Рассказы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2013
Василий Шевцов родился в г. Кулебаки Нижегородской области. Окончил филфак Нижегородского государственного университета, сейчас учится в магистратуре ВГИКа (сценарно-киноведческий факультет). Вел авторскую колонку в газете “НГ Ex Libris” и ежемесячные обзоры общественно-политической литературы в газете “Время новостей”. Проза публиковалась в интернет-альманахе “Топос”, журналах “Сибирские огни” и “Волга”. Живет в Москве.
Василий ШЕВЦОВ
Таджикское порно
рассказы
ГОСПОДА ГЕРИЛЬЕРОС
– Мы больше не чемпионы. Мы больше не чемпионы? – на разные лады повторяет Александр Юрьевич. – Не чемпионы, не чемпионы… Мы больше не чемпионы!
Светло-голубые водянистые глаза излучают олимпийское спокойствие, массивные кулаки крепко вжались в край стола, но Денис догадывается, что еще немного и босс не выдержит, как-нибудь сорвется. Рядом, подобно метроному, раздается равномерный скрип тренажера: это Анатолий Сергеевич качает пресс. Заместитель босса, орел, ни слова в простоте и ни минуты без дела.
Денис молод, румян и плечист, на нем комбинезон защитного цвета и берет с пятиконечной звездой. Вытянувшись перед боссом в струнку, он подшептывает ему в унисон, как будто для этой нехитрой роли нужен суфлер, и часто кивает. Наконец решает, что можно вмешаться:
– Очень хорошо, Александр Юрьевич! Может, добавить немного грусти, сожаления?..
– Как? Так?
Босс набирает в рот воздуха, скорбно опускает голову:
– Мы больше не чемпионы!..
Денис, изображая восторг, прикрывает глаза:
– Вот оно! Запомните эту интонацию.
Босс поворачивается к своему заму:
– Анатолий Сергеевич?
Тот на секунду прерывает упражнения:
– Да, так лучше. Денис Викторович прав.
Босс горделиво поднимает взгляд к стене, на висящий там портрет Че Гевары, и Денис понимает, что его миссия в начальственном кабинете выполнена.
Но это только начало. Там, за стеной, еще масса работы. Послав в предбаннике воздушный поцелуй секретарше Анечке, Денис открывает соседнюю дверь и придирчиво оглядывает триста квадратных метров офисного пространства – поле своего будущего сражения.
Ну что, приготовления не сказать чтобы полным ходом, но все же идут. Шестеро сотрудников департамента корпоративной культуры, непосредственных подчиненных Дениса – бестолковых, в сущности, ребят, которых даже форма кубинских повстанцев не может избавить от застывшего на лицах испуга перед жизнью, – тускло изображают деятельность. Три девицы украшают елку: с видом мрачной подавленности развешивают мишуру, гирлянды, елочные игрушки. Два юнца с бездонными голодными глазами, в которых отражается отсутствие личной жизни, сдвигают столы и стулья. Третий, тот, что пошустрее, Антон, вносит ящики с мандаринами, раскладывает мандарины по тарелкам, выставляет на столы. Он, конечно, не посвящен во все детали, но кое-что знает: такому иногда можно и довериться.
Денис мерит кабинет широкими шагами:
– Так, давайте, давайте! Ускоряемся!
Одна из девушек, носительница редкого имени Глафира, – в честь чего ее, интересно, так назвали? – оборачивается:
– Денис Викторович, до скольки все планируется?
Денис, театрально насвистывая себе под нос, с подчеркнутой бережностью расправляет флаг Трудового Батальона.
– Денис Викторович! – жалобно настаивает Глафира.
Инна и Катерина сочувственно, но нерешительно оборачиваются в ее сторону. Денис, продолжая обход, выпрямляет покосившуюся доску с графиком производственного соревнования:
– Господа герильерос, не сейте панику!
– У меня ребенок болеет… – снова подает голос Глафира.
Денис неожиданно взрывается:
– Ну а я что?! Не нравится, заявление пишите.
Глафира с наворачивающимися на глаза слезами возвращается к своему занятию – и роняет на пол хрупкий елочный шар. Денис бросает на нее неодобрительный взгляд и, жестом показав, чтобы все срочно убрали, резко командует предположительным девственникам Борису и Глебу:
– Президиум, президиум! Чего ждете?
