировок (1), допущенных автором по субъективным причинам.)*
___________
Я считаю глубоко ошибочной свою прошлую литературно-художественную деятельность. В результате воздействия на меня социалистической действительности, собственных усилий навстречу этой действительности и пролетарской критики, я пришел к убеждению, что моя работа, несмотря на положительные субъективные намерения, объективно приносит вред. Противоречие – между намерением и деятельностью автора – явилось в результате того, что автор ложно считал себя носителем пролетарского мировоззрения, – тогда как это мировоззрение ему предстоит еще завоевать.
Это убеждение явилось во мне не сразу, а началось еще с прошлого года, но лишь теперь вылилось в форму катастрофы, благодетельной для моей будущей работы. («Впрок» написан более года тому назад, что не может, конечно, служить каким-либо оправданием.)
Кроме указанных обстоятельств, я почувствовал также, что мои усилия уже не дают больше художественных предметов, а дают пошлость: вследствие отсутствия пролетарского мировоззрения.
Классовая борьба, напряженная забота пролетариата о социализме, освещающая, ведущая сила партии, – все это не находило во мне тех художественных впечатлений, которых эти явления заслуживают. Кроме того, я не понимал, что начавшийся социализм требовал от меня не только изображения, но и некоторого идеологического опережения действительности – специфической особенности пролетарской литературы, делающей ее помощницей партии.
Я не мог бы написать этого письма, если бы не чувствовал в себе силу начать все сначала и если бы не имел энергии изменить в пролетарскую сторону свое творчество – самым решительным образом. Главной же моей заботой является теперь не продолжение литературной работы ради ее собственной «прелести», а создание таких произведений, которые бы с избытком перекрыли тот вред, который был принесен автором в прошлом.
Разумеется – настоящее письмо не есть искупление моих заблуждений, а лишь гарантия их искупить, и разъяснение читателю, как нужно относиться к прошлым моим сочинениям.
Кроме того, каждому критику, который будет заниматься произведениями Платонова, рекомендуется иметь в виду это письмо.
14 июня
Андрей Платонов.
* Фразу в скобках печатать не следует.
—
Впервые: Русская литература, 1990, № 1, с. 230–231. Публикация В. Перхина.
Печатается по машинописи с
авторской правкой: Архив РАН. Ф. 520. Оп. 2. Ед. хр.
1) Первое письмо датировано 9
июня, в автографе письма сначала указан один адресат – «Правда», второй –
«Литературная газета» вписан позже. Новая редакция этого
письма составлена после публикации в центральных газетах первых откликов на
повесть «Впрок»: статьи члена правления РАПП и редколлегии «Литературной
газеты» А. Селивановского «В чем “сомневается” Андрей
Платонов» (ЛГ, 1931, 10 июня, с. 3) и статьи партийного критика Д. Ханина
«Пасквиль на колхозную деревню» (За коммунистическое просвещение, 1931, 12
июня, с. 2). Не исключено, что Селивановский
ознакомился с первым письмом Платонова, выполненным в откровенно «юродской»
стилистике, что нашло отражение в формулировках его статьи: «Сей
“душевный бедняк”, “единственное имущество которого – сомнение”, полно и
всесторонне развивает мысли Андрея Платонова последнего периода его литературной
работы, и мы можем в данном случае, ни в малой степени не опасаясь
вульгаризации, поставить знак равенства между автором и лицом, ведущим
повествование в “Бедняцкой хронике”»; «Юродствуя и кривляясь, он дал себе
правильную характеристику. Путь от “ЧЧО” и “Усомнившегося Макара” к
“Бедняцкой хронике” завершен. Этот путь является одновременно и путем
творческого вырождения Платонова: убогое, утомительное, повторяющее себя
юродство – таков стиль произведения, именуемого “Впрок”». Статья
второго рецензента, постоянного автора рапповских
изданий и представителя агитпропа ЦК ВЛКСМ, напечатана в правительственной
газете (орган ЦК Союза работников просвещения СССР) и представляет первый
развернутый социально-политический анализ повести Платонова. Именно
вторая статья, с которой Платонов, безусловно, ознакомился, определила характер
корректив и исправлений, внесенных им в новую редакцию письма. В первой главе
статьи («Человек прохожий») критик сразу снял литературный вопрос об авторе и
герое повести, поставив знак равенства между «душевным бедняком» и автором:
«Оставим путника в стороне. Его глаза – это глаза Платонова. Здесь полное
тождество автора и героя, которого, собственно, нет. Да и сам автор быстро
отмахивается от подставного путника, ведя рассказ от первого лица. Это Платонов
едет по колхозным полям и свои впечатления описывает». Критик не ставит под
сомнение ни талант Платонова (в отличие от других), ни его искренность и во
второй главе («О классовой правде») переводит вопрос о содержании повести в
социологическую плоскость: «Искренний путник говорит правду. Но вправе спросить
читателя: о какой правде идет речь? Ибо нет абсолютной
правды, абсолютной оценки явлений. <…> Нет абсолютной правды, есть правда
классовая. Одна правда у рыцаря, тешащегося погоней за крестьянами,
другая у гонимого рыцарем крестьянина; одна правда у рабочего, выбивающего из
Кремля офицеров, другая правда у офицера, выбиваемого из своего убежища; одна
правда у бедняка и середняка, идущего в колхоз, другая – у кулака, которому
строительство колхозов несет гибель. Какая же
правда у Платонова, бредущего по колхозным полям? Глазами
какого класса смотрит она на перестройку деревни?» Третья глава уже своим
названием («Чужими глазами») дает ответ на поставленный вопрос. Проанализировав
эпизоды повести и ее героев, критик резонно заключает, что Платонов видит в
коллективизирующейся деревне только уродливые стороны и перегибы
коллективизации, представляет последнюю «дикой, странной и непонятной», в
результате чего объективно получилось, что колхозная волна ничего хорошего в
деревню не принесла: «Партия, партийная организация отсутствует. Она не
организует, не руководит движением. Где-то есть рик (районный исполнительный комитет Совета депутатов. – Н. К.),
но директивы его деревне не подходят, деревня живет вопреки им».
В заключительной главе статьи («Удар в спину») критик погружает этот вполне
справедливый социологический вывод о содержании повести в политический контекст
лета-осени
«Это – правда человека, воспринимающего массовый прилив в колхозы как нелепость, дикое насилие над крестьянской волей, стремлениями, привычками. Вздыбили деревню – и ходит она взбаламученная, неспокойная, волнующаяся, а для чего вздыбили – неизвестно, что из этого выйдет – неизвестно.
В стране развертывается огромное колхозное строительство. Уже сейчас больше половины крестьянских хозяйств объединено в колхозах. Можно быть уверенным, что выдвинутый тов. Сталиным лозунг “К концу пятилетки коллективизация СССР должна быть в основном закончена” будет выполнен, и притом, как и весь пятилетний план, в будущем, четвертом году пятилетки. <…>Такова пролетарская правда о колхозном движении. Это – правда класса, выражающего восходящую линию исторического развития. Ей Платонов противопоставил иную правду, правду класса, сходящего с исторической арены. Этому классу действительность кажется уродливой. Он не может объективно отобразить ее, он способен только обругать ее, исказить. Правда классового врага – пасквиль на современную деревню.
Именно этим словом – пасквиль – вынуждены мы назвать произведение Платонова. Колхозная деревня показана в нем, как в кривом зеркале, действительность преображена так, что она звучит лживо для нас и правдиво для классово чуждых нам людей. …Острие его сатиры направлено не против врагов колхозного строительства, а против самого строительства.
