Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2012
Наталья Михайлова – известный пушкинист, академик Российской академии образования, доктор филологии, профессор, заместитель директора по научной работе Государственного литературного музея А.С. Пушкина.
Книга Н.И. Михайловой “Василий Львович Пушкин” готовится к печати в издательстве “Молодая гвардия” в серии “Жизнь замечательных людей”.
Наталья МИХАЙЛОВА
Напрасно ждал Наполеон…
Отечественная война 1812 года оказалась поворотным пунктом в русской истории – бесславное отступление русских войск, внушавшее современникам отчаяние и пессимизм, обернулось блистательной победой, придавшей огромный творческий импульс дальнейшему культурному и политическому развитию страны. Поэтому нет ничего удивительного в том, что война с французами вошла в историю русской литературы – как тема, вдохновлявшая писателей и поэтов еще много десятилетий спустя. Одним из очевидцев событий тех лет был Василий Львович Пушкин, родной дядя А.С. Пушкина.
Известный в начале
XIX века стихотворец, автор ставшей литературной сенсацией поэмы “Опасный сосед”, он был первым наставником племянника в поэзии. Не случайно тот называл Василия Львовича “дядей на Парнасе”, своим “Парнасским отцом”. С ним связано детство поэта, его поездка в Петербург для определения в Царскосельский лицей, возвращение в Москву из Михайловской ссылки.Убежденный сторонник Н.М. Карамзина, В.Л. Пушкин явился автором первых манифестов карамзинской школы, участвовал в борьбе за новый литературный язык. Один из учредителей Общества любителей российской словесности, староста “Арзамаса”, он был знаком со многими литераторами, дружен с И.И. Дмитриевым, В.А. Жуковским, К.Н. Батюшковым, П.А. Вяземским. В его гостеприимном московском доме бывал А. Мицкевич. Человек блестяще образованный, просвещенный путешественник, посетивший в 1803–1804 годах Германию, Францию, Англию, страстный театрал, участник домашних спектаклей, библиофил, собравший драгоценную библиотеку – таков был В.Л. Пушкин. Отдельная страница в его биографии – участие в масонских ложах.
Василий Львович был щеголем, дамским угодником, одним из создателей альбомной культуры, мастером стихов на случай и буриме – стихов на заданные рифмы. Особый дар Василия Львовича – умение объединять, сближать людей. В его жизни отразилась история и литература, культура и быт его времени.
Вниманию читателей предлагается глава из книги, посвященной В.Л. Пушкину, в которой речь идет об Отечественной войне 1812 года, о жизни москвичей в Нижнем Новгороде, о победе русского оружия над Наполеоновской Францией. Книга основана на обширном историко-литературном, в том числе архивном материале. К рассказу о дяде А.С. Пушкина привлечены письма, дневники и мемуары его современников, письма и произведения его племянника.
В повествовании встречается много имен – императоров и полководцев, офицеров и чиновников, поэтов, литераторов, светских дам и барышень. Александр
I и Наполеон, М.И. Кутузов и Веллингтон, главнокомандующий в Москве граф И.В. Гудович и сменивший его на этом посту граф Ф.В. Ростопчин. Особенно много поэтов, писателей, драматургов, журналистов. Здесь и литературные учителя В.Л. Пушкина (они же его друзья) Н.М. Карамзин и И.И. Дмитриев, и друзья – карамзинисты, поэты В.А. Жуковский, К.Н. Батюшков, П.А. Вяземский, поэты И.М. Долгоруков, Ю.А. Нелединский-Мелецкий, П.И. Шаликов, литературные противники Василия Львовича – писатель и государственный деятель, адмирал А.С. Шишков, драматург А.А. Шаховской. В.Л. Пушкин с детства был дружен с историком и писателем А.Ф. Малиновским, был знаком с отцом будущих декабристов писателем И.И. Муравьевым-Апостолом. С кем только ни сводила Василия Львовича судьба: с историком Н.Н. Бантыш-Каменским, журналистом С.Н. Глинкой, литератором Д.В. Дашковым, Ф.И. Толстым, прозванным за путешествие к берегам Америки Американцем, А.Х. Бенкендорфом, в будущем шефом жандармов и начальником III отделения императорской канцелярии (до войны 1812 года он, как и Василий Львович, был членом масонской ложи “Соединенные друзья”), государственным деятелем А.И. Тургеневым, героем Бородинского сражения А.А. Тучковым-четвертым, известным дипломатом графом С.Р. Воронцовым, отцом М.С. Воронцова (с ним Василий Львович встречался в Лондоне в 1804 году). В рассказе о Москве 1812 года нельзя было не назвать знакомых Василию Львовичу москвичей. Это и славная московская барыня М.И. Римская-Корсакова, и известная мемуаристка Е.П. Янькова (она оставила воспоминания о В.Л. и С.Л. Пушкиных, об А.С. Пушкине-ребенке), и мемуаристка А.Г. Хомутова, и А.Я. Булгаков, впоследствии московский почт-директор (его переписка с братом К.Я. Булгаковым чрезвычайно интересна), и знаменитый своим хлебосольством С.С. Апраксин, и однофамилец В.Л. Пушкина, переводчик и литератор А.М. Пушкин. Если бы можно было собрать портреты всех друзей и знакомых Василия Львовича, они составили бы большую живописную галерею…
Гроза двенадцатого года
1. Москва. 1812 год
12 июня 1812 года в среду вышли “Московские ведомости” (в это время газета выходила в свет по средам и субботам). Развернув пахнущие типографской краской плотные листы, Василий Львович, как и другие читатели, мог познакомиться с политическими новостями, сообщениями из Дрездена, Берлина, Вильно, Амстердама, Лондона, разными известиями и объявлениями.
Номер открывался известием о подписании конвенции Александром
I, Императором и Самодержцем Всероссийским с Его Светлостию, Владетельным герцогом Саксен-Веймарским и Эйзенахским: конвенция должна была “споспешствовать сношению и свободной торговле между обоюдными их подданными”.1Далее следовали указы о назначениях на государственные посты, сообщения о пожаловании в различные звания, награждении орденами и пожаловании бриллиантовыми перстнями.
“Г-ну Обер-Камергеру и Главному Директору над театральными зрелищами и музыкою, Нарышкину выражена монаршая признательность за его усердное попечение о вверенной ему части”.2
Удовлетворено прошение главнокомандующего в Москве, генерал-фельдмаршала графа Гудовича об отставке “для поправления разстроенного его здоровья, предоставляя ему впрочем, по возстановлении онаго, занять место его в Государственном Совете”.3
“Из Дрездена, мая 25.
Вчерашнего числа около полудня Император Наполеон был в Римско-католической церкви; а ввечеру с Супругою своею, Императором и Императрицею Австрийскими, Королевою Вестфальскою, Великим Герцогом Вирцбургским и всеми Членами Саксонского Королевского Дома слушал концерт в театре”.4
Из Парижа сообщалось, что “там показывается за деньги человек странного вида от природы”: левую руку употребляет вместо ног, “стоит на оной и даже может всходить на лестницу”.5
Печатались депеши от графа Веллингтона о военных действиях против французских войск на суше и на море.
В разделе “Объявления” был помещен следующий текст:
“Московский Военный Губернатор, граф Растопчин объявляет всем тем, кои имеют приносить ему жалобы, или подавать просьбы, или к нему являться, что он для сего назначает время ежедневно от 11 часов утра до полудня. Для дел же, или извещения письменно и изустно, время не терпящих, всегда к нему каждой без замедления допущен быть может”.6
Далее следовали объявления о продаже книг у книгопродавцев Свешникова, Селивановского, Ивана Готье, Матвея и Ивана Глазуновых (разумеется, с указанием адресов их книжных лавок):
“Дон Кишот ла Манхский, сочин. Серванта; перев. с французск. с картинами. М., в Унив. тип.1812. В пер.6 руб.
Собрание сочинений Тацита. <…> Спб. у Шнора. На бел. бум. в пер. 30р.
Искусство плавать, с рассуждением о важности сего телеснаго упражнения и с 22 фигурами, представляющими различные образцы плавания и обороты, употребляемые в оном. М., 1807 г. В пер. 230 к.”.7
И еще: “Чародей или новый и полный Оракул”, “Новый самоучитель французского языка”, “Детская физика с картинками”, другие книги.
Конечно же, объявления о продаже домов с погребами, конюшнями, амбарами, коровниками, банями, прудами и рощами.
“За Пречистенскими воротами, в приходе Ильи Обыденного, в доме Соборного дьячка под № 424 продается бричка с откидным верхом прочная и очень легкая; последняя цена 100 руб.”.8
Не хотите бричку, купите дорожную коляску самой лучшей отделки. К тому же за умеренную цену можно купить охотничью четверню одношерстных иноходцев – “ладные и резво бегут” – или пару вятских лошадей – “шерстью голубые, годные во всякую упряжку, по пять лет”.
А сколько нужных вещей продается: часы, табакерки, зрительная трубка, картины, бильярд, зеркала, бюро, люстры, ковры, “седло настоящее Аглинское”, кресла, стулья, диваны, шифоньеры, туалеты и бронза – “все за самую сходную цену”. И еще – платки, шали, кисеи, батисты, чулки дамские шелковые, перчатки лайковые, ридикюли.
Если нужны духи, то надо идти в переулок между Тверской и Дмитровской против Егорьевского монастыря, в дом госпожи Глебовой-Стрешневой, в магазин – там еще “можно получить настоящую о-де-перль для белизны лица и рук, по 3 р. склянка”.
За готовым платьем – к портному Ивану Шладеру, на Тверскую против Польской лавки. Там фраки, жилеты и легкие шаровары.
