(Кирилл Кобрин. Текстообработка)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2012
Близко к тексту
Мария РЕМИЗОВА
Жизнь после текста
КИРИЛЛ КОБРИН. ТЕКСТООБРАБОТКА. – М.: ВОДОЛЕЙ, 2011.
В области визуальных искусств лет уже …дцать как тихо и бархатно прошла революция – изображение само по себе перестало существовать как полноценный художественный объект. Его роль узурпировала отвлеченная концепция, теория, для которой собственно изображение, а еще лучше – ряд изображений, служит чем-то вроде материализованных аргументов, априори несовершенных и ограниченных – именно в силу материализованности нематериализуемого. Искусствоведы не раз отмечали, что для современного искусства какой-нибудь пресс-релиз, уже не объясняющий, как предполагалось раньше, а манифестирующий некую художественную программу, куда более значим, чем висящие на стенах выставочного зала полотна или понатыканные там инсталляции. То есть в области файн артс текст откровенно потеснил изображение.
Зато в своей собственной области – литературы, так скажем, памятуя, впрочем, что нынче с этим понятием следует обращаться с крайней осторожностью, ибо оно становится все расплывчатее, – текст как художественный объект, напротив, позиции сдает, поскольку недостаточно синтетичен, что ли… То есть рассказы, романы и повести, сделанные по старым образцам, продолжают, конечно, появляться (и таких, между нами, большинство), но рискуют остаться незамеченными, затерявшись в ряду себе подобных, не вызвав решительно никакого художественного резонанса. Поскольку не отвечают духу времени, требующему теории прежде практики.
Понятно, отчего литература так отстает: ведь теоретизировать-то все горазды словами, то есть пользуясь тем же самым материалом, из которого творится литература. Попробуй-ка тут отделить овнов от козлищ. К тексту-то пресс-релиза не приклеишь и велеречивого куратора не приставишь…
Кирилл Кобрин досадует именно на это – на катастрофическое отставание изящной словесности от общего триумфального прорыва к новому. Так и пишет в предисловии к своей “Текстообработке”: мол, “скука, чудовищная скука при чтении современной беллетристики стала причиной нижеследующего литературного предприятия”. Скука же, поясняет он, возникает оттого, что “жуликоватые простодушные сочинители… убеждены, что “литература” является отражением “жизни””. Фигня все это! – убежден Кобрин, – “…писатель – тот, кто возится с текстами, а не с жизнью”.
Далее следует главный постулат манифеста (ибо “Текстообработка” – несомненный литературный манифест, брат-близнец манифестов-релизов, сопровождающих любой жест актуального изобразительного искусства): “литератор должен понимать, что занят обработкой тестов – своих и чужих”.
Ну а еще далее – наглядный образец применения заявленного метода – собственно основной корпус “Текстообработки”. Немаловажным фактором для реализации замысла служит и шрифтовая подача: предисловие и заключительная страничка, экспонирующая “Часть 4. Способ текстообработки – текстопорождение” (к ней мы еще вернемся), имитируют шрифт пишущей машинки с давно не чищенным шрифтом, отчего некоторые буквы характерно “грязнятся” на бумаге. Не так давно подобных “артефактов” было пруд пруди, а сейчас это смотрится… почти винтажно.
Кроме уже названного, остальные способы текстообработки по Кобрину – “комментирование”, “переписывание” и “текстосопровождение”. Отсюда неизбежно следует, что должен быть какой-то первоначальный, исходный текст, с которым текстоообработчику и предстоит иметь дело. Эту проблему Кирилл Кобрин никак не обсуждает, а следовало бы, потому что, если довести мысль до логического конца, на горизонте явно замаячит “первотекст”. А идея “первотекста” входит в некоторое противоречие с насквозь модернистским принципом “комментирования” и “переписывания”, и было бы весьма любопытно ознакомиться с аргументацией, способной сей парадокс разрешить.
