(Елена Скарлыгина. Русская литература ХХ века: на родине и в эмиграции)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2012
Татьяна Ратькина родилась в Грозном, живет в Москве. Кандидат филологических наук. Автор книги о литературной критике и эссеистике А.Д. Синявского. Публиковалась в литературных и театральных журналах.
Татьяна РАТЬКИНА
Сквозь призму неравнодушия
ЕЛЕНА СКАРЛЫГИНА. РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА: НА РОДИНЕ И В ЭМИГРАЦИИ. – М., СПБ.: НЕСТОР-ИСТОРИЯ, 2012.
Уже в названии монографии кандидата филологических наук, доцента МГУ имени Ломоносова Елены Юрьевны Скарлыгиной заложена та многоплановость, которая проявляется на всех уровнях книги и формирует ее разветвленную структуру. Более двадцати литературоведческих и критических работ, объединенных под одной обложкой, охватывают почти век истории отечественной культуры: от “Конармии” Бабеля до журнального бума периода перестройки.
Первая часть книги посвящена литературе на родине – точнее, “ворованному воздуху”, которым десятилетиями дышала русская интеллигенция. Говоря о Мандельштаме и Пастернаке, Трифонове и Окуджаве, Твардовском и Солженицыне, автор избегает банальностей и пафоса. Ей всегда удается найти свежую, яркую деталь – будь то глагол “мирволить” или повторяющееся кошмарное сновидение, – приоткрывающую дверь в творческий мир художника, связывающую его с предшественниками и последователями.
Впрочем, самое важное и ценное еще впереди – в исследованиях самиздата, тамиздата и “третьей волны” русской эмиграции. Эти темы давно составляют сферу научных интересов Скарлыгиной. Неподцензурной культуре 1960–1980-х годов и “третьей волне” русской эмиграции посвящен ее спецкурс на факультете журналистики МГУ им. М.В. Ломоносова, а также одноименное учебное пособие 2002 года. В 2010 году вышла ее небольшая монография “Журналистика русской эмиграции. 1960–80-е годы”. И в новую книгу, подводящую итог многолетней работы, вошло много уникального материала. Так, в Историческом архиве института при Бременском университете (Historisches Archiv Forschungsstelle Osteuropa) Скарлыгиной удалось ознакомиться с письмами, которые помогают разобраться в причинах конфликта между журналами “Континент” и “Синтаксис”.
В разговоре о таком сложном явлении, как русская эмиграция, решающее значение имеют интонация и постановка вопросов. Как справедливо отмечает Скарлыгина, “жизнь русской эмиграции на протяжении всех советских лет или замалчивалась, или изображалась в обличительных тонах”, а потому представление о ней до сих пор остается искаженным. Прежде всего, это относится к “третьей волне” эмиграции, занимающей в современных исследованиях “абсолютно маргинальное положение”. Мало сказано о сосуществовании разных поколений эмигрантов, об особой культурной (не только общественной и политической!) среде, сформированной изгнанниками 60–80-х годов вдали от родины, но в неразрывной связи с ней. В монографии Скарлыгиной эти вопросы рассматриваются очень подробно. Автор отмечает, что первая и вторая волны были порождением дореволюционной России; в сохранении ее наследия, в обеспечении культурной преемственности они видели свою главную миссию и цель. А вот эмигранты “третьей волны” и за границей оставались советскими людьми, что сами охотно признавали. Например, Андрей Донатович Синявский писал в эссе “Диссидентство как личный опыт”: “Диссиденты (а именно они составляли основу, костяк “третьей волны”. – Т.Р.) это явление принципиально новое и возникшее непосредственно на почве советской действительности. Это люди, выросшие в советском обществе, это дети советской системы, пришедшие в противоречие с идеологией и психологией отцов… Диссиденты это взгляд на советское общество изнутри его самого”. При этом многие из них быстро адаптировались к новому стилю жизни и в западных СМИ теснили своих предшественников, покинувших СССР в военные годы. Что касается периодики “третьей волны”, то она делала акцент на современные тексты, запрещенные цензурой (в том числе по причине слишком смелых стилистических экспериментов), прислушивалась к голосам, доносившимся из-за “железного занавеса”.
