Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2012
Литчасть
Борис МИНАЕВ
Без лица
– А чего ты вообще вдруг решил пойти в Нью-Йорке в театр? – спросил меня Захар Прилепин – мы ехали выступать на книжной ярмарке. Я стал что-то мямлить про друзей, которые случайно купили билет на модное шоу, а потом вдруг добавил, что вообще-то я его люблю, театр. И тем не менее Захар был прав – ну кто ходит в такие места в Нью-Йорке? Ну на Бродвей, на мюзикл, еще куда ни шло. Ну в джазовый клуб, пижонство, но тоже можно себе представить. В кино, наконец. Ну в музей, ну на крышу небоскреба, ладно… Но в театр-то зачем? Как-то это не вяжется с великой американской культурой!
…Про то, как могучая кучка русских писателей съездила на нью-йоркскую Book Expo и поучаствовала в программе Read Russia, будет, думаю, сложено еще немало песен, статей и баллад. Мне тоже когда-нибудь захочется написать путевые заметки, но…
Но сейчас я о другом. Попытаюсь ответить на вопрос Захара – зачем? И что я там узнал?
Шоу Sleep No More (как переводить – “Больше не заснешь”? “Никогда не уснешь”? Или просто грубое – “Не спать!”) расположилось где-то между шумным Бродвеем и тихим университетским Гринич-вилледж, на совершенно неприметной 24-й улице, скучной и незамысловатой, в помещении бывшего маленького отеля. Теперь он сдан в аренду, вместе со всеми своими лифтами, бойлерными, котельной, кухней и черной лестницей, сдан некоей театральной компании, которая вознамерилась произвести тут нечто невероятное.
И впрямь: где вы видели театр, действие в котором происходит чуть ли не на десяти этажах? “По мотивам Макбета” – а есть ли у Шекспира пьеса страшнее? “Да. Там очень страшно. Но вы не бойтесь”, – говорят знакомые, и чувство такое, что им очень хочется, чтобы не только они прошли через испытание новым театром с его экстремизмом и художественным терроризмом.
Терроризм и впрямь присутствует.
Начинается он сразу у входа. Когда нужно пройти через абсолютно черный коридор, настолько черный, что приходится руками ощупывать воздух впереди себя. Затем попадаешь в очень красную комнату, где люди, только что прошедшие испытание театром, тихо переговариваются между собой и пьют – то водку, то колу. Лица у них растерянные. “Знаешь, я ожидал большего”, – говорит кто-то из них по-русски. Интересно, а чего же он ожидал? Мы, вновь прибывшие, торопимся, толпимся возле человека, который ведет себя тоже нервно, возбужденно и совсем непохож на администратора, но явно тут распоряжается.
Раздают белые маски (видели фильм “Крик”? Вот такие). Все мы теперь будем только в них. Снимать запрещено. Говорить вслух – тоже. Объясняют, что сейчас мы увидим нечто странное, и если вдруг почувствуем себя плохо или нам станет “одиноко”, нужно обратиться к людям в черной маске, – они будут нам помогать. Сажают в огромный лифт. С воем и скрежетом он поднимается вверх. Кого-то одного вдруг выталкивают на втором этаже. Там кричат. Истошно. Мама!
Страшно и смешно одновременно… Незамысловатый детский хоррор, от которого легкая дрожь в руках и коленях. Слабый-слабый свет, зловещая музыка, как в фильмах Линча. Все время ждешь, что из стены выскочит неожиданно страшный мужик с красными глазами и напугает тебя до смерти.
Но ничего подобного не происходит.
С каждой секундой страх уходит. Страх – он просто как таблетка, обновивший, обостривший твои эмоции, твое восприятие. А дальше – полное изумление. Абсолютное потрясение.
И непонимание – а что же это?
Я уже обещал, тогда, в маршрутке, – написать про этот театр. Объяснить. Описать его словами. Но это очень трудно. Почти невозможно. Вот я сказал, что музыка, как из фильмов Линча. Так вот представьте, что вы попали в фильм Линча. В шоу довольно много цитат оттуда. Бесконечные лабиринты. Пустые комнаты. Ожидание.
Но если у Линча страх усиливается с каждой секундой, здесь, в театральном отеле, он исчезает. Улетучивается. Даже хочется задержать его чуть подольше, этот глупый страх. Понять, как они достигают этого эффекта – полного освобождения твоей головы, твоего сознания.
Здесь ты попадаешь на каждом этаже в свой особый мир. Мир настолько яркий и подробный, что в нем хочется жить. В нем хочется родиться даже. Настолько он детален, настолько засасывает эта глубина открывшихся ощущений, глубина потерянного, ушедшего, несбывшегося в твоей жизни времени.
Я всегда мечтал потрогать, пощупать своими руками свежие, еще не остывшие от игры театральные декорации. Тут, в нью-йоркском шоу, эта мечта зрителя воплощена – в стократной степени.
Вот квартира, состоящая из многих комнат. Спальня, детская, гостиная, коридор, кабинет, еще одна спальня, подушки, одеяла, книги, телефон, часы, зеркала, кресла, коврики, картины, фотографии, карточки, счета, приколотые булавкой, подушки, рваные газеты, мир дребезжит, разваливается, лопается изнутри от количества этих деталей, настолько живых, как будто люди ушли отсюда совсем недавно, как будто они совсем рядом, совсем близко, слышно их дыхание и голоса… Но нет – только музыка и только этот странный мертвый мир, притворяющийся живым. Вы попадаете в больницу (на другом этаже), и ужас охватывает вас от вида этих пустых кроватей. От этой прозекторской. От кабинета гинеколога. От казенного распятия в углу, где отпевают мертвых. От этих пожелтевших рецептов. От склянок с лекарствами. От анатомического театра с подмостками.