Те срываются с места и хватаются с двух сторон за массивный стол. Может быть, геи? В тихом омуте…
И вот полностью обставленный кабинет, настоящий рождественский зал, заполнен сотрудниками холдинга – почти сотней молодых людей в униформе с вышитыми на рукавах знаками различия. Александр Юрьевич с замом заняли места в президиуме. Сбоку, около знамени Трудового Батальона, застыл специально приглашенный оператор с видеокамерой.
Когда Антон, разобравшись с проводами, врубает музыку, все встают. “Ты не один, мы Батальон! Вместе с друзьями ты плечи расправишь, ведь ты чемпион…” – разносится по офисному зданию заученный до боли в гортани корпоративный гимн. Музыка группы “Queen”, слова Дениса.
По мановению руки босса запись обрывается.
– Мы больше не чемпионы! – произносит Александр Юрьевич, трагично опустив голову. Затем исподлобья обводит аудиторию прожигающим взглядом.
Многие, не в силах его вынести, прячут глаза.
– Первое правило бизнеса! В чем смысл работы любого предприятия, кто мне ответит?
Руки неуверенно тянутся со всех сторон.
Александр Юрьевич тычет пальцем:
– Давайте вы.
Очередной забитый юноша – кажется, из департамента производственной статистики – делает шаг вперед и, придерживая спадающий на лоб берет, выпаливает:
– Смысл работы любого предприятия в том, чтобы доходная часть превосходила расходную.
Босс величаво кивает в знак согласия:
– Так вот, год мы заканчиваем даже не по нулям. Мы в минусе. Вам ясно, что это значит?!
Дождавшись, когда взволнованный шепот рассеется, он продолжает:
– О премиях по итогам говорить не приходится. Вопрос в другом. Выживет ли наше предприятие?
Вялый всплеск неуверенного в своей уместности энтузиазма прокатывается по залу. Босс выдерживает драматическую паузу.
– Я не оратор, пусть говорят другие бойцы… Денис Викторович?
Денис, отсалютовав, выбегает к президиуму и, пока его приветствуют робкими аплодисментами, переминается, как тяжелоатлет перед рывком.
– Друзья, герильерос! – гремит его поставленный актерский голос. – Черные времена наступили для Батальона. Теперь только мужество, героизм и самоотверженность могут вывести нас к новым победам. Самое время повторить: Батальон или смерть!
– Батальон или смерть! – нестройно вторят Денису сотрудники.
Несколько герильерос на камчатке украдкой обмениваются саркастическими ухмылками.
– Вспомним команданте Че, Фиделя, – кашлянув в кулак, заученно актерствует Денис. – Спросим себя: все ли из нас готовы пожертвовать ради дела личным комфортом? Единственное, чего от нас требует руководство, – работать в полную силу! Простое, нормальное требование. Так почему же наши результаты оказались настолько низкими? Может быть, враги затесались в наши ряды? – Денис вопросительно всматривается в унылые лица работников Трудового Батальона. – Или мы не способны? Да нет, способны. В чем же дело? Не знаете?..
Денис переводит взгляд на стены с наглядной агитацией, словно желая почерпнуть в ней моральные силы, потом опять поворачивается к залу – и что-то новое вдруг проскальзывает в его мгновенно изменившейся мимике.
– Тогда я вам отвечу, – с легкой дрожью в голосе продолжает он. – Задолбало все!
Денис запинается, как будто испугавшись собственной смелости. Какое-то время он вслушивается в наступившую тишину, но обратного пути нет, так что ему не остается ничего другого, как броситься с головой в омут своей возмутительной, немыслимой в этих стенах речи.
– Задолбало, правильно говорю? Ничьих ушей такой жаргонизм не оскорбляет, случайно? Не оскорбляет? И я знаю почему. Потому что так и есть. Нас же здесь за быдло считают! То мы пионеры, бл…ь, то легионеры. Теперь герильеро. Самим не смешно? Нет, все понятно: за бабло, конечно, и не такое стерпишь. Хозяин – барин. До шести вечера хоть герильеро, хоть кабальеро – пожалуйста. Так нас же до ночи здесь маринуют! Кого-то матери дома ждут, кого-то бойфренды ревнуют… У кого-то, я не знаю, дети, сука, больные! А мы тут в игры играем. По выходным строевая подготовка – кому рассказать, не поверят! Какая на х… герилья, чем мы тут вообще занимаемся? Купи-продай, площади в аренду сдаем!.. Так почему по Трудовому кодексу элементарно нельзя работать?
