(Алексей Цветков. Онтологические напевы)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2012
Елена Пестерева родилась во Львове, живет в Москве. Окончила юридический факультет МГУ, аспирант Литературного института имени А.М. Горького. Публиковалась в периодической печати, альманахах и коллективных сборниках. Автор сборника стихов.
Близко к тексту
Елена ПЕСТЕРЕВА
“Из мрака ваять огонь…”
АЛЕКСЕЙ ЦВЕТКОВ. ОНТОЛОГИЧЕСКИЕ НАПЕВЫ. – НЬЮ-ЙОРК: АЙЛУРОС, 2012.
Появившаяся в Сети в самом начале этого года книга “Онтологические напевы” собрала стихи 2011-го. Они и расположены были в сборнике в почти строгом хронологическом порядке, за редким исключением и редким изъятием. Скажем, в книге есть стихотворение на английском языке с последующим авторским переводом (“dear darkness”). Таких стихов, если судить по блогу (aptsvet.livejournal.com), в 2011 году у Цветкова было четыре, но в “Онтологические напевы” включено только одно. Завершавшее сборник стихотворение опубликовано в Сети 27 декабря 2011, а анонс о выходе “Онтологических напевов” появился 5 января 2012, то есть любой желающий мог получить pdf-версию книги практически сразу.
Но итоговая бумажная версия “Онтологических напевов” существенно отличается от первоначальной: в нее оказались включены некоторые стихотворения с мая 2010 года, и ее объем более чем вдвое превышает объем первого варианта. При этом первая версия книги почти целиком вошла во вторую, исключая только стихотворение “с мигалкой олигарх синица мышь ли…”.
Цветков – поэт-демиург, создавший собственный герметичный мир, прописавший этому миру законы не столько жизни, сколько движения, и время от времени оживляющий его своим дыханием (в случае с Цветковым, уместнее сказать “пением”, но в названии сборника и без того есть слово “напевы”). Есть род творцов, создающих мир как будто заново, заново населяющих его и заново дающих имена, изобретающих свой собственный язык и разговаривающих потом уже только на нем. Примеры подобного можно найти во всех сферах искусства, сказанное применимо к творчеству режиссеров Некрошюса, Триера, скульптора Сидура. Стороннему наблюдателю разрешается смотреть на этот мир – и ничего более. При таком обороте дел было бы странно упрекать творца в том, что он говорит раз от раза об одном и том же мире и на все том же самом языке, и все чаще – с самим собой.
В “Онтологических напевах” Цветков узнаваем целиком. Узнаваемы темы, мотивы, образы, синтаксические конструкции, семантические ряды, лексические обороты, ритмы, собственно, все версификационные средства. По-прежнему сильна и убедительна тема неизбежной смерти всего живого. По-прежнему важен для автора мотив вариативности реальностей и невозможности самоидентификации, несовпадения с самим собой, утраты себя – “от фантомных цветковых избавиться легче / настоящего быть не должно” (“снова облако лапой ландшафт умывает…”) и “кто сумеет подлинник отличить от фальши / кому теперь умереть а кому жить дальше” (“возвращение”). Верный читатель, дочитав до “я вину милорд искуплю свою / я до блеска вычищу чешую” (“рапорт”) или до “пока я здесь лежу одно на свете / мне все мерещится что я в аду / тягучее и мягкое как эти <…> как жутко ими быть вообрази” (“санитарная миссия”), не может не вспомнить “я родился другим а не этим / но не стал объяснять и меня / приравняв к человеческим детям / воспитала чужая родня” из стихотворения 2010 года. Финальным выбрано стихотворение февраля 2012 года – “подросток которым я рос оказался не мной…”.
Давние строчки “Я мечтал подружиться с совой, но, увы, / Никогда я на воле не видел совы” в новой книге разворачиваются до, с одной стороны, “дружбы с бабочками и жуками” (“над стволами центрального парка…”), с другой же – до все той же печальной невстречи: “увы неизвестен мне зверь колонок / размах его крыльев количество ног” (“невозможность и неизбежность”).
