Рассказ
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2012
Леонид Левинзон родился в г. Новоград-Волынский (Украина). Учился в медицинском институте в Санкт-Петербурге. Живет в Иерусалиме. Автор книги прозы и публикаций в журналах “Октябрь”, “Волга”, “День и ночь”, “Новом журнале”, “Зарубежных записках”, “Иерусалимском журнале”, журнале “22”. Лауреат “Русской премии” (2010).
Леонид ЛЕВИНЗОН
Удивительный мир
рассказ
Нет, не знаю. Но получается, что все, что происходит, – призрачные вещи, какая-то невероятная зыбкость. Сияет и переливается солнце, накален жарой воздух, деревья спрятались в самих себя и внутри них бродят медленные разогретые соки. В ленивом дрожащем воздухе текучи камни, строения, пустыня, ястреб точкой в небе, миг – и строения переходят в камни, камни – в песок, ястреб – в пыль, еще миг – поднимаются небоскребы, но сквозь них уже проглядывает бесконечная синева.
Когда-то некий лысый дядька был маленьким мальчиком и любил ходить на речку. Рогастые коричневые коровы паслись на ее густотравном берегу. Звякали колокольчики, высоко в небе облака то закрывали солнце – и тогда легкий ветер, усиливаясь, рябил листву и качал желтыми подсолнухами за ближайшей оградой; то открывали солнце – и немедленно начинали гудеть пчелы, носиться стрекозы, припекало голову и руки. Мальчик воображал себя великим воином и врубался с длинной палкой-мечом в заросли пыльной, остро жгучей крапивы, а в перерывах между боями сбегал по глиняному скользкому распадку и восторженно бултыхался в быстрой мелкой воде. От тех времен осталась выцветшая, радостно улыбающаяся черно-белая фотография, но можно ли верить фотографии? Процарапай блестящую пленку, и внутри – ничего не выражающая изнанка. И может, так не было вовсе, а ходил по Ордынке приблатненный, послевоенных лет пацан, пугал слабаков нарочно прищуренными глазами, цедил, показываясь из темного подъезда: “Алеша, ша, возьми полтона ниже…”, – ограбил ларек через два дома и пропал в колонии. А скорее светленькая веснушчатая девочка приезжала с мамой-телефонисткой и папой-слесарем из соседнего Минска в небольшой городок на берегу широкой плавной реки, познакомилась с местным мальчиком – руки в цыпках, он научил ее драться с крапивой, а она его – есть оказавшиеся на вкус водянисто-сладкими маленькие желтенькие цветочки. Приходила с мамой, а отец, громкий и веселый, сидел за столом и распевал с громкими и веселыми друзьями: “Я слесарь шестого разряда, зарплату на ветер кидал…”, – видел свою розовую веснушчатую девочку и умилялся:
– Доча, доча, это моя доча, все поняли?!
В семейном альбоме любой женщины есть фотография: девочка рукой закрылась от солнца, рядом мама рукой закрылась от солнца, а позади по выбору деревья, дома, речка, люди, ушедшее далекое время.
Или курсант пехотного училища:
– Р-равняйсь!
Стоял не шелохнувшись. На плац выносили знамя, и генерал говорил речь, размеренно, но так, что отзывалось каждое слово. Потом какая-то спасенная женщина то ли во сне, то ли наяву объезжала строй в открытой коляске, запряженной лошадьми, и беспрерывно кланялась:
– Спасибо, спасибо…
И тот же курсант, теперь старлей в сдвинутой назад фуражке, обнимал в полупустом ресторане, за окнами которого стыло и мело, плечи рядом, и грохал по столешнице кулаком, и кричал сорванным, но счастливым голосом:
– Выпьем за тех, кто командовал ротами!..
