Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2012
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Юлия Щербинина — филолог, доктор педагогических наук, доцент Московского педагогического государственного университета. Занимается исследованием дискурсивных процессов в разных областях культуры. Автор нескольких книг. Живет в Москве.
Юлия ЩЕРБИНИНА
Ошибка 404
Новый роман Ильдара Абузярова «Агробление по-олбански» отчетливо обозначил актуальную тенденцию современной прозы: антиглобализм все активнее проявляет себя не только как политическое движение, но и как литературный формат. Многочисленные сюжетные пересечения и образные переклички «Агробления…» с «Мертвым языком» П. Крусанова, «Ампиром В» В. Пелевина, «Победительницей» А. Слаповского, «Хлорофилией» А. Рубанова, «Таблеткой» Г. Садулаева, «Информацией» Р. Сенчина позволяют говорить о том, что в отечественной литературе сложился уже достаточно обширный корпус художественных высказываний, объединенных условным понятием антиглобалистский роман.
Заряженное энергетикой протестного движения «Захвати Уолл-стрит»[1]и личными впечатлениями автора от путешествия по бывшим республикам Югославии, «Агробление по-олбански» выстрелило целым залпом скептических суждений и протестных идей. «Современный человек должен понимать, что он живет в период глобальной катастрофы, когда многие устои и традиции сыпятся, словно карточный дом», – утверждает И. Абузяров в интервью «Частному корреспонденту». В романе это утверждение обретает подчеркнуто декларативный характер.
Детективно-авантюрная составляющая лишь внешняя жанровая рамка для воплощения авторского замысла. И при всей динамичности повествования и искрометности языка портрет современной действительности получился у Абузярова довольно устрашающим и совершенно безрадостным…
«И море, и Гомер…»
Действие центральной линии романа сконцентрировано вокруг одной женщины, в которую при разных обстоятельствах и в разное время влюблены четверо мужчин. Россиянин Ленар испытал мимолетное школьное увлечение грациозной девочкой-гимнасткой по имени Саша. У Эрика был столь же мимолетный роман с повзрослевшей Александрой. Канадец Рауль влюбился в уехавшую за границу профессиональную спортсменку по фотографии в журнале. Наконец, француз Жан влюбился в уже мертвую Александру, будучи при исполнении полицейских обязанностей и расследуя обстоятельства ее смерти. Собравшись вместе, герои планируют ограбление сейфовой ячейки банка, где Александра в последний свой приезд на родину спрятала нечто тайное и очень важное…
Другую сюжетную линию образует путешествие по Балканам друзей-албанцев, Петра Деспотовски и Давида Порошкански, которые по ходу действия высказывают антиглобалистские суждения и ведут диалоги, исполненные обличительного и нигилистического пафоса. Символическая цель этих героев – поиск мифологической Большой Женщины, виновной в бедах и катаклизмах современной цивилизации…
Все эти персонажи – ментальные дауншифтеры, мыслящие и действующие по давно сложившимся принципам и хорошо отработанным алгоритмам контркультурных движений. Так, совместное проживание в квартире Ленара приезжих из разных стран очень напоминает хипповскую коммуну. Свободное странствование двух философствующих албанцев похоже на практикуемое неформалами путешествие автостопом.
Как и положено неформалам, абузяровские герои бросают вызов Системе и пытаются активно ей противостоять, устраивая протестные акции в общественных местах. Последним раундом этого боя в «российской» линии романа должно стать «разорение системы» посредством ограбления банка; а в «албанской» – личная встреча и серьезный разговор с Большой Женщиной. Таким образом, внешне никак не пересекающиеся, обе сюжетные канвы оказываются объединены общими настроениями и сквозными идеями.
Пытаясь бороться с ненавистным им миром, герои «Агробления…» балансируют на границе вечных общечеловеческих ценностей и современных социальных иллюзий. Чтобы не утонуть в море информации и не рухнуть в пропасть одиночества, они сбиваются в компании «по интересам», будь то тяга к авантюрным приключениям, борьба за личную свободу или любовь к женщине.
«И море, и Гомер – все движется любовью…» Но в деформированном культурном пространстве любовь к людям оказывается гораздо слабее любви к идеям, вещам, статусам. И образ Большой Женщины (она же великанша Глоби, она же русалка Дениза, она же демоническая Албасты) в самом общем из возможных толкований есть само олицетворение глобализации. Но не только.