Вместо “бедняцкой хроники”, вместо правдивого рассказа о великом движении к новой жизни, охватившем многомиллионное крестьянство, получилось злое и уродливое отображение перегибов, глупостей, издевательств и ошибок. И все это подается как искреннее, правдивое описание колхозной стройки. Чья это искренность? Чья это правдивость? …Его устами говорит правда классового врага, – это кулак, ненавидящий колхозную стройку, водил его пером. <…>
Рассказ-пасквиль. Его помещение на страницах “Красной нови” – серьезная политическая ошибка редакции журнала. <…>
Против нас – весь капиталистический мир. Против нас – остатки капитализма внутри страны. И когда из наших же рядов люди, вместе с нами строящие, внезапно обрушивают удар против нас, мы должны ответить двойным ударом.
Ибо – это удар в спину, неожиданный, а потому и опасный. Однако Платонов опубликовал в “Октябре” рассказ – “Усомнившийся Макар”, вызвавший отпор советской общественности. Удар, как видно, не был усвоен писателем и не пошел ему впрок. Так и запишем».
3. И.В. Сталину
Сентябрь–октябрь
ТОВАРИЩ СТАЛИН.
Полтора года тому назад я написал вам письмо, касающееся моей повести «Впрок», напечатанной в «Красной нови».
Теперь я обращаюсь к Вам по другому вопросу.
Занятый работой в том направлении, о котором я писал Вам в первом письме, я между прочим написал небольшую пьесу «Высокое напряжение». При этом прилагаю копию протокола худполитсовета театра б. Корш, где эта пьеса заслушивалась (1). Откровенно вам скажу, что я заинтересован в постановке этой пьесы, т. к. она дала бы мне средства для жизни, чтобы продолжать работу над основными рукописями, о характере которых я вам писал в первом письме.
Несмотря на положительную оценку пьесы театром и группой рабочих (худполитсовет), пьесу фактически не разрешили к постановке (2).
Далее моя просьба, наверное, вызовет у вас улыбку. Эта просьба действительно имеет комический и одиозный характер, – я это сознаю. Я вас прошу дать указание о постановке моей пьесы.
Вы можете сказать: при чем же тут Сталин. – Для этого есть у нас соответствующие органы, туда и обратитесь.
Я обращался всюду, я никогда не отнял бы у вас времени этим письмом, если бы у меня был другой выход. Дело в том, что история с «Впроком» стала известна достаточно широко в литературных кругах. История эта мрачна для меня, и она имеет такие подробности (не могу судить, сколько в них правды и сплетни), что я никогда уже не выкарабкаюсь к литературной общественной работе (3).
При деловых отношениях со мной люди всегда вспоминают «Впрок» и то, что вами эта вещь оценена резко отрицательно (литераторам и это известно в подробностях).
Коротко говоря, никто никогда теперь не решится опубликовать что-либо написанное мною, поскольку существует убеждение, что вы относитесь ко мне отрицательно. Только я один не думаю этого, потому что я отделил себя от «Впрока» и от других своих ошибочных произведений. Кроме того, глупо представлять вас в положении человека, «ненавидящего Платонова». Это значит вовсе не знать вас даже в своем воображении.
Таково мое мнение, но оно не имеет никакой силы.
Можно это письмо понять, как бестактность с моей стороны. Нет, несмотря на кажущуюся его юмористичность или бестактность, – когда я прошу у вас, руководителя всемирного рабочего движения, содействия к разрешению какой-то пьесы, – письмо вызвано действительной безвыходностью моего положения, абсолютной невозможностью обойтись без вашей помощи.
Каково бы ни было ваше суждение, я прошу Вас сообщить мне его непосредственно по почте, если вы найдете нужным вообще ответить мне как-либо. Через литераторов отвечать, по-моему, нецелесообразно, потому что, в случае отрицательного ответа, мое положение ухудшится до крайних пределов, сверх возможности его терпеть одним человеческим сердцем.
—
Впервые: «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М., 2011. – Вып. 7. – С. 619–620. Черновой автограф. Публикация Н. Корниенко.
Датируется условно – по
содержанию письма – осенью
1) Речь идет о протоколе
обсуждения пьесы «Высокое напряжение» на заседании художественно-политического
совета Московского драматического театра (б. Корш) от
5 июня
Рабочие и инженеры московских заводов поддержали пьесу Платонова: «Вещь сильная, но необычная, и сразу захватить ее трудно, не в пример другим пьесам. Это – уже будущее, социализм. Для постановки трудна. Здесь не только люди, но и вещи играют (пульт). Удастся ли, хватит ли сил у театра осилить эту пьесу»; «Это первая из всех читанных нами пьес, которая всех заинтересовала, очень и очень хорошая. В других театрах нет таких пьес о будущей технике и технич<еской> интеллигенции. Но нужно, чтобы лирика была и на заводе, не только в 1-м акте. Многие выражения пьесы сделаются крылатыми. Нужно смягчить немного ужаса (гробы, огонь). В пьесе не только конец 2-й пятилетки. У нас уже имеются кольца районных включений. Театр на этой пьесе только выиграет»; «Пьеса очень талантлива. 1-й акт превосходен. <…> Эта пьеса – настоящее острое талантливое искусство»; «Техника в пьесе не только сегодняшнего дня, она указывает путь будущего. Является сомнение: как это она не заглушила живых людей. Но в действительности техника не гудит, не шумит на сцене – и не заглушает людей. Режиссер может показать человека. Режиссер должен выявить идею о переломе интеллигенции. Одно из условий Сталина – доверие к старым специалистам. Это выдержано и соблюдено в пьесе правильно. Катастрофы во 2-м акте необходимы в пьесе, но ее умело сделать на сцене нужно. Нужна переработка Мешкова в 4-м акте и вообще. Иначе он ослабляет высокое напряжение»; «Своевременна ли пьеса. Рано ли показывать эту технику. Она необходима именно для сегодняшнего дня. Она своевременна. Она отражает сегодняшнюю интеллигенцию: не будет Мешковых в будущем. Не будет такой нервности насчет темпов, жертв и пр. Это сегодняшнего дня содержание. Мешковых, пошлых типов – много в действительности и их надо выявить. Упущение: влияние общественности на интеллигентов. Надо было ввести в переплет Мешкова, кроме директора, еще кого-либо. Надо закончить пьесу показом, что беспартийная интеллигенция имеет место для работы. Катастрофа (во 2-м акте) нужна принципиально, но надо смягчить или сделать, чтобы не умерли все герои».
Идеологических пороков в пьесе пролетарии не выявили и, высказав ряд пожеланий присутствующему на обсуждению автору, единогласно рекомендовали пьесу к постановке в театре. К мнению рабочих и инженеров присоединились заведующий литературной частью театра Д. Тальников, присутствующая на обсуждении прозаик А. Караваева, а также Л. Леонов, приславший позже свой положительный отзыв, включенный в стенограмму.
В протоколе содержались важные
для объяснения со Сталиным аргументы. Рабочие и инженеры не просто поддержали
пьесу Платонова, но отметили, что в пьесе нашли отражение «шесть новых условий»
хозяйствования, сформулированных Сталиным в его речи на совещании
хозяйственников (23 июня; опубл. в газете «Правда» 5
июля
2) За поддержкой в публикации и
поставке пьесы Платонов обращался к М. Горькому, П. Павленко, Вс. Мейерхольду,
М. Козакову, неоднократно вплоть до конца 1930-х годов переписывал текст,
однако все попытки окажутся безуспешными. Впервые пьеса «Высокое напряжение»
была опубликована в
3) После истории с «Впрок» все
издательства расторгли договоры с Платоновым. История с «Впрок» использовалась
как один из аргументов в литературной борьбе
4. Н. В. Крутикову
Ноябрь-декабрь
Глубокоуважаемый Николай Васильевич!