Лысый дядька: внизу органы размножения, вверху с плохо выбритой кожи рот вежливо улыбается, направился в сауну и в раздевалке увидел, ничего особенного, – голого: такой же, но более волосатый. Голый медленно одевался, оделся, а в карманах его вдруг документы, что он, например, профессор. Ушел – где профессор? Ау?! Нет, только позвонить, записаться, заплатить за прием. Надо же, волосатый, и более удачлив. А ведь куда лучше, если бы оказался просто птицей Чи-Янь с карими круглыми удивленными глазами, по-цыплячьи покрытыми желтым пухом длинными ножками и теплым со встрепанными перышками животиком. Но нет – научный человек, профессор. Правда, более нематериален, потому что уже ушел.
А жара сильнее и кто-то, кто записывает, говорит, что пятьдесят лет не было такой жары, сто лет не было такой жары, что двести лет… А вот двести лет назад была, и именно ты был профессором, а потом умер, волосатый умер, камень умер, песок скрипит на зубах – вот незадача. Через двести тридцать один год ты приезжаешь в город Иерусалим и покупаешь квартиру с ванной на улице Штерн. Ванна – это обязательное условие для покупки. А твой друг, допустим, упрямо желал жить на “Русском подворье” – и тоже исполнилось. Рядом церковь с резными дверьми, тенистый двор, священник держит собаку, собака приходит в гости, садится на пороге и тихо вздыхает. А если я вместо него – тогда и ко мне бы приходила собака? Или даже сам священник? Вздыхал бы и садился? Может, главное – захотеть. Как кто мир загадал, в нем и дышит.
Итак:
Давным-давно, то есть пятнадцать лет назад, дерганый худой еврейский парень уезжал с российского Севера. У него была в общем не особо нужная, но все-таки частная собственность. Как-то: белье с еще питерскими номерками прачечных, матрас, пальто, сапоги, раскладушка, чайник, плитка. Частную собственность, поразмыслив, он забил в двухметровый, свежо пахнущий сосной ящик, и вечером постучал к соседу-прапорщику договориться отвезти на станцию. Прапорщик, хорошо поддавши, тянул клюквенный морс, вкушал жареную картошечку и задумчиво курил, созерцая растянутую на распорках шкуру оленя. Выслушав, без слов встал – вышли к мотоциклу.
– А я думал, у тебя с коляской?!
Прапорщик пренебрежительно махнул рукой и, нагнувшись, приподнял тяжесть. Владелец быстро помог, они устроили ящик на сиденье. От этого переднее колесо мотоцикла приподнялось с земли. Прапорщик сел, колесо не опустилось. Прапорщик озадаченно почесал затылок.
– Давай вперед! – приказал.
Собственник спиной к дороге и лицом к водителю осторожно примостился, уравновесив вещи.
– Ноги, бля!
Завелся мотор, мотоцикл тяжело, но верно поехал.
До станции было километров пять. Прапорщик вглядывался в дорогу, пытаясь в темноте угадать торчащие вверх железки из раздолбанной бетонки, вихлял колесом, объезжая. В сделавшуюся невероятно чувствительной спину собственника бил холодный ветер, тело затекло.
“Сейчас упаду и все, – думал, – наткнемся на что-нибудь, Витька точно спасется, а я вот нет”.
– Витька, – не выдержал, – дыши в сторону.
Прапорщик хмыкнул.
Доехали. Отдали зевающему бородатому кладовщику в обмен на квитанцию ящик, покатились обратно. Сверху в хороводе ходили далекие звезды, отчетливо пахло грибами, лесом, жизнью.
“Пока откладывается”, – подумал.
Приезжаешь в город Иерусалим и покупаешь квартиру с ванной. Ванна – это тепло, роскошь. Средство от прострела в спине: ку-ку, привет от Витьки.
Светленькая девушка решилась к бабке-ворожее. В деревню добрались на машине, муж остался снаружи, она – по тропинке к дому. Было очень тепло. Особо не надеясь, шла, рассеянно задумавшись, улыбалась, смахнула прилетевшего на тоненькой паутинке паучка. В покосившемся заборе штакетины в разные стороны, черно-красный петух сверху увидел чужую, протестующе закричал, захлопал крыльями, слетел. Тут и бабка вышла. Увидела, прищурилась.
