Рассказы
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2012
Антон Ратников живет в Санкт-Петербурге. Учится в аспирантуре СПбГУ. Без малого десять лет работает журналистом в городских изданиях, занимается спортивной журналистикой. Проза публиковалась в журналах “Нева”, “Дети Ра”. Лонг-листер премии “Дебют” (2009).
Антон РАТНИКОВ
Крепкие сердцем
рассказы
Кальсоны
нацепил чертовы кальсоны, потому что на улице было холодно. На улице было так холодно, что мне пришлось их нацепить, хотя я их ненавижу.
Жена привычно рассмеялась, увидев меня в таком виде. Я стоял посреди комнаты и старался попасть ногой в штанину. Кальсоны плотно облегали ноги, и я напоминал недоделанного танцора балета. Мне не нравилось, когда кто-то видел меня в этих кальсонах.
– Между прочим, – сказал я, – в детстве я три года занимался балетом.
– Правда? – удивилась жена.
Я смутился.
– Нет.
Потом я отскребал машину от налипшего снега. На стеклах нарос лед, и я с трудом их расчистил, едва не отморозив пальцы.
– Перчатки, – сказал я себе, – важнее кальсон.
До работы я ехал час. Перед мостом была пробка. Машины робко продвигались вперед. Громыхал трамвай. Солнце и не думало светить.
– Интересно, – спросил я радиоведущего, – в этом городе когда-нибудь рассветет?
– В ближайшие дни ожидается похолодание до минус двадцати трех градусов, – ответил ведущий.
Мимо моей машины не спеша прошла собака. Вид у нее был грустный. Она поднялась на мост. Наверное, тоже спешила на работу.
В офисе было холодно. Хотя и потеплее, чем на улице. Я снял куртку. Кальсоны снимать не стал. Они остались на мне.
Я приехал первым. Нужно было записать интервью с одним футболистом, небольшое, на три-четыре вопроса. Я позвонил ему.
– Вы куда-то пропадаете, – сказал он.
– Что-то со связью, наверное. – Я повертел телефон. – Так лучше?
– Да-да. Так лучше.
– О’кей. Как проходит подготовка к следующему матчу?
– Мы собрались на… зе… готовность… игра… пять на четыре… мы… чемпионат… неожиданно… тренер готов… такова игра.
Так прошло все интервью. Когда я задавал ему вопрос, он недовольно бурчал: “Куда-то вы пропадаете”. Потом я вертел телефон.
– Другое дело, – говорил футболист. Больше ничего было не разобрать.
– Спасибо, – сказал я в конце, повесил рубку и написал искомое интервью. В принципе, можно было и вовсе ему не звонить. Все экспресс-интервью похожи друг на друга. По крайней мере, у меня.
Дальше дела пошли хуже, потому что пришел народ. Народ стал ходить, кашлять, разговаривать со мной и строить из себя умников. На ногах многих и многих из них, должно быть, красовались кальсоны.
– Холодно, – сказал мне Сергей.
– Да, – сказал я.
– А будет еще холоднее.
– Возможно.
– Хорошо, что у меня есть финское термобелье.
– Термо что?
– Термобелье. Классная штука. Здорово утепляет, носишь с комфортом и в помещении не жарко.
Я насторожился.
– Ты что, рекламный агент? Они платят тебе процент от продаж?
Сергей насторожился тоже.
– Кто “они”?
– Ну, финская мегакорпорация, производящая термобелье.
– Нет. Но идея неплохая.
Потом Сергей ушел на какой-то сюжет. Кажется, его ждал лыжный кросс в парке. Не знаю, что может быть хуже, чем лыжный кросс в парке. Наверное, только лыжный кросс на асфальте.
Я тоже отправился на запись. Чиновничьи посиделки, две стороны подписывали какой-то никчемный документ. Вся процедура длилась от силы три минуты. Люди в дорогих костюмах сели за стол, чуть-чуть поговорили и поставили свои подписи под документами. Если на них и были кальсоны, то стоили они чертову кучу денег.
В конце встречи я взял интервью у особенно напыщенного человека в костюме.
– Мы подписали сегодня очень важное соглашение… Очень важное… На самом деле его важность еще только предстоит оценить.
– Отлично, – сказал я. – А о чем оно?
