Опубликовано в журнале Октябрь, номер 12, 2012
Валентина ЖИВАЕВА
Дно переполненной чаши
Новая книга Александра Терехова оказалась совершенно не похожей на предыдущую, и критики, по-разному оценивая ее содержательную сторону, признали ее шагом вперед с точки зрения писательского мастерства. Роман “Немцы”, в отличие от вязкого и не всегда композиционно продуманного “Каменного моста”, произвел впечатление текста цельного и более “удобного” для читателя. Нет в нем ни многочисленных сюжетных ответвлений, ни продолжительных путешествий в прошлое.
Место действия – префектура одного из административных округов некоего крупного российского города. Город не назван, но узнаваем: тесная связь с центральной властью, мэр, у которого жена – хозяйка прожорливой бизнес-империи. Тем не менее в интервью автор особо подчеркивает, что “это, конечно, не Москва”. Главный герой, чьими глазами мы видим все происходящее, – Эбергард, руководитель пресс-центра в той самой префектуре. Ему между тридцатью и сорока, и он только что воспользовался шансом начать новую жизнь с новой женщиной. Это умелый профессионал-пиарщик, знающий законы системы, соблюдающий все правила жестко прописанного коррупционного этикета. Мало чем по методам работы отличаясь от коллег, он, однако, имеет репутацию единственного “живого человека” среди упырей. Улыбается как-то не так, шутки себе позволяет рискованные и на службу может прийти в джинсах, сандалиях на босу ногу или белом свитере. Но появление в округе нового префекта оборачивается для Эбергарда катастрофой. Ситуация, в принципе знакомая любому, кому случалось не вписываться в “новую систему управления”.
Роман Терехова был воспринят прежде всего как объективное и безжалостное разоблачение мира современных чиновников. Именно в этом качестве он победил в конкурсе “Национальный бестселлер”. На вручении премии Артемий Троицкий представил “Немцев” как книгу “о сегодняшних путинских чиновниках, плутократах… Жуть берет от жизни этих людей, которых нельзя назвать людьми, и вдвойне жутко, что от этих людей зависят наши жизни”. Другие эксперты не настолько простодушны, но также делают основной акцент на социально-политической актуальности книги. “Александр Терехов написал роман, который надо срочно изучать всем эссеистам, колумнистам и просто журналистам, пытающимся здесь и сейчас ухватить нерв происходящих процессов: с народом, с властью народа и с властью власти”, – уверен Дмитрий Лисин. При этом чуть ли не каждый, кто пишет о романе, спешит заметить, что ничего нового автор ему не сообщил. Майя Кучерская считает, что Терехов “написал о том, о чем все и так в общем знают”. “Это роман о том, о чем все говорят, о том, что все перепощивают в интернете”, – подхватывает Анна Наринская. Значимость и актуальность “Немцев” сводится, таким образом, к тому, что общедоступному знанию писатель смог придать яркую и запоминающуюся форму.
Хотя та же Кучерская, замечает, что “прочитать роман “Немцы” как социальную сатиру, беспощадный разгром коррумпированной системы, но остановиться на этом – значит снять только первый слой”. По мнению Алексея Колобродова, за умеренно традиционным повествованием “о быте и нравах московского чиновничества лужковского призыва” мы обнаруживаем попытку выйти на иной уровень обобщения, подтолкнуть читателя “к пониманию метафизической природы российской коррупции”. Другие критики, впрочем, склонны видеть здесь прежде всего человеческий и вневременной смысл. Виктор Топоров настаивает, что “Немцы” – “повествование о кафкианском ужасе бытия”, а Вадим Левенталь считает, что это “не что иное, как трагедия в изначальном смысле этого слова”. И оба категорически отказывают “Немцам” в праве именоваться сатирой.
В этом они, кстати, солидарны с автором. “Когда я читаю, что “Немцы” – сатира и роман “о лужковских чиновниках”, меня словно два раза бьет током”, – говорит Терехов в интервью “Известиям”. А в беседе на портале Имхонет он опровергает и один из самых стойких мифов о себе. Считалось, что он, подобно своему герою, работал начальником пресс-центра префектуры одного из московских округов, и именно оттуда, изнутри, черпал информацию о жизни и деятельности столичного чиновничества. Оказалось, что такой страницы в тереховской биографии нет, а все его познания – это опыт рядового гражданина, в прошлом журналиста и бизнесмена, которому приходится то и дело сталкиваться с чиновниками по разным поводам. Возможно, этот факт и ставит под сомнение сиюминутную достоверность романа. Но он же заставляет изменить угол зрения и уже с порога настроиться на то, что перед нами нечто иное, чем бойкая книжка о “путинских плутократах”.