– Ну заходи, показывай.
Девушка показала: выше локтя чернело бородавчатое, поросшее волосом пятно.
– Лечили?
– Выжигали. Потом все по новой образовалось. Знаете, я так измучилась, очень стыдно.
– Не знаю, смогу ли, – пробормотала бабка, – чую, не наших ты кровей…
Девушка покраснела.
– Не христианка, – закончила жестко.
Подошла к иконе, перекрестилась, достала из корзины полотняную тряпицу, на нее какие-то семена, крепко обернула руку.
– Тьфу, тьфу, – громко, – изыди!
Сплюнула.
– Три ночи не снимай! Кстати, а что за парень с тобой?
– Муж.
Усмехнулась:
– Муж? Ты с ним разведешься.
Когда-то во втором классе у светленькой веснушчатой девочки Оли был очень красивый значок с изображением Микки Мауса, и Оля давала его носить всем, кроме толстенького Димы – чистюли и ябедника. А еще был мальчик Петя, который, в отличие от Димы, ей нравился, и они менялись книжками. Как-то Дима все-таки выпросил значок, а Петя, неожиданно зло бросив на парту взятые книжки, сказал, что больше не общается. Оказывается, Дима похвастал, что Оля сама напросилась дать значок. В третьем классе Оле понравился еще один мальчик, она написала ему записку, но Дима записку перехватил и прочитал вслух. Все смеялись, и Оле мальчик разонравился. А в пятом классе Дима признался ей в любви. Оле, несмотря на все Димины прошлые пакости, не захотелось обижать одноклассника, и она ответила:
– Я тебя тоже люблю.
Дома рассказала старшему брату. Брат-восьмиклассник очень рассердился:
– Как тебе не стыдно! Немедленно скажи, что это не так!
Оля честно подошла на переменке:
– Дима!
Дима прекратил жевать бутерброд.
– Дима, я вчера ошиблась, – строго выговорила, – я тебя совсем не люблю.
Дима покраснел, как буряк.
– Ну хорошо, – выдавил, – а проводить тебя можно?
– Если только немножко.
Еще Оля с шестого класса вела дневник: “…итак, Ольга Семеновна, вы можете себя поздравить. Вы сидели такая загадочная, такая неземная, а Н. изнывал рядом. Смотрел робкими глазами, боясь нарушить ваше спокойствие, и не догадывался, никто в мире не догадывался, как на самом деле вам хочется мужской ласки, да-да, мужской ласки, поцелуев, например…”
Н. исчез в прошлом, не оставив о себе какой-то значительной памяти, а Ольга окончила школу и поступила в педагогический институт, где ее настигла, а потом больно ударила первая настоящая любовь. Дмитрий крутился рядом, выгуливал ее после занятий и спрашивал:
– Ну почему ты такая грустная? Ну уж мне ты можешь сказать? Я никому не разболтаю!
На пятом курсе сделал предложение, и она согласилась. Почти перед самой свадьбой еще раз встретилась с бывшим другом. Они молча ходили целый день. Была осень, дул холодный ветер, рябил лужи, высоко в небе птицы, синхронно взмахивая крыльями, медленно плыли над землей в неизведанные края.
На следующий день Дмитрий вытащил темный волос из ее кудрей:
– Оля, откуда у тебя?
– Дядя приезжал.
– Дядя?
– Да, из Орла. Приставучий такой, всё обнимал, поздравлял.
– Ну хорошо, а то я все думал, куда ты делась…
Свадьбу сыграли студенческую: в зале торжеств имени Кирова, – через открытую дверь гулял еще кто-то. За время с семи до одиннадцати успели хорошо напиться. Ольга смеялась как заводная и все висла на будущем муже. Вдруг ляпнула:
– Сколько надо перецеловать жаб, чтобы потом попался принц.
Дмитрий неожиданно застыл, только заметила, как дернулся кадык над тугим накрахмаленным воротничком.
– Что ты, милый! – испугалась. – Ревнуешь? Не надо. Я ж тебя люблю.