За лимонами, немецким черносливом, французским уксусом, макаронами и вермишелью, сахарным вареньем, чаем – в Охотный ряд, в дом купца Второва, в овощную лавку Герасима Барашкова.
Принять к сведению:
“Отпускается в услужение дворовый человек 50 лет, с женою 35 лет и с дочерью 11 лет, знающий казначейскую, лакейскую и кучерскую должности, а жена шьет белье и прачка, доброго и трезвого поведения”.9
Ну что же, все как всегда. На улице цокают копыта лошадей, кричат разносчики, и день выдался ясный, солнечный (это мы знаем точно – в следующем субботнем номере “Московских ведомостей” напечатаны метеорологические наблюдения: в среду 12 июня – “сияние солнца, безоблачное небо”10). И в доме В.Л. Пушкина, наверное, тоже все как всегда: утренний кофий со сливками, неспешный разговор с Анной Николаевной, чтение газеты. В это время еще никто не знает, что в ночь с 11 на 12 июня французские войска перешли Неман и вторглись в пределы нашего Отечества.
Сначала, как водится, поползли слухи. 17 июня в Петербурге получено неофициальное известие о вторжении армии Наполеона в Россию. 20 июня об этом стало известно в Москве.
“Следующие дни прошли в праздных толках и догадках, – вспоминала знакомая В.Л. Пушкина Анна Григорьевна Хомутова (ей было тогда двадцать шесть лет), – но никто не предвидел, что в скором времени исчезнет и след тех богатых и изящных гостиных, где напрополую препирались о предстоявших событиях, которых, однако, никто не умел вообразить себе в настоящем свете. По вечерам, следуя модному обычаю, много народа собралось на бульваре; тревожные толпы, в мрачном настроении, проходили по нем, прислушиваясь к речам говорунов, которые рассказывали то, что успели узнать, проведать, а иной раз и выдумать. <…> Вяземский порхал около хорошеньких женщин, мешая любезности и шутки с серьезными тогдашними толками. Василий Пушкин подвигался за ним тяжелым шагом; его широкое добродушное лицо выражало полнейшую растерянность; впервые при разговоре о Наполеоне он не решился рассказать, как имел счастие представляться ему. В обществе господствовала робкая, но глухая тревога; все разговоры вращались около войны”.11
В 1831 году А.С. Пушкин в незавершенном романе, получившем впоследствии редакторское название “Рославлев” (в черновиках это – “неизданные записки дамы”), так описал настроения московского общества в начале Отечественной войны:
“Вдруг известие о нашествии и воззвание государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Растопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели; дамы вструхнули. Гонители французского языка и Кузнецкого моста взяли в обществе решительный верх, и гостиные наполнились патриотами: кто высыпал из табакерки французский табак и стал нюхать русский; кто сжег десяток французских брошюрок, кто отказался от лафита и принялся за кислые щи. Все закаялись говорить по-французски; все закричали о Пожарском и Минине и стали проповедывать народную войну, собираясь на долгих отправиться в саратовские деревни.<…>
Приезд государя усугубил общее волнение. Восторг патриотизма овладел наконец и высшим обществом, гостиные превратились в палаты прений. Везде толковали о патриотических пожертвованиях. Повторяли бессмертную речь молодого графа Мамонова, пожертвовавшего всем своим имением. Некоторые маменьки после того заметили, что граф уже не такой завидный жених, но мы все были от него в восхищении”.
Пушкинское описание, при всей его ироничности, очень точно. Даже отказ от французского лафита в пользу кислых щей, то есть русского кваса, не является преувеличением:
“…адмирал Мордвинов заявил, что пока родина в опасности, он будет обедать не 8 блюдами, а лишь 5-ю, отказывается от иностранных вин, а жена и дочери перестают носить туалет и украшения, сделанные не из русских материалов и не русскими руками. Разницу между ценами адмирал обязался вносить в казначейство на расход по защите родины”.12 И растерянный В.Л. Пушкин “вписывается” в созданную его племянником картину. Его легко представить среди присмиревших светских балагуров. (Нам это тем легче сделать потому, что мы только что познакомились с воспоминаниями А.Г. Хомутовой.)
Можно не сомневаться, что Василий Львович, как и все москвичи, был поражен воззванием государя, с большим чувством читал и воззвания, и рескрипты, и манифесты Александра
I.“Первопристольной Столице Нашей Москве!
Неприятель вошел с великими силами в пределы России. Он идет разорять любезное Наше Отечество. <…> наиперве обращаемся мы к древней Столице Предков Наших, Москве. Она всегда была главою прочих городов Российских; она изливала всегда из недр своих смертоносную на врагов силу; по примеру ея из всех прочих окрестностей текли к ней, на подобие крови к сердцу, Сыны Отечества, для защиты оного. Никогда не настояло в том вящей надобности, как ныне. Спасение Веры, Престола, Царства того требует. Итак да распространится в сердцах знаменитого Дворянства Нашего и во всех прочих сословиях дух той праведной брани, какую благославляет Бог и православная наша Церковь; да составит и ныне сие общее рвение и усердие новые силы, и да умножатся оные, начиная с Москвы, во всей России!”13 – говорилось в воззвании, с которым 6 июля обратился к москвичам император. В этот же день был подписан манифест “О вторжении врагов в пределы России и о всеобщем против него ополчении”. В манифесте речь шла о злобном намерении врага разрушить славу и благоденствие родной земли: “с лукавством в сердце и лестию в устах несет он вечные для ней цепи и оковы”. Полагая, что “войск наших, кипящих мужеством”, недостаточно для поражения неприятеля, император призывал все сословия объединиться:
“Да встретит он в каждом Дворянине Пожарского, в каждом Духовном Палицына, в каждом гражданине Минина. Благородное дворянское сословие! Ты во все времена было спасителем Отечества; Святейший Синод и Духовенство! вы всегда теплыми молитвами призывали благодать на главу России; народ Русской! Храброе потомство храбрых Славян! Ты неоднократно сокрушал зубы устремлявшихся на тебя львов и тигров; соединитесь все: со крестом в сердце и с оружием в руках, никакие силы человеческие вас не одолеют”.14
Понятно, почему “все закричали о Пожарском и Минине” – о них, купце Козьме Минине, организаторе народного ополчения 1611–1612 годов, освободившем Москву от польских захватчиков, и князе Д.М. Пожарском, избранном в 1612 году воеводой Нижегородского ополчения, сказано в царском манифесте.
Манифесты, рескрипты, приказы по армиям было поручено сочинять государственному секретарю, адмиралу А.С. Шишкову. По свидетельству С.Т. Аксакова, “писанные им манифесты действовали электрически на целую Русь. Несмотря на книжные, иногда несколько напыщенные выражения, русское чувство, которым они были проникнуты, сильно отзывалось в сердцах русских людей”.15 Недаром А.С.Пушкин написал об А.С. Шишкове:
Сей старец дорог нам: друг чести, друг народа,
Он славен славою двенадцатого года.
И Василий Львович, вероятно, оценил патриотические манифесты, с подлинным воодушевлением написанные его литературным противником. Но сейчас, в 1812 году, было не до литературной войны.
Простонародные листки графа Ф.В. Ростопчина тоже упомянуты А.С. Пушкиным в “Рославлеве” не случайно. Сочиненные московским генерал-губернатором листки разносили по домам, как театральные афиши (потому их и стали называть ростопчинские афишки). Это были “Дружеские послания главнокомандующего в Москве к жителям ее”, они издавались почти ежедневно, а то и по несколько в день с 1 июля по 31 августа 1812 года. Ф.В. Ростопчин блестяще знал французский язык, говорил и писал по-французски как по-русски. “Складом ума, остроумием, – вспоминал о Ф.В. Ростопчине П.А. Вяземский, – ни дать ни взять настоящий француз. Он французов ненавидел и ругал на чисто французском языке”.16 Листки же его были написаны простонародным слогом:
“Московский мещанин, бывший в ратниках, Карнюшка Чихирин, выпив лишний крючок на тычке, услышал будто Бонапарт хочет идти на Москву, разсердился и разругав скверными словами всех французов, вышед из питейного дома, заговорил под орлом так: “Как! К нам? Милости просим, хоть на святки, хоть на масляницу: да и тут жгутами девки так припопонят, что спина вздуется горой. Полно демоном-то наряжаться: молитву сотворим, так до петухов сгинешь!”17
И дальше все – прибаутки да поговорки – и про матушку-Москву, и про молодцов русских рекрутов, про силу христианскую: “…домой ступай и знай из рода в род, каков русский народ!”18 Так Ф.В. Ростопчин вселял уверенность в победе русского оружия, ободрял москвичей. От его афиш были в восторге купцы и мещане, простонародье. К ним по-разному относились дворяне – одни принимали, другие осуждали за площадной слог. В.А. Жуковскому ростопчинские афиши нравились, А.А. Шаховскому язык их казался не совсем приличным. П.А. Вяземский их решительно не одобрял. Как оценивал их Василий Львович – неизвестно.
В церквях звонили колокола, священники читали с амвона обращение Святейшего Синода, взывая к чадам Церкви и Отечества, поднимая их на защиту домов наших и храмов Божиих от хищной руки “властолюбивого, ненасытимого, не хранящего клятв, не уважающего алтарей врага”, служили молебны об избавлении от него. Газеты и журналы печатали манифесты, приказы, рескрипты, проповеди и конечно же патриотические стихи.