Мир пустой, мир оставленный, мир забытый, мир, полный видений и чужих снов. Какой-то кошмарный – до того он притягивает и завораживает. И люди в белых масках из фильма “Крик” ходят как потерянные. Что происходит? Зачем они здесь? Почему им то страшно, то грустно, то хочется плакать? Зачем они, спотыкаясь и толкаясь, бродят по этим бесконечным коридорам?
Что же я испытал? Вроде бы игры нет, действия нет, драматургии нет. Разговоров нет.
Просто пустой старый отель. Пустая старая жилая квартира. Больница. Кладбище. Ты поднимаешься с этажа на этаж, заходишь во все подсобки и все углы, трясешь запертые наглухо двери в надежде, что они откроются тоже. Бесконечная прогулка по жизни.
Самая первая комната, куда я попал, – это была лавка. Обычная лавка. Прилавок. Стеклянные витрины. Полки. Банки на полках, наполненные какой-то ерундой. Например, там лежали конфеты в блестящих обертках. Я взял одну и, замирая от страха, развернул фантик и сунул ее в рот. Было детское ощущение восторга. Она оказалась просто сладкой.
Я не могу забыть эту первую комнату, этот сладковатый запах специй, сухие метелки трав, развешанные под потолком. Это ощущение, что всегда хотел здесь побывать, когда нет продавца и все можно потрогать!
Жизнь, наша жизнь, выставленная напоказ, которую – всю – можно теперь потрогать руками. Ощущение сладкое до тошноты. Восторженное до озноба. Страшное до радости. Как им это удалось?
Но потрясение было не только от того, как им это удалось. Потрясение было оттого, что (оказывается) театр не требует ничего – ты сам наполняешь этот вроде бы внешний, собранный, сконструированный, но такой живой мир своим собственным содержанием. Собой. Актеры здесь – вот эти мертвые вещи. Которые вдруг становятся живыми. Самих актеров уже не требуется.
Но народ вокруг, конечно же, ждет разгадки.
Разгадка есть. Актеры есть. Есть и действие. Больше того, поскольку разгадку ищут все, кто сюда попадает, им дают эту игру (уже в виде пародии). Некоторым, то есть тем, кому особенно повезет и кого выволакивают из гудящего и грохочущего лифта поодиночке, запирают в каких-то отдельных комнатах – дают-таки некое задание. Как в пионерском лагере. Найти то ли карту, то ли предсмертную записку леди Макбет, то ли еще что-то очень важное, и вот они как сумасшедшие мечутся по этим комнатам, стараясь ее найти среди подушек и старых рецептов. Мне кажется, эти зрители самые несчастные. Или самые счастливые, не знаю…
Тенью, а верней, каким-то обрывком тени скользит и Шекспир. Вот кого-то душат подушками. Вот кого-то соблазняют. Кормят беременную странной, подозрительно пахнущей белой жидкостью. Пантомима с неожиданными вскриками и перемещениями в пространстве. Конечно, занятно. Невероятно интересно смотреть, как обученные причудливой пластике актеры буквально летают по стенам. По стульям. Иногда даже по потолку. Очень смешно следить за нами, зрителями, которые, боясь что-то пропустить, нелепой гурьбой бегают по этажам за актерами, которые легко перебегают по лестницам и коридорам, из одного пространства в другое, перемещая действие то туда, то сюда.
Но знаете, это уже что-то другое. Другая игра. Детская. Смешная даже.
Впрочем, над чем тут смеяться? Над нашей попыткой хоть что-то понять? Хоть что-то разгадать?
Потом, уже после представления, мы с друзьями делились впечатлениями. Оказывается, мы не увидели и половины всех сюжетов, которые в этой бесконечной пантомиме разыгрывают актеры на всех шести (десяти?) этажах.
Сложить их в уме и сопоставить – невообразимо.
Каждому зрителю достается свой кусочек шарады, кроссворда, и он его страстно разгадывает.
Но только зачем? Честно, мне очень понравилось, как работают актеры. Как они убегают от нас, порхая, словно ночные мотыльки, по этим зловещим залам. Как тень Макбета выступает из этих танцев.
Но мне – и без игры – всего ЭТОГО было достаточно.
Я долго стоял в бойлерной, в подсобке, среди труб и рабочих шкафчиков, ощущая ее влажный теплый запах. Ничто не мешало мне залезть во все ящички, открыть все дверцы, засунуть свой глаз в любую дырку. Этот теплый душный воздух маленькой служебной комнаты со слесарным инструментом не отпускал меня долго.
Сама тайна жизни толкалась мне в грудь.
Все эти перепады и приключения кончаются, когда ты в конце концов устаешь от эмоций и опять спускаешься вниз на первый этаж, в комнату красного бархата, где можно слушать джаз, говорить с друзьями (наконец-то), выпивать разные напитки.
“Знаешь, а я ожидал большего”.
А я не ожидал ничего. И получил все.
Sleep No More –драгоценная метафора нашей жизни. Сидишь, пьешь, такой спокойный и довольный, что все кончилось. И думаешь: слушай, а зачем же все это было-то? В чем смысл всех этих комнат?
Не случайно, что это Макбет, а не, предположим, “Три сестры”. Самая страшная пьеса в истории человечества – пьеса о том, что у зла нет объяснения, а у добра нет лица.