Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 9, 2012
Сергей ТИМОФЕЕВ
Быстро скажи
Схема Б
Легкомысленные молодые люди
Застойного советского периода
Выходили на снег с бутылками шампанского
И серебристыми веточками бенгальских огней.
Их фигуры в коричневых полушубках
И с длинными вязаными шарфами,
В полусапогах на молнии и с зажженными
Светлячками паршивых сигарет маячили
Под тусклыми фонарями у деревянных домов
Из вытянутых, крашенных бурой краской досок.
Они приводили в ужас и негодование пенсионеров,
Наблюдавших за ними сквозь запотевшие стекла
Освещенных голыми лампочками кухонных окон,
Они хохотали и падали в снег, ели его, заедали им
Глотки кисловатых пузырьков, бросали снежки
В знаки, запрещающие проезд и парковку.
И потом долго заседали на больших кухнях с круглыми столами
Или маленьких кухоньках с трехногими табуретками.
Отогревались, отшептывались, перемигивались, запивали
Все это чаем, слушали на шуршащих бобинных магнитофонах
Оригинальные записи людей в блестящих штанах и рубахах
С вырезами на груди. Обсуждали услышанное.
Потому что время в те времена наматывалось на большие
Магнитные катушки, стоявшие в подвале ЧК на улице Энгельса,
Огромные, практически не изнашивавшиеся, изобретенные
На Колыме профессорами из зеков. Бессчетные запасы
Неистраченного времени сбрасывались в сибирские реки,
Сжигались в армейских котельных, бетонировались в фундаменте
Берлинской стены. Именно на изотопах времени работали
Реакторы подводных ракетоносцев. И когда его критическая
Масса опасно зашкаливала, внезапно в десятках городов сразу
На улицы вываливали компании лентяев старого поколения.
Разряженное напряжение осыпалось им новогодними блестками
На грифы шестиструнных гитар производства ГДР. В воздухе
Отчетливо пахло электричеством. Лампочки уличных фонарей
Мигали. И на некоторое время в зоне видимости вокруг них
Возникала удивительная ясность. Многие до сих пор
Описывают пережитое как “молодость”. Те же самые
Моменты проходят в документации как “Схема Б”.
быстро скажи
кого вынесло
кого уложило на грунт
и так что дребезги стекла на костяшках
как хрустальная мерзлая каша текла
за все деньги потраченные на туфту
которая была важна до зарезу
на пыль в глаза
на звездную дрянь
стекольную крошку
и за всех кого выбило вынесло
уложило и кто не дожил до четкой пластмассы
спокойных манипуляций на входе
намагниченных по последнему слову техники
отсчитывающих каждую каплю
и вынесло и по всем этим улицам
под победный визг тормозов
под перекошенные лица и вот не забудь
(то что надо сказать особо отчетливо)
все эти деньги никому не достались
все ушли в грунт превратились в землю
твердую зимнюю землю
и вот теперь за твердые зимние проценты на чужих счетах
и конечно за упакованную шипастую резину
и еще чуть-чуть за огромные черные круги
сминающие тьму по пути
в никуда особенного ничего
предопределенного.
“николашка”
на одну его половину насыпается кофе
на другую – сахарный песок
нарезается лимон точными дольками
теперь вы зачерпываете ложкой кофе
с подноса и закрываете им половину дольки
другую засыпаете сахарным песком
(в этом городе еще недавно производили свой
сахар но в связи с последними директивами
ЕС завод прикрыли и о нем напоминает только
название соседнего супермаркета – Сахарок –
опрокидываете ее в себя и тут же отправляете
за ней следом кофейно-сахарную дольку
водка горячит кофе вставляет лимонный сахар
как Новый год в штормовое предупреждение
говорят именно так тут баловались офицеры свиты
Николая II во дворце возведенном для ровным счетом
двух ночей его пребывания в этом приморском
городе потом дворец служил пристанищем
для офицерского собрания гарнизона через столетие
историки откопали этот рецепт из-под обрушившегося
фронтона называется “николашка”
* * *
Даже чужие собаки.
Никто мне не пишет писем
На маленьких мятых бумажках.
А я ведь точно такой же,
Мне кажется – я не менялся.
Я так же нуждаюсь в наладке,
Настройке, покраске, доводке.