По мере того как Денис разгоняется, взвинчивая себя до необходимого патетического накала, лица сотрудников меняются, сперва все переглядываются, открыв рты, словно не веря себе, затем кто-то начинает поддакивать – поначалу тихо, затем, почувствовав поддержку, громче, – и теперь одобрительные возгласы слышны со всех сторон:
– Правильно! Сколько можно? Домой пошли!
Двое из президиума слушают молча. Босс, подперев подбородок, наблюдает за происходящим с сардонической усмешкой. Его зам, не дрогнув ни единым мускулом, упирается взглядом в одну точку.
Оператор по-прежнему снимает.
В состоянии священного гнева Денис простирает руку к президиуму:
– Вот они, двое, к чему клонят? Премий не будет! А дальше? Зарплату урежут, уволят половину? Не бывать этому!
– Не бывать!
Сотрудники, взметенные волной гнева, срывают со стен плакаты, топчут наглядную агитацию. В президиум летят мандарины.
– Мандарины-то и те гнилые! – раздается чей-то хулиганский клич.
Когда вооруженная оргтехникой толпа приближается к президиуму, Александр Юрьевич, положив два пальца в рот, издает пронзительный свист. Тут же из-за двери показывается охрана с тремя догами на коротком поводке – те рычат и капают слюной.
– Фас! Фас! – кричит босс.
Охранники послушно ослабляют поводки и надвигаются на толпу. Неготовые к такому развитию событий сотрудники с криками отшатываются назад. Кто-то успевает взобраться с ногами на стол, прочие лезут на шкафы, отбиваясь от собак подручными предметами.
– Это… это неслыханно! Это автократия, тирания! Александр Юрьевич, опомнитесь! – голосит особо впечатлительная сотрудница юридического департамента, вдохновенно воздев правую руку и напоминая своей позой Свободу на баррикадах: кажется, еще чуть-чуть и она сорвет с себя блузку вместе с бюстгальтером.
Впрочем, в случившемся столпотворении ее быстро сносит назад, к окну.
Всю эту зверочеловеческую вакханалию венчают похожие на выстрел звуки, которые оказываются хлопками новогодних хлопушек. Доги, потеряв ориентацию в происходящем, начинают жалобно скулить, но после того как Антон, согласно программе, снова запускает музыку, собачий вой растворяется в жизнерадостных переливах “Jingle bells”.
Закусив губу, весь в разноцветных россыпях конфетти, Денис пробирается к выходу.
Следующее утро для руководства начинается с разбора полетов. Самодовольно покачивая ногой, Александр Юрьевич изучает видео со вчерашнего собрания, которое проецируется на большое белое полотно. Добравшись до момента, когда разбушевавшиеся сотрудники вооружаются мандаринами, он останавливает кадр:
– Ну красавцы!..
– Может, и правда уволить половину? Новых бойцов набрать, – хмуро отвечает Анатолий Сергеевич.
Босс кривится:
– Анатолий Сергеевич, держите себя в руках. У этих пока резерва хватит. Помните второе правило бизнеса?..
Звонок рабочего телефона не дает ему закончить мысль. Босс недовольно снимает трубку:
– Да, пусть войдет.
В кабинет заглядывает Денис:
– Вызывали, Александр Юрьевич?
– Присаживайтесь!
Денис, с опаской оглядываясь на чутко дремлющих догов, проходит к столу с проектором и занимает стул на расстоянии двух-трех шагов от руководства.
Босс мерит Дениса тяжелым взглядом:
– Как вам собрание?
Тот набирает в легкие воздуха:
– Конечно, не без мелких ляпов, но в целом… Очень эффектно получилось. Реакция масс неподдельная: гнев, возмущение. И вы, Александр Юрьевич, отлично сыграли. “Мы больше не чемпионы”, хе-хе. Все купились…
Денис с любопытством косится на экран.
Босс медленно постукивает перьевой ручкой по столу:
– А мы пришли к выводу, что нам с вами нужно расстаться.
– Как расстаться?.. – сглатывает Денис.
– Пересмотрели мы вашу речь: стойкое ощущение, что вы собственные мысли излагаете.
– Так система Станиславского, Александр Юрьевич! Анатолий Сергеевич! Вживался в роль, как в театральном учили!
Глядя на его отчаянную жестикуляцию, босс заливается хохотом:
– Шучу! Не волнуйтесь так, Денис Викторович, удар может случиться.
Денис с подобострастной улыбкой покачивает головой: провели, дескать, стреляного воробья на мякине.