В качестве исходного текста для “Текстообработки” Кирилл Кобрин берет творчество, честно говоря, мало кому, кроме специалистов, известного ирландского писателя Брайена О’Нолана, каковой в иных случаях выступал под именем Флэнна О’Брайена, а также Майлза на Гапалинь. А поскольку текстообработчик К.К. пользуется русифицированной версией оного творчества, то в соавторы попадает еще одна фигура – “текстообработчик” А.А. – Анна, если не ошибаюсь, Асланян, адаптировавшая английскую и ирландскую версии текстов в русскоязычный вариант. На обложке так и написано: “исполнено Брайеном О’Ноланом, А.А. и К.К.”. Все по чесноку – никто не забыт, ничто не забыто, все равны, как на подбор…
Что можно сказать по существу наполнения означенного раздела? Пересказывать комментарии? Можно было бы, конечно, включиться в игру по созданию единой бесконечной книги (особенно будь надежда, что кто-нибудь возьмется за комментарий к этой рецензии, а потом еще кто-нибудь за комментарий того комментария и так далее). Но мы от этой чести откажемся. Заметим только, что комментарии выполнены, конечно же, превосходно, умно, талантливо, и протчая, и протчая… Единственный повисающий в воздухе вопрос – но он в полной мере может быть отнесен и ко всему корпусу “Текстообработки”, – почему внимания К.К. удостоились именно эти фрагменты текста, а не какие-нибудь другие? (Если брать шире – почему именно О’Нолан?) Ответ на этот вопрос, возможно, прольет свет на суть литературного метода, который предлагает Кирилл Кобрин. Рискнем предположить, что именно мотив той или иной выборки является основным творческим элементом нового метода.
В следующем разделе (“Переписывание”) предложен фрагмент романа О’Брайена “Третий полицейский”, где в наистраннейшей обстановке беседуют два престраннейших персонажа, причем один – уже убитый, а другой – его убийца; в процессе беседы убитый тяготеет к тому, чтобы на все отвечать “нет”, и даже подводит под свое нигилистическое пристрастие теоретическую базу. Затем следует сочиненный Кириллом Кобриным монолог убитого, где автор по-своему переинтерпретирует это идейное “нет”. В предпоследней части, носящей, напомним, название “Текстосопровождение”, приведены фельетоны на Гапалиня, которые тот с блеском публиковал в ирландской прессе, а после К.К. – уже совсем традиционно – рассказывает о некоторых фактах из биографии своего героя и производит анализ его творчества в сопоставлении с творчеством Джойса, эпигоном которого, оказывается, считали беднягу Нолана-Брайена-Гапалиня, тогда как (по версии К.К.) тот, напротив, в чем-то Джойса даже и переплюнул.
Последняя часть (к которой мы обещали вернуться) – “Текстосопровождение” – представляет собой всё более и более мелко нарезанный винегрет из фраз Нолана-Брайена-Гапалиня и самого К.К., которые постепенно превращаются сперва в отдельные слова, потом в обрывки слов, потом в буквы, потом в бессмысленный неразрывный ряд знаков, а потом в бесконечное слово “текстообработкатекстообработкатекстообработка…”
Приходится признать, что этот литературный жест столь значителен по замаху, что волей-неволей нужно сравнивать его с “Черным квадратом” или с кейджевским “4’33”. К.К., очевидно, норовит выставить предельную границу тексту как высказыванию. Ведь что можно написать после бесконечной “текстообработки…”? Как будто бы ровным счетом ничего – точно так же, как после черной дыры Малевича или тишины Кейджа. Однако и картины после Малевича все еще малюют, и кое-какие музыкальные мелодии радуют человеческий слух после великой “паузы” Кейджа. Значит, и текст еще возможен.
Конечно, Кобрин неспроста выбрал для “обработки” именно такого героя: О’Нолан приводит его к Джойсу, тоже в своем роде установщику “последней границы” литературы – только полный дурак станет вслед за Джойсом ломиться в ту же сторону еще дальше. Дальше Джойса в ту сторону, естественно, ничего нет.
Другое дело, что в ту сторону можно и не ходить, благо направлений не счесть. Можно, кстати, и не согласиться с основополагающим постулатом Кобрина, прокламирующим единственно возможную на данном историческом этапе функцию литератора – обрабатывать тексты. (Этот принцип, лаконично сформулированный К.К., гораздо пространнее был изложен Германом Гессе в первой части “Игры в бисер”.) Заметим, Кобрин свой принцип никак не доказывает – постулирует, и все. И очень сомнительно, чтобы его можно было бы как-нибудь неопровержимо доказать.
Чем же в таком случае хорош (интересен) эксперимент К.К., базирующийся на недоказуемом постулате? Да хотя бы одним тем, что предлагает тему для размышлений. Очень и очень отвлеченных размышлений на тему, что же такое литература, черт ее побери…