11 июля Александр
I приехал в Москву и остановился в Кремле. На следующий день, когда в девять утра царь вышел на Красное крыльцо, его встретили восторженные крики народной толпы, звон колоколов. В Успенском соборе отслужили молебен о даровании победы русской армии. Когда император вышел из собора, москвичи закричали: “Веди нас, отец наш! Умрем или победим!” Это действительно был “восторг патриотизма”, о котором писал А.С. Пушкин в “Рославлеве” и который “овладел наконец и высшим обществом”. В Слободском дворце Александр I встретился с московским дворянством и купечеством – энтузиазм был всеобщим. Жертвовали деньги, оружие. Граф М.А. Дмитриев-Мамонов (это о нем сказано в “Рославлеве”) дал обязательство сформировать на свой счет конный полк.И все же враг продвигался вглубь России, приближаясь к Москве. А.Г. Хомутова вспоминала о своей встрече с глубоко опечаленным Василием Львовичем, которая состоялась около восемнадцатого июля:
“Мы с Дурновой отправились к Барановым и застали там обоих Пушкиных (Василия Львовича и Алексея Михайловича. – Н.М.), Вяземского с женой (они только что приехали из Остафьева) и графа Мамонова, молодого, умного, богатого, всеми уважаемого красавца, который бросил свою столь почетно начатую службу, чтобы посвятить себя отечеству в дни его бедствия.
Шел печальный разговор о текущих событиях. Василий Львович испускал громкие вздохи, и Алексей Михайлович заметил ему: “Да напиши ты жалобную песенку; теперь как раз время вернуться твоей плаксивой Музе. Впрочем, этот дурак ничего не умеет сделать во время: он и не подозревал, что я был в связи с его женой”. Княгиня Вера (жена П.А. Вяземского. – Н.М.) рассмеялась, мы тоже, и таким образом часок позабыли грозившую нам участь”.19 Ах, Алексей Михайлович! Хоть и шутка, а все же нехорошо, право.
Было от чего испускать громкие вздохи. Русская армия отступала. 6 августа был оставлен Смоленск. В Москву привозили раненых, размещая их в госпиталях и частных домах. 8 августа во главе русских войск Александр
I поставил М.И. Кутузова – известие об этом было встречено всеобщим ликованием. Но восторг длился недолго – отступление продолжалось. М.И. Кутузов, избегая столь желанного Наполеоном генерального сражения, завлекал его войска вглубь России.Между тем жизнь в Москве дорожала: пара пистолетов работы тульского мастера стоила уже не семь или восемь рублей, а тридцать пять или даже пятьдесят. Не только оружейники, но портные и сапожники, другие ремесленники утроили или же учетверили цены на свои изделия. Поднялась цена и на съестные припасы. Бедный Василий Львович! Впрочем, хозяйственною частью занималась, вероятно, Анна Николаевна.
В.Л. Пушкин, служивший когда-то в лейб-гвардии Измайловском полку (впрочем, принимать участие в военных действиях ему так и не довелось), по характеру своему человек невоенный, мог бы повторить слова, сказанные Александром
I: “Какая ужасная вещь война!” К тому же в 1812 году Василию Львовичу уже 46 лет, по тем временам весьма почтенный возраст, болезни уже начали одолевать, да и семья на руках – Аннушка, Маргариточка, новорожденный Левушка. Вряд ли обсуждался вопрос о том, чтобы записаться в московское ополчение. Ополченцами стали его молодые друзья – В.А. Жуковский, П.А. Вяземский. Дружину Тверского ополчения возглавил литературный противник В.Л. Пушкина А.А. Шаховской (он был одиннадцатью годами Василия Львовича моложе). Больной К.Н. Батюшков рвался в строй – ему по разным обстоятельствам удалось это сделать только в марте 1813 года. В армию из отставки вернулся Ф.И. Толстой. Да что говорить, все, кто мог, встали на защиту Отечества.Войска Наполеона приближались к Москве. Москвичи стали покидать родной город. Кареты, коляски, дрожки, телеги заполонили улицы. Надо было вывезти сокровища Оружейной палаты, документы Московского архива, ценности московских церквей и монастырей. Сергей Львович Пушкин, который с 1802 года служил в Московском комиссариате, ведавшим вооружением и обмундированием армии, хлопотал о том, чтобы эвакуировать запасы вооружения и воинского имущества, и это ему удалось: тысяча семьсот подвод и двадцать три барки были отправлены в Нижний Новгород.
“Много народу собиралось в Кремле, которого золотые купола посылали нам торжественный прощальный привет, – вспоминала А.Г. Хомутова. – Мы смотрели на них со слезами, спрашивая себя: “Увидим ли мы их снова?” В.Л. Пушкин, возводя глаза к небу и подымая руки, декламировал: “Москва, России дочь любима”. Мы грустно слушали его, когда внезапно появившийся Алексей Михайлович ударил его по плечу со словами: “Да полно тебе чужим умом жить!” Мне досадна была эта неуместная шутка, как взрыв хохота в доме, где лежит мертвец”.20
Нет, это был не чужой ум. Это были прекрасные стихи И.И. Дмитриева “Освобождение Москвы”, посвященные освобождению первопрестольной от польских интервентов в 1612 году, стихи, в которых звучал торжественный панегирик древней столице России:
В каком ты блеске ныне зрима,
Княжений знаменитых мать!
Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?
Венец твой перлами украшен;
Алмазный скиптр в твоих руках;
Верхи твоих огромных башен
Сияют в злате, как в лучах;
От Норда, Юга и Востока –
Отвсюду быстротой потока
К тебе сокровища текут;
Сыны твои, любимцы славы,
Красивы, храбры, величавы,
А девы – розами цветут! 21
Недаром строки из этого стихотворения “Москва, России дочь любима, / Где равную тебе сыскать?” племянник В.Л. Пушкина поставит одним из эпиграфов к московской, седьмой главе романа “Евгений Онегин”. Можно представить, как отзывались они в 1812 году в сердцах москвичей, вынужденных покинуть родной город, чтобы не оставаться под властью ненавистного завоевателя. Можно представить, с каким чувством предстоящей утраты декламировал их Василий Львович.
26 августа на поле возле села Бородино в ста двадцати километрах от Москвы состоялось генеральное сражение русских войск с армией Наполеона, самое кровопролитное сражение 1812 года. Потери были огромными. После изгнания французов из Москвы в “Ведомости об уборке тел на Бородинском поле” сообщалось: “Сожжено было 56811 человеческих тел и 31664 лошадиных. Операция эта стоила 2101 рубль 50 копеек, 776 сажен дров и две бочки вина”.22
А.А. Тучков, тот самый Тучков, который в 1803 году вместе с Василием Львовичем представлялся Наполеону, погиб со знаменем в руках, разорванный на куски вражеской картечью. Под П.А. Вяземским, служившем при М.А. Милорадовиче, были убиты две лошади, сам он был контужен. На Бородинском поле храбро сражались с врагом Д.В. Давыдов, сын С.Р. Воронцова М.С. Воронцов, Ф.И. Толстой… Сотоварищ В.Л. Пушкина по масонской ложе “Соединенных друзей” А.Х. Бенкендорф в день сражения находился в Поречье: его отряд заслонял войскам Наполеона переправу через Москву-реку в тридцати верстах от места сражения. В.А. Жуковский стоял в резерве на левом фланге русской армии. “…все вокруг нас страшно гремело, – вспоминал он впоследствии, – огромные клубы дыма поднимались на всем полукружии горизонта, как будто от повсеместного пожара, и, наконец, ужасною белою тучею обхватили половину неба, которое тихо и безоблачно сияло над бьющимися армиями”.23
Наполеон, уже будучи в изгнании, признавал, что из всех его сражений самым ужасным было сражение под Москвой, в котором французы проявили себя достойными имени победителей, а русские завоевали право быть непобежденными. После Бородинской битвы русские войска отступили. Москва совсем опустела. В альбоме, принадлежавшем императрице Александре Федоровне (он хранится в Петербурге в Российском государственном историческом архиве), есть любопытная запись:
“За несколько дней до вступления врага в Москву г-н Карамзин, остававшийся там одним из последних, пришел к кн. Петру Андреевичу Вяземскому, который получил контузию в Бородинской битве и был перевезен в Москву. Он находит там кн. Вяземского, лежащего на своем канапе и столь довольного этим, что не очень-то озабоченного будущим; Жуковского, сидящего рядом с ним и сосредоточенно занятого писанием. “Что вы там пишете?” – спрашивает г-н Карамзин и, заглянув, видит список того, что Жуковский приехал купить в Москве. Моченые яблоки, свежие яблоки, арбузы и другие самые разные фрукты. “Э, дорогой мой, – говорит ему г-н Карамзин, – здесь вы уже не найдете и хлеба, так забудьте про все ваши освежительные фрукты””.24
Выезжая из Москвы накануне вступления французов (ранее историограф уже вывез свою семью в Ярославль), Н.М. Карамзин встретил у заставы Сергея Николаевича Глинку, яростного противника галломании, издателя патриотического журнала “Русский вестник”. С.Н. Глинка ел арбуз и витийствовал перед толпой. Увидев Н.М. Карамзина, он закричал ему: “Наконец-то Вы сознаетесь, что они людоеды и бежите от своих возлюбленных”.25
П.А. Вяземский также выехал в Ярославль к жене, которая ожидала их первенца. Из Москвы уезжал, кто только мог: в особняках оставались картины, книги, драгоценный фарфор, серебро… Князь П.И. Шаликов не имел средств для отъезда и вынужден был остаться: быть может, он надеялся, что просвещенные французы будут вести себя как воспитанные люди.