Отсмеявшись, босс снова берет серьезный тон:
– Чем нас в новом году порадуете?
– Вот такая идея… Может, вообще от формы отказаться? Пусть все голые на работу ходят!..
– Голые?.. – Босс в задумчивости потирает лоб. – Анатолий Сергеевич, как вам?
– Многим понравится, – уклончиво отвечает зам.
– Да ну, некрасиво, – морщится босс. – Волосы везде какие-то, неприятно…
– Волосы, Александр Юрьевич, можно сбрить заставить! – победоносно смотрит Денис.
Босс усмехается:
– На каникулах сбрейте, я проверю! Ладно, идите работайте.
Денис салютует на прощание.
– Погодите! Премия ваша. – Босс достает из ящика тоненький конверт и небрежно протягивает Денису. – Купите жене сапоги. Новый год все-таки.
Брезгливо припрятав конверт в офисном предбаннике, Денис ловит на себе вопросительный взгляд секретарши Анечки и вместо ответа, предварительно уклонившись от камеры видеонаблюдения, со всей революционной решимостью показывает фак в сторону начальственной двери.
В соседний кабинет, где ноет Глафира, утешаемая Инной и Катей, где, вперив глаза в потолок, духовно прелюбодействуют друг с другом Борис и Глеб и один лишь Антон шустрит, приводит, скажем, в порядок наглядную агитацию, – в общем, на рабочее место сейчас как-то совсем не тянет. Зато сильно тянет в сортир – как же он только терпел последние десять минут? И Денис бредет по коридорам, стараясь не встречаться с герильерос из смежных департаментов – те все утро так и сверлили его взглядами, как будто не знают, где работают, – бредет, пока не упирается в заветную дверь с опрокинутым треугольником.
“Опрокинутым, как все блаженства этого мира, в серую разруху безвременья”, – проговаривает про себя Денис. Но и самое бесславное из доступных человеку блаженств не сразу ему дается: в трех шагах от писсуара он спотыкается о ведро со шваброй и, не удержав баланса, лбом ударяется о плиточный косяк.
Денис тихо чертыхается, потирает лоб и подходит к зеркалу. Он внимательно рассматривает шишку, но сталкивается с отражением собственных глаз и застывает. Словно испугавшись этой встречи, встряхивает головой и натягивает на лицо улыбку. Улыбка эта выглядит поначалу растерянно. Затем иронично. Затем вопросительно.
Спохватившись, Денис берет себя в руки и принимается делать профессиональную гимнастику для лицевых мышц, которая со стороны выглядит как обычное гримасничанье, – ну да, он же все-таки актер, лицедей, паяц, если угодно, и вся жизнь, в сущности, не что иное, как огромный неуютный театр.
Денис горделиво поднимает подбородок и по-дирижерски взмахивает рукой.
– Мы больше не чемпионы. Мы больше не чемпионы? Мы больше не чемпионы! – повторяет он, наслаждаясь богатством своего интонационного репертуара, после чего осекается, понуро опускает голову, еще раз исподлобья заглядывает себе в глаза и вспоминает, что пора бы наконец отлить.
ТАДЖИКСКОЕ ПОРНО
– Ну что, обезьянка? Приехали! – гогочет самый мелкий из них.
Он обмотан черным шарфом почти по самый нос – нахальный фальцет звучит будто через сурдину, видно только, как губы шевелятся под узловатыми вязаными сплетениями. Плотно натянутый капюшон мешает боковому обзору, и, оглядываясь на своих товарищей, пацан активно вращает корпусом, отчего напоминает игрушечного робота.
Музаффар изображает крайнюю степень доброжелательности. Он знает, что покорность – единственный способ самозащиты, что выражение лица должно быть чуть извиняющимся, взгляд открытым, интонации предельно вежливыми, даже почтительными. Догадывается он и о том, что сейчас все это может не сработать, поэтому улыбка выглядит довольно жалко.
– Торчикистон? – Другой, повыше и поплотнее, с тонкими губами, склоняется над Музаффаром, подвисая на поручне.
– Тоджикистон, – поддакивает тот.
– Торчишь, значит? Сам торчишь и русский народ старчиваешь? – скривив в инквизиторской ухмылке лицо, докапывается тонкогубый.
Музаффар, плохо разбирая сквозь вагонное дребезжание о чем речь, жизнерадостно кивает в ответ – мелко-мелко, как китайский болванчик. Лучше со всем соглашаться.