Танцевали, фотографировались, разливали принесенную тайком водку, изрядно тоже поддавшая, с одутловатым лицом певица, вываливая полную грудь через расстегнутые пуговицы, пела басом:
– Ты меня не любишь, не жалеешь, разве я не молод, не красив…
Вперед выскочил Ольгин отец и, перебивая, заорал:
– Доча, моя доча замуж выходит! Я слесарь шестого разряда, зарплату на ветер кидал…
Пошел на корточках в пляс и свалился.
На следующий день уезжали в свадебное путешествие в Питер, усатый проводник, от которого несло потом, лениво вертел в руках билеты и, улучив миг, подмигнул. Ольгу передернуло:
– Есть люди, – сказала с гадливостью, – что просто тошнит. Это у меня вообще физиологическое: от одних – сонливость, от других – сыпь.
– А от меня? – обнял Дима.
– Дима, ну прекрати, сейчас же люди войдут! – оторвала руки и засмеялась. – От тебя будет ребенок.
После свадебного путешествия – обычная жизнь: Дмитрий работал стоматологом, похрапывал ночью. Ольга было устроилась в школу, но быстро бросила. Собирались друзья мужа, рассказывали рискованные медицинские анекдоты, курили, выходя на балкон. После их ухода в воздухе витал запах зубоврачебного кабинета. Ольга родила. Обеды готовила, навещали родителей, встречали Новый год, ребенок рос. Неожиданно Ольге удалось с помощью бабки-ворожеи избавиться от ненавистной бородавки на руке. А буквально через пару дней она встретила бывшего одноклассника Петю Ворона. Почти двухметрового роста, Петр возвышался над толпой, как линейный корабль среди рыбацких лодок, гордо разрезая волны. Увидев, бросился навстречу и, захватив в сильные руки, закружил, захохотал:
– Как ты? Я столько искал, думал, уехала, всё – не увижу!
– Я замуж вышла.
– Ну правильно, – подмигнул, – и за кого?
– За Диму.
– Брось, сегодня не первое апреля! Так за кого?
– Я не шучу, честно! За Диму. Заходи к нам.
Ворон посмотрел внимательно:
– А что, зайду. Хотя бы проверю, не врешь ли.
Дмитрий принял Петра очень радушно, выставил коньяк. Сидел, развалившись, болтал, потом по-хозяйски обнял Ольгу, притянул к себе. В нем не было ни грамма сомнения, и Ольга разозлилась: ну нельзя быть таким, нельзя!
На следующий день Ворон позвонил. Напряженный, глухой голос:
– Ольга?
У нее пресеклось дыхание.
– Оля, ты меня слышишь?
– Слышу.
– Оля, я очень хочу с тобой встретиться!
Была весна, в веселых больших лужах отражались безмятежно плывущие по небу барашки облаков. Петр говорил, Ольга слушала и чувствовала, как внутри нее, словно у обочин тротуаров потемневший снег, тают последние барьеры.
Ворон работал геологом, его веселые глаза, грубая куртка, большие сильные руки – всё говорило о невиданных просторах, дыме костров, мужественных негромких песнях. Уже одно, как он целовал, держа ее лицо в ладонях, сначала прикасался губами к векам, и только потом нежно приоткрывал ее ждущие губы. Как-то раз, не выдержав сладкой муки, она оттолкнула его, закричала:
– У меня муж, ребенок, ты ломаешь мне жизнь!
– Еще не сломал.
– Но ты, как ты можешь, ты же с ним подружился!
– Что не сделаешь ради любимой.
– Смеешься? – Она со страхом вгляделась.
– Разведись! – неожиданно с горячностью сказал Ворон. – Разведись! Ага, не хочешь, а почему?
Ольга опустила голову.
Приходила домой, с утроенной силой стирала, убирала, готовила – это успокаивало. Дмитрий по дороге заскакивал за Сашей в детский садик, а появлялся – квартира блестит, запахи – умереть.
– Вот это я понимаю, жена! – радовался как ребенок.