Последним Москву покидал Ф.В. Ростопчин, который клялся жизнью своей, что неприятель не будет в городе. От предложения некоей дамы составить эскадрон амазонок, он отказался, так же как отказался генерал Апраксин от намерения актеров русской труппы “собственными силами защищать столицу”: он “не пожелал обессмертить себя с 20 театральными героями в римских костюмах”.26
2 сентября войска Наполеона, предводительствуемые своим императором, вошли в Москву. Начались грабежи и погромы. 3 сентября начался пожар. Огонь бушевал на Красной площади, на Арбате, в Замоскворечье. В ночь на 4 сентября поднявшийся ветер раздул огонь – первопрестольная столица вся была объята пламенем. Зарево московского пожара было видно в ста километрах от Москвы.
В это время В.Л. Пушкина уже не было в Москве. Еще до Бородинского сражения он вместе со своим семейством выехал в Нижний Новгород.
2. Нижний Новгород. Жизнь на брегах Волги
Нижний Новгород – на высоком берегу, там, где Волга сливается с Окой. Древний Кремль с башнями и зубчатыми стенами, храмы, монастыри. Дома каменные, но их мало, большей частию постройки деревянные. Есть нарядные дворянские особняки. Есть и избы, конечно. Город торговый. В восьмидесяти верстах у стен Макарьевского монастыря знаменитая Макарьевская ярмарка. Виды с крутого берега открываются прекрасные или, как сказали бы в пушкинское время, картинные. На воде множество судов, лодок, барж. На улицах коляски, кареты, дрожки, телеги, подводы. Идут купцы, ремесленники, крестьяне в белых рубахах, бурлаки…
В Центральном архиве Нижегородской области хранятся дела Нижегородской городской думы, губернского правления, канцелярии губернатора, дворянского собрания. Имеющиеся в делах документы помогают представить жизнь и быт города, в котором в 1812 году оказался наш герой. В толстых папках – множество листов: крестьянин Василий Ерофеев украл вино с судна нижегородского мещанина Букина; рабочие люди не явились по договору для доставки соли; трактиры “отпираемы и запираемы были в узаконенные часы”; солдаты избили купца Кадашевцева; прапорщик Деревяшкин признался в убийстве двух извозчиков; крестьяне сел Кемар и Коноплянки Княгининской округи подрались из-за спорных покосов сена; привлекались к ответственности зачинщики возмущения крестьян помещицы Мусиной-Пушкиной по поводу чрезмерных поборов вотчинным начальником Куничкиным; наводились справки о беглых Федоре и Иване Михайловых, о беглом дворовом человеке Степане Никитине, о беглой крестьянке Марии Петровой… В папках есть и документы, отражающие быт военного времени: с купцов и мещан Нижнего Новгорода собирались пожертвования на содержание ополчения; лучшие кузнечные, столярные и сапожные мастера изготавливали седла для кавалерии; росли цены на поставляемые для армии сукна; врачебная управа подавала рапорт о привитой предохранительной оспе; в губернском правлении в шкафах выставлялись образцы вещей, которые принимались для пожертвования в армию; по предписанию главнокомандующего иностранцы были взяты на учет… Вот в какой город с его каждодневными делами, заботами и происшествиями приехал в 1812 году В.Л. Пушкин.
Василий Львович был не единственным москвичом, оказавшимся во время нашествия французов в Нижнем Новгороде. Сюда были эвакуированы три московских департамента правительствующего Сената, находившееся в Москве государственное казначейство с золотым запасом, сокровища Оружейной палаты, Межевая канцелярия, Московский архив коллегии иностранных дел, Московский почтамт, Московский университет, Московская комиссариатская комиссия, которую переименовали в Нижегородскую.27 Не исключено, что в Нижний Новгород приехал назначенный начальником комиссариатской комиссии Сергей Львович Пушкин – вероятно с семьей – Надеждой Осиповной, детьми (лишь Александр оставался в Петербурге) и Марией Алексеевной Ганнибал. Известно, что в Нижнем Новгороде была и Анна Львовна Пушкина. В город на Волге перебрались Апраксины, Архаровы, Бибиковы, Муравьевы, Римские-Корсаковы, другие видные московские семейства. Здесь была “вся Москва”. И “всю Москву” надо было как-то разместить и обустроить. Вице-губернатор города Александр Семенович Крюков предоставил свой дом на плац-парадной площади Кремля для размещения московских департаментов правительствующего Сената. В Спасо-Преображенском соборе Кремля нашел свое пристанище Московский архив коллегии иностранных дел. Там же, в Кремле, в Нижегородской казенной кладовой поместили денежные средства различных учреждений и ведомств, слитки золота и серебра Московского Горного правления. Драгоценные вещи из Оружейной палаты хранились в каменном доме Кожевникова в Вознесенском переулке. Имущество Императорского Московского почтамта приютило здание Нижегородской губернской гимназии на Верхнебазарной площади по соседству с Нижегородской почтовой конторой. Императорский Московский университет обрел приют и в Нижегородской гимназии, и в частных домах. Студенты поселились на Варварской улице в доме нижегородского аптекаря Г.Х. Эвениуса, два сына которого учились в Московском университете.28 Квартир не хватало, москвичи устраивались кто как мог – кто в частных домах, в тесных комнатах, а кто в избах. Член Оружейной палаты А.М. Пушкин поселился в доме купца Петра Переплетчикова на Сергиевской улице, Н.М. Карамзин с семьей, которую забрал из Ярославля, – в доме дворянина Михаила Михайловича Аверкиева, старого знакомого еще по масонским связям, а потом в доме С.А. Львова с видом на Нижегородский Кремль.29 К.Н. Батюшков, который вывез из Москвы жену своего покойного дядюшки Михаила Никитича Муравьева Екатерину Федоровну с детьми, жаловался в одном из писем: “Мы живем теперь в трех комнатах, мы – то есть Катерина Федоровна с тремя детьми, Иван Матевеевич (Муравьев-Апостол, дипломат, государственный деятель, писатель. – Н.М.), П.М. Дружинин (директор Московской губернской гимназии, друг семьи Муравьевых. – Н.М.), англичанин Эвенс, которого мы спасли от французов, две иностранки, я, грешный, да шесть собак. Нет угла, где можно было поворотиться…”30
Василий Львович жил в избе…
Все были опечалены пожарами в Москве, страшными разрушениями и бедствиями, которые принесла война.
“От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего я видел целые семейства всех состояний, всех возрастов и в самом жалком положении, <…> – писал К.Н. Батюшков. – Видел нищету, отчаяние, пожары, голод, все ужасы войны и с трепетом взирал на землю, на небо и на себя. Нет, я слишком живо чувствую раны, нанесенные любезному нашему отечеству, чтоб минуту быть покойным. Ужасные поступки вандалов или французов в Москве и в ее окрестностях, поступки, беспримерные и в самой истории, <…> поссорили меня с человечеством”.31
Многие тревожились за своих близких, сражающихся с неприятелем, томились неизвестностью об их участи. Марья Ивановна Римская-Корсакова, выехавшая из Москвы чуть ли не 1-2 сентября вместе с дочерьми – старшей Варварой, вдовой павшего в бою при Фридланде флигель-адъютанта А.А. Ржевского, двадцатилетней Натальей и младшими Екатериной и Александрой, в это время не знала, что 26 августа при Бородине героически погиб ее старший сын Павел – его судьба долго оставалась ей неизвестной. Будучи в Нижнем Новгороде, Марья Ивановна молилась и о Павле, и о своем любимце – сыне Григории, который также участвовал в Бородинском сражении, и о младшем Сергее, записавшемся в московское ополчение. На Бородинском поле сложил свою голову сын директора Публичной библиотеки в Петербурге, впоследствии президента Академии художеств А.Н. Оленина Николай. Второй сын его Петр был в этом бою столь тяжело ранен, что его сочли мертвым, но крепостные слуги Олениных доставили его сначала в Москву, а потом в Нижний Новгород, выходили его. В Нижнем находился генерал Алексей Николаевич Бахметев – ему на Бородинском поле оторвало ногу, но он надеялся по излечении вернуться в строй, обещал К.Н. Батюшкову взять его в свои адъютанты. В Нижний привозили и раненых французов, которые, несмотря на причиненное ими зло, все же вызывали сострадание: жена А.М. Пушкина Елена Григорьевна шила для пленных рубашки.
Оказавшись осенью 1812 года на берегах Волги, многие москвичи не знали о том, что им придется задержаться здесь надолго. Безденежье, болезни близких – и это надо было пережить. В мае 1813 года Н.М. Карамзин похоронил на кладбище нижегородского Печерского монастыря пятилетнего сына Андрюшу. И дочери его были нездоровы. У жены от потрясения случился выкидыш. Летом 1813 года от чахотки умерла дочь М.И. Римской-Корсаковой Варвара…
20 мая 1813 года В.Л. Пушкин сетовал в письме к К.Н. Батюшкову:
“Болезни домашних моих меня сокрушают, и несмотря на прекрасную весну, не могу отсюда выдраться и поехать в деревню. Доктора и Аптеки со времени приезда моего в Нижний стоят мне более осьми сот рублей. Что делать? Роптать не должно, а терпеть. Бог милостив! Дни красные возвратятся и для меня…”
Василию Львовичу удалось все-таки “выдраться” из Нижнего и уехать в деревню – родовое Болдино, где, по-видимому, оставался он и лето, и начало осени – до конца октября 1813 года. Оно и понятно. Коли денег нет, так свои-то крестьяне и накормят, и оденут. И крыша над головой своя – барский дом стоит пустой. Да и помолиться есть где – еще батюшка Лев Александрович выстроил на земле древней их вотчины каменную церковь Успения. Что же касается красот природы, всегда вдохновляющих поэта, то красот особенных не было.