Однажды Вы позвонили мне и спросили, в какой помощи я нуждаюсь.
Я нуждаюсь в следующем. Моя квартира расположена над подземельем, где находится котельная центрального отопления и комната, в которой живут дворники. Перекрытие, отделяющее мою квартиру от подземелья, имеет щели.
Зимой котельная полна угарного газа и дыма, а летом котельная также полна угара и дыма, потому что сюда из жилища дворников проведена вытяжная труба из печи, на которой жильцы готовят себе пищу.
Весь этот угарный газ и дым проникает в мою квартиру и отравляет меня и мою семью, – вплоть до того, что я вынужден был иногда выходить с семьей наружу.
Как Вы знаете, я болен чахоткой и у меня бывает кровохарканье. Но даже если бы я был здоровым, то жить в квартире, превращенной в душегубку, нельзя.
Десятки раз я обращался к управдому Терентьеву с просьбой – прекратить удушение нас угаром. Терентьев отвечал, что он это немедленно, сегодня же устроит, примет меры и т.д. Но ничего не сделал и не делает. По-прежнему квартира полна угара и дыма.
Я обращаюсь к Вам с просьбой – приказать управдому немедленно и действительно прекратить наполнение газом моей квартиры. Это не может быть определено иначе, как преступление и замедленное убийство.
При этом я прошу Вас иметь в виду, что обещание, которое Вы можете получить в ответ на Ваше приказание, не обязательно будет выполнено, так же как не была выполнена моя просьба (1).
—
Печатается по черновому
автографу: РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр.
Крутиков Николай Васильевич – юрист ССП, сотрудник административно-хозяйственной части Союза писателей.
Датируется условно – по
содержанию письма и на основании сохранившегося заявления Платонова в милицию
от 1 ноября
«В 83 отделение милиции г. Москвы.
Обращаемся к Вам со следующей просьбой. – Мы проживаем по Тверскому бульвару, д. 25. Наши квартиры расположены над котельной центрального отопления. В котельной во время топки образуется угарный газ, который через щели и неплотности полов проникает в жилые помещения и наполняет комнаты угарным отравляющим газом.
Это происходит постоянно и систематически уже второй год. Наши попытки сговориться с комендантом дома о производстве необходимого ремонта ни к чему не привели. Летом в письменной форме было снова заявлено об устранении дефектов в перекрытиях над котельной, – дефектов, вследствие которых наши квартиры превращаются в душегубки. Но опять ничего не было сделано, и снова происходит отравление наших семейств угарным газом.
В прошлом году в квартире 27 дважды происходило отравление проживающих там людей, и только потому, что люди были пробуждены ото сна, они не погибли.
В наших квартирах проживают дети, в том числе есть ребенок грудного возраста; в одной квартире живет военнослужащий, больной тяжелой формой туберкулеза.
Просим Вас,
во избежание несчастья, принять немедленно меры к устранению такого преступного
и нетерпимого положения, когда систематически отравляются люди. – 1/ХI
1) Беловик письма не выявлен, в
настоящее время документами о проведенном ремонте квартиры Платонова не
располагаем. См. далее письмо К.М. Симонову от 30 августа
5. В.Ф. Бокову
22 апреля
22/IV
Здравствуй, дорогой Виктор!
Получил твое письмо от 3 /IV (1). Давно-давно мы с тобой не виделись (2). На днях заходил ко мне Б. Ямпольский (3), мы вспоминали тебя, он тебя очень любит и высоко ценит. В следующий раз я передам ему твой адрес, и он напишет тебе сам.
У меня в жизни большие перемены. В январе 43 года умер мой сын Тоша, умер в Москве от туберкулеза, и сейчас уже четвертый год как он лежит в могиле. От него остался ребенок, мой внук (4), ему сейчас уже 3 ½ года. К сожалению, вдова Тоши (5) отказала мне в том, чтобы я усыновил внука (6). А недавно Тамара (вдова Тоши) вышла замуж за военного и уехала с новым мужем и моим внуком на место службы своего мужа, и там живет (7).
В конце 44 года на старости лет у нас родилась дочь Маша, – теперь ей 1 ½ года. Это было неожиданно и для нас. Вот все семейные новости. И еще одна новость, так сказать, – у меня два года как открылся активный туберкулез, и он мне мешает существовать.
Я бы очень хотел узнать, когда у тебя кончится срок и другие подобные сведения о тебе. Ты напиши об этом в следующем письме. Видел недавно Володю Елагина (8), говорили с ним о тебе. Володя часто заболевает и лежит: у него какая-то сложная мозговая болезнь. Он работает теперь не в «Дружных ребятах», а в «Огоньке».
Видел за зиму раза два Андрея Венедиктовича (9). Он живет прежним способом: пьет с мамкой водку, пишет прозу, ест картошку и капусту со своего индивидуального огорода. Однажды он меня пригласил, я просидел у него часа два, а спустя несколько дней он уверял меня, что я у него не был, во всяком случае, он меня не видел. Таков наш Алешка, который выпивает и веселится. О тебе он хорошего мнения и считает, что ты потом будешь еще лучше писать. Не знаю. С меня было бы достаточно, как ты писал раньше. Я пишу тебе об этом, чтобы позабавить тебя немного. В другой раз напишу тебе что-нибудь более интересное, но для этого мне нужно получить от тебя новое письмо и узнать из него, что тебя интересует.
Привет от М<арии> А<лександровны> и от дочки.
Обнимаю тебя.
Андрей.
—
Впервые: Творчество Андрея Платонова. – СПб.: Наука, 1995. – С. 196–197. Публикация В. А. Шошина.
Печатается по автографу: ИРЛИ.
Ф.
Сохранился конверт с датами
отправления (1946, 22 апреля) и получения (29 апреля), а также адресом:
Кемеровская область, В. Чебулинский район, почт<овый> ящ<ик> 247/8, Бокову
Виктору Федоровичу / От А. Платонова, Москва, Тверской бульв<ар>,
25, кв. 27. Адрес военного лагеря ГУЛАГа сообщен в
письме Бокова Платонову от 3 апреля
1) Письма Бокова Платонову 1940-х гг. хранятся в фондах Платонова ОР ИМЛИ и РО ИРЛИ. Судя по данному письму, не исключено, что это первое письмо Платонова в ГУЛАГ, ответ на письмо Бокова от 3 апреля:
«Дорогой Андрей Платонович!
Сегодня в моем сердце так много
высоких дум и счастья: я думаю о тебе, я держу в руках сборник “Река Потудань” и не могу оторваться от его строк, затягивающих в
пучину бесстрашия мысли, чувства и правды. Я еще раз напишу тебе о том, что в
октябре 41 года, когда я все оставил и уезжал из Москвы, – я взял только одну
книгу с собой, твою “Реку”. И вот много лет с тех пор я не видел ее и не держал
в руках, а сегодня – какое счастье – она пришла ко мне
из украинских земель, посланная Евдокией Фесенко. Я читаю, перечитываю ее и
вижу, что в ней есть самое редкое качество – сколько бы ее ни читал, она не надоедает и каждый раз действует и действует на сердце, как
хорошая музыка, созданная гением или сердцем народа. Пытаюсь найти, как
рассказы сделаны, и не могу: таков закон всего редкостного, оно неразложимо.