Что именно это “нечто иное”, сразу и не скажешь. Ядовитая сатира оборачивается мелодрамой, плутовской роман, который не может закончиться плохо для ловкого героя-плута – трагедией. Неопределенность жанровой природы “Немцев” проявляется и в том, что многие критики готовы увидеть в финале романа некую зыбкую надежду и чуть ли не свет в конце туннеля. Но разве это не огни приближающегося поезда?
Не случайно в издательской аннотации всплывает общеизвестная формула про “мысль семейную”. “Немцы” – это как бы парадоксально вывернутая “Анна Каренина”. Эбергард уходит из семьи к молодой подруге, но это не приносит ему счастья: ведь он боится потерять оставленную одиннадцатилетнюю дочь. Поглощенный изнурительной борьбой за нее (с бывшей женой, органами опеки, с самой дочерью), Эбергард в определенном смысле теряет чувство опасности. Взамен обещанной помощи на суде за право видеться с Эрной он втягивается в темное, хотя и достаточно ординарное для его среды дело.
Авторское название романа было, как известно из той же беседы на Имхонете, “Цена вопроса”. Рассматривать его нет смысла и потому, что оно не состоялось, и потому, что оно является достаточно прозрачным. Чего нельзя сказать о названии итоговом, которое многих смущает. “Несколько героев носят немного старомодные немецкие имена. Книга названа “Немцы”. Мне больше нечего добавить” (“Ведомости”), – вот все, что говорит об этом сам Терехов. Роман Арбитман выдвинул предположение в духе альтернативной истории, что персонажи романа – “потомки истинных арийцев”, которым в 41-м удалось взять Москву и которые постепенно растворились среди местного населения. Но гораздо более популярно другое объяснение: “немцы” – это иносказательное обозначение оккупантов: “Сегодня представители власти любого уровня и даже члены их семей, в сущности, являются оккупантами” (Анна Наринская); “Слово “немцы” здесь применяется как синоним чуждости… Немцы – это те люди, которые по неведомым причинам стали хозяевами жизни – грубые, властолюбивые и черствые, совершенно чуждые нашему миру, пришельцы, изгнать которых нет никакой возможности” (Алексей Мельников); “Это – захватчики, душевно онемелые существа, немые, чье существование сведено к реализации инстинктов (основной – хватательный), не способные по-человечески говорить и думать” (Майя Кучерская).
В целом почти все рассуждения о смысле имен в романе не представляются достаточно убедительными. И можно понять Андрея Немзера, который в своем бурно-раздраженном пересказе книги отказывается даже размышлять о том, “при чем тут немцы”.
Можно долго распутывать, из каких элементов (для людей тереховского поколения) состоит само представление о “немцах”. В любом почти городе есть добротные послевоенные дома, построенные немцами. У каждого из нас были дурачки-одноклассники, рисовавшие свастику на парте. Ученый-физик из бывшего СССР много лет работает в каком-нибудь Карлсруэ и никак не привыкнет к тому, что “немцы в городе”. “Немцы” для человека русской ментальности – это одновременно и надежность, и провокация, и угроза на генетическом уровне. Это и вечные враги, и пленные, и проигравшие, которые нередко лучше пользовались плодами своих поражений, чем мы – плодами побед. “Немцы” – это чужие. Это настолько полная нам противоположность, что она то и дело оборачивается нашей изнанкой. Возможно, в романе Терехова в том или ином виде присутствуют все эти смыслы. Или происходит сложное наложение представлений о “своем” и “чужом”. “Немцы” – это “свои”, которые носят “чужие” имена. Они чужие для этого мира, но вынуждены притворяться своими до тех пор, пока маска не прирастает к душе, пока ядовитая краска не проникает сквозь кожу. А может быть, все проще, и это всего лишь звучные имена, которые для русского читателя не несут никакой дополнительной смысловой нагрузки. Они – “немые”, потому что ничего нам не говорят. Они не тянут за собой хвост неизбежных ассоциаций и поэтому позволяют сосредоточиться исключительно на истории о людях, не имеющей однозначной временной и пространственной привязки. И история эта, благодаря странным именам, с самого начала приобретает неуловимый сдвиг, точно все это происходит немного во сне, где, как известно, подобные нелепости никого не удивляют и воспринимаются как должное. Именно в таком мире и живет наш герой, в мире, где вещи невообразимые стали нормой.