Смотри, какой здесь вид: избушек ряд убогой,
За ними чернозем, равнины скат отлогой,
Над ними серых туч густая полоса.
Это племянник В.Л. Пушкина напишет в 1830 году в Болдине, и еще много чего сочинит в ту болдинскую осень. У дядюшки такой урожайной творческой осени не было. “В деревне живучи, я обременен был такими скучными делами, что не имел времени к приятелям писать, ни с Музами беседовать, – жаловался он П.А. Вяземскому 18 ноября 1813 года уже из Нижнего Новгорода.
Жизнь москвичей на берегах Волги, однако, наполнена не только бедствиями и лишениями, стенаниями и болезнями. Став эмигрантами, как они себя называли, москвичи не хотели предаваться греху уныния. Обеды, балы, маскарады были, пожалуй, еще оживленнее из-за неустроенности быта. К.Н. Батюшков в одном из писем набросал несколько колоритных сцен из жизни москвичей в Нижнем Новгороде: на площади “между телег и колясок толпились московские франты и красавицы, со слезами вспоминая о бульваре”; на “патриотическом обеде” у Архаровых “от псовой травли до подвигов Кутузова все дышало любовью к отечеству”; на балах и маскарадах “наши красавицы, осыпав себя бриллиантами и жемчугами, прыгали до первого обморока в кадрилях французских, во французских платьях, болтая по-французски бог знает как, и проклинали врагов наших”.32 Упомянул К.Н. Батюшков и В.Л. Пушкина, привычно включившегося в светскую суету: на ужинах у вице-губернатора А.С. Крюкова “…Василий Львович, забыв утрату книг, стихов и белья, забыв о Наполеоне, гордящемся на стенах древнего Кремля, отпускал каламбуры, достойные лучших времен французской монархии, и спорил до слез с Муравьевым о преимуществе французской словесности”.33 Впрочем, веселость Василия Львовича, как и многих других москвичей, отнюдь, не исключала глубоких переживаний, искренних чувств, настоящей любви к отечеству, родной Москве. Обратимся к письму В.Л. Пушкина к П.А. Вяземскому от 14 декабря 1812 года:
“Наконец, любезнейший Князь, я дождался письма твоего. Оно меня сердечно обрадовало, в чем, я думаю, ты и не сумневаешься. Поздравляю тебя с сыном. Да будет он со временем твоим другом и утешителем!
Я вижу из письма твоего, что ты грустишь о Москве, но как и не грустить о кормилице нашей? Другой Москвы не будет, и час от часу разорение столицы нам будет чувствительнее. Я потерял в ней все движимое мое имение. Новая моя карета, дрожки, мебели и драгоценная моя библиотека, все сгорело. Я ничего вывезть не мог; денег у меня не было, и никто не помог мне в такой крайности. Что делать? Я благодарю теперь Бога, что он осенил щитом своим храбрые наши войска, поражающие бегущего злодея.
Атилла нашего века покрыл себя вечным стыдом, и бедствия наши ни малейшей не принесли ему пользы.
Ты спрашиваешь, что я делаю в Нижнем Новгороде? Совсем ничего. Живу в избе, хожу по морозу без шубы, и денег нет ни гроша. Вот завидное состояние, в котором я теперь нахожусь”.
В.Л. Пушкин спрашивал П.А. Вяземского об их общих друзьях – Д.Н. Блудове и Д.П. Северине, служивших в дипломатическом корпусе, интересовался В.А. Жуковским и его здоровьем и заканчивал письмо пожеланием и утешением: “Надейся и мужайся! Бог милосерд!”
Василий Львович погрешил в этом письме против истины. Нельзя сказать, что он совсем ничего не делал в Нижнем Новгороде. Он писал стихи. И в приведенном письме к П.А. Вяземскому он посылал своему другу послание “К жителям Нижнего Новгорода”. Он сочинил его 20 сентября, выразил в нем любовь к родной Москве, и ненависть к Наполеону, и уверенность в победе русского оружия. И еще, конечно, благодарность к нижегородским жителям, приютивших москвичей в годину военных испытаний:
Примите нас под свой покров,
Питомцы Волжских берегов!
Примите нас, мы все родные!
Мы дети матушки – Москвы!
Веселья, счастья дни златые,
Как быстрый вихрь промчались вы!
Примите нас под свой покров,
Питомцы Волжских берегов!
Чад, братий наших кровь дымится,
И стонет с ужасом земля!
А враг коварный веселится
На башнях древнего Кремля!
С болью в сердце говорил московский поэт об оскверненных святых храмах, расхищенных сокровищах, обращенных в пепел жилищах. Василий Львович призывал “Бога сильного брани” с тем, чтобы он не дал торжествовать врагу, предрекал врагу гибель:
Погибнет он! Москва восстанет!
Она и в бедствиях славна;
Погибнет он! Бог Русских грянет!
Россия будет спасена.
А.М. Пушкин, по своему обыкновению насмешничая над Василием Львовичем, неодобрительно отзывался об этих стихах. И.И. Дмитриев, по свидетельству П.А. Вяземского, “говорил, что эти стихи напоминают ему колодника, который под окном просит милостыню и оборачивается с ругательствами к уличным мальчишкам, которые дразнят его”.34 Между тем послание “К жителям Нижнего Новгорода” пользовалось большой популярностью, его читали, переписывали в альбомы. Профессор Императорского Московского университета Г.И. Фишер, который, как и Василий Львович, во время нашествия наполеоновской армии жил в Нижнем Новгороде, сочинил на эти стихи музыку. Послание не единожды перепечатывалось. Впервые оно появилось на страницах “Сына Отечества” в 1813 году. В 1814 году оно увидело свет в “Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году”. В 1815 году в “Вестнике Европы”, в 16 номере, под названием “Слова к музыке” были опубликованы три первые строфы послания Василия Львовича (к номеру приложены ноты), а в следующем, 17 номере журнала стихотворение было напечатано полностью. Вошло оно и в издание “Стихотворений Василия Пушкина” 1822 года. В Государственном музее А.С. Пушкина хранится обветшавший, потертый на сгибах полулист голубой бумаги верже, где вслед за текстом послания “К Нижегородским жителям” следует запись:
6 рубашек
3 патштанников
2 простыни
5 навалак
4 палатенца
9 платков
2 скатерти
5 салфетак
2 чулок
4 пар носков
2 платья
1 капот
Эта хозяйственная запись по-своему отражает кочевой, неустроенный быт москвичей в Нижнем Новгороде.
В 1813 году в Нижнем В.Л. Пушкин написал еще одно послание – “К Д.В. Дашкову”:
Мой милый друг, в стране,
Где Волга наровне
С брегами протекает
И, съединясь с Окой,
Всю Русь обогащает
И рыбой и мукой,
Я пресмыкаюсь ныне,
Угодно так судьбине.
Лихая четверня лошадей, дорогая карета, диваны, паркеты, бронзы – все это теперь для сочинителя в прошлом:
Теперь пред целым светом
Могу и я сказать,
Что я живу поэтом:
Рублевая кровать,
Два стула, стол дубовый,
Чернильница, перо –
Вот все мое добро!
Василий Львович, после краткого исторического экскурса – рассказа о том, как “Природы бич злодей / Пришел с мечом в столицу”, но Бог уничтожил врагов, после хвалы Отечества спасителю, князю Кутузову-Смоленскому, увы, опочившему на лаврах, обращаясь к другу, отрекался от службы Амуру “на закате дней”, клялся “для дружбы только жить”, уверял Д.В. Дашкова в том, что “несчастие не вечно”, они непременно встретятся “за чашей круговой” и будут ликовать.
Писал В.Л. Пушкин в Нижнем Новгороде и другие стихи – басни, эпиграммы, сочинил на заданные слова повесть “Любовь первого возраста”. К тому же он с удовольствием читал всем свои сочинения, не исключено, что читал и “Опасного соседа”. В августе 1813 года в Нижний ненадолго приехал И.М. Долгоруков. “Ко мне заехал Московский знакомый и стихотворец, забавный в своем роде, Василий Львович Пушкин, – писал он в “Журнале путешествий из Москвы в Нижний, 1813 года”. – Я его поймал нечаянно на улице, заманил к себе, и он мне прочел несколько своих посланий и эпиграмм. Я люблю его слушать: он свое читает особенным манером. Стихи его смешны, замысловаты, плавны; картины в них есть самыя натуральныя, хотя он натуры ищет не всегда в очаровательных чертогах наших граций, а часто списывает ее в трактирах, на площадных гуляньях и даже в постелях рублевых Венер. Много истины в его описаниях, перо шутливое, слог сообразный предметам. Я с ним два часа провел наиприятнейшим образом”.35 Итак, в Нижнем Новгороде Василий Львович как всегда жил литературой. Он не только писал и декламировал свои стихи, он читал басни И.А. Крылова, восхищался “Певцом во стане русских воинов” В.А. Жуковского – по его мнению, “это лучшее произведение на русском языке.” Конечно, лучшее. Какие стихи, какие чувства!
Отчизне кубок сей, друзья!
Страна, где мы впервые
Вкусили сладость бытия,
Поля, холмы родные,
Родного неба милый свет,
Знакомые потоки,
Златые игры первых лет
И первых лет уроки,
Что вашу прелесть заменит?