В образе Большой Женщины иронически обыгрывается также свойственная постиндустриальной культуре диспропорция внешнего и внутреннего. Размер, объем, количество, величина становятся переносными обозначениями социальной востребованности и статусной значимости – с одной стороны, и личностной состоятельности и подлинности человеческого существования – с другой.
Что возвышает нас и что делает нас великими, истинно большими? Давид Порошкански так отвечает на этот вопрос: «Если женщина любит – она большая, а если нет – то маленькая. Когда женщина не любит, ей всегда надо слишком много. А когда любит, она и малым довольствуется».
С опорой на метафору величины построена и теория другого албанца, Динаро Продана. Так, по масштабу личности люди делятся на три типа: микрочеловек (всю жизнь погруженный в быт), макрочеловек (приверженный идеалам какой-то отдельной социальной группы) и мегачеловек (сознающий себя частью Вселенной). В «Агроблении…» наглядно показаны разнообразные способы преодоления человеком своего эгоистического локуса, взламывания границ наличного существования, перехода из плоскости быта в объем бытия – туда, где вечно жив Гомер и никогда не пересыхает море…
По сути, все поиски абузяровских героев – это поиски подлинности. Не правды, не свободы, не справедливости, а именно подлинности. И путь каждого из них есть путь к «своему морю». В отличие от автора романа, они не читали Сартра и Маркузе, Дебора и Жижека, но интуитивно живут их идеями и мыслят в одной философской системе. Их протест не столько концептуальный, идеологический, сколько экзистенциальный, «нутряной».
Наконец, в образе Большой Женщины метафорически схвачена еще одна характерная черта постиндустриального мира – его функционирование по женскому гендеру: тотальная продажность и постоянное проституирование общественных ценностей и бытийных смыслов. Здесь Ильдар Абузяров развивает идею ДП(ПНН) из «Блуды и МУДО» Алексея Иванова (индустриальное – мужской гендер, насилие; постиндустриальное – женский гендер, проституция).
Повторяющиеся эротические метафоры – внешние проекции психологического состояния персонажей: жизненная неустроенность, одиночество и невозможность соединения с желанной женщиной заставляют воображать ее черты в окружающих объектах. Так природный ландшафт повторяет контур человеческой мысли и структуру современного мироустройства.
Крошка RU
Уже на уровне заглавия «Агробление по-олбански» прочитывается как развернутая метафора глобальных последствий глобализации: разрушения частного пространства, агрессивности информационных технологий, деградации духовной жизни. Причем, согласно авторским рассуждениям, это происходит одновременно и в реальном, и в виртуальном мире.
Ограбление он-лайн – это виртуальные информационные спекуляции и снижение порога критического восприятия; подмена реального участия в коммуникации формальным присутствием в ней; обманчивое совершенство технических устройств и преувеличение возможностей социальных сетей.
Ограбление офф-лайн – это обрушение мировой экономики из-за механического наполнения потребительского рынка и бесконтрольного кредитования населения; варварское природопользование и истощение природных ресурсов; духовное обнищание людей в эпоху консьюмеризма.
Символический грабеж происходит и в сфере коммуникации, которая переживает точно такой же кризис, какой переживает финансовая сфера. Информационный банк оказывается таким же банкротом, как банк коммерческий.
«Агробление по-олбански» – это не только распад целостной картины мира, но и кража самой Речи. Нынче «любая стоящая фраза превратилась в слоган». Тотальная формализация речи, деформации языка, обессмысливание слов, симуляция общения, дискредитация отношений, бесконечная демагогия, манипулирование информацией – все это абузяровские герои постоянно наблюдают, много обдумывают и время от времени обсуждают между собой.
Одновременно и сам образ Языка регулярно используется для конструирования вспомогательных метафор («солнце коснулось языка Эйфелевой башни»; «море шершавым языком слизывало крошки»). Так в романе Абузярова Слово материализуется, овнешняется и обнажает механизмы своего существования.
По аналогии с теневой экономикой в романе изображена теневая коммуникация, связанная с преступлениями против Языка – его искажением, засорением, дискредитацией, предательством. Отдельная глава «Жаргон подонков» содержит рассуждения героев о чистоте речи и причинах ее огрубления. Так, на вопрос, почему в России все ругаются матом, дается очень лаконичный, но вполне объективный ответ: «Потому что гражданская война и жара!» Этот тезис подтверждается научными исследованиями, согласно которым для русских действительно характерно расширенное «поле брани» при суженном «поле вежливости» из-за постоянной политической напряженности и социальной неблагоустроенности[2].