Дорогой Андрей Платонович, я всегда был и остался самым лучшим вашим другом,
ваше торжественно-певуче-печальное творчество экзальтировало
меня вплоть до какого-то сплошного одухотворения и готовности на подвиг. В
ваших строках везде глядит скорбная печаль древнего лика России, той силы, что
поила народ и делала его сильным, терпеливым и героически тихим. Недавно я с
радостью увидел статью о вас в “Новом мире” – Грудцовой.
Заранее знал, что ничего глубокого в ней не прочту, но она была для меня дорога
цитатами: я увидел и понял вас в войне 41–45 лет <sic>.
Я много говорил о вас за все время разлуки и сегодня говорил людям, которые с
восторгом читали “Реку Потудань”. Они не знали вас
никогда, теперь узнали и прошли не мимо, как по обычному, заезженному прозаику,
а полюбили вас и заволновались и вышли из оцепенения и равнодушия в живую мысль
и живое слово. Дорогой Андрей, я вспомнил все наши встречи, и, каждый раз, ваш
образ засветился во мне. Ваши редкие приветы из писем друзей я получал всегда с
трепетом, и вы, надеюсь, напишете мне теперь. У Елагина есть томик – моих новых
стихов. Читали ли вы его? Большой привет М.А. Целую вас. Ваш
Виктор» (ОР ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 3. Ед. хр.
2) Судя по письмам и воспоминаниям
В. Бокова, они виделись с Платоновым в октябре
3) Ямпольский Борис Самойлович (1912–1972) – писатель, выпускник Литературного института; в годы войны, как и Платонов, был специальным корреспондентом «Красной звезды».
4) Платонов-Зайцев Александр Павлович (1943–2006).
5) Зайцева Тамара Григорьевна (1922–2012) – невестка Платонова, жена сына Платона.
6) Черновики заявлений Платонова об усыновлении внука хранятся в фонде А.П. Платонова ОР ИМЛИ.
7) В конце
8) В фонде Платонова в РГАЛИ
хранятся письма В. Елагина Платонову второй половины 1930-х гг. с неизменным
выражением почтения и приглашением печататься в детских журналах. Не исключено,
что именно благодаря поддержке В. Елагина Платонов в 1947–1948 гг. печатался в
журнале «Огонек». В годы заключения Бокова Елагин поддерживал с ним переписку;
от него Боков узнавал многие московские новости, в частности о Платонове. В
письме к Платонову от 6 декабря
9) Описка, речь идет о прозаике Алексее Венедиктовиче Кожевникове. Шуточные стихи Бокова о Кожевникове сохранились в фондах Платонова.
6. А.А. Фадееву
10 декабря
Дорогой Александр Александрович!
Обращаюсь с просьбой по двум предметам:
1) Полтора года тому назад я
передал в издательство «Советский писатель» рукописи книги (сборник рассказов)
«Вся жизнь» (1). Рукопись была принята к изданию(2) и набрана. Но летом
2) Изд<ательст>во «Советский писатель» предприняло издание ста или более книг избранных произведений советских писателей – к 30-летию Октябрьской революции. Меня нет в плане этих изданий (6). Это дело, конечно, Союза и издательства – кого включить в свой план и кого нет. Может быть, поэтому моя просьба покажется неуместной и нескромной, – тогда прошу тебя предать ее забвению. Если же просьба будет принята, то я желал бы, чтобы и мой сборник избранных рассказов (я могу подобрать подходящие) был включен в этот план и издан. Я не равняюсь с теми писателями, которым я не равен, однако и я хочу напечатать то, что достойно быть напечатанным.
Глубоко уважающий Вас
и давно преданный Вам
Андр. Платонов.
10/XII 1946.
Тел. К 19663.
—
Впервые: «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Вып. 4. – С. 827–828. Публикация В. Перхина.
Печатается по автографу: РГАЛИ.
Ф. 631. Оп. 1. Ед. хр.
Виза А. Фадеева на письме: «На
секретариат». Фадеев был утвержден генеральным секретарем ССП СССР на
чрезвычайном заседании президиума правления и секретариата ССП (31 августа, 2 и
4 сентября
1) Запись Платонова на одном из
черновых вариантов оглавления книги «Вся жизнь»: «В “Совет. Писатель”
в начале сентября
2) Машинопись
книги из десяти рассказов была получена в издательстве в сентябре
3) В фонде
секретариата ССП имеется докладная записка директора издательства «Советский
писатель» Г. Ярцева от 29 октября
4) 15 ноября
5) Каждый из рецензентов представил свой список не рекомендованных к изданию рассказов книги, в результате получилось, что во всех рассказах (кроме одного – «Машинист Мальцев») были выявлены те или иные идеологические или стилистические ошибки, требующие исправления.
6) Информацию об этом проекте
Платонов, скорее всего, узнал из «Литературной
газеты». 7 декабря
7. А.А. Фадееву
27 декабря
Дорогой Александр Александрович!
При этом посылаю рукопись (2 экз<емпляра>) сборника «Вся жизнь», что была разобрана в изд<ательст>ве «Советский писатель». Я немного изменил содержание книги: один рассказ заменил другим, два добавил. Теперь прошу тебя посмотреть и затем направить ее тов. Ярцеву и Гранику (1) с твоим указанием, без этого ничего не двинется (2).
Очень прошу тебя сделать это скорее, насколько возможно.
27 XII 1946
Искренний привет. Андрей Платонов.
Сборник избранных произведений (3) я представлю немного позже, как только подберу их и перепечатаю на машинке.
—
Печатается по первой публикации: Андрей Платонов: воспоминания современников… – С. 464. Публикация Е. Шубиной.
1) Граник Георгий Михайлович – главный редактор издательства
«Советский писатель». 15 ноября
2) 26 декабря издательство
направило на утверждение в секретариат ССП аннотированный план изданий на
3) Очевидно, Платонов как-то обсуждал этот вопрос с Фадеевым и ему было известно, что
опубликованный в «Литературной газете» список советских писателей, включенных в
юбилейную библиотеку, будет дополняться. В секретариате действительно собирали
писательские заявки и к концу года подготовили дополнительный список. Вопрос «О пополнении издания избранной библиотеки к 30-летию
советской власти» докладывал Фадеев на заседании секретариата 3 января
8. А.А. Фадееву
Январь-февраль
А. А.
Прошу Вас из сборника рассказов «Вся жизнь», который находится у Вас, исключить рассказ «Семья Иванова» (1), а остальные рукописи прочитать и с Вашим указанием направить в «Советский писатель» тов. Ярцеву. При этом я прошу Вас, хотя и знаю Вашу занятость, прочитать рукопись скорее, потому что для дальнейшей работы мне необходимы средства к существованию.
Еще я подготовил сборник избранных рассказов (2), – о чем я говорил с Вами по телефону некоторое время назад, – и прошу Вашего согласия просмотреть этот сборник; иначе я не знаю, как поступить.
И третье дело, с которым я обращаюсь к Вам уже не как к писателю и руководителю Союза, а как к депутату Верховного Совета (3),состоит в просьбе прочитать прилагаемую статью-предложение о страховании урожая от недорода (4). Я обращался с этим делом к другим лицам, но безрезультатно. Моя настойчивость в этом деле, заставляющая обратиться к Вам, объясняется тем, что я неколебимо убежден в огромном государственном значении страхования урожая от недорода.