Один раз он уехал в лес за грибами, и Ольга сказала любовнику, что можно прийти. А звонить, мол, не надо. Вдруг открывается дверь – грибник вернулся.
– Дима, что случилось? – А сердце кричит: какой ужас, сейчас же Ворон появится!
– С моей “Ладой” разве куда съездишь! – Муж раздраженно прошел. – Вроде вчера из гаража, и опять сломалась.
Звонок. Взял трубку.
– Петя? А у меня опять карбюратор…. Нет, ну ты понимаешь! Да, да… Оля, возьми!
Вернулся из кухни:
– Что это у Ворона в зобу сперло, как меня услышал?
Ольга фыркнула:
– Мне еще ваших проблем не хватало.
– Ну, Петька, тебя не иначе бог надоумил позвонить! – сказала, когда встретились.
– Наверное, все-таки черт, – очень серьезно ответил тот.
Так продолжалось до отъезда в Израиль, надо было ехать в Москву, оформлять билеты. Дима по каким-то причинам не мог, поехала Ольга, а с ней, тайно, – Петр. Колеса стучат, сердце замирает, – как будет, что будет?
– Ты понимаешь, – повторяла и повторяла, – уезжаю я, уезжаю!
Выходили в тамбур курить, хлопала туалетная дверь, за окном проносилась, резиново растягиваясь, с белым флагом зима. Пошли в ресторан. Стираная скатерть со стиранными пятнами, дребезжат в подставках соль и перец. Солянка качается на поворотах, гуляш застыл.
– Можете унести. Да, все. Да, спасибо.
Чай в подстаканнике, горячая ложечка – помешать тающий сахар.
– А ты ешь вишневое варенье, и никто в мире не ест его лучше, чем ты… – шепчет Петр.
Заказал бутылку шампанского: пузырьки всплывают на поверхность и тихо: пух, пух…
В Москве был быстрый, сумасшедший и очень холодный день. К концу его покупали бананы. Только купили, Петр нагибается и в грязном перемолотом снегу находит билеты:
– Чьи, интересно? – и ахнул. – Наши! Как же я так?
Видно выпали, когда расплачивался.
На обратный путь достал билеты в СВ.
В купе разделся, напряг мускулистый торс:
– Красивый я?
Ольга улыбнулась:
– Зеленый цвет трусов – цвет надежды.
Долго лежали без сна.
– Когда не встречаемся, я от тебя каждый раз отвыкаю, – задумчиво сказала, – но проходит быстро.
Петр приподнялся:
– Может, все-таки не поедешь?
Донеслось глухо:
– А ребенок?
– Всё-то у тебя рассчитано, – сквозь зубы. – Может, и то, что он стоматолог, тоже рассчитано?
– Не обижай меня, – тихо сказала Ольга. – Ну постарайся. Недолго осталось.
На перроне встречал Дмитрий:
– А почему другой вагон?
– Сумку, сумку возьми, ну-у Дима!
– Да беру, ух, тяжелая!
Закончилось, как, наверное, и должно было: Дмитрий их увидел. Они неспешно шли, Ольга, положив руку на сгиб локтя Петра, что-то слушала, наклонившись к нему, потом расхохоталась, и тот легко, привычно чмокнул его жену в губы. Чем-то очень горячим обдало сердце, не в силах смотреть, Дмитрий опустил глаза. Пара прошла достаточно близко, они не оглядывались, не смотрели по сторонам, они ничего не боялись.
“Ей же все равно, – с ужасом подумал Дмитрий, – ей просто все равно!”
Закружилась голова, стало подташнивать. В тот же день он собрал вещи и ушел к родителям. Через два дня Ольга узнала, что у мужа инфаркт. Пришла она в больницу, когда Дмитрий уже выздоравливал, раньше боялась. Пискнула с порога:
– Дима…
Дмитрий отвернулся.
В Израиль Ольга приехала без мужа.