Человек напрягся.
– Об этом лучше спросить у Виталия Борисыча.
И он куда-то ушел. Я принялся искать Виталия Борисыча, но не нашел. Не уверен, что этот человек вообще существовал.
Редактор попросил меня написать статью быстро, и я выполнил его просьбу. В этой статье было шесть абзацев, пять раз употреблялось слово “сотрудничество” и один раз – “дифференцированный”. Часть материала я содрал из какой-то электронной энциклопедии. Думал переписать своими словами, но стало лень, оставил как есть. Редактор сдержанно похвалил за оперативность. Я так и не понял, что за документы они подписали на этой встрече.
Домой я пришел поздно. Стянул штаны, сел на диван, включил телевизор. Волшебным образом в моей левой руке оказалась бутылка пива. “Рейнджерс” играли с “Питсбургом”, и Дубински впечатывал в борт этого ублюдка Мэтта Кука.
Вошла жена.
– Опять этот хоккей! И кальсоны…
У меня уже не было сил их снимать. Я так и сидел в них, пялился в телевизор, сопел. Пиво давно выдохлось. Жена спала в другой комнате. Завтра должен был начаться новый день.
На гражданке
Наш сосед из пятнадцатой квартиры покончил жизнь самоубийством.
Мы сидели на детской площадке напротив и играли в ножички. Я проигрывал. Тут послышался звон разбитого стекла. Все повернулись на звук. В узком оконном проеме, который в девятиэтажках сделан у мусоропровода, на высоте седьмого этажа стоял человек.
Все замерли.
– Че это он? – спросил Вадим, который играл в этот раз не в моей команде.
Я пожал плечами.
– Эх, бл…! – крикнул человек и прыгнул вниз.
Он упал в сугроб перед подъездом, как мешок картошки.
– Ого! – вскричал кто-то из нас.
Всем стало жутко интересно, и мы, бросив игру, побежали к подъезду.
Когда мы оказались на месте, рядом с соседом уже стояла его жена – худая алкоголичка с собачьим лицом. Сосед из пятнадцатой тоже пил, но – в отличие от жены-стервы – казался тихим и милым. Кроме того мне нравились его усы, напоминающие щетку для обуви.
Сосед лежал на спине и усиленно глотал воздух. Крови нигде не было. Казалось, что он шел себе, шел и упал.
– Вот м…звон, – сказала соседка. – Опять наклюкался. Костя, помоги!
Из подъезда показался здоровенный детина Костя.
– Сейчас мы его!
Он схватил соседа за куртку и поволок в подъезд. Сосед застонал. Костя рывком втащил его внутрь.
Мы остолбенели.
– Эй! – крикнул Вадим, – вы че? Он же только что сверху бухнулся!
– Что? – не поняла соседка.
– Да дядя Толик только что сверху упал! Вы что, не видите, стекло везде!
Соседка огляделась. Действительно, вокруг было много битого стекла.
– Костя! – закричала она. – Стой!
В общем, сосед умер. Меня и Вадима потом вызвали в милицию. Нашего участкового звали Дядя Степа – за высокий рост. Мне же он напоминал богомола.
– Ну, – сказал он, – рассказывайте.
Мы пересказали ему эту историю.
– Вот идиоты! – сказал Дядя Степа. – Они что, не видели, что он еще жив?
Мы пожали плечами.
– А вы что сразу не сказали!
– Да мы сказали… Просто там… как-то непонятно было.
Дядя Степа задумался.
– Костя этот какой-то странный…
– А кто это вообще? – спросили мы.
– Да так… собутыльник. Они втроем пили. А потом этот… ваш… как его… Смирнов встал и вышел. – Дядя Степа пожевал ручку. – Странно это все. Был я у этого мусоропровода. Там узко. Не проще на крышу подняться?
Мы пожали плечами.
– И почему именно седьмой этаж?
Мы переглянулись.
– Значит, вы подозреваете… что это не самоубийство?
Дядя Степа усмехнулся.
– Ага. Мировой заговор! Давайте идите отсюда. И смотрите – чтобы больше по подвалам не шлялись.
– А мы и не шляемся.
– Ага! Позавчера я Колыванова из седьмого дома за ухо вытаскивал. Вам заняться, что ли, больше нечем?