—
Впервые: Андрей Платонов: воспоминания современников… – С. 464. Публикация Л. Шубина.
Печатается по черновому
автографу: РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр.
Датируется условно, по
содержанию письма, началом
1) Беловик письма не выявлен.
Нельзя исключить, что письмо не было переписано набело и отослано в связи с
началом широкомасштабной кампании критики рассказа «Семья Иванова», открытой
статьей В. Ермилова «Клеветнический рассказ А. Платонова» в первом номере
«Литературной газеты» (1947, 4 января). Ермилов, принимавший
вместе с Фадеевым самое активное участие в погроме Платонова 1938–1940 гг., был
утвержден редактором «Литературной газеты» на заседании нового секретариата ССП
4 октября
2) См. примеч. 3 к предыдущему письму.
3) В феврале
4) Летом 1945–1946 гг. в
центральных областях СССР была засуха, что привело к голоду
9. В.Ф. Бокову
7 февраля
Здравствуй, дорогой мой Виктор!
Прошу простить меня, что я давно тебе не писал (1). Дело не в том, что я болею и что у меня разные неприятности (2), – дело в том, что все равно написать можно было бы… Пусть Бог меня простит и ты прости. Итак, через 6–7 месяцев (3) мы уже наверняка увидимся. Я буду рад тебе, и хотя я уже пожилой человек, но во мне, как и во всяком человеке, есть что-то (4) неподвижно-постоянное, простое, счастливое и юное. Это во мне еще живо, и это чувство обращается к тебе. А пережить пришлось столько, что от сердца отваливались целые окоченелые, мертвые куски. У нас растет дочка, которую я люблю не только отцовской любовью, но и человеческой, – ты увидишь, какое это существо… Будь здоров, приезжай (5), целую тебя.
Андрей.
Москва, 7/II 47. Спасибо за письма и за стихи (6).
<Приписка на полях> Привет от М. А. и от Маши.
—
Впервые: Творчество Андрея Платонова. – СПб.: Наука, 1995. – С. 199. Публикация В. А. Шошина.
Печатается по автографу: ИРЛИ.
Ф.
1) Ответ на январские письма
Бокова
2) Имеется в виду ситуация, сложившаяся вокруг Платонова после статей В. Ермилова и А. Фадеева о рассказе «Семья Иванова».
3) Срок заключения Бокова
закончился 19 августа
4) Этому фрагменту посвящено
ответное письмо Бокова от 20 февраля
5) Из воспоминаний Бокова
следует, что он вернулся в Москву 17 апреля
6) Почти в каждом письме к Платонову Боков присылал свои стихи (хранятся в фонде Платонова РО ИРЛИ и ОР ИМЛИ).
10. А.А. Фадееву
4 марта
Александр Александрович!
В двух письмах, которые я написал прежде (1), я просил Вас принять меня, чтобы иметь возможность поговорить с Вами.
В этом третьем письме я снова обращаюсь к Вам с тою же просьбой – дать мне возможность увидеться с Вами (2), чтобы сообщить о своей работе. Есть вещи, которые никто, помимо Вас, не может решить.
С тов. приветом
Андр. Платонов.
4/III
тел. K 19663.
—
Впервые: «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Вып. 4. – С. 830. Публикация В. Перхина.
Печатается по автографу: РГАЛИ.
Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
Резолюция Фадеева на письме
адресована Л. Субоцкому, которому в ноябре
1) В двух письмах
2) Информацией о встрече с
Фадеевым не располагаем. Запись в дневнике Вс.
Вишневского от 10 марта
12 марта
Уважаемый Лев Матвеевич!
При этом посылаю Вам сборник избранных рассказов – с просьбой ознакомиться с ним и, если Вы найдете нужным, направить рукопись с Вашим заключением в изд<ательст>во «Советский писатель» (1).
В декабре прошлого года я говорил с А.А. Фадеевым об этой книжке. А.А. Фадеев сказал мне, чтобы я собрал несколько рассказов, которые являются относительно лучшими, и передал бы их в Союз для рассмотрения, – с тем, чтобы затем их можно было передать в издательство.
Все рассказы, которые собраны в сборнике, печатались, кроме одного – «На земляных работах» (2).
С тов. приветом
Андр. Платонов.
12/III
Тел. К 19663.
—
Печатается впервые, по автографу: ОР ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 3. Ед. хр. 42.
Субоцкий Лев Матвеевич (1900–1959) – литературный чиновник, стоял у истоков создания Союза писателей (секретарь оргкомитета ССП), в 1935-м – заведующий отделом литературы и искусства газеты «Правда», член редколлегии (1931–1935) и ответственный редактор «Литературной газеты»; в 1946–1948 гг. – секретарь правления ССП, правая рука Фадеева.
1) Речь идет о книге для
библиотеки избранных произведений советских писателей к 30-летию советской
власти. Отзыв Субоцкого на книгу Платонова «Избранные
рассказы» не выявлен. В августе
2) Состав книги неизвестен.
Повесть «На земляных работах» была написана в
12. А.А. Фадееву
25 мая
Александр Александрович!
У Вас находятся на прочтении две мои книжки (рукописи): «Вся жизнь» (присланная из «Советского писателя») и «Избранные рассказы» (их читал т. Субоцкий (1)).
Понимая, что у Вас очень много работы (2) и мало времени, прошу Вас все же просмотреть эти рукописи и дать по ним свое суждение, т. к. иначе судьба их не может решиться (3). А для меня очень важно, чтобы Ваше решение по этим рукописям помогло мне жить и работать дальше.
Настойчивость, с которой я обращаюсь к Вам, объясняется моим тяжелым положением и необходимостью лечиться (4). Я понимаю, что я сам виноват в своем положении, но не из одного рассказа состояла моя жизнь и работа и не из ошибок будет состоять моя будущая работа.
Искренне уважающий Вас
Андрей Платонов.
25/V
Тел. К 19663.
—
Впервые: «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Вып. 4. – С. 831. Публикация В. Перхина.
Печатается по автографу: РГАЛИ.
Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
1) См. выше примеч. к письмам Фадеева и Субоцкого.
2) У генерального секретаря ССП был действительно плотный график работы: регулярные заседания секретариата и совещания, подготовка к пленуму, встречи, ответы на письма и обращения. Фадеев постоянно выступает с докладами на самых разных собраниях и совещаниях: «О состоянии и задачах советской критики» (ЛГ, 1947, 20 февр.; научная сессия в ИМЛИ), «За высокую идейность советской литературы» (Там же, 8 марта; Всесоюзное совещание молодых писателей) и т. п. 24 мая «Литературная газета» сообщила, что 26 мая откроется ХI пленум ССП, на котором с докладом «Советская литература после постановления ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда” и “Ленинград”» выступит А. Фадеев.
3) В
4) Секретариат ССП регулярно
рассматривал вопросы о материальной помощи писателям. В
13. А.А. Фадееву
30 декабря
Александр Александрович!
Для меня создалось такое положение, что я должен обратиться к Вам. Дело в том, что я могу надеяться на опубликование какого-либо своего произведения, большого или малого, лишь в том случае, если оно просмотрено Вами и по нему есть Ваше суждение. Мне известно, что Вы очень заняты (1), но у меня нет другого выхода. Я бы просил Вас вызвать меня и выслушать (2). Пока же прошу ответить – могу ли я передать Вам рукопись книжки (3) (рассказы, которые я подберу), с тем, чтобы, в случае Вашего одобрения, направить затем рукопись в «Советский писатель». Я подберу вещи подходящие и полезные с моей точки зрения. Кроме того, это – дало бы мне возможность дальнейшей работы над большими рукописями, которые замедляются в своем завершении от неблагоприятных обстоятельств.