Я часто гуляю по парку,
По парку, где мы целовались,
И думаю – все, что исчезло,
Ни разу со мной не прощалось.
Так как же так получилось
Обрывки в цепи и помехи.
Большие дома удивленно
Впускают в себя человека.
Так что изменилось в программе?
Пытаюсь я разобраться.
И почему все предметы
Сентиментально покорны?
Да нет, я решаю, все так же,
И ты, говорю, все такой же,
Огромный задумчивый малый,
Шагающий ровно прохожий.
Да просто такая погода,
А может, ты вышел из моды.
Модель семидесятых,
Ноль целых, четыре десятых.
Полдень
А сами, загородившись от посторонних взоров
Крутыми боками, готовятся к красному реваншу.
Зеленый лук призывает давать место молодым,
Но пока у него прошло только несколько перьев
В салатное заседание. Рациональные огурцы ищут
Наиболее выгодные проценты по вложениям в банки.
Перец продолжает перечить и препираться. Ты стоишь
Посреди этого с большой белой тарелкой в руке. За окном
Ветер и солнце. Молодые кругленькие картофелины
Обсуждают между собой твою старомодную рубашку,
Это, конечно, не то, что их тоненькая полупрозрачная кожура.
* * *
Дурно воспитан, лежал в пиджаке на полу.
Самолеты летели вверху, пешеходы спешили внизу.
У графина с водой был независимый вид,
В сердце жужжала пчела.
Так много воздуха нового нам вчера привезли,
В длинных прозрачных пакетах нам привезли,
Бери – не хочу, дыши – не умею, лижи – и лежу,
Твердое лезвие очень подходит ножу.
Красные яблоки
Почему они такие красные,
Почему не голубые или зеленые,
Почему не фиолетовые и не белые?
Проснулся один академик среди ночи
И думает: “Тоскливо что-то, чего ж так тоскливо…”
А тут приходит муж к одной жене и говорит:
“Вы не открывали ли этот шкаф или другие дверцы?”
А сверху стоят большие оранжевые вертолеты,
В которых сидят спасатели и никак не могут решить,
Куда ж лететь, ведь спасать надо ОПРЕДЕЛЕННО ВСЕХ!
Жизнь, Гавриил Степанович, она как спящий медведь
Не может приехать к нам на велосипеде,
А мы стоим, ждем, Лиза, Зане, Велта, Яна,
Петр и Эрвинс.
Славить тебя
Сложат новый Тадж-Махал,
И эта официантка лет пятидесяти,
Засматривающаяся на спортивного типа
Студентов, выйдет покурить за дверь забегаловки,
И когда девушка, посвятившая три года анорексии,
Запустит зубы в свой первый за все это время гамбургер,
А человек, играющий на банджо по четвергам,
Сядет в большую раздолбанную машину и поедет
За горизонт или там до ближайшей заправки,
Я буду славить тебя, твои длинные шерстяные платья
И броши с большими овальными камнями,
Потому что нет занятия лучше, когда вокруг
Мелькают такие кадры, пылятся такие ступени
И даже собиратели сосновых веток для
Погребальных венков вытирают пот и улыбаются.
Старый мир
Обветшавшие дома возводились
Целыми улицами, с ржавыми водосточными
Трубами, обрывающимися за пару метров
До земли, выкорчеванными рамами в подъездах
И прочими доминантами упадка. Прокуренные “опели”
И “фольксвагены” с вмятинами на капотах и
Потеками ржавчины ввозились в страну караван за
Караваном. И стариков понаехало со всего
Света, отовсюду свозили сюда ненужных там
Стариков, радостно покашливающих в нитяные
Перчатки на здешних трамвайных остановках.
И вот заледенела жизнь. Затормозилось все, медленней
Стала сочиться вода из кранов, медленней полицейские
Нагоняли воров, а те медленней доставали пистолеты
И нажимали на курки, которые разваливались в труху,
Напоследок испустив огненный цветок выстрела.
Пуля же летела вперед не меньше столетия. Да так и замирала
В воздухе, как таблетка, упавшая в густой прозрачный сироп.
Или как желтая витаминка драже с истекшим сроком годности,
Закатившаяся за шкаф и уткнувшаяся в пыль, бумажки и ностальгию.
•