Подростки оживленно переглядываются, кто-то громко фыркает. Музаффар из приличия тоже улыбается: смеются – это хорошо, пусть повеселятся.
Ему наконец удается их сосчитать. Семеро, среди них одна девушка – длинная, тощая, с вытянутым лошадиным лицом и крашеными волосами. Самому старшему не больше восемнадцати. Дети совсем. Да и выглядят не так чтобы очень свирепо. Никаких бейсбольных бит или, там, прутьев арматуры. Может, пронесет?
Вперед выдвигается полненький, в камуфляжных штанах.
– Слышь, черный, тебя как звать-то? – кривляется он, сложив ладони в рупор.
– Миша, – ласково отвечает Музаффар.
– Как-как? – презрительно переспрашивает толстяк.
Его глазенки нехорошо, по-собачьи бегают. Он и сам весь какой-то дерганый, словно собачонка, которая выпрашивает кость: пока еще повиливает хвостом, но, слегка опережая события, то и дело в предвкушении близкого наслаждения невзначай порыкивает.
– Миша звать! – чтобы быть услышанным в скрипе и грохоте вагона, Музаффару приходится повысить голос.
– Чё ты бздишь-то? – сплевывает тонкогубый. Похоже, он у них за главного. – Миша, приколитесь, ребзя! У тебя в паспорте так написано – Миша? Паспорт покажи, нелегальный мигрант, бля!
– Музаффар. Музаффар паспорт. – Музаффар начинает нервничать.
– Как? Мазафакер?! – Толстяк неожиданно сгибается от смеха пополам и хлопает себя по бедрам. – Бля, это Мазафакер! Ты маму трахал? Скажи, трахал?
Остальные тоже заходятся в хохоте.
Неприятно, обидная шутка, но надо стерпеть.
– Да он там у себя всех оттрахал: маму, папу, овец все стадо! – все не может успокоиться мелкий, истерично гнусавит сквозь шарф. – Теперь типа русских трахать приехал?
– Хрена! Мы его самого сейчас трахнем, грубым извращенным способом. Да, Оль? – Толстяк по-свойски похлопывает по плечу крашеную кобылу.
Та брезгливо хмыкает.
Музаффар озирается украдкой. Время первый час ночи, и вагон практически пуст. Плюгавый мужичонка в дальнем правом углу продолжает как ни в чем не бывало играть на телефоне, напротив него сидит, отрешенно покачивая головой, подвыпившая тетка лет сорока, а слева, метрах в трех от места событий, мальчик и девочка, одухотворенные, модные, красивые, напряженно вжались в спинку сиденья, сцепились ладошками и смотрят, не мигая, в окно, всем видом демонстрируя, что происходящее не имеет к ним отношения.
В случае чего, на помощь рассчитывать не приходится. Правильно Ашур предупреждал, что нечего так далеко в одиночку кататься. Но как не ехать? Брату двадцать пять исполнилось – большой праздник. У них там в Мытищах строительная бригада: веселые ребята, большинство тоже из-под Худжанда, полно знакомых. Хорошо посидели, будет что вспомнить. Парвиз скинул ему на флешку фотки, доберется в Теплый Стан – покажет своим, похвастается. Только бы еще добраться…
Вагон сбавляет ход – видимо, скоро станция. Музаффар порывается привстать, но тонкогубый возвращает его на место грубым тычком в грудь:
– Сюда смотри, Джамшуд, бля! Сиди, не дергайся! Сейчас мы тебе лекцию прочитаем. Чтобы ты догонял ход истории. Слушай внимательно: это наша земля. И у нас тут свои порядки. Мы здесь хозяева, всасываешь? Доходчиво разъясняю?
Музаффар понуро кивает, глаза спрятаны – лишь бы отвязались…
– Только вот в чем неувязка: в гости-то мы вас не звали ни хера. Вы здесь, сука, не гости, вы паразиты. Тараканы черные. Заползли во все щели и по нашему дому шныряете, пока хозяева типа спят. Но хозяева не спят, они просыпаются. Они вас, как тараканов, будут давить. Жестоко и беспощадно. Пока всех под корень не выведут. – Тонкогубый сплевывает и критически оглядывает печально притихшего Музаффара. Удовлетворившись произведенным эффектом, процеживает сквозь зубы: – Все, лекция закончена. Переходим к практическим занятиям. Святыч, ё…и ему.
Вперед выдвигается молчаливый бритый крепыш и с размаха вмазывает Музаффару по лицу мощным кулачищем.