При этом ни финансовые пирамиды, ни сетевой маркетинг, ни групповая психотерапия, ни социальные сети – никакие виртуальные сущности и искусственные конструкты не способны снизить уровень агрессии и полноценно заменить живые человеческие отношения. Последовательно и наглядно представленные на страницах романа, эти сущности и конструкты столь же последовательно разоблачаются. И здесь Абузяров идет, опять же, в одном ряду с Крусановым, Пелевиным, Ивановым, Слаповским, Сенчиным и множеством других отечественных авторов, развенчивающих идеологию постиндустриального социума средствами изящной словесности.
Праздник непослушания
Пожалуй, больше всего концептуальных связей и образных параллелей у «Агробления…» с романом Павла Крусанова «Мертвый язык». Абузяровских персонажей, как крусановских, «уже давно тяготило скверное состояние мира», одержимого сверхпотреблением, проданного и разворованного, раздробленного и фальшивого, превратившегося в мнимое подобие реальности.
Дырка изображенного Крусановым «мира-бублика» видится Абузярову как «зияющая пустота, наполненная клубами дыма, пыли, пахнущая резиновыми автомобильными ковриками». И подобно тому, как персонажи «Мертвого языка» хотят пролезть в дырку «бублимира» – так герои «Агробления…» желают попасть в «черную дыру», воображаемую как «земля, не подчиняющаяся всеобщему тяготению и живущая по своим законам».
Перекличка есть и в фабульном построении романов: объединение ранее незнакомых людей в попытке расшатывания основ постиндустриального общества, а затем коллективное бегство из него. При этом и у Крусанова, и у Абузярова действуют герои сходной ментальности и одинакового психотипа – бунтари-маргиналы, недовольные настоящим, переживающие внутриличностный кризис и вступающие в «заговор» против реальности. Даже отдельные формы их социального протеста демонстрируют очевидное сходство: организованное шествие голых людей по Невскому проспекту («Мертвый язык») и коллективное посещение банка в обнаженном виде («Агробление по-олбански»).
Ничего удивительного в самом описанном сходстве нет – это типизация в литературе типичного в жизни. Проблема, однако, в том, что оба романа носят не бытоописательный, а выражено протестный характер. Сам по себе протест лишь внешнее выражение несогласия, но не способ преобразования мира. И здесь возникает весьма интересный и одновременно непростой вопрос: возможна ли деконструкция социокультурных основ современности средствами их же конструирования?
В поиске ответа на этот вопрос обнаруживается существенная разница творческих методов П. Крусанова и И. Абузярова. Если в «Мертвом языке» предпринимается попытка создания концептов, пусть сугубо условных и эфемерных, но сущностно противоположных наличной действительности («реальный театр», «душ Ставрогина»), то «Агробление по-олбански» представляется пусть точной и справедливой, но безальтернативной констатацией существующего положения вещей.
Последний из описанных подходов таит в себе неочевидную, но вполне конкретную опасность. Механическое суммирование и обобщенное предъявление имеющихся смыслов в качестве стратегии их же разоблачения генерируют семантический сбой, подобный серверной блокировке доступа к запрашиваемой информации при интернет-поиске и известный как ошибка 404, или Not Found («не найдено»). Характерной особенностью такого сбоя является то, что сам запрос вводится правильно и соединение клиента с сервером потенциально возможно, но данные согласно запросу почему-то не обнаруживаются.
По сути, ошибка 404 – это метафора ускользания информации от «схватывания» и преобразования ее человеком. Большая Женщина следит за нами…
Очевидно и то, что в собственно художественном плане «Агробление по-олбански» не кажется слабее «Мертвого языка». Абузяров – весьма тонкий наблюдатель, обаятельный рассказчик и просто смелый человек. Смелый хотя бы потому, что отважился на столь прямой и экспрессивный призыв к современникам: «Люди должны прорубить просеки в своем заросшем сознании, чтобы однажды сухостой не вспыхнул в агонии и человек не осознал, что все, что он сделал без героического выхода за границы возможного, без безоглядной трансгрессии, – тлен и пепел» (из интервью «Частному корреспонденту»).
