Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2013
Давид МАРКИШ
Жизнь и судьба
Василия Гроссмана
Жизнь и судьба Василия Гроссмана поместились между двумя точками во времени: между появлением на свет в украинском Житомире и “удушением в московской подворотне”.
До Великой Отечественной войны Гроссман был русским советским писателем, после нее стал русско-еврейским антисоветским писателем. Война – это рубеж в творчестве писателя. Роман “Жизнь и судьба” – наивысший подъем этого рубежа, его пик.
Четыре романа-эпопеи определяют великую русскую литературу. Это “Война и мир” Льва Толстого, “Тихий Дон” Михаила Шолохова, “Красное Колесо” Александра Солженицына и “Жизнь и судьба” Василия Гроссмана. Эти романы, включая и заклинившее посреди дороги “Красное Колесо”, обращены к истории народа и страны в самую тяжкую, трагическую пору – пору войн. Войны с начала времен составляют основу человеческого бытия, а неустойчивый мир – лишь подсахаренная прослойка между ними. Мир, стало быть, вторичен, а первична война, с ее правом на агрессию и убийство; грустная история Каина и Авеля тому примером… В названных романах потомки с удивлением и благодарностью разглядят неистребимую жизнь, а в официальных учебниках истории они найдут лишь обглоданные мослы событий.
Война распрямила взгляды советского писателя Гроссмана на страну и народ. “Жизнь и судьба” – это послание граду и миру, содержащее в себе предостережение вместе с надеждой, чудом уцелевшей. На войне Гроссману открылось то непостижимое и необъяснимое, что случилось с его народом.
“Нет евреев на Украине. Всюду – в Полтаве, Харькове, Кременчуге, Борисполе, Яготине – во всех городах и в сотнях местечек, в тысячах сел ты не встретишь черных заплаканных девичьих глаз, не услышишь грустного голоса старушки, не увидишь смуглого личика голодного ребенка. Безмолвие. Тишина. Народ злодейски убит. Убиты старые ремесленники, опытные мастера: портные, шапочники, сапожники, медники, ювелиры, маляры, скорняки, переплетчики; убиты рабочие – носильщики, механики, электромонтеры, столяры, каменщики, слесари; убиты балаголы, трактористы, шоферы, деревообделочники; убиты водовозы, мельники, пекари, повара; убиты врачи – терапевты, зубные техники, хирурги, гинекологи; убиты ученые – бактериологи и биохимики, директора университетских клиник, учителя истории, алгебры и тригонометрии; убиты приват-доценты, ассистенты кафедр, кандидаты и доктора всевозможных наук; убиты инженеры – металлурги, мостовики, архитекторы, паровозостроители; убиты бухгалтеры, счетоводы, торговые работники, агенты снабжения, секретари, ночные сторожа; убиты учительницы, швеи; убиты бабушки, умевшие вязать чулки и печь вкусное печенье, варить бульон и делать струдель с орехами и яблоками, и убиты бабушки, которые не были мастерицами на все руки – они только умели любить своих детей и детей своих детей; убиты женщины, которые были преданы своим мужьям, и убиты легкомысленные женщины; убиты красивые девушки, ученые студентки и веселые школьницы; убиты некрасивые и глупые; убиты горбатые, убиты певицы, убиты слепые, убиты глухонемые, убиты скрипачи и пианисты, убиты двухлетние и трехлетние, убиты восьмидесятилетние старики с катарактами на мутных глазах, с холодными прозрачными пальцами и тихими голосами, словно шелестящая бумага, и убиты кричащие младенцы, жадно сосавшие материнскую грудь до последней своей минуты” (В. Гроссман. “Украина без евреев”).
Убиты евреи Украины, родной народ Василия Гроссмана. Убита со своим народом мать Гроссмана. За что? За то, что родилась еврейкой.
Мать героя романа “Жизнь и судьба” физика Штрума убита в немецком концлагере; это не сухая параллель семейной трагедии Гроссмана, это кровеносный сосуд книги. С порога смерти мать отправляет сыну прощальное письмо. Это письмо – пример высочайшей литературы – одна из нравственных основ романа. Вторая – диалог двух умных, образованных людей: старого большевика Мостовского и высокопоставленного нациста Лисса о тождественности большевистского и нацистского режимов, схожих друг с другом, как однояйцевые близнецы. Без этих двух основ, этих двух линий романа не существует: убери их – и получишь хорошую книжку о боевой стрельбе, написанную человеком, разбирающимся в военных действиях. Такую книжку могли бы написать другие хорошие “военные” писатели: Катаев, Симонов. Но “Письмо матери” мог написать только Василий Гроссман; нужно было родиться и вырасти евреем, чтобы его написать.
Нужно было родиться и вырасти отважным мудрецом, чтобы в конце 50-х написать встречу и разговор Мостовского с Лиссом.
Сценарист телевизионного сериала “Жизнь и судьба” Э. Володарский линию Мостовской-Лисс убрал вовсе, а бриллиантовое “Письмо матери” усилиями режиссера Урсуляка обернулось на экране вялым эпизодом. Исчезло именно то, что побудило партийного идеолога-сталиниста Суслова вынести роману, в 1961 году арестованному комитетом государственной безопасности СССР, окончательный приговор: опубликуем лет через двести-триста. Приговор, заставивший автора романа прохрипеть: “Меня удушили в подворотне”.
По словам С.И. Липкина, наиболее близкого к этой страшной истории, Гроссман догадывался, что не все экземпляры арестованы: один уцелел, спасся из лап КГБ. Этот чудом сохранившийся экземпляр был переснят на любительскую фотопленку, пленка, уже после смерти Гроссмана, тайком вывезена на Запад. Она вынырнула на свет Божий в Швейцарии, и лозаннский издатель Владимир Дмитриéвич взялся печатать роман. Подготовкой текста (переснятый на фотопленку со “слепого” экземпляра, он нес в себе пробелы и иные дефекты) занялся, совместно с профессором Е. Эткиндом, Шимон Маркиш – мой брат, профессор русского языка и литературы женевского университета. Мне, таким образом, посчастливилось стать одним из первых на Западе читателей “Жизни и судьбы”. А в СССР роман был впервые напечатан не через “двести-триста лет”, а в 1988 году в журнале “Октябрь”.
Решив экранизировать (хоть бы и “по мотивам”) “Жизнь и судьбу”, создатели будущего фильма взяли на себя колоссальную ответственность – перенести на экран для миллионного зрителя суть и значение классического романа, понимание которого в наши дни не менее важно, чем полвека назад. Принимаясь за работу, Урсуляк и Володарский, очевидно, ничего подобного не сознавали. Нельзя экранизировать “Войну и мир”, вырезав Пьера Безухова или Платона Каратаева. То же – только герои другие, – относится и к “Тихому Дону”, и к “Красному Колесу”. Да и у кого бы рука поднялась?!
У Володарского поднялась. Ничтоже сумняшеся он ампутировал основополагающую линию Мостовской-Лисс, как и многое другое, не соответствующее, с его точки зрения, запросам нынешней популяции. По его словам, Василий Гроссман – гнилой писатель, не любивший страну, в которой родился и жил. Зачем же тогда было браться за эту работу? Чтобы посмертно очернить “гнилого” писателя? Но и из этого ничего у него не вышло: сам он внятно объясниться так и не сумел, а теперь и спросить не с кого.
А вопросы у зрителей накапливаются. Вразумительный ответ даст прочтение романа “Жизнь и судьба”, интерес к которому возродился после появления на телевизионных экранах, на мой взгляд, неудачного сериала “по мотивам”.