Тот издает глухой всхлип:
– Слушай, брат, зачем бить?..
– Он тебе не брат, тварь. Святыч, добавь! – подбадривает тонкогубый. – Ну, кто тут еще желает мазафакера пнуть?
Поезд притормаживает – вот-вот остановится. Закрывая лицо руками, Музаффар снова дергается к дверям, но ему не удается прорваться сквозь боевое оцепление. И пока четверо сохраняющих нейтралитет пассажиров спешно выходят, а стоящие на платформе, оценив обстановку, тоже опасливо сдвигаются к соседнему вагону, удары обрушиваются на Музаффара со всех сторон – бьют в основном ногами, тяжелыми сапогами, и он успевает подумать, как ему еще повезло, что у нападающих нет оружия. Тут крашеная девица прицельно попадает толстым каблуком ему в пах и Музаффар, скрючившись от боли, падает на пол.
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция “Автозаводская”, – доносится через динамик строгий женский голос.
– Ладно, хорош! – командует тонкогубый. – Сваливаем! Борман, двери держи!
С победными гиками, как стая расшалившихся мартышек, они выскакивают на станцию, громко топоча и натыкаясь друг на друга.
После их исчезновения вагонный скрежет и лязг кажется оглушительной тишиной. Музаффар осторожно поднимается на колени. Проводит рукой по лицу: кровь. На одежде тоже. Выплевывает обломки раскрошившегося зуба, затем похлопывает себя по карманам: кошелек, паспорт, мобильный на месте.
Опершись о грязный пол, встает, пошатывается, хватается за поручень. Таращится на схему метро. Сконцентрироваться сложно, мелкие кружки станций мелькают перед глазами, сливаясь в разноцветные гирлянды… Значит так, нужно было пересесть на “Третьяковскую”. До “Новокузнецкой”… раз, два… три остановки проехать обратно. Теперь главное – как-нибудь проскочить в вестибюле мимо ментов, в таком виде он для них законная добыча, никакая регистрация не поможет.
Все тело ломит. Это ничего, считай, легко отделался, до свадьбы заживет, утешает он себя, шаркая по диабазовым плитам “Автозаводской”. До свадьбы, до свадьбы… Да, недолго еще Аише осталось горбатиться на хлопке за несколько сомони в день: к маю Музаффар соберет нужную сумму, вернется в Худжанд, устроит, как положено, пир горой, передохнет месяц-другой, дом обустроит. Аиша, если позволит Аллах, забеременеет… А дальше? Дальше там делать, конечно, нечего, дальше – влезать в долги, покупать билет до Москвы, снова разлука…
Редкие пассажиры в ожидании поезда мнутся, нервно поглядывают на электронное табло, которое указывает, что поезда не было уже больше шести минут. Временами косятся на чумазого окровавленного таджика, прислонившегося к мраморной колонне, и тут же отводят взгляд.
Музаффар резко слабеет; в его организме словно бы что-то сломалось. Свет запрятанных между потолочными сводами люминесцентных ламп режет глаза, становится трудно дышать. Он хочет расстегнуть верхнюю пуговицу надетой под свитер рубашки, но рука не слушается. Ноги тоже тяжелеют, у него не получается сдвинуться даже на шаг.
Музаффар беспомощно поднимает взгляд, пролистывает растянутые по стене мозаичные панно. Советские труженики на них сосредоточенно льют сталь, стучат кузнечными молотами, радостно копошатся вокруг только что собранного танка. Они стоят в пол-оборота, увлеченные процессом созидания, монументально застрявшие в нем, – и вдруг один из этих смальтовых работяг поворачивает корпус к Музаффару, вглядывается в него с добродушным стахановским прищуром. Следом за бригадиром и другие отвлекаются от своих занятий: подталкивая друг друга в бок, дружелюбно кивают, улыбаются, показывают на него пальцами, жестами манят к себе, словно приглашая вступить в интернациональное трудовое братство.
Резкий щелчок – и все вокруг погружается в окрашенную багровым тьму. Музаффар пытается открыть рот, чтобы закричать, но в это самое мгновение лишается равновесия, грохается на каменный пол и, окончательно потеряв управление собственным телом, не успев даже ничего сообразить, безвольной куклой скатывается с платформы на рельсы.
Из тоннеля на него с диким ревом несется поезд.
Дверь за Егором захлопывается.