Жалела ли она, что так получилось, – жалела. Стоило ли связываться с Петром? Наверное, нет, но это чувство запоздало. После того, что произошло, Петр стал звонить реже, а потом вообще уехал в экспедицию. Сказал – на полгода.
Уже в Израиле ей приснился сон: Дмитрий стоит на одном берегу, она – на другом. Дмитрий входит в воду и вдруг начинает тонуть. А все как остолбенели, ничего не замечают. Ольга бросается в реку, кричит: помогите! Помогите! Но никто не реагирует, Дима медленно уходит под воду. И под толщей воды шевелятся его губы: я тебя никогда не прощу!
А Тель-Авив встретил пыльным горячим ветром и разбросанным по улицам мусором. И вообще хорошо: проститутки, как родные – русским матом ругаются. Опять же квартиру сняла на Алленби – под потолком вентилятор, дернешь за веревочку, гудит, лопастями старательно влажный воздух крутит. Тут же море, набережная. Те, кто приехал раньше, по ней прогуливаются. Те, кто позже, убирают у гуляющих квартиры. Вселились, заходит сосед с мордой, как пряник, и очень желает помочь.
Только на душе пусто. Если бы не ульпан и подработки, хоть на луну вой. А луна здесь хитрая, восточная. Начала свечи по шабатам зажигать: успокаивают. Саша спрашивает:
– Мама, а почему?
– Сыночек, ну просто горят огонечки. Будто ждем кого-то.
Ребенок обрадовался:
– Может, папа приедет?
Пошла слушать лекцию в общество “Свет Торы”. Комнатка у них не то чтобы большая, но праздничная. На стенах картины. Лектор объяснил: не важно, это хорошие картины или плохие, главное, чтобы не было неподобающих изображений. Так вот, все устроились, кругом подобающие изображения. Маленький, бородатый, синие глаза – лектор вздохнул и подергал бороду.
– Ну Ханука, – начал, – замечательный праздник. Свечи горели в храме восемь дней. Но задумаемся, где взяты подсвечники, если все опоганено? История говорит: сняли наконечники с копий, налили масло.
Подняла руку и спросила невпопад:
– У меня с детства такое ощущение, что если что-нибудь сильно захочу, так и будет. Вот один раз все и исполнилось. Теперь боюсь мечтать. Кроме того, а вдруг не исполнится? Ведь тогда совсем плохо!
– Верить надо, – с готовностью отреагировал лектор, – соблюдать мицвот. Мы ж не просто так в мир пришли. Бог милостив. Вот Ханука: свечи не должны были, а горели восемь дней. Понимаете? Ну ладно, продолжаем… Проблема в том, что наконечники использовались для убийств. Их невозможно очистить! А масло?..
Слушая, Ольга вспомнила свой ответ на Сашин вопрос в первые дни и вздохнула.
В этом “Обществе Торы” все-таки случилось нечто очень хорошее: Ольга познакомилась с веселой толстой Бертой. Берта немедленно затащила Ольгу к себе и надела ей на голову некую штуку, напоминающую смешного паучка с металлическими ножками. Было странно и немного щекотно.
Ольга прыснула:
– Что это такое?
– Самоудовлетворитель, – невинно округлила глаза новая знакомая.
Через час, устроившись с ногами на диване и храбро осилив с ней полбутылки киндзмараули, Ольга слушала, как Берта, попав после медицинского института в Карелию, вышла там замуж за первого человека, наколовшего ей дров.
– Это был наш ортопед. Он помог мне раз, второй, третий, а потом перешел ко мне жить. Знаешь, Оля, там дома строят так: сначала печку, потом вокруг дом. На первом этаже – животные, на втором – люди. А мне было так холодно, что я попросила маму прислать электрическую грелку. Муж отлучался, я с грелкой. И забыла выключить. Сижу на совещании – было огромное количество совещаний, санитарка появляется и шепчет: “Берта Соломоновна, у вас пожар!” Я не слышу и машу: не мешайте. Она опять: “Берта Соломоновна, у вас пожар!” И эти слова, “у вас пожар”, начали передавать по ряду. Выбежала, когда все сгорело. Муж приехал и говорит: “Берта, я же тебя только на три дня оставил!”