О родина святая,
Какое сердце не дрожит,
Тебя благославляя?36
К.Н. Батюшков в 1813 году тоже написал прекрасные стихи – послание к Д.В. Дашкову, где есть такие проникновенные строки:
Нет, нет! талант погибни мой
И лира, дружбе драгоценна,
Когда ты будешь мной забвенна,
Москва, отчизны край златой.37
Для В.Л. Пушкина, несомненно, было важно, что на берегах Волги он нашел близкое ему литературное общество, К.Н. Батюшкова и Н.М. Карамзина (о них мы уже говорили). Н.М. Карамзин продолжал работать над “Историей государства Российского” и в Нижнем, где многое напоминало о подвиге Минина и Пожарского, поднявших народное ополчение двести лет назад, в 1612 году. Из Москвы в Нижний Новгород приехал историк Н.Н. Бантыш-Каменский. Этот семидесятипятилетний старик, потеряв свое имущество и библиотеку, вывез московский архив, в котором хранились драгоценные документы. Н.Н. Бантыша-Каменского сопровождал его помощник по архиву, историк и писатель, друг детства Василия Львовича А.Ф. Малиновский. До Нижнего Новгорода добрался без денег и белья С.Н. Глинка – он здесь обсуждал возможность нового патриотического издания. Был здесь и поэт Ю.А. Нелединский-Мелецкий. В.Л. Пушкин часто встречался с московскими литераторами, и, по-видимому, в дружеском общении с ними у него возник замысел напечатать сборник своих стихотворений. Но осуществиться этому замыслу было суждено не скоро. Однако победы русского оружия внушали радужные надежды на возвращение в родную Москву, а там, глядишь, и на новые литературные победы. 7 октября 1812 года Наполеон со старой гвардией покинул опустошенную Москву. Началось отступление великой армии. В конце января 1813 года русская армия вошла в Варшаву. В октябре русские, прусские и австрийские войска одержали победу в сражении под Лейпцигом, вошедшую в историю как “Битва народов”.
18 ноября 1813 года В.Л. Пушкин пишет из Нижнего Новгорода в Москву П.А. Вяземскому:
“В конце октября месяца я возвратился в Нижний (из Болдина. – Н.М.), а в будущем декабре надеюсь в Москве пировать с тобою. Как я тебе обрадуюсь! Много утекло воды с тех пор, как мы с тобою не виделись; много мы потерпели, и потери наши велики, но теперь тужить ни о чем не должно. Полнощный Орел раздавил мерзких коршунов, и французы никогда не дерзнут более вступить в Россию. Военные наши подвиги приводят меня в восхищение, и я надеюсь, что теперь все галломаны должны молчать. – Скажи мне, что ты делаешь и с кем ты чаще проводишь время? Бывают ли у тебя литераторы, и не в Москве ли Бард Жуковский? <…> Надеюсь, что и я скоро буду посреди очень мне любезных”.
В декабре 1813 года Василий Львович вернулся в Москву.
3. Возвращение в Москву. Торжества по случаю взятия Парижа
Каково это – вернуться на родное пепелище?
“Москва, 28 октября 1812 года.
Я пишу тебе из Москвы или, лучше сказать, среди развалин ее. Нельзя смотреть без слез, без содрогания сердца на опустошенную, сожженную нашу златоглавую мать. Теперь вижу я, что это не город был, но истинно мать, которая нас покоила, тешила, кормила и защищала. Всякий русский оканчивать здесь хотел жизнь Москвою, как всякий христианин оканчивать хочет после того Царством Небесным. Храмы наши все осквернены были злодеями, кои поделали из них конюшни, винные погреба и проч. Нельзя представить себе буйства, безбожия, жестокости и наглости французов. <…> на всяком шагу находим мы доказательства зверства их. В Богородске обмакнули они одного купца в масло, положили на костер и сожгли его живого, смотрели на его страдания и раскуривали в огне трубки свои; здесь насильничали девчонок 10 и 11 лет на улицах, на престолах церковных. Оставляя Москву, они взорвали Кремль, но этот последний подвиг ярости их был неудачен. Соборы и Иван Великий остались целы, а пострадали: часть Арсенала, две башни, Кремлевская стена к Москве-реке и колокольня около Ивана Великого. Грановитая палата сожжена. Бог показал великое чудо. Образа Сына Божия на Спасских воротах и Николая Чудотворца на Никольских не только невредимы, но стекла в них и фонарь целы, тогда как от кремлевской мины и удара полопались стекла здесь <…> и под Девичьим, то есть на другом конце города”.38
И далее А.Я. Булгаков сообщал брату Константину об их расхищенных домах – “Книги валяются по полу”, перебитых беседках, порубленных деревьях в саду, мертвых лошадях…
29 ноября 1812 года М.И. Римская-Корсакова писала из Москвы сыну Григорию:
“Милый друг Гриша, голубчик мой родной, я приехала на неделю в Москву из Нижнего, чтобы видеть Соню (дочь М.И. Римской-Корсаковой. – Н.М.) и Волкова (А.А. Волков – муж Сони, московский полицмейстер. – Н.М.). Ехала с тем, чтобы прожить два дня, вместо того прожила 8 дней. Завтра непременно еду назад в Нижний, чтобы забрать всех своих, и недели через три приеду на житье в Москву, несчастную и обгорелую. Дом мой цел, но эдак быть запачкану, загажену – одним словом, хуже всякой блинной. В нем стоял гвардейский капитан и 180 рядовых, стены все в гвоздях, стекла, рамы – все изломано, перебито. <…> Как я нашла дом, то войти нельзя – да это уж, говорят вычищено; Волков был тотчас после этих поганцев – на полу верно была четверть грязи, и все шишками, как будто на большой дороге осенью замерзло; окошки, рамы, стекла, все это вылетело вон от подрывов, которые были этими злодеями сделаны в Кремле. Итак, одним словом сказать, они древнюю столицу сделали, что в грош ее не поставили, камня на камне не оставили”.39
В августе 1813 года в Москву из Липецка вернулась с семейством своим Е.П. Янькова:
“По нашем приезде в Москву она уже начинала обстраиваться, но все-таки была еще ужасная картина. Весь город по сю сторону Москвы-реки был точно как черное большое поле со множеством церквей, а кругом обгорелые остатки домов; где стоят только печи, где лежит крыша, обрушившаяся с домом; или дом цел, сгорели флигеля; в ином месте уцелел только один флигель… Увидев Москву в таком разгроме, я горько заплакала: больно было увидеть, что сталось с этою древнею столицей, и не верилось, чтоб она когда-нибудь и могла опять застроиться”.40
“Приезжай сюда сам, и увидишь, что русскому с русским сердцем и душою в обращенной в пепел Москве не так легко говорить о ней, как то нам казалось издали, – писал И.М. Муравьев-Апостол в 1813 году в сочинении “Письма из Москвы в Нижний Новгород”. – Здесь – посреди пустырей, заросших крапивою, где рассеянные развалины печей и труб свидетельствуют, что за год до сего стояли тут мирные кровы наших родственников и сограждан, – здесь, говорю я, ненависть к извергам-французам объемлет сердце, и одно чувство мщения берет верх над всеми прочими.
<…> Москва, по мнению моему, в виде опустошения, в котором она теперь является, должна быть еще драгоценнее русскому сердцу, нежели как она была во время самого цветущего ее положения. В ней мы должны видеть величественную жертву спасения нашего и, если смею сказать, жертву очистительную. Закланная на олтаре Отечества, она истлела вся; остались одни кости, и кости сии гласят: “Народ Российский, народ доблестный, не унывай! Доколе пребудешь верен церкви, царю и самому себе, дотоле не превозможет тебя никакая сила. <…> Познай себя! а я, подобно фениксу, воспарю из пепла своего и, веселясь о тебе, облекусь во блеск и красоту, сродые матери градов Российских, и снова вознесу главу мою до облаков!” – Так я слышу глас сей…”41
В письмах знакомых В.Л. Пушкина – бытовые подробности, которые дают нам возможность не только узнать о разорении Москвы, но и увидеть страшную картину этого разорения. И еще в письмах – разрывающая сердце боль за родной город, поруганный неприятелем. И (в эпистолярном сочинении И.М. Муравьева-Апостола) высокая патетика, гордость подвигом Москвы, вера в ее возрождение.
Писем В.Л. Пушкина, в которых он писал о своих горестных впечатлениях от встречи с Москвой в конце 1813 года, не сохранилось. Наверное, и его переживания были сходны с общими чувствованиями. К счастью, до нас дошло письмо Василия Львовича к А.И. Тургеневу, написанное в середине апреля 1814 года, когда он, как и другие москвичи, узнал о вступлении русских войск в Париж и, как и другие москвичи, был счастлив торжеством России. Это даже не письмо, а приписка к письму П.А. Вяземского, который писал их общему другу:
“Дни чудес невероятных. Мы в Париже. <…> скорбная Москва отомщена и, сотрясая с главы пепел, облекается в торжественную и радостную одежду. Слава тебе, пророку! Ты мне в двенадцатом году писал, что пожар Москвы нам осветит путь к Парижу <…>.