С приветом
Андр. Платонов.
30/XII
тел. К 19663
—
Впервые: «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М, 2000. – Вып. 4. – С. 832. Публикация В. Перхина.
Печатается по автографу: РГАЛИ.
Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
Виза Фадеева на письме для заведующего секретариатом правления ССП: «т. Зеленской. Попросите сборник рассказов у Платонова для меня. [Подпись] И вызовите его в среду на будущей неделе к 5 ч. дня. А. Ф. 9/I».
1) Вторая половина
2) Информацией о личной встрече с Фадеевым не располагаем.
3) Сборник рассказов «У
человеческого сердца» был передан Платоновым в секретариат ССП в начале
14. В.В. Ермилову
23 июня
Редактору «Литературной газеты».
При этом посылаю Вам статью «Страхование урожая от недорода» и прошу напечатать в «Лит<ературной> газете» (1)– в порядке ли обсуждения или в другом порядке, как Вы найдете возможным.
Должен сказать Вам следующее. Я верю в большое общегосударственное значение страхования урожая (2) и поэтому настоятельно прошу Вас внимательно ознакомиться с рукописью. Если Вы пожелаете иметь консультацию по поводу самой идеи страхования урожаев, то это Ваше дело и Ваше право. Однако должен Вам сказать, что я на этом пути потерпел неудачу: я встретил непонимание, незаинтересованность и равнодушие, похожее на пренебрежение. Так что, если Вы, подобно мне, обратитесь к людям, хотя и специалистам, но людям предвзятых мыслей, вопрос не будет решен (3). Дело в том, что по страхованию урожая от недорода, как эта идея трактуется в статье, нет специалистов, потому что такого страхования практически еще не существует.
Другое дело, если идею страхования урожая можно обсудить с политическим деятелем высокого ранга. Но этой возможности я не имел.
С приветом
А. Платонов.
23/VI 48
Тел. К 19663
—
Печатается по авторизованной машинописи: РГАЛИ. Ф. 634. Оп. 3. Ед. хр. 273.
1) Статья впервые была опубликована в «Независимой газете» (1999, 1 сентября).
2) С идеей создания
Общества страхования урожая от недорода Платонов обращался в
Министерство сельского хозяйства и к А. Фадееву. В пору работы губернским
мелиоратором Платонов занимался вопросами борьбы с засухой
3) Статью в «Литературной газете» прочитали (поля машинописи испещрены вопросами и замечаниями читавшего члена редколлегии), однако от дискуссии о предложениях Платонова газета отказалась: «В нашей стране существует широкая система государственного страхования урожая, скота и т. п. и выдумывать какие-то особые паевые кооперат<ивные> об<щест>ва по страхованию, по-моему мнению, нет нужды» (виза на с.1 статьи).
15. К.М. Симонову
30 августа
Зам<естителю> генерального секретаря Союза советских писателей К. М. Симонову.
Прошу Вас, если к тому есть возможность, сделать распоряжение хозяйственной части Союза о необходимости производства небольшого ремонта в квартире, в которой я проживаю (Тверской бульв., 25, кв. 27) (1). Я обращался много раз с этой просьбой в управление домом им. Герцена, к коменданту, но просьба не была выполнена (2). Поэтому я вынужден обратиться к Вам.
Ремонт носит аварийный характер, произвести его следует немедленно. Это видно из характера работ, которые нужно произвести.
Следует исполнить:
1) оштукатурить потолок котельной центрального отопления и тщательно заделать все щели в нем: из котельной, над которой расположена квартира, проникает угарный газ, он представляет явную смертельную опасность для моей семьи;
2) в некоторых участках пола завелся строительный древесный грибок; от него оседают стены, половой настил превращается в труху, умывальные и пр<очие> приборы теряют опору и валятся; древесный грибок – заразная вещь, и его надо ликвидировать в интересах целости всего дома, и чем скорее, тем эта работа обойдется дешевле; для этой цели следует заменить пораженные участки пола просмоленным материалом и произвести связанные с этим работы.
Если бы я сам был работоспособным, я бы сделал этот ремонт за свой счет, но этой возможности у меня сейчас нет.
С приветом
Андр. Платонов.
30/VIII
Тел. К 19663
—
Печатается впервые, по
автографу: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
Виза на письме: «На секретариат. К. Симонов» и помета референта об исполнении: «Матер<риал> к пр<отоколу> засед<ания> С<екретариа>та ССП СССР № 40 от 6/Х-48. ╖8».
1) 6 сентября
«1) Выдать Платонову пособие на ремонт квартиры из средств, ассигнованных Литфондом на эти цели.
2) Сумму ремонта определить после осмотра квартиры и установления объема работ.
3) Поручить тов. Липфельду проследить за этим. Срок – 2
недели» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
Больше вопрос ремонта квартиры
Платонова на заседаниях секретариата ССП не обсуждался; возможно, какие-то
материалы по этому вопросу имеются в архиве Литфонда. Летом
2) См. выше письмо Н.В. Крутикову.
16. А.Б. Чаковскому
21 ноября
Бюро секции прозы,
тов. Чаковскому
В ответ на Ваше письмо (1) сообщаю, что я работаю над повестью, темой которой является деятельность современного деревенского инженера-гидротехника; эту повесть я должен бы уже закончить (2), но долгая болезнь задержала окончание работы.
Одновременно я работаю над созданием нового текста русского народного эпоса (волшебные сказки) для Детиздата (3).
У меня есть надобность выехать в командировку в Воронежскую и Тамбовскую области (4), в связи с моей работой над повестью, и я туда поеду, если выздоровлю.
С тов. приветом
Андр. Платонов.
21/XI
—
Печатается впервые, по
автографу: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 20. Ед. хр.
Чаковский Александр Борисович
(1913–1994) – прозаик, активный участник литературной жизни 1940-х гг.; в это
время ответственный секретарь секции прозы ССП. Как член
редсовета издательства «Советский писатель» принимал участие в обсуждении
вопроса о включении в план издательства на
1) Данное письмо в фондах
Платонова не выявлено. За подписью Чаковского в конце октября писателям было
направлено письмо-анкета с просьбой ответить на три вопроса: 1) над чем они работают; 2) хотят ли обсудить написанное на
секции прозы; 3) нужны ли командировки для работы. По ответам писателей 13
ноября была составлена первая таблица «Ответы писателей на запрос секции
прозы», где в графе «Над чем работает» рядом с фамилией
Платонова значится: «Болен, не работает» (РГАЛИ. Ф.
631. Оп. 20. Ед. хр.
2) Речь идет о повести «На земляных работах». Работа над повестью была завершена, повесть представлялась в редакцию журнала, очевидно «Нового мира» (сохранилась машинопись с редакционными пометами и вопросами на полях). На основе второй части повести написан рассказ «Свежая вода из колодца», рукопись которого представляет монтаж машинописных страниц повести с авторскими вставками и правкой (см.: РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр. 55).
3) 24 января
4) Платонов планировал поездки в Тамбовскую и Воронежскую области (сохранились командировочные удостоверения), однако, скорее всего, они не состоялись из-за болезни писателя.