“Вот дура, вот дура, бл…ь! Это надо же быть такой сукой!” – беззвучно шевелит он губами с видом человека, которому только что дали пощечину: лицевые мускулы дрожат, растерянная ухмылка прячется под гримасой ожесточения. Злобу Егор вымещает на кнопке лифта, безжалостно тыча в нее пальцем – ну давай, еще, еще, – словно желая вдавить в бетонную стену.
Глаза застилает обида. Мало этой дуре того, что он сам не знал, куда деваться, мямлил что-то позорное, так ей ведь надо еще дополнительно поддеть побольнее, грязненько сострить. Особенно неприятно то, что она попала в точку. Конечно, какая уж тут любовь, она для него так, проходной вариант, nothing personal, именно в этом причина, а не в количестве выпитого или, там, в накопившемся за неделю стрессе – какой стресс? с хера ли? – и вот стоило столько перед ней выплясывать, если он при первой возможности не смог даже толком на нее возбудиться?..
На улице его обдает пронизывающим ветром, и Егор плотнее запахивается воротником. На автомате достает мобильный, проверяет время: уже перевалило за полпервого. Надо быстрее шевелить ногами, пока метро не закрылось.
Держа руки в карманах, Егор лавирует между снежными навалами, удерживает баланс на обледеневшем тротуаре и в какой-то миг понимает, что больше всего ему сейчас хочется так и шлепать до утра по промерзшему городу, наматывать без цели километр за километром…
Рядом равномерно гудит шоссе, сияют подсвеченные билборды, закрытые на ночь учреждения подмигивают неоновыми вывесками – Москва не спит, она ворочается в чуткой полудреме. Настроение у Егора на свежем воздухе понемножку приходит в норму. Ну чего он дергается? Сам ведь виноват. Хрен с ней, с этой сучкой, найдет другую, все еще будет у него по-человечески; в конце концов, вся жизнь впереди, главное – дышать ровнее.
Ноги сами ведут Егора вглубь подземного перехода, к входу в метро: там уже совсем безлюдно, уборщица водит по полу мокрой шваброй. Издалека слышен грохот приближающегося поезда, и, мгновенно сорвавшись с места, Егор, запыхавшийся, разгоряченный бегом, успевает влететь в пустой вагон.
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция “Каширская”.
Посреди салона, на замызганном полу, видны грязно-багровые разводы. Кровь? Обычное дело. Зато чуть в стороне от подсохшей лужицы валяется что-то любопытное. Егор подходит поближе, наклоняется. Точно, флешка. Чуть покоцанная, на четыре гига. Не бог весть что, но в хозяйстве пригодится, да и вообще, глупо не брать, когда лежит.
Через пятнадцать минут Егор выходит на “Домодедовской” и делает последний рывок к своей блочной девятиэтажке. Пронизывающий ветер задувает под капюшон, ботинки промокли… Да, блин, надо уже наконец что-то соображать, начинать как-то крутиться, зарабатывать нормально – в двадцать лет жить с родителями без мазы, все проблемы от этого… Интересно, они уже спят? Да, свет в окнах не горит – ну хоть это радует.
Стараясь действовать беззвучно, Егор поворачивает ключ, щелкает в прихожей выключателем, разувается, вешает куртку на крючок. Осторожно проходит по коридору на кухню. Достает из холодильника компот, припадает к банке ссохшимися губами – и, не успев сделать полный глоток, испуганно замечает, что он не один.
На пороге стоит мать. Растрепанная, с красными (заплаканными, что ли?) глазами, в бесформенной белой ночнушке, она похожа на древнегреческую фурию.
– Явился? – громкий недовольный шепот. – Стаканы-то для чего придуманы?
– Пить хочется… – бормочет Егор с интонацией школьника, застуканного на месте преступления.
Мать некоторое время пристально его рассматривает, потом горько покачивает головой:
– Опять поддатый?
– Не-не, я это…
– Спи давай иди. Греметь только не вздумай, отцу вставать рано. – Мать делает шаг из кухни, но тут же резко оборачивается, как будто что-то вспомнив. – Готовься завтра к разговору.
Егор, выждав полминуты, со сжатыми от усилия не произвести шума зубами направляется на цыпочках в свою комнату. Не включая света, устало плюхается в одежде на кровать, минуты три лежит в прострации, тупо уставившись в потолок, а когда глаза окончательно привыкают к темноте, подходит к столу и включает комп. Пока грузится винда, достает из кармана джинсов флешку и с непонятной нежностью рассматривает ее, перекатывая на ладони.