Парадокс, однако, в том, что эта декларированная трансгрессия – взламывание кодов реальности и переход от «микрочеловека» к «мегачеловеку» – так и остается целиком в пространстве мифа, в границах вымысла, в декорациях «1001 ночи». И абузяровский Ленар – отнюдь не Ларуш[3], хотя в душе он очень хочет быть Ларушем.
При всей искренности своего протеста, главный герой «Агробления…» не вызывает большой симпатии и желания ему подражать. Этому есть, как минимум, две причины.
Во-первых, сознание Ленара буквально начинено антиглобалистскими страхами и постиндустриальными стереотипами. Он верит в информационное всемогущество США («Вся информация принадлежит Америке»); демонизирует виртуальность («Мы потеряли из-за веба бумажные письма и память, уважение к историкам и врачам, уединение и спокойствие…»); винит в личных проблемах обманную рекламу, социальные сети и кадровую политику транснациональных корпораций («Что это за технология такая, направленная на разрушение семьи, чуть не сказал – страны?»).
Во-вторых, большинство суждений этого героя носит сугубо декларативный и прожектерский характер. На протяжении всего повествования Ленар (впрочем, как и трое его друзей) не совершает действительно значимых, по-настоящему серьезных поступков. Добрый в душе и решительный в фантазиях, он проявляет себя либо недостаточно, либо непоследовательно. И даже периодические самообличения («А ты ведь бездарность, – сказал я себе…») и признание жизненных ошибок (аборт жены, неумение строить отношения) не избавляют от подспудного ощущения несостоятельности абузяровского персонажа.
Вообще вся протестная деятельность героев «Агробления…» напоминает «праздник непослушания». В акциях вроде раздаривания винных бутылок посетителям супермаркета или раздачи долларов пассажирам маршрутки больше игрового самовыражения, чем настоящего гражданского протеста. Сама подготовка ограбления в какой-то момент превращается в ритуал, серию символических жестов, заменяя подлинную жизнь и истинную веру (значимая деталь: ключ от сейфа Жан носит на шее, как крестик).
Конечно, герои Крусанова действуют отчасти такими же – креативными, игровыми, театрализованными – методами, но при этом они стремятся «забить осиновый кол в коренную грибницу самого этого мнимого существования» и ищут «новый закон» для борьбы с ненавистным им мироустройством. И некоторые из них гибнут всерьез. А герои Абузярова продолжают жить по существующим законам, действовать по устоявшимся стереотипам, использовать сложившиеся речемыслительные клише. Ленар и его друзья понимают, что «главная ценность – общение с близкими и природой», но они не видят глубинного драматизма ситуации и не сознают прозреваемой крусановским Ромой Тарарамомневозможности «найти слова, которые услышат все», чтобы сформулировать и вербализовать «закон всеобщего долга».
И выходит: выбор технологии диктуется форматом идеологии, а креатив как базовая технология постиндустриальной культуры по определению не способен ни вскрыть, ни тем более подорвать ее основ. И несмотря на масштабность распространения и силу общественной поддержки, движение «Захвати Уолл-стрит» как было, так и остается в рамках арт-эксперимента.
Словесные гримасы глобализма
Не вполне удачным в идейном плане представляется и мифотворческий эксперимент в «Агроблении по-олбански». Притчи, сказки, фольклорные мотивы – все это, интересно рассказанное либо талантливо сочиненное и органично встроенное в сюжет, вместе с тем не производит обещанного трансгрессивного эффекта, смыслового прорыва, не выводит повествование на уровень концептуальных обобщений. А настойчиво педалируемый мультикультурализм, нарочитая образная эклектика и вольное микширование национальных мифов в совокупности являют стопроцентно «глобалистский» формат литературы.
Тот же парадокс наблюдается и на уровне сюжета романа. Так, на первый взгляд, сама попытка ограбления банка с названием «Глобал» прочитывается как метафора покушения на ментальные основы глобализации. А обнаруженные в сейфе записи мужских эротических фантазий и подростковый дневник Александры символизируют подлинность бытия, запрятанную внутри неподлинного мира.