И я, признаюсь, смеялся <…> тогда и думал себе: как бы не так! Но теперь приклоняю повинную голову и отныне всему верить стану. Шутки в сторону, дела великия и единственныя. Наполеоны бывали, Александра другого нет в веках. Роль его прекрасная и безпримерная. Цель его побед – завоевание свободы и счастья царей и царств: история нам ничего прекраснее, славнее и безкорыстнее не представляет…”42
П.А. Вяземскому восторженно вторит Василий Львович:
“Какая радость, любезнейший Александр Иванович! Какая слава для России! Никакие слова не могут изобразить то, что я чувствую в сердце моем. Велик Бог! Велик государь наш, избавитель и возстановитель царств! Москва красуется бедствиями своими, и на нее должны обращаться взоры всей Европы. Поздравляю вас и обнимаю от всего моего сердца. Поздравляю и любезного друга Дашкова, а не пишу к нему: он никогда не отвечает на письма мои. Ура! Виват Александр и русские! Преданный ваш слуга Василий Пушкин”.43
Восторгом, радостью, ликованием в апрельские дни 1814 года была переполнена Москва. Известие о взятии Парижа (русские войска с триумфом вступили в Париж 18 марта) привез в первопрестольную 13 апреля из Петербурга курьер (известие было получено через Берлин). “В миг разнеслась молва, – сообщал сразу вслед за радостными событиями “Вестник Европы”, – вмиг один радостный вопль: Париж взят! загремел из конца в конец обширного города. Но венцом нашей радости был прекрасный день 17 Апреля, когда Граф Васильев, как Гений, летящий с трубою славы, принес Москве торжественную весть победы от имени МОНАРХА. Народ бежал, кареты скакали, – казалось, что вся Москва летела на встречу Царского посланника внимать из уст его повествованию славы”.44
“23 Апреля, в день, освященный лучезарным солнцем, Московские жители стекаются в Кремль, чтобы принесть благодарение во Храме Бога Богов и Царя Царей. Звон колоколов, песнь торжественнаго молебствия, толпы радостного народа, покрывающего Кремлевскую площадь, стечение Чиновников, Дворян и купцов, молящихся во храме и на паперти, живая радость, написанная на всех лицах, из уст в уста перелетающее имя Великаго Избавителя Европы – все представляло величественную картину, которая пленяла взоры и трогала сердца. <…>
Три дня сряду торжественный звон не умолкал в Столице; три вечера сряду яркое освещение города удаляло ночную темноту и привлекало толпы народа. Жители гуляли по улицам и веселились ночью как днем. Прозрачные картины аллегорические, эмблемы, девизы, надписи в честь и славу Монарха, гремящая во многих местах музыка, стихи петые хорами певчих, тысяча экипажей обтекающих город, – представляли волшебное зрелище. Никогда радость не была живее и признательность подданных к их государю справедливее!”45
“Время незабвенное! Время славы и восторга! Как сильно билось русское сердце при слове отечество! Как сладки были слезы свидания! С каким единодушием мы соединяли чувства народной гордости и любви к государю! А для него какая была минута!” – так А.С. Пушкин в 1830 году передал саму атмосферу победоносного 1814 года, все то, о чем в это время говорилось в журнальных и газетных статьях, торжественных речах, проповедях, одах, куплетах, кантатах, стихотворных и прозаических надписях к аллегорическим картинам и эмблемам, а также в письмах, дневниках и воспоминаниях современников. Конечно, в исторических источниках можно найти много любопытных для нас подробностей. Вот, например, – из письма А.Я. Булгакова к брату от 27 апреля 1814 года:
“Во многих местах были пресмешные картины. Известный старик Дризен написал, из немецкого усердия, государя, попирающего Наполеона в виде черта, с надписью: “И с чертом сладил!” – но народу не понравилось видеть черта возле ангела нашего; мужик подошел и вырезал вон чорта Наполеошку, оставив только государя”.46
Прелесть что такое!
Но вернемся к празднествам в Москве.
24 апреля – великолепный бал в Благородном собрании, устроенный московским дворянством. Дом Благородного собрания сильно пострадал во время пожара 1812 года, но государь прислал на его восстановление полтора миллиона рублей – и в обновленном колонном зале все ликовали и веселились, гремел оркестр, хор певчих исполнял куплеты, сочиненные на случай торжества:
Весть громчайшая несется
На крылах с брегов Невы;
Радость нова в души льется
К оживлению Москвы.
Всемогущего десницей
Бог помог, о Россы! вам:
Враг повержен и с столицей
К АЛЕКСАНДРОВЫМ стопам!47
25 апреля состоялось торжественное собрание в Императорском Московском университете. Профессор Р.Ф. Тимковский произнес речь “Торжество Московских Муз, праздновавших громкие победы, и достославное покорение гордой столицы Франции”. И в университете звучала музыка, пелись хором куплеты, читалась ода на взятие Парижа.
25 апреля в доме С.С. Апраксина поражал своим великолепием маскарад, данный и для дворянства, и для купечества. “Как приятно было видеть Русский наряд! – писал “Вестник Европы”, – все дамы были в богатых сарафанах. Очарованному воображению казалось, что тени древних Бояр Русских воскресли, и что молодые красавицы из уединенных теремов своих перенеслись на театр наших блестящих увеселений”.48
26 апреля “угощал Москву маскерадом” и П.А. Поздняков. И там гремела музыка, пел хор, царило всеобщее веселье. В зале для всеобщего обозрения была выставлена аллегорическая картина; на быстрой колеснице мчится Александр
I, Минерва венчает его лаврами, под колесами лежит обезглавленное чудовище; донской казак снимает цепи с прекрасной женщины – Европы – на фоне парижских башен, а парижане вместе с детьми бегут к русскому императору, обнимают его колена и осыпают цветами.После небольшого перерыва торжества возобновились. 10 мая в доме С.С. Апраксина артисты московского императорского театра дали концерт. 13 мая П.П. Позняков дал в своем доме спектакль в пользу русских воинов, раненых под стенами Парижа. 19 мая московские дворяне по подписке устроили необыкновенный пышный праздник в доме Дмитрия Марковича Полторацкого за Калужскими воротами.
14 мая М.И. Римская-Корсакова писала сыну Григорию, рассказывая об уже состоявшихся торжествах и о предстоящем торжестве:
“Всевышний сжалился над своим творением и наконец этого злодея сверзил. У нас, хотя Москва и обгорела до костей, но мы на радостях не унываем, а торжествуем из последних копеек. В собрании был маскарад, члены давали деньги; купцы давали маскарад, Поздняков дал маскарад-театр. И каково же, что через полтора года мы торжествуем тут, где французы тоже играли комедию, на Поздняковском театре. Эта мысль была всеобщая, и когда государю пели хвалу, клянусь, что мало было людей, которые бы не плакали от удовольствия. А 18 будет славный праздник, где и твои сестрицы будут отличаться (из-за плохой погоды праздник был перенесен на 19 мая. – Н.М.). Дворяне собрались, и каждый дал, что хотел, но не меньше 200 давали; собрали 25 тысяч. Будут играть мелодраму; Россию играет Верочка Вяземская, что была Гагарина, Европу – играет Лунина дочь, Славу – Бахметьева Дмитрия Алекс. (т.е. дочь). Мелодрама сочинена Пушкиным Алексеем Михайл. Потом сделан храм, где поставлен бюст его величества государя императора нашего и около стоят народы всех наций; Софья (т.е. Волкова) – Португалия, Наташа (Римская-Корсакова) – Англия, Шаховская – Турция, Шаховская другая – Германия, Полторацкая – Швейцария, Высоцкая одна – Италия, другая Высоцкая – Швеция. Францию и Польшу никто не хотел представлять. Все эти мамзели поют хор – бесподобные слова, – и всякая кладет гирлянду цветов. Для народа – качели, лубочная комедия, фейерверк, иллюминация”.49 Пожалуй, праздник у Д.М. Полторацкого был самым грандиозным. Первое место среди восьми его учредителей занимал П.А. Вяземский, пожертвовавший на организацию праздника семьсот рублей. Но внести деньги – это еще далеко не все. П.А. Вяземский редактировал сочиненный для пролога А.М. Пушкиным текст, названный “Храм безсмертия” (там, на фоне усыпанного цветами зеленого холма, стоял бюст Александра
I, сияющий драгоценными камнями – над бюстом два гения держали масличную и миртовую ветви; перед пьедесталом на двух жертвенниках курился фимиам, начертанная на тумбе огненными буквами надпись призывала Россию гордиться своим царем-победителем). П.А. Вяземский написал слова для “Польского”, которым открылся бал, за ужином пели им же написанный “Хор”. Вероятно, он вникал во все, чтобы устроить праздник как нельзя лучше, а потом описал этот праздник: в двадцать шестом номере журнала “Сын отечества” появилась его статья “Письмо из Москвы”. Он не стал описывать блеск и богатство нарядов, изысканность угощения. Он написал о прелестных участницах пролога, которые изъявляли “благодарность своих сердец и благоговение к Герою”, то есть Александру I:“О мой друг! Какое было восхитительное и священное мгновение, когда Слава сказала России:
Восторгом упоенна,
Воззри, куда Его поставила вселенна,
Но более Его дела!
Нет! мой друг, никогда не изгладится из памяти моей воспоминание о сем празднике, данном в Москве, который только в одной Москве и мог быть дан”.50
Деятельное участие в празднике принял В.Л. Пушкин. Он внес деньги – триста пятьдесят рублей (для него сумма значительная). Главное же – он потрудился как стихотворец. Во время праздника исполнялась и его “Народная песня” (музыку написал композитор Морини):
Пойте, радуйтесь, ребята!
Александр нам верный щит!
Имя русского солдата
Там и за морем гремит.
<…>
Гость незваный к нам явился,
Не во сне, а наяву,
И тем изверг веселился,
Что жег матушку-Москву!
Сердца вздрогнули! – Ребята!
Мы в Париже! – Слава нам!
Уж не стало супостата!
Мир земле! – И мир врагам!
Во время ужина хор пел и куплеты, сочиненные Василием Львовичем и положенные на музыку И.И. Рейнгардом:
Хвала тебе, о Царь-Отец!
Десницей сильной ты своею
Свершил всем подвигам конец,
Конец всемирному злодею!
Красуйся, пышная Москва!
Се Александр тебя спасает!
Парижа гордая глава
Пред ним смиренно упадает.
<…>
Цвети, Москва! Средь стен твоих,
Коварством, злобой сокрушенных,
России славу видим в них
И дней начало вожделенных!
