Опубликовано в журнале Октябрь, номер 7, 2012
Слово о полке
Вадим МУРАТХАНОВ
Карта застывшего времени
Мы все успели привыкнуть к тому, что едва ли не каждое объявление о вакансиях сопровождается возрастными требованиями к кандидатам: до 35 лет, до 30, до 25… На рациональном уровне мы объясняем это ускорением времени и научно-технического прогресса. Смена поколений, дорогу молодым… Но что-то здесь не сходится. С одной стороны пенсионеры, ловко управляющиеся с мобильниками и нетбуками. С другой – отказывающиеся взрослеть переростки, воспринимающие карьеру как очередную компьютерную игру-стратегию.
Если вдуматься, то окажется, что все дело во времени. В нынешнем обществе оно не ускоренное – просто его больше нет. Общество разучилось и не готово жить во времени, на его этажах и ярусах, где прежде находилось место старым и малым. Оно табуирует старость, болезни и смерть, вытесняя последнюю на экраны блокбастеров. Культ молодости утвердился и победил – а время остановилось.
Один философ заметил, что за последние три десятилетия ни в одной из сфер науки и культуры не было прорыва, который бы кардинально изменил жизнь человека, его представления о мире. Последним таким успехом было создание Интернета в середине 80-х.
В антиутопии Олдоса Хаксли “О дивный новый мир” люди живут до шестидесяти лет не старея – а потом склоняют голову перед благодетельным мечом эвтаназии. Мир, нарисованный фантастом, все больше напоминает наш. В нем ничего не происходит: все счастливы, попивают сому и от добра добра не ищут.
Хаксли не был пророком – он был небездарным и наблюдательным человеком. То же самое можно сказать и о французском прозаике Мишеле Уэльбеке, чей последний роман “Карта и территория” в 2010 году удостоен Гонкуровской премии, а два года спустя вышел на русском языке (Пер. с франц. М. Зониной. М.: Астрель : СORPUS, 2012).
Ощущение длящегося времени и истории в романах Уэльбека присутствует, как правило, в описаниях детства героя. Бабушка, пекущая сладости для любимого внука. Кузина, лежащая рядом с ним в сочной летней траве. Одноклассница, после долгого ожидания встречающая его на выходе из автобуса.
По мере взросления героя время словно отменяется, как и возраст. Повествование утрачивает линейность. События жизни персонажа перебивают друг друга, даются одномоментно, вразброс и внахлест, как снимки в лаборатории фотографа. И если в раннем романе Уэльбека “Элементарные частицы” этот метод только намечен, то в “Карте и территории” он доведен до абсолюта.
Действие книги начинается накануне открытия самой значительной в карьере художника Джеда Мартена персональной выставки. Но мы вместе с автором смотрим на героя из такой точки, откуда видны и его предшествующие выставки, и детство, и последующее затворничество, завершившееся уходом из жизни.
Впрочем, детство редуцировано в “Карте и территории” до нескольких абзацев. “…Джед заметил гниение цветов в пятилетнем возрасте, если не раньше, потому что в парке, разбитом вокруг особняка в Ренси, было много цветов и много деревьев, и, сидя в коляске, которую катила какая-то взрослая тетенька (его мать?), первое, на что он обратил внимание, не считая неба и облаков, были ветви, качающиеся на ветру”.
На протяжении трехсот страниц Мартен фотографирует промышленные изделия, потом мишленовские карты местности, создает галерею носителей вымирающих профессий. И вся его жизнь, как и жизнь современного Парижа, ложится перед нами на плоскости. Хронологически не упорядоченные эпизоды биографии героя перемежаются выдержками из Википедии и рекламных буклетов, которые образуют причудливый коллаж, единое полотно. Словно опция изменения масштаба в “Яндексе”: с каждым кликом на минус ты “отъезжаешь” от реального объекта все дальше, пока вместо изображения, различимого с высоты птичьего полета, не получаешь карту, схему местности.