Но что такое юношеский дневник как не набор заблуждений и мнимостей? Содержание дневниковых записей, как лично убеждались многие из нас, нередко обесценивается последующим жизненным опытом. Наивысшая подлинность чувств совпадает с моментом их переживания, однако по прошествии времени многие страдания кажутся нам ничтожными, обиды – мелкими, суждения – несостоятельными, планы – смешными, порывы – бессмысленными… К тому же и в интимных заметках мы нередко врем и лицемерим, желая выглядеть лучше хотя бы в собственных глазах.
Да и сама девушка Александра, как выясняется ближе к концу повествования, создана Большой Женщиной для своеобразного эксперимента: «Если ее во время жизни или после смерти будут искренне любить четыре человека сразу, тогда, по мусульманскому поверью, она попадает в рай и там соединяется со своим возлюбленным». И даже несмотря на возникающие сомнения («Что-то мне тревожно на душе последнее время, будто меня кинуть хотят»), выходит, что именной ей – ненасытной и бесстыжей Глоби – делегировано верховное право распоряжаться человеческими чувствами, отношениями и судьбами?..
Что же получается? Взыскуя подлинности, абузяровские герои получили фантом (?). Вместо необходимой информации сервер выдал ошибку 404 (?)[4].
Весьма спорным оказывается и один из основных авторских тезисов, давших название всему роману: «Интернет сам по себе – это ограбление по-олбански». Интернет – величайшее достижение цивилизации, поистине революционный прорыв человеческой мысли. Но как пистолет становится орудием грабежа лишь в руках преступника – так и ограбление «по-олбански» совершает не сам по себе Интернет, а использующие его «падонки».
Парадоксальная двойственность просматривается и в языке повествования. «Автоматическое перебирание магических слов» – это определение профессии Ленара есть одновременно и определение стилистической манеры автора романа.
Так, излюбленные Абузяровым удвоения (сыплются-крошатся, подержал-потискал, снежинки-балеринки, полувзгляд-полупинок)и даже утроения слов(скульптурки-фигурки-миниатюрки, медяки-алмазы-листья, пили-выпивали-накачивались), внутренние рифмы и бесконечные лексические отзеркаливания (катаклизм/клизма; климат/климакс; пенис/теннис; пастель/постель) – внешне выглядят как маркеры индивидуально-авторского стиля и как оригинальные эксперименты в области художественной формы. К тому же их использование именно в этом произведении можно интерпретировать как символическую попытку «удержать слова» – не дать им ускользнуть, рассыпаться, исчезнуть в глобальном мире. Методичное соединение рифм, неустанное нанизывание уточняющих определений создает лексическую цепочку, скрепляющую распадающиеся коммуникации.
Однако в какой-то момент по ходу чтения текста это становится чересчур заметным и слишком очевидным. Происходит обнажение приема – и наступает разочарование: очень уж видны механистичность, предсказуемость и нарочитость таких элементов. За избыточностью кружев исчезает фасон платья.
Магическое «заговаривание» реальности превращается в утомительное ее «забалтывание», не дающее ни приращения, ни преобразования уже имеющихся смыслов. В результате возникает тот же парадоксальный оптический эффект, что описан в самом начале повествования, когда Ленар видит себя отраженным в витраже банковской витрины, словно его «подвесили вверх тормашками за крюк». Так словесное волшебство превращается в словесное фокусничество.
…Экран монитора мерцает текстом только что завершенного романа. Осталось лишь придумать броское и запоминающееся название. Секунду помедлив, Большая Женщина вновь припадает к клавиатуре и набирает заглавными буквами: АГРОБЛЕНИЕ ПО-ОЛБАНСКИ.
∙
[1] Движение «Захвати Уолл-стрит» (Occupy Wall Street) зародилось 17 сентября 2011 года в Нью-Йорке. Цель участников акции – длительный захват улицы Уолл-стрит в финансовом центре Нью-Йорка для привлечения общественного внимания к преступлениям финансовой элиты и призыв к структурным изменениям в экономике. Путешествуя по Балканам, И. Абузяров вступил в ряды участников движения.
[2] См., например: Жельвис В.И. Инвективная стратегия как национально специфическая характеристика // Этнопсихолингвистика. – М.: Наука, 1988; Снегов С.А. Язык, который ненавидит. – М.: Просвет, 1992.
[3] Линдон Х. Ларуш – американский экономист, мыслитель и общественный деятель; один из предтечей современной идеологии антиглобализма.
[4] Вопросительные знаки берем в скобки, поскольку неизвестно, учитывались ли описанные моменты автором при разработке фабулы и художественной концепции романа.