Опубликовано в журнале Октябрь, номер 1, 2013
Юрий УГОЛЬНИКОВ
Модный описатель
Само слово “модный” к прозе Дмитрия Данилова трудно применимо – как назвать модными эти бесконечные описания бесконечных поездок, бесконечных трущоб и прочих живописных окраин постиндустриальной цивилизации? И все же Данилов – модный автор, или, лучше сказать, прославленный, признанный, то есть такой автор, которого почти никто не читает, но о котором зато почти все пишут. Три года назад было иначе – о Данилове уже тогда писали и Анна Голубкова, и Григорий Дашевский, и Данила Давыдов, и Ирина Роднянская, и другие заслуживающие уважения, чуткие, в литературе разбирающиеся люди. И все же моды на Данилова не было…
Сейчас Данилов – звезда. Первая рецензия на его новый роман “Описание города” появилась уже после того, как он был напечатан на страницах “Нового мира”. А рецензия на журнальную публикацию – не в рамках обзора толстых литературных журналов – сегодня большая редкость. А ведь Данилов почти не изменился: можно теми же словами, которыми писали о нем два-три года назад, рассказать и о его новой книге.
Оттолкнусь от личного опыта. Я говорил, ссылаясь на Флоренского, о восприятии Даниловым мира как сплошного пространства – сейчас о “сплошности” пространства Данилова пишет Ирина Роднянская. Я сопоставлял прозу Данилова с тотальными инсталляциями Ильи Кабакова, созданными из хлама, повседневно производимого человеком, и вот “Описание города”, кажется, специально написано, что бы эти мои соображения подтвердить. Такого количества словесного мусора, артефактов повседневности, Данилов, кажется, еще никогда на страницы своих книг не вносил: здесь и заголовки статей, и стихотворения из местных газет, и обрывки каких-то песен, и статья УК РФ, и тексты рекламных роликов. Можно сопоставить Данилова и с Семеном Файбисовичем. Для этого тоже есть основания: Данилов – выдающийся гиперреалист, и Файбисович тоже выдающийся гиперреалист. У Файбисовича был период, когда его интересовало не столько то, что человек видит, сколько то, как он это видит, тогда Файбисович старательно выписывал на своих полотнах всяческие “загогулины” и прочие “круги перед глазами” на фоне ларьков и помоек. И Данилова интересуют не столько сами предметы, сколько созерцание этих предметов. Поэт Александр Курбатов (Демин) сравнивает письмо Данилова с видеокамерой, будто бы приклеившейся к сетчатке глаза, к самому зрачку, с камерой, улавливающей малейшие движения глаза оператора.
Что еще добавить? – что Данилов, как и весь гиперреализм, должен был прийти на смену постмодерну, что когда оригинальные сюжеты исчерпаны, настает время пристальнее вглядеться в то, что всегда окружало человека, в самую обыденную обыденность. И если весь мир переполнен обломками смыслов, возникает желание всмотреться в то, что смысла лишено.
Все это слова правильные, но, увы, слишком общие. Место Данилова в русской культуре теперь определено и с этого места его никто не сдвинет. Осталось понять: настоящий ли это Данилов, точнее, надо понять, какой именно Данилов – настоящий. Для меня подлинный Данилов скорее автор “Черного и зеленого” или “Дома десять”, чем “Горизонтального положения” или “Описания города”. Нельзя сказать, что последние его романы – просто имитации Даниловым самого себя, а все же они только бонус, может быть, и любопытный, но к облику писателя мало что добавляющий, а порой и затемняющий его.
В отличие от романа “Горизонтальное положение”, с которого, пожалуй, началось широкое прославление Данилова, новый роман “Описание города” – бонус приятный. Данилов, даже когда пишет о себе, старается говорить от лица максимально лишенного индивидуальности общечеловека. И в “Описании города” ему это удается намного легче, чем в “Горизонтальном положении”: здесь ему не нужно старательно избегать упоминаний о каких бы то ни было личных привязанностях, вытравливать из текста все индивидуальное, вытаптывать свою жизнь, превращая ее в какую-то голую равнину. Опыт путешественника, о котором написан новый роман, одновременно и максимально индивидуален и максимально обобщен. Данилову не надо вычеркивать из нового романа друзей, семью, коллег – все они остались в Москве, о них можно ненадолго забыть, и начать заглавный сюжет: описание города.