В следующий раз мы попадаем в Ренси уже в эпилоге. “Ворота слегка поскрипывали, но открылись без труда. Под свинцово-серым небом качались ветви тополей и осин. В зарослях травы, крапивы и чертополоха еще угадывались следы аллеи. Он с некоторым ужасом осознал, что тут прошли первые годы, если не первые месяцы его жизни, и вдруг створки времени словно захлопнулись перед ним с глухим стуком; я еще молод, подумал он, я не дожил еще и до середины своего заката”.
В романе подчеркивается, как настойчиво, в угоду новой моде, современные турфирмы обращают внимание клиентов на аутентичность предлагаемых блюд и условий проживания, как тщательно воссоздают отжившие свое детали. Спрос на аутентичность рождает неутоленная тоска европейца по времени. Но часто сельский пейзаж в романе выглядит столь отчужденно от человека, как будто на него смотрит уже не глаз землянина, а инопланетный оптический прибор. (Примерно так же оглядываются на человеческую историю наши преемники – представители новой, бессмертной расы в “Элементарных частицах”.)
Успех Джеда Мартена предопределен честностью художника. Он не пытается обмануть время – он смотрит ему в глаза. Европа все ниже клонится к закату. Карта актуальней территории. Трава, которая на видеограммах Мартена поглощает распадающиеся на глазах снимки его родных, реальней и долговечней искусства. И в то же время главный герой – как и его предшественник, гениальный ученый Мишель Джерзински из “Элементарных частиц”, – дитя своей эпохи. Он равнодушен к успеху так же, как к жизни и любви.
Едва ли не резче всего разорванная связь времен явлена в отношениях героя с отцом. “По вечерам отец по имени “Жан-Пьер” – так обращались к нему друзья – возвращался домой. Джед называл его “папой”. Жан-Пьер, по мнению приятелей и подчиненных, был хорошим отцом: вдовцу требуется известная самоотверженность, чтобы в одиночку воспитывать ребенка. Первые годы Жан-Пьер был хорошим отцом, потом чуть хуже, все чаще вызывал няню и постоянно ужинал в городе…” Сын не нужен отцу, но и отец впоследствии не нужен сыну. Когда отец Джеда решается на эвтаназию, главный герой, пытаясь его отговорить, апеллирует не к любви, а к чувству долга – и терпит закономерную неудачу.
Пожалуй, никто из критиков, успевших написать о “Карте и территории”, не прошел мимо редкого и эпатажного, на грани перформанса, приема: писатель вводит в роман в качестве персонажа Мишеля Уэльбека, писателя. Вводит затем, чтобы убить его самым жестоким и зверским способом.
Можно прочитать в этом постмодернистскую метафору о смерти автора. Можно диагностировать у создателя романа вытесняемый невроз: тем, кому кажется, что центральные персонажи Уэльбека слишком близко совпадают с автором в биографических деталях, не угодно ли познакомиться – Мишель Уэльбек, собственной персоной.
Но в первую очередь, наверное, писатель Уэльбек понадобился в романе как двойник Мартена – симметричная гирька, уравновешивающая и придающая объем всему замыслу. Мы уже заметили, что “Карта и территория” по своей структуре не вполне роман. Автор создает своеобразное художественное полотно текстуальными средствами, активно используя принцип коллажа. Ключ к этому произведению – сон Джеда Мартена, где он видит свою жизнь в форме разбрызганных по белому полю фрагментов текста, а себя среди них – внутри книги. Уэльбек пишет текст для буклета к выставке Мартена, в то время как Мартен рисует портрет Уэльбека, изображая на нем страницы, исписанные рукой писателя. Можно сформулировать иначе: писатель (автор книги) Уэльбек рисует образ главного героя, который, в свою очередь, пишет портрет писателя. Портрет, который переживает Уэльбека-персонажа и остается его единственной материализацией.
Перед нами руки Эшера, рисующие сами себя.
Трудно представить себе, каким может быть следующее творение автора “Карты и территории”. “Роман невозможно написать, – говорит двойник Уэльбека внутри романа, – по той же причине, по которой невозможно жить: из-за накапливающихся на шее камней”.
Остановившееся время не заслуживает книги – разве что картины. И она уже нарисована.
∙