В.Л. Пушкин также пожелал описать замечательный праздник. Заметим, что кроме статьи П.А. Вяземского в 1814 году в Москве была издана брошюра одного из его учредителей А.П. Вельяшева “Описание праздника, данного в Москве 19 мая 1814 года обществом благородных людей, по случаю взятия российскими войсками Парижа и счастливых происшествий, последовавших за занятием сей столицы”. Статья В.Л. Пушкина была напечатана в Петербурге в сорок пятом номере французской газеты “
Concervateur impartial” в разделе “Внутренние известия” (статья написана на французском языке). Василий Львович с восхищением описывал блестящий праздник, народное представление, где были качели, потешники, цыгане, балансеры, военную музыку, наипрекраснейший спектакль, “крики ура, заглушаемые рыданиями и слезами радости, это всеобщее единение сердец в восхвалении Александра, благодетеля России и вселенной”. Он отметил и “богатство и элегантность костюмов” молодых исполнительниц, не забыл сказать и о фейерверке и иллюминации в саду, о бале, который продолжался до шести часов утра, о залах, украшенных апельсиновыми и лимонными деревьями, гирляндами из роз, сплетенных в виде вензеля императора, об ужине, где фрукты, напитки – “все было великолепно”. Особенно интересно то, что Василий Львович счел нужным объяснить, почему его статья написана на французском языке:“Я прибегнул к иностранному языку не потому, что знаю его лучше своего родного, но потому, что я хочу, чтобы Немцы, Французы, Англичане и др. понимали, что Русские нисколько не варвары, что наши сердца полны любовью к нашему Монарху и к нашему Отечеству” (перевод Ю.А. Матвеевой).51
В апреле 1814 года В.Л. Пушкин сочинил еще и французские куплеты, посвященные вступлению русских войск в Париж (они были напечатаны в “
Le Concervateur impartial” в 1814 году, в № 194). Не будет преувеличением сказать, что эти куплеты занимают особое место и в творчестве Василия Львовича, и в истории русской поэзии. Их значение определяется не столько его темой и его содержанием, сколько самим фактом поэтического сочинения, обращенного к побежденным французам на их языке. Насколько нам известно, это единственное французское стихотворение русского автора, написанное в связи с победой русского оружия над Наполеоновской Францией.Месье! И мы теперь в Париже.
Известна россиянам честь.
У нас вы были. Ныне мы же
С визитом к вам. У вас мы здесь.52
(Перевод Н. Муромской)
Русский стихотворец убеждает парижан в том, что Париж не пострадает от огня, что им не надо бояться русских воинов. В куплетах сказывается его любовь к столице Франции, знание ее достопримечательностей, восхищение парижскими театрами и музеями, французским вином шабли и матлотом (для гурманов сообщаем рецепт: в матлот “…кладут рыбу-усача, карпа, угря – и десяток раков неошпаренных и без клешней.<…> рыбу, еще живую, режут на части, добавляют маленькие белые луковицы, полусваренные-полуподжаренные, и шампиньоны, нарезанные кубиками; <…> поджаривают муку на коровьем масле и разбавляют добрым бульоном <…>, кладут в этот соус рыбу с пучком душистых трав, подливают красного вина, подсыпают соли и перца и ставят на очень сильный огонь, а на стол подают вместе с поджаренными хлебцами”. Александр Гримо де Ла Реньер. Альманах Гурманов. Пер. В.А. Мильчиной. М., 2011).
Мы в Гро-Кайю, конечно, будем.
Повеселимся от души.
Шабли испить не позабудем.
Матлот отведать поспешим
<…>
Бульваров хороши аллеи
И Елисейские поля!
Сумеем оценить музеи.
Искусство любим мы не зря.
Знакома нам Парижа карта.
О сладостный, чудесный миг.
Да будет мир! Вон Бонапарта!
Виват, король ваш Людовик!53
(Перевод Н. Муромской)
Вряд ли нужно говорить о гуманистическом пафосе французских куплетов Василия Львовича – они говорят сами за себя.
Куплеты В.Л. Пушкина были известны и в Москве, и в Петербурге, и в Париже. Лицейский товарищ Александра Пушкина Александр Горчаков, несмотря на то, что не оценил их поэтические достоинства, все же отметил их искренность:
“…они кажутся написанными в порыве радости, – сообщал он в одном из писем в начале ноября 1814 года, – кажется, что поэт, восхищенный славой своей страны, набросал на бумагу эти куплеты, первые мысли, пришедшие ему в голову”.54
Ранее, 20 апреля 1814 года, А.Я. Булгаков сообщал брату Константину из Москвы в Париж:
“Вася Пушкин придумал прелестные стихи, я просил их записать, он мне только что их прислал, вот они, так, как я их от него получил. Я уверен, что в Париже они понравятся”.55
17 мая 1814 года К.Я. Булгаков отвечал А.Я. Булгакову из Парижа:
“Мы с добрым Полетикою читали с восхищением твои письма, которые наполнены радостью вашею, причиненною нашим вступлением в Париж, и смеялись стихам Пушкина; видно, что он был в Париже. Эти стихи могли бы служить путеводителем по Парижу”.56
В.Л. Пушкин так часто рассказывал друзьям о своем путешествии в Париж, что, когда в 1814 году К.Н. Батюшков в рядах победителей вошел во французскую столицу, в письме к Е.Г. Пушкиной он отказался Париж описывать:
“…я вам ни слова не скажу о Париже. Василий Львович вам это все рассказал и лучше и пространнее моего во время нашей эмиграции или бегства (т. е. во время пребывания в Нижнем Новгороде. – Н.М.)”.57
Василий Львович незримо сопровождал К.Н. Батюшкова в его прогулках по Парижу. Музеи, театры, спектакли с участием необыкновенного Тальма, обед в ресторации у славного Вери с устрицами и шампанским и даже “нимфы радости, которых бесстыдство превышает все”, – как тут не вспомнить Василия Львовича? Как не процитировать его поэму “Опасный сосед”: “Свет в черепке погас, и близок был сундук”. Как не воскликнуть: “О, Пушкин, Пушкин!”58
Так случилось, что покорение Парижа стало причиной публикации второго (редчайшего!) издания “Опасного соседа”. Но это уже другая история.
Примечания
Тексты А.С. Пушкина цитируются по изданию: Пушкин А.С. Полн. собр. соч. в 17 т.т. М.Л. 1937–1959.
Стихотворения В.Л. Пушкина цитируются по изданию: Пушкин Василий Львович. Стихотворения. СПб., 2005.
Письма В.Л. Пушкина цитируются по изданию: Пушкин В.Л. Стихи. Проза. Письма. М., 1989.
1
Московские ведомости. 1812. № 47.2
Там же.3
Там же.4
Там же.5
Там же.6
Там же.7
Там же.8
Там же.9
Там же.10
Русский архив. 1891. ч. 3. № 11.11
Там же.12
Матвеев Н. Москва и жизнь в ней накануне нашествия 1812 г. М., 1912.13
Московские ведомости. 1812. № 56.14
Московские ведомости. 1812. № 57.15
Аксаков С.Т. Собр. соч. в 4 тт. Т. 2. М., 1955.16
Вяземский П.А. Полн. собр. соч. в 12 тт. Т. VII. СПб., 1882.17
Ростопчин Ф.В. Ох, французы! М., 1992.18
Там же.19
Русский архив. 1891. ч. 3. № 11.20
Там же.21
Дмитриев И.И. Сочинения. М., 1986.22
Эйдельман Н. Апостол Сергей. М., 1975.23
Иезуитова Р.В. Жуковский и его время. Л., 1989.24
Там же.25
Полевой Кс. Записки. // Исторический вестник. 1887. № 6.26
Ростопчин Ф.В. Ох, французы! М., 1992.27
См.: Белоногова Валерия. “Что вам нужно в этом Нижнем?..” Город в зеркале литературы. Нижний Новгород. 2011; Романюк С.К. В поисках пушкинской Москвы. М., 2000.28
Сообщено В.Ю. Белоноговой.29
Сообщено В.Ю. Белоноговой.30
Батюшков К.Н. Сочинения. В 2 тт. Т. II. М., 1989.31
Там же.32
Там же.33
Там же.34
Русский архив. 1866.35
Долгорукий И.М. Журнал путешествий из Москвы в Нижний, 1813 года. 1919.36
Жуковский В.А. Стихотворения, баллады. Л., 1983.37
Батюшков К.Н. Сочинения. В 2 тт. Т. I. М., 1989.38
Братья Булгаковы. Переписка. Т. I. М., 2010.39
Цит. по: Гершензон М.О. Грибоедовская Москва. П.Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М., 1989.40
Рассказы бабушки… Л., Наука, 1989.41
Муравьев-Апостол И.М. Письма из Москвы в Нижний Новгород. СПб., 2002.42
Остафьевский архив князей Вяземских. Т. I. Переписка князя П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым. 1812-1819. СПб., 1899.43
Там же.44
Вестник Европы, 1814. №10.45
Там же.46
Братья Булгаковы. Переписка. Т. I. М., 2010.47
Вестник Европы. 1814. № 10.48
Там же.49
Гершензон М.О. Грибоедовская Москва. П.Я. Чаадаев. Очерки прошлого. М., 1989.50
Сын Отечества. 1814. № XXVI.51
Le conservateur impartial. 1814. № 45.52
Цит. по: Москвич Василий Львович Пушкин. М., 2006.53
Там же.54
Красный архив. 1936. № 6.55
Братья Булгаковы. Переписка. Т. I. М., 2010.56
Там же.57
Батюшков К.Н. Сочинения. В 2-х т.т. Т.II. М., 1989.58
Там же.
∙