Впрочем, говорить о единстве – как эмиграции в целом, так и каждой из ее волн – довольно сложно. Отзвуки ожесточенных дискуссий, которые развернулись в русской зарубежной печати 60–80-х годов, слышны до сих пор – во многом потому, что в них приняли участие такие знаковые фигуры, как Александр Солженицын. Вероятно, по этой же причине в описании внутриэмигрантской полемики катастрофически не хватает объективности, аналитической сдержанности. Очень трудно не поддаться влиянию и обаянию авторитетных спорщиков, избежать стилистической инерции – и говорить о взаимных обвинениях и обидах корректно, отстраненно. Однако Скарлыгиной это прекрасно удается. Она умело выявляет болевые точки эмигрантского движения – и касается их с деликатностью скорее психолога, чем ученого. Ярче всего эта особенность авторского подхода проявляется в интервью с заместителем главного редактора журнала “Континент”, поэтом, журналистом, переводчиком Натальей Горбаневской и в рецензии на книгу Людмилы Сараскиной “Александр Солженицын”, вышедшей в серии ЖЗЛ. Подчеркивая важную роль “Континента” в истории русской культуры, Скарлыгина все же задает своей собеседнице неприятные вопросы о полемике с журналом “Синтаксис”, выходе из редколлегии Виктора Некрасова, несостоявшейся публикации “Жизни и судьбы” В. Гроссмана. И тем самым выводит Горбаневскую на интересную, живую дискуссию. Не подвергая сомнению значимость книги Сараскиной (“грандиозной по замыслу и очень своевременной”) и масштаб личности Солженицына (“наше уважение к Александру Исаевичу и его памяти безграничны”), рецензент на конкретных примерах показывает однобокость позиции исследовательницы, ее склонность к “пропагандистскому упрощению”. Впрочем, право делать выводы и принимать окончательное решение Скарлыгина предоставляет читателю, обращаясь к нему с серией риторических вопросов: “Справедливо ли утверждать, что прав был всегда и безусловно один только А. Солженицын…?”, “Увы, по отношению к значительному числу людей с безусловно яркими и трудными биографиями, по отношению ко многим бывшим диссидентам и опальным литераторам, составившим “третью волну” русской эмиграции, – это, простите, пропагандистская “пятиминутка ненависти”. Справедлив ли такой подход исследователя в свете исторической истины?”
Одна из самых сильных сторон “Русской литературы ХХ века” – пристальное внимание к деталям. Они имеют в книге не только научное – доказательное и объясняющее, – но и художественное значение. Например, за кратким упоминанием о шестиграннике – специальном ограничительном знаке, стоявшем на титуле особо секретных изданий, – возникает образ противоречивой, опасной, но внутренне богатой эпохи. Сегодня ее законы начинают забываться, но без них, без погружения в общественный и политический контекст невозможно понять процесс литературный. Скрупулезное и точное воссоздание последнего свидетельствует, как нам кажется, не только об исследовательской, но и о педагогической ценности монографии. Она вполне может быть использована в качестве учебного пособия для вузов. Каждая статья содержит отсылки к значимым литературоведческим работам, свидетельства современников, анализ аналогичных культурных явлений прошлых лет и даже веков. (Так, автор сопоставляет “Отечественные записки” В. Некрасова и М. Салтыкова-Щедрина, “Новый мир” А. Твардовского и “Континент” Вл. Максимова, воссоздавая основные вехи истории толстого русского журнала). И конечно, изысканную вязь имен, названий, биографических фактов, интерпретаций и оценок. Благодаря динамичному стилю, логичности и последовательности изложения, взвешенности подхода и свободе от стереотипов (автору в равной мере чужды и советский, и антисоветский пафос), книга воспринимается очень легко. А главное, вызывает интерес к теме, желание углублять собственные знания, продолжать прерванный автором разговор – без чего научное исследование в принципе не имеет ни цены, ни смысла.
Монография Скарлыгиной – это не только попытка написать истинную историю литературы ХХ века, объединяющую три ее потока: разрешенный советский, запрещенный (самиздат и тамиздат) и эмигрантский, устанавливающую связь между странами и городами, которые на долгое время превратились в площадки развития отечественной культуры. Это еще и яркое публицистическое высказывание, рассчитанное на знающего, неравнодушного читателя. Размышление о трагедии литературы, разорванной на части, уходящей в подполье, оплаченной авторской свободой и жизнью. Размышление – несмотря на не раз подчеркнутую нами объективность и научность – очень личное, даже интимное. Боль за русскую культуру становится стержнем, на который нанизывается разнородный материал; от главы к главе она нарастает, прорываясь то в воспоминаниях о первом знакомстве с самиздатскими текстами, то в эмоциональных монологах, произносимых от лица целого поколения. Таких, например: “О многом можно было бы еще сказать, проводя параллели между творчеством Булата Окуджавы и Юрия Трифонова <…> Но вот что главное: они помогли нам духовно выстоять. Понять многое в самих себе, в истории страны, в том “времени и месте”, в которых выпало жить. В удушливой, мертвящей атмосфере конца 60–70-х годов, в ту вязкую, засасывающую эпоху Булат Окуджава и Юрий Трифонов <…> говорили правду, согревали и спасали нас своим словом, своим участием”.
Истоки этой боли проясняются в самом конце, в короткой главке, посвященной Галине Андреевне Белой и Анатолию Георгиевичу Бочарову. Имена, известные многим, в монографии Скарлыгиной звучат совсем по-новому. Речь здесь не об ученых – об учителях: Галине Андреевне Белой и Анатолии Георгиевиче Бочарове. О непререкаемых моральных авторитетах. Слова и наставления своих учителей Скарлыгиной удалось пронести через несколько десятилетий (притом, что сентенции большинства преподавателей студентами забываются уже через несколько минут). И перенести в книгу, наполненную уважением к личности, восхищением перед уникальностью каждой судьбы. Книгу, где почти вековая история литературы рассмотрена сквозь призму неравнодушия.