Разумеется, в стихотворениях “Онтологических напевов” в полной мере присутствует уникальный “цветковский” звук: “волховом ли волоком ли адом” и “льдина динамитная под ним” (“аргонавты”), “лапами платана” (“ожидание”), “ведь жив же каждый жабры грея” (“напрасно в направленье ада…”), “шершень в штанах в камыше упыри” (“звезды горошком и в нашей долине…”). Богатые аллитерации, глубокие рифмы, палиндромические элементы, паронимия – вся та работа (а то и игра) со звуком, которая в стихах Цветкова никогда не выглядит нарочитой и натужной, а возникает как будто сама собой и служит фоном.
Финал стихотворения “ничего не будет кроме…” – “провели весь путь в простуде / были как во сне / эти кошки эти люди / и другие все” – дословно повторяет финал эпитафии Анне Политковской “что-то жить с утра неповадно телу…” – “только слов во рту до свиданья анна / и другие все”.
При поверхностном знакомстве с наследием авторов-демиургов, подобных Цветкову, первое узнавание приемов и мотивов неизбежно вызывает догадки об автоцитатах, а при заведомо недоброжелательном отношении – упреки в самоповторах. В действительности же догадки эти – ложные. Речь не идет ни об автоцитатах, ни о неосознанных самоповторах (нельзя же всерьез думать, что поэт может забыть финал стиха, причем не случайного стиха, а абсолютного шедевра, стихотворения-эпитафии, републикуемого им год за годом в день смерти Политковской). Узнаваемость же объясняется, вероятно, так: демиург, единожды создав свой мир, уже не может оторвать от него глаз и, создав для этого мира идеальный язык, уже не станет (да и с чего бы вдруг) говорить на другом. Поэт, один раз вполне осознавший, что его “подрядили из мрака ваять огонь”, включает в зону личной ответственности сохранение верной памяти о мире и раз за разом, от стихотворения к стихотворению, снимает с мира слепок. Потому что
а кто им расскажет какой синевы
с холмов небеса нависали
фактически некому если и вы
о них не расскажете сами
Потому так уверенно предлагаются автором версии на условно-библейские, а, точнее, псевдо-библейские сюжеты, перекраивающие оба Завета: и своеобразный приквел к Новому Завету “третья попытка”, и “экспликация”, рассказывающая о Крестном пути, увиденном глазами камней, и “санитарная миссия”, завершающаяся словами “я к ним пришел спасителем и спас”.
Потому так естественно и понятно звучит эта нота усталости и одиночества творца:
…думал когда приступал что и правда бог
зря подбивали зачем распалять до азарта
вот и спроворил им землю какую мог
чудо закончено суд назначаем завтра
ангелы арку гирляндой кому по пути
в царство свободы в палату сестра для укола
только пижамные брюки успей подхвати
старенький бог но ведь негде найти другого
Кажется, такого бога-собеседника, такого создателя, с которым можно пить чай и слушать его жалобы, мол, “всегда совершенно один понимаешь / как дитя сочиняю себе воображаемых друзей”, и которому можно давать поручения “приберись на кухне”, у Цветкова еще не было. Раньше, напротив, бывало “но разве птицы могут быть неправдой / тут богом надо быть а я никто” (“такие интересные закаты…”, 2007 год).
За последние семь лет творения Цветков создал автономный и совершенный космос. Его рукотворный мир – гармоничен, равновесен, симметричен и, как результат, весьма устойчив. По сути, это мир-шар, что явствует даже из оформления обложки “Онтологических напевов”. Это устойчивость, граничащая со статикой. Потому бесполезно предсказывать сейчас, какой потоп и какое спасение ждет его по воле демиурга. “Онтологические напевы” – на фоне того, что написано Цветковым с 2004 года, – повод к радости для читателя, которому дорог почерк именно этого автора. Не так часто предоставляется шанс следить за тем, как ежедневно творится мир.