Вадим храбро выпятил грудь.
– Нет, – говорит, – нечем.
– В футбол играйте!
– Мы бы рады, – сказал Вадим, – но у школы одни ворота сломаны. А с площадки у детского сада нас заведующая гоняет.
– Почему?
– Говорит, стекла бьем.
Дядя Степа фыркнул.
– Так вы не бейте!
– Так мы и не бьем… Просто… получается иногда… Мы же не специально! У Колыванова знаете, какой удар!
Дядя Степа еще пожевал ручку. Наверное, вкусная попалась.
– Ладно, – сказал он, – я поговорю с заведующей. Но стекла все равно не бить! А если разбили случайно, не драпать в разные стороны, а идти ко мне и писать заявление. Стекла сейчас недорого стоят, заплатите – и порядок.
– Да с меня родители три шкуры спустят! – сказал Вадим.
Дядя Степа вынул ручку изо рта.
– Там разберемся, – говорит.
Мы ушли.
– Жалко дядю Толика, – сказал я.
– Дядя Толик – алкоголик, – сказал Вадим и засмеялся.
– Не смешно.
– Забей! Всякое бывает. Пойдем лучше команду соберем, раз нам теперь можно на площадке играть.
– Вроде Дядя Степа еще поговорить должен…
– Да не будет он ни с кем говорить! Зато его именем можно прикрыться, если что.
Мысль была здравая, и мы пошли собирать команду.
Крепкие сердцем
Мой папа всегда много пил. Образ отца, лежащего на диване с бутылкой пива, достаточно крепко отпечатался в моем сознании. Иногда в его руках появлялась книжка. По трезвости он читал интеллектуальную литературу. Например, Достоевского. Но чем больше пива он выпивал, тем ниже падали его вкусы. Если отец валялся с томиком Чейза в руках, значит, дела были еще куда ни шло. Но когда он брался за дешевый русский детектив в бумажном переплете, я предпочитал из комнаты уходить. Это означало – папа в зюзю.
Впрочем, отец считался достаточно спокойным алкоголиком. В смысле, детей не бил. А вот матери иногда доставалось.
Еще он время от времени лез в драку с соседями, но обыкновенно получал хорошо поставленным полукрюком в левый глаз. Сосед у нас работал на заводе и входил в любительскую команду по боксу. Но отец, как человек упрямый и в чем-то даже целеустремленный, все равно старался по пьяни поддеть соседа. Заканчивалось это синяками. Впрочем, сосед папу берег. Я питал к этому невысокому, но крепкому человеку, покрытому волосами с головы до пят, теплые чувства. Мне он напоминал карликового медведя, если такие, конечно, бывают. Жаль, он потом куда-то съехал.
С отцовским пьянством боролись, как могли, но, конечно, ничего не помогало. Пару раз его клали в больницу и чем-то там прокапывали. Когда я спрашивал, где отец, мать отвечала:
– Он в больнице. Его прокапывают.
Я представлял себе это так: отец, почему-то абсолютно голый, сидит в большом помещении, отделанном старым, покрытым слоем грязи кафелем. Над ним висит гигантский смеситель. С его кончика время от времени отделяется огромная, размером с человека капля и падает на отца. Отец вздрагивает, но стойко переносит это испытание.
Отец возвращался из больницы веселый и подтянутый. Брался за работу. Но через месячишко снова запивал.
Иногда мы разговаривали с ним по душам.
– Папа, – спрашивал я, – а почему ты пьешь?
– Потому что жизнь, сынок, тяжелая штука, – отвечал отец.
Мне казалось, что это не совсем так.
– Но ведь можно не пить.
– Можно и не пить, но лучше – пить.
Возразить на это я не мог.
Бабушка, которая жила с нами, тоже действовала решительно. Например, ходила к колдунам. В то время они только появились. Вернее, вылезли из подполья. Ну или где там при советской власти были колдуны. Одного такого бабушка нашла по объявлению.
– Поехали, – сказала она и взяла меня с собой.