Утрамбовка жизни не понадобилась, и новая книга получилась не такой напряженной, как “Горизонтальное положение”, даже, можно сказать, легкой, в ней почти нет тех словесных уродцев, которые в “Горизонтальном положении” лепятся один к другому. Здесь если порой и попадаются слова вроде “покидания”, “выбегания” или “застывшести”, то их не слишком много. Да и надо же, в конце концов, соблюсти авторскую манеру: какой же Данилов без отглагольных существительных – не может быть Данилова без отглагольных существительных.
Романы Данилова – это его же мутировавшие, раздувшиеся до внушительных размеров короткие произведения. Горизонтальное положение – это достигшая внушительных размеров повесть “День или часть дня”. “Описание города” похоже на сильно разросшийся рассказ “Дом-музей”. Правда, композитор Тубов из рассказа был собирательным композитором, композитором вообще, составленным из черт типичного интеллигента начала ХХ века, о котором типичный экскурсовод рассказывает так, как это принято в типичном доме-музее типичного интеллигента. А вот “выдающийся русский писатель, живший в доме номер 47” по “небольшой тихой улице, названной в честь одного из месяцев” из “Описания города” – это реальный, живший в этом самом доме №47 писатель. Данилов ненавязчиво, но довольно много цитирует его произведения, упоминает факты биографии, так что догадаться, о ком идет речь, труда не составит: это Леонид Добычин.
Добычин и правда жил в доме №47, однако не только какого бы то ни было дома-музея, но и просто дома №47 сейчас не существует, и Данилов этого не скрывает. Вместо музея есть город, и, вероятно, именно потому, что дома-музея Добычина не существует, весь город как бы превращается в этот музей, будто дух писателя из уничтоженного дома разлетается по нелюбимому им населенному пункту, по серым, ничем не примечательным улочкам: вот церковь, о которой он упоминал, вот скверик, в который заходила его героиня – поэтесса Липец, вот маршрут, по которому он уезжал из города. В этом перечислении мест, окружающих пустоту, оставшуюся на месте дома № 47, есть даже что-то от религиозного поклонения. Так и весь Иерусалим становится священным городом лишь после разрушения иерусалимского храма. Так первые большевики считали смерть борцов революции залогом победы коммунизма (до сих пор ведь на Красной площади кладбище). Так, умирая, языческие боги превращались в природные стихии, светила, животных, людей. Хотя трудно, конечно, назвать город проявлением какой-то стихии, ну разве что “стихии грязи”, в существовании которой, по словам Данилова, можно убедиться на одной из улиц описанного им города, или стихии обыденности.
Может ли существовать стихия обыденности, стихия ничем не наполненной жизни? И не этой ли стихии пустоты посвящал свои произведения Леонид Добычин, и не должен ли он сам был превратиться в пустоту – исчезнуть? Ведь он и вправду исчез, пропал без вести. Теперь и на месте его дома остался пустырь. Пустота прибавляется к пустоте. И эта пустота, которой стал Добычин, невидимая и неощутимая, наполняет город. “Описание города” – это почти гимн Леониду Добычину, и, наверное, лучшее произведение о нем, хотя Добычин ни разу и не назван в нем по имени.
Впрочем, путешествиями по добычинским местам блуждания Данилова в описываемом городе не ограничиваются – он действительно пытается вжиться, сродниться с пространством – не с людьми, потому что люди явление временное, а именно с пространством, как с воплощением той самой пустоты.
“Описание города” – далеко не лучшее произведение Данилова. Фирменное даниловское смешанное с иронией удивление, по поводу каких-то очередных абсурдных явлений жизни, здесь часто переходит в простое лишенное эмоций брюзжание сноба. Чего такого уж странного в словосочетании “войти в печенки”, чтобы возвращаться к нему раз шесть? Чем именно пугают слова “мил-дружок” и тому подобная псевдонародная лексика псевдонародной песни, используемой в рекламном ролике молочной продукции? А строки “мастера большого спорта / учат рыцарству других”, не спорю, скверноваты, но разве они заслужили два абзаца пристрастно-недоуменного разжевывания?
“Описание города” не лучшая вещь Данилова, но ведь и далеко не худшая, и пусть все эти нудные “такие-то” районы, гипермаркеты, названные в честь геометрических фигур, и прочие словесные нагромождения вас не смущают. Если вам не чуждо мироощущение Дмитрия Данилова, если вы способны оценить этот будничный дзен захолустья, автобусно-железнодорожные медитации спальных районов; если вы, как и автор, способны раствориться в обыденности, слиться с этим, пусть и неказистым, неправильным, абсурдным, пространством, ощутить это пространство родным, – при таком условии у вас, конечно, хватит смелости пробраться сквозь сооруженные Даниловым словесные нагромождения.
∙