17. А.А. Фадееву
17 мая
А.А. Фадееву
(при его отсутствии – Анатолию Владимировичу Софронову (1))
Дорогой Александр Александрович!
Обращаюсь к тебе с просьбой. В свое время рукопись моей книги «У человеческого сердца» была на чтении в секретариате Союза. Я слышал, что ее читали Б. Горбатов (2), Н. Тихонов (3), А. Софронов (4)и они, по моим сведениям, одобрили книгу к изданию, сделав свои замечания об ее улучшении. Затем рукопись была передана К.М. Симонову (5), где она находится и посейчас. Я прошу ускорить решение вопроса относительно моей книги (6) (дело продолжается почти два года). Я, конечно, не занимаюсь тем, что лишь ожидаю решения судьбы книжки, написанной прежде. В последние два года я работал над обработкой русского эпоса для Детиздата (гл<авный> редактор издания М. Шолохов, и он знает эту мою работу (7)), написал пьесу «Ученик лицея» (8), написал одну повесть «На земляных работах» (9) (неудачную) и пишу новую «Вениамин Кузнецов» (10).
Но все мои новые работы задержались окончанием, потому что я тяжело болею туберкулезом, болею вот уже почти два года и сейчас лежу в больнице. Я благодарю тебя за твою доброту, за ту помощь, которую я получил в прошлом году (11). Сейчас я получаю (до 1/VII т<екущего> г<ода>) по 750 р<ублей> в месяц в Литфонде (12).
Теперь я все еще болен, и меня не выписывают из больницы, однако врач говорит, что в начале июня меня можно выписать из больницы, но с тем, чтобы я сразу поселился жить под Москвой, т<ак> к<ак> у меня легкие останутся больными и подорвана сердечная деятельность. Выехать же я никуда не могу; для этого надо снять жилище на лето, надо жить и кормить семью, – словом, надо иметь деньги. А я почти два года болею, работал от болезни недостаточно и впал в нужду, когда для меня еще возможно выздоровление. Конечно, если бы мои новые вещи, – хотя бы не все, – издавались скорее, я бы никогда не знал нужды, т<ак> к<ак> всегда стараюсь работать.
Я прошу еще, если моя просьба уместна, выдать мне пособие или ссуду на лечение (13). Беда моя в том, что я болею болезнью, от которой и умираешь долго, а если вылечишься, то лечиться нужно долго.
По выздоровлении я возмещу все расходы, понесенные на меня.
Глубоко уважающий тебя
Андрей Платонов.
17/V
—
Впервые: Парламентская газета, 1999, 1 сентября, с. 5; «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. – М, 2000. – Вып. 4. – С. 833. Публикация В. Перхина.
Печатается по автографу: РГАЛИ.
Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
1) Софронов Анатолий
Владимирович (1911–1990) – писатель; с апреля
2) Горбатов Борис Леонтьевич (1908–1954) – писатель, заместитель генерального секретаря ССП.Отзыв Горбатова на книгу Платонова не выявлен.
3) Тихонов Николай Семенович
(1896–1979) – писатель, заместитель генерального секретаря ССП. На заседании
секретариата 30 мая
4) Отзыв А. Софронова на книгу Платонова не выявлен.
5) Симонов Константин
Михайлович – заместитель генерального секретаря ССП; с конца
6) На заседании секретариата 23
мая, на котором принималось решение по письму Платонова, вопрос издания его
книги в
7) Книга: Волшебное кольцо:
Русские сказки. Пересказал А. Платонов / Под общ. ред. М. Шолохова – вышла в сентябре
8) Пьеса о юном Пушкине («Ученик Лицея») писалась для Центрального детского театра, была представлена Платоновым. К этому времени театр уже отказался от ее постановки.
9) Повесть «На земляных
работах» была написана в
10) Произведение с таким названием не выявлено.
11) В
12) См. прим. 1 к следующему письму.
13) На заседании секретариата
23 мая содержание письма Платонова (вопрос в повестке «О т. Платонове»)
докладывал Софронов: «Платонов находится в тяжелом материальном положении.
Книжки у него не выходят. Он просит выдать пособие или ссуду на лечение. Нужно
человеку помочь». Решили: «Выдать писателю Платонову 3 т<ысячи>
р<ублей>
на лечение» (РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
18. В секретариат Союза писателей
22 июня
В Секретариат Союза Советских писателей
Прошу рассмотреть и решить
вопрос о продлении мне пособия по болезни, начиная с 1/VII
Просьба моя вызвана тем обстоятельством, что я еще не излечился от болезни и не приобрел трудоспособности. До сих пор я лежал в больнице и несмотря на то, что ко мне применяли новые активные препараты для лечения туберкулеза (2), болезнь удалось подавить лишь в небольшой степени и требуется продолжение лечения.
Андрей Платонов,
член Союза совет<ских> писателей.
22/VI
—
Печатается впервые, по
автографу: РГАЛИ. Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
1) 18 июня
2) См. далее письмо А. Ф. Шестаковой.
18. А.Ф. Шестаковой
В ред<акцию> «Правды»
А.Ф. Шестаковой
Обращаюсь к Вам с просьбой помочь мне получить лекарство(1), необходимое мне для того, чтобы не умереть и жить (2).
Сначала я должен сказать несколько слов о себе и о деле, которое представляет общий, т. е. всенародный государственный интерес, – для того, чтобы моя просьба была лучше понята.
Я инвалид Отеч<ественной>
войны 1-й группы (3), на войне потерял здоровье и заболел тяжелой формой
туберкулеза. Дни мои были сочтены. В марте
Кроме меня, в той же больничной палате лежал со мной юноша Москалев (20 лет), так же, как и я, безнадежно больной и умирающий. Его излечили ПАСКом, он выздоровел и на моих глазах стал здоровым человеком.
Д<окто>р Верховский вел эксперимент. Препарат ПАСК разработан коллективом работников под руководством доктора Н.А. Верховского, человека необыкновенно высокого таланта, одинакового сильного и в области научно-исслед<овательской> работы, и в области организационной практики. Без него ПАСКа не было бы и теперь (5). Ему, главным образом, больные обязаны жизнью, и доктор Н.А. Верховский должен быть награжден высокими наградами нашего государства (6), а имя его известным всем. Впервые он ввел в лечение против туберкулеза сильное средство, открытое и изготовленное у нас, впервые нанесен мощный удар по неизлечимому туберкулезу. Другие превосходные люди явились главными помощниками Н.А. Верховского. Они в первый раз изготовили целительный препарат и разработали технологию его производства (7).
Эти люди принесли много жертв, не только трудились <предложено не окончено>
—
Печатается впервые, по черновому автографу: РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр. 13.
Шестакова Анастасия Федоровна –
юрист, в
1) Речь идет о ПАСКе, см. ниже.
2) 4 февраля
«Товарищу Фадееву А.А.
В связи с тем, что у тов. Платонова А.П. за сутки до отъезда в санаторий в “Горное солнце” неожиданно процесс резко обострился, проф. Левитин и лично я сочли невозможным отправление больного на Южный Берег Крыма.
Сейчас нами принимаются меры к тому, чтобы оборвать неожиданно начавшуюся вспышку.
Естественно, что тов. Платонов А.П. в ближайшее время не может быть направлен в Крым, однако пребывание его в Москве (городе) весной весьма нежелательно.