Берта познакомила Ольгу со своим другом, коренастым, рыжеволосым Виктором Тульским. А Виктор – с бывшим офицером Славиком. Стали пить за женщин, Славик вскочил как на параде, рявкнул немалым голосом:
– У нас в армии пьют стоя!
Расхвалился:
– Губерман пишет гарики, а я, Слава, славики. Между прочим, Ольга, короткие стихи всегда сложнее длинных. В две или четыре строки вкладывается столько смысла!
Выдал:
– Давайте же, как тигров бенгальских, беречь и холить популяцию Тульских! – хлопнул Виктора.
А в глазах, несмотря на славики, рост и громкий голос, затравленное выражение.
Говорили, говорили, вспомнил:
– Маме давно не звонил!
Выбежал:
–
Мама, мама. Да, я. Нет, об этом не будем. До свидания. Кому сказал – до свидания.Вышли от Берты, напросился проводить и как-то неожиданно замолчал. Будто кассету до конца домотал. Идет, вздыхает.
– Слава, какое у вас звание?
– Капитан.
– А откуда родом?
– Москва.
Безотцовщиной оказался. Отец с третьей ходки не вернулся. Мать сама подняла. И тоже женился и разводился.
Проводил, кашлянул смущенно:
– Можно позвонить?
Попрощались, и Ольга, поднимаясь по лестнице, подумала, что ее почему-то всегда добивается один и тот же тип мужчин.
Они начали встречаться. Сначала редко, потом чаще.
– Сашенька, мы договорились, что ты сегодня пойдешь к бабушке.
– Ну сколько я могу ходить к бабушке! Хочу быть дома.
– Саша…
Ребенок надул губы:
– Вот если ты мне разрешишь вечером посмотреть “покемонов”…
Опять утро. Обычный еврейский шабат: магазины закрыты, автобусы не ходят, их водители и пассажиры спят. Возникнет и пропадет фигура направляющегося в синагогу. Высоченные небоскребы на набережной лениво смотрят в море. Бронзовые спасатели на вышке. Сегодня синий флаг, ни медуз, ни волн – можно купаться.
– Оля, почему ты так рано проснулась?
–
Не знаю. Вдруг грустно стало. Вспомнила себя совсем маленькой, рядом мальчик, я отрываю желтые цветочки. Невдалеке корова с теленком пасутся, колокольчики позвякивают. Солнце на плечах. Выше меня рыжий подсолнух тяжело нагнул голову. Я незрелую малину нашла, выбираю. Мальчик кричит: “Смотри!” Бросается с палкой в крапиву и машет: ах, ах! Один из стеблей отлетает – и раз мне по ноге. Ожог. Я плачу. Столько было с тех пор, но как-то смялось, загрязнилось. А это самое чистое.Приподнялась на локте:
– Слава, я знаю, что он здесь, правда! В Иерусалиме! Моя мать с его матерью как дружили раньше, так и сейчас дружат, перезваниваются. Так я про него спрашивала: был на севере. Вернулся. Живет с подругой на съемной квартире. Почему не встретилась? А зачем? Что я ему скажу, про желтые цветочки? Да и он не звонит.
Здравствуйте, уважаемый профессор! Помните, мы в сауне встречались? Понимаете, я теряюсь в жизни, вроде взрослый, но что-то до сих пор не пойму, все понарошку или как?
Решил разобраться и собрал много материала. Подшил в папки, разделил закладками. Осталось сделать выводы. Перед этим решил набраться сил: вышел пообедать, потом поспал, погулял. Вернулся и ахнул: птица Чи-Янь выпила чернила, изодрала папки, разорвала листы. Так обидно, пришлось соединить разные истории!
– Вот, – говорю ей, – будешь вести себя плохо, разозлюсь и так тебе надаю…
А она смотрит веселыми глазами, перебирает от удовольствия ножками и хохочет во весь клюв.
Ну просто дура!
∙