Мы ехали долго на стареньком бордовом автобусе, который назывался ЛиАЗ. Мне эти автобусы очень нравились, потому что двигатель у них располагался спереди, и летом, видимо, для того, чтобы он не перегревался, водители открывали крышку и ездили с открытым мотором. Мне было любопытно смотреть, как работают все эти шестеренки. А еще в ЛиАЗе удобное сиденье справа от водителя, оно поставлено, как в метро, – боком по ходу движения. Сидя на нем и повернув голову, можно видеть, куда движется автобус, и представлять себя немножко водителем.
Но когда мы ехали с бабушкой к этому колдуну, автобус оказался переполнен, а ехали мы долго. Поэтому я устал и половину дороги ныл.
– Ну вот, – сказала бабушка, не выдержав, – мы же едем папу спасать, а ты так себя ведешь!
– Папу спасать? – оживился я.
– Да, твой папа болеет. Ему нужна помощь. Чтобы ему помочь, мы должны пройти череду испытаний.
– Испытаний?
– Конечно!
Мне стало немного боязно.
– А это тяжелые испытания?
– Разные. Но ты должен укрепиться сердцем.
Я задумался. Действительно, подумал я, папе нужно помочь. Кто еще сможет это сделать, если не сын? Я напрягся, думая, что таким образом мое сердце обязательно укрепится. Потом я еще представил себе маленьких человечков, которые внутри меня заливают сердце жидким бетоном – укрепляют.
Кажется, сработало.
Офис колдуна находился в обычной трехкомнатной квартире, переделанной в кабинет и приемную, в которой на скамейках, поставленных вдоль стен, сидели люди. Кто-то стоял. Народу оказалось достаточно. Обсуждали в основном собственные болячки и неверных мужей.
– Приговорить его надо! Приговорить! – слышал я и убирал голову в плечи. Мне почему-то казалось, что речь идет о смертном приговоре. Все это настолько напоминало очередь в поликлинику, что стало скучно.
Наконец настал наш черед.
Мы вошли в небольшой кабинет. Он был обклеен типичными советскими обоями. У окна стоял полированный румынский стол. За ним сидел человек с испанской бородкой, в черном пиджаке. Он стрельнул глазами.
– Садитесь, – сказал он.
Перед ним стоял только один стул, поэтому я отправился в угол, на кушетку. На колдуна я старался не смотреть – на всякий случай.
– Что у вас? – спросил колдун.
– Да вот, – сказала бабушка, – сын пьет.
– Много?
– Много.
– Фотографию принесли?
Бабушка порылась в сумке и достала фотографию, на ней отец был совсем молоденьким – еще без усов.
– Это актуальная фотография? – спросил колдун.
– Да… В смысле?
– Ну… Он сейчас так же выглядит?
– Да. А как же?
Колдун посмотрел на бабушку недоверчиво. Я решил помочь.
– Вообще-то, – сказал я, – у него сейчас усы.
Бабушка шикнула на меня. Колдун улыбнулся.
– Молодец, мальчик, – сказал он.
Мне стало приятно.
– Не знаю, – сказал он, еще раз посмотрев на фотографию, – может и не получиться.
– Почему? – взволновалась бабушка.
– Фотография неактуальная. Поле прослеживается не так четко. Не знаю… Возможно, потребуется несколько сеансов.
Бабушка молчала.
– Ну так что? – спросил колдун.
– Пробуйте, – сказала бабушка.
Колдун сел обратно за стол, положил перед собой фотографию и стал упорно таращиться на нее. Казалось, он готов сделать в ней дырку. Выглядело это достаточно забавно, потому что колдун хмурился и шевелил губами, становясь в такие мгновения похожим на лешего из одной детской книжки. Я даже хихикнул один раз. Бабушка снова на меня шикнула.
Потом колдун стал совершать движения руками и что-то бубнить. Теперь ритуал полностью соответствовал моему представлению о магических обрядах. Я сидел спокойно, понимая, что момент ответственный. Продолжалось это минут десять. Наконец колдун шумно выдохнул и протянул фотографию бабушке.
– Вот, – сказал он, – держите.
– Это все? – спросила бабушка.
– Да, – сказал колдун.
– И как? Сработало?
– Сейчас сложно сказать. Нужно время. Идите домой и проследите за ним.
– Хорошо, – сказала бабушка.
– Если все будет как раньше, приходите снова.
– Бесплатно? – спросила бабушка.
Колдун нахмурился.
– Нет, – сказал он, – но на второе посещение у нас пятипроцентная скидка.