Через минуту на рабочем столе водворяются герои “Саус-Парка”. Егор вставляет флешку в USB-разъем и нетерпеливо щелкает мышкой по иконке “Мой компьютер”. Ага, рабочая! И к тому же не пустая. Да какое там не пустая – почти вся забита до отказа какими-то джейпегами. Так, ну и что там?.. Егор выбирает в меню функцию “Показать эскизы страниц”…
Пипец, это ж гастарбайтеры!
“Вот прикол! Находка века. Это ж можно целый сайт замутить!” – зачарованно шепчет Егор. Его губы растянуты в улыбке, сердце учащенно бьется, глаза полны жадного интереса. Указательный палец жмет по левой кнопке мыши с равномерностью метронома. Да, эта штука достойна слайд-шоу!
Так-так… Здесь, надо думать, праздник у них: человек двадцать в комнату набилось, на всех один котел жратвы, кто-то сидит дует, кто-то пляшет. Шалман конкретный. Дальше – целая серия на рабочих, если так можно выразиться, местах. Знакомые все лица! Перемазаны цементом, картинно кладут кирпичи, обнимаются со шпателями в руках – счастья хоть жопой ешь. Потом – на фоне достопримов. Красная площадь, Мавзолей, маршал Жуков на коне, Юрий Долгорукий – туда же, туристы, епт!.. Потом еще на Воробьевых горах фотосессия, на Арбате. Сколько же они тут нащелкали? Фоток сто, не меньше… Не, ну на фоне торговых центров сниматься – это, конечно, сильно!
Поехали дальше… это из самолета, что ли? Типа домой полетел? Ну точно, Средняя Азия, горы пошли, реки. Ничего так природа. Вот и в городок прибыли – или как там это у них – аул, кишлак? Ой-ой! Ишаки какие-то, овцы, коровы, машины советские допотопные, старики в халатах по улице бродят, дети оборванные… Не, дома у них вроде есть выше одного этажа, выглядят более-менее цивильно, а внутри полный абзац – нищета хуже, чем в Африке… Опять фотографируются целой толпой. Родственники, надо думать: все на одно лицо, все застыли – ждут птичку, наверное, зубами сверкают. Клиника.
А это что за трепетная лань, что за дитя солнечной республики на вид лет этак шестнадцати? Куча портретов ее. Вполне себе, кстати; с такой можно было бы зажечь пару раз, объясниться, так сказать, на языке любви… И Егор начинает живо представлять себя наедине с этой юной азиаткой, которая молча, скромно потупив глаза, сбрасывает на землю цветастые одеяния и с благодарностью приникает миниатюрным ротиком к торчащему из его джинсов источнику наслаждения…
Завершив очередной, по обыкновению безалаберный день сольным оргазмом, Егор по-прежнему бесшумно наведывается в туалет, после чего с чистым сердцем залезает под толстое одеяло и долго еще перебирает на все лады только что пришедшую ему в голову идею: вот если бы надыбать видеокамеру, собрать таджикских гастарбайтеров обоего пола и наснимать с ними порнушки.
Они же сюда зарабатывать приехали, правильно? Вот и заработали бы, по тыще на брата, скажем, за три часа съемок – плохо ли? Чем не бизнес: если грамотно все организовать, можно нехилое бабло срубить. Таджик с таджичкой, таджик с русской, русский с таджичкой – сюжетов непаханое поле. Приходит, допустим, гастер плитку в ванной класть, а хозяйка квартиры – одинокая чикса. Или, например, секс на стройке: сыновья Азии жарят разносчицу самсы во время обеденного перерыва. Не-не, и главное – чтобы они при этом еще хвалу Аллаху все время возносили! Пипец! Неужели до такого никто до сих пор не додумался? Завтра надо обязательно погуглить…
Нет, если здраво размыслить, это все, конечно, фантазии: ну кого он на хрен соберет, с какими таджиками договорится? И кто за это заплатит опять же? Но какая идея, какая идея!..
На этой волне Егор постепенно проваливается в сон, тяжелый и беспокойный. Сначала ему снится, что он лежит под общим наркозом на кузнечной наковальне и какие-то люди с до ужаса добрыми лицами колотят по его телу молотками, потом он вдруг оказывается убитым солдатом, по которому ездят танки, потом происходит что-то еще, настолько мучительное, что для этого не находится уже никаких образов, и наутро он встает полностью разбитым.
∙