Наиболее целесообразно было бы заменить ему путевку в “Горное солнце” на санаторий для открытых форм туберкулеза им. Герцена под Москвой. Это могло бы способствовать снятию вспышки, и одновременно близкое нахождение под Москвой позволило бы врачам, которые наблюдали тов. Платонова, продолжить дальнейшее лечение его совместно с врачами санатория.
Настоящее
заявление мое согласовано с проф. Левитиным» (цит. по
копии: РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр.
Со 2 по 28
июля
3) Пенсионное удостоверение
Платонова: 3 апреля
4) Московский
туберкулезный институт был создан в
5) Судя по медицинской
литературе, лечение туберкулеза препаратом ПАСК начали проводить в нашей стране
и за рубежом в 1946–1949 гг., первые результаты лечения ПАСКом
активно публиковались в медицинской периодике
6) Очевидно, Платонов был
осведомлен о кампании выдвижения на Сталинскую премию, которая обычно
начиналась в начале года. Премию 3-й степени по медицине
7) Внизу листа и на полях записаны, возможно, со слов Верховского, участники создания препарата ПАСК – работники Московского салицилового завода и химики ВНИИ химических реактивов во главе с научным руководителем института, выдающимся советским химиком Р.П. Ластовским (скоропись не раскрывается):
«работники Салицилового завода в Москве <нрзб> Гольцев, Анатолий Ив. Еремин, Мих. Тимоф. Куликов, тов. Стороженко (слесарь), Ник. Леон. н-к мех. цеха, хим. Шилова Клавдия Ал., Ив. Ром. – водопр.; Ник. Фед. Пантюмин – слесарь; Борисов Ив. Вас., слесарь; секр. парткома Демичев, Ал-др Ив. – н-к электромех. цеха.
хим. Левкин Ник. Фед., проф. Ластовский Ростисл. Петр., хим. Михайлова, тов. Солодарь – хим., канд. наук | реактивы».
Вступительная статья, составление, подготовка текста и примечания Натальи КОРНИЕНКО
[1] Платонов А. «Я прожил жизнь…». Письма. – М.: ИМЛИ РАН – Астрель, 2013. Том писем подготовлен группой Собрания сочинений А.П. Платонова в Институте мировой литературы им. А.М. Горького РАН.
[2] См.: «Б.А. Пильняк “Че-Че-О” не писал. Написан он мною единолично. Б. Пильняк лишь перемонтировал и выправил очерк по моей рукописи» («Против халтурных судей (Ответ В. Стрельниковой)», 1929. Автограф очерка «Че-Че-О» хранится в фонде А. Платонова ОР ИМЛИ. Ф. 629.Оп. 1. Ед. хр. 92).
[3] Андрей Платонов в документах ОГПУ–НКВД–НКГБ. 1930–1945 / Публикация В. Гончарова и В. Нехотина // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества.– М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Вып. 4. – С. 850.
[4] Там же.
[5] Д. Бедный жил в Кремле (до 1933 года), в поездках по СССР ему предоставлялся собственный – «протекционный вагон», его стихотворные фельетоны без задержки печатались в «Правде» и «Известиях» практически каждую неделю (см.: Большая цензура. Писатели и журналисты в стране Советов. 1917–1956. Документы. – М.: МФД, 2005. – С. 103, 107, 109).
[6] Власть и художественная интеллигенция. Документы. 1917–1953. – М.: МФД, 1999. – С. 131.
[7] Там же. – С. 132–133.
[8] Там же. – С. 134–137; в сокращении: Сталин И. Сочинения: В 13 т.– М.: Гос. изд-во политической литературы, 1951. – Т. 13.– С. 23–24.
[9] Сталин И. Там же. – С. 401.
[10] Политбюро и крестьянство: высылка, спецпоселение. 1930–1940: В 2 кн. / Отв. ред. Н. Н. Покровский. – М.: РОССПЭН, 2005. – Кн. 1.– С. 23–24, 300.
[11] Архив РАН. Ф. 520. Оп. 1. Ед. хр. 206.
[12] Андрей Платонов: мир творчества. – М.: Соврем. писатель, 1994. – С. 154–155.
[13] ОР ИМЛИ. Ф. 40. Ед. хр.
[14] Архив
РАН. Ф. 358.Оп. 2. Ед. хр.
[15] Там же. Л. 8.
[16] За коммунистическое просвещение, 1931, 20 мая, с. 2.
[17] За генеральную линию партии. На пленуме ВОАПП//За коммунистическое просвещение, 1931, 28 мая, с. 4.
[18] РГАЛИ.
Ф. 1698. Оп. 1. Ед. хр.
[19] См.: Фадеев Александр. Письма и документы/Сост., вст. статья и комментарии Н. И. Дикушиной. – М.: Изд-во Литературного института А. М. Горького, 2001. – С. 134–137, 261–267, 249.
[20] Чуковский К.И. Дневник (1930–1969). – М.: Соврем. писатель, 1995. – С. 177.
[21] РГАЛИ.
Ф. 631. Оп. 15. Ед. хр.
[22] ОР ИМЛИ. Ф. 629. Оп. 4. Ед. хр.20. Л. 2.
[23] РГАЛИ. Ф. 2199. Оп. 3. Ед. хр.
[24] Фадеев Александр. Письма и документы. – С. 51.
[25] Шубина Е. «Я помню их, ты запомни меня…» // Андрей Платонов: воспоминания современников… – С. 6.
[26] РО ИРЛИ. Ф. 780. Ед. хр. 58; в сокращении: Шошин В. А. Из писем к Андрею Платонову // Творчество Андрея Платонова. – СПб.: Наука, 1995. – С. 190.
[27] Ласунский О. Житель родного города. – Воронеж: Изд-во ВГУ, 1999. – С. 137.
[28] Подробно см.: «Дело» Г.З. Литвина-Молотова. Публикация Н. Корниенко // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Вып. 4. – С. 837–847.
[29] Переписка А.П. Платонова и Л.И. Тимофеева // Андрей Платонов: воспоминания современников… – С. 421–424.
[30] Галушкин А. Ю. К истории личных и творческих взаимоотношений А. П. Платонова и В. Б. Шкловского // Андрей Платонов: воспоминания современников… – С. 183.
[31] РГАЛИ.
Ф. 1452. Оп. 1. Ед. хр.
[32] РГАЛИ.
Ф. 1452. Оп. 1. Ед. хр.
[33] Там же. Л. 47 об.
[34] Подробно см.: Kornienko N. Platonov and His
Contemporaries: Demian Bednyi
// ULBANDUS the Slavic revien of
[35] РГАЛИ.
Ф. 1452. Оп. 1. Ед. хр.
[36] Шенталинский В. Преступление без наказания: документальные повести. М.: Прогресс-Плеяда, 2007. – С. 530.
[37] «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. – М.: ИМЛИ РАН, 2000. – Вып. 4. – С. 865.
[38] РГАЛИ.
Ф. 1452. Оп. 1. Ед. хр.
[39] Там
же. Ед. хр.
[40] Там же. Ед. хр. 47э Л. 54.
[41] Там
же. Ед. хр.
[42] РГАЛИ.
Ф. 2569. Оп. 1. Ед. хр.
[43] Там же. Ф. 1452. Оп. 1. Ед. хр.
[44] Лихачев Д. С. Закономерности и антизакономерности в литературе // Освобождение от догм. История русской литературы: состояние и пути изучения: В 2 т. – М.: Наследие, 1997. – Т. 1. – С. 14.
[45] Платонов
А. Предисловие [1934–1935] // РГАЛИ. Ф. 2124. Оп. 1. Ед. хр.