Бабушка осталась недовольна. Мы вышли.
– Смешной этот колдун, – сказал я, когда мы шли к остановке.
– Нет, – сказала бабушка, – не смешной.
– А по-моему, смешной.
Бабушка снова меня отчитала, сказав, что мальчикам в моем возрасте уже пора начать отличать зерна от плевел.
– Хорошо, – сказал я, пристыженный, – теперь буду стараться отличать зерна от пепел.
К сожалению, колдовство не сработало. Бабушка еще раза два обращалась к колдунам. Правда, к другим почему-то. Эффект был тот же. Нулевой.
Видимо, разочаровавшись в магии, бабушка прибегла к помощи церкви. Она стала ходить в расположенный неподалеку храм и ставить свечи к какой-то иконе. Надоумила бабушку соседка. По ее словам, эта икона всегда помогала матерям пьющих детей.
– Мне помогла, – гордо сказала соседка.
– Как? У тебя же он пьет!
– Это он сейчас пьет. А до этого не пил.
– Долго?
– Месяца три.
Вообще-то бабушка была ярой коммунисткой и, кажется, даже состояла в партии. Это не помешало ей в первый же день поставить свечи к каждой иконе в храме. А к нужной она поставила три.
– Бог любит троицу, – объяснила она.
Мне в церкви понравился запах, а вот тетка, продававшая свечи и долго что-то объяснявшая бабушке, понравилась мне гораздо меньше. Выглядела она как настоящая ведьма и внушала ужас даже больше, чем давешний колдун.
Бабушка в церковь зачастила, хотя отец по-прежнему пил и почитывал русские детективы. Она настолько увлеклась всем этим, что подумывала причаститься и причастить заодно меня. Я этой перспективы страшился, потому что тогда мне пришлось бы сознаться во многих грехах. Например, что я однажды украл у матери из кошелька десять рублей.
К счастью, до этого не дошло.
Последнее испытание, которое я прошел, было связано с чтением акафиста. Об этом бабушке опять рассказала соседка.
– Я читаю акафист три раза в день, и это очень помогает.
– Что, не пьет?
– Пьет. Но гораздо меньше.
Бабушка поговорила об этом с ведьмой в церкви, и ведьма соседку поддержала. К сожалению, вскоре выяснилось, что читать акафист должна не только бабушка, но и другие члены семьи.
– Маму мы просить не будем, – сказала мне бабушка, – она занятая. А вот ты акафист можешь прочитать.
Читать мне тогда не очень нравилось. Особенно вслух.
– А можно, – спросил я, – что-нибудь другое? Например, сказку?
– Нет, – сказала бабушка.
После этого выяснилось, что акафист – это книжка без картинок. Страниц на тридцать. Когда я это узнал, то расплакался.
– Ладно, – сказала бабушка, – можешь прочитать не весь акафист, а только начало.
Вытирая слезы, я начал читать. Через полчаса мои муки закончились.
– Ну вот, – сказала бабушка, – правда весело?
– Нет, – сказал я.
– По идее, – сказала бабушка, – его надо читать три раза в день.
Я опять заплакал.
– Хорошо, – сказал бабушка, – одного раза, может быть, хватит.
Я читал акафист пару летних месяцев. Отец пил, а меня мучила совесть. Дело в том, что акафист я читал один и частенько халтурил. Перескакивал со строки на строку, пропускал абзацы, а иногда и целые страницы. Осенью я и вовсе перестал его читать.
– Прочитал? – спрашивала бабушка.
– Да-да, – отвечал я.
– С выражением?
– Конечно!
Бабушка успокаивалась. Несколько раз я пробовал все-таки читать акафист как положено, но это было выше моих сил. Иногда я снова пытался представить себе человечков, укрепляющих мое сердце, но в моих фантазиях обязательно случалась какая-то авария на производстве. Проливался бетон, рушились леса, срывался с верхотуры один из рабочих.
“Нет, – думал я, – вряд ли у меня получится помочь папе бросить пить. Ведь я сам слаб. Кто бы помог мне сделать математику?”
Математику приходилось делать одному.
А потом надобность в чтении акафиста отпала. Нет, папа пить не бросил. Он просто ушел жить в другую семью.
∙