Эпизоды жизни чиновничества и отдельных представителей этого класса описаны автором словно через увеличительное стекло. Это не картина чиновничьего мира, какой она открывается внутреннему наблюдателю. Это все-таки представление о нем тех, кто снаружи. Представление, сложившееся из собственного опыта, столкновений с этим миром, а также из мифов и легенд, рассказов знакомых, произведений классиков. Это мир, который существует в России всегда, который повторяется и воспроизводится из века в век. Такие яркие персонажи Терехова, как начальник РУБОП Леня “Монгол” Успенский или Евгений Кристианович Сидоров насколько ужасающе-современны, настолько же и архетипичны. Это мир одинаково реальный и фантастический. Мы читаем и верим, и нам это тоже кажется “пугающе знакомым” (по выражению Наталии Курчатовой). И вдруг – здесь заминка, там странность, тут явное и какое-то необязательное смешение и смещение событий, которые как бы склеиваются, незаметно перетекают друг в друга. Это опять та же логика сна или предсмертного видения: события реальные переплетаются с нереальными, правда накладывается на фантазии уставшего ума, обрывки воспоминаний, осколки страхов.
“Сагой о коррупции” назвал роман Алексей Колобродов. Но коррупция, по Терехову, – это не частное зло, ограниченное кругом государственных служащих. И не малоприятная процедура, к которой мы все периодически прибегаем, чтобы как-то облегчить и смягчить жизнь в нашем непростом государстве. Это еще и универсальный способ взаимодействия между людьми. Жизнь как таковая – сложная система долгов и обязательств, авансов и кредитов, связей и зависимостей: родственных, дружеских, любовных. Делая (или не делая) что-либо, предусмотренное нашим положением в этой системе, мы рассчитываем на вознаграждение, бонус, ответную услугу. Любые отношения подчиняются одним законам: они “мертвы, если не включают “дело” или не смогут когда-то включать”. Дружба жива, пока друзья равны, занимают каждый свое место в единой иерарахии и могут быть так или иначе полезны друг другу. Каждый шаг вниз сказывается мгновенно. И вот Эбергард на приеме у бывшего друга отмечает все неоказанные и неполученные знаки дружбы: “не обнял, не предложил чаю… не подарил возвышающих тайных знаний, завтрашних новостей”.
В мире чувств все имеет свою цену. И “любовь, – по замечанию Андрея Архангельского, – увы, такая же часть коррупционной схемы”. Эбергард уходит от жены к подруге не на пике отношений: наоборот, эта связь уже начинает его тяготить. Но у него есть ощущение, что он “задолжал” Улрике, что “принимаемый, но не оплаченный товар слежался за месяцы и годы”. Любовь Эбергарда к дочери, казалось бы, свободна от расчетов и корысти. Но и тут ему важно не просто знание, что его любят: он должен получать доказательства этой любви. Ему важно, чтобы она давала ему столько же, сколько дает он, ведь “любовь – когда человек каждое утро выходит навстречу другому человеку и второй – тоже идет навстречу”. Но ему приходится одному пройти весь путь до конца, пройти, чтобы понять, что было настоящей любовью его жизни и на что он готов ради нее. Понять, что человеком тебя делает только твоя собственная любовь.
По словам Александра Терехова, он “писал роман о любви, о том, что происходит с любовью, о доступных обыкновенному человеку средствах достижения вечности, о ежедневной жестокости реальной русской низовой жизни, о времени” (“Известия”). А как прочитают книгу читатели, в том числе профессиональные читатели – это уже другая тема. Для кого-то важнее будет то, что “о времени”, для другого – “о любви”. Кому-то станет страшно, а кому-то – “удивительно противно” (по выражению Дмитрия Быкова), что лишний раз подтвердит сложность и неоднозначность этого текста. Могу посочувствовать тем, кого роман Терехова заставил “улыбнуться разве что один-единственный раз” (Варвара Бабицкая): со мной это случалось гораздо чаще. На мой взгляд, это очень и по-разному смешная книга, с необыкновенно точными речевыми портретами, остроумными наблюдениями и богатой оттенками иронией. Смешная – и тем более страшная. Потому что она, кроме прочего, и о том, как начинается смерть, как она приходит в жизнь человека. Как незаметно переполняется чаша, открывается дверь, и в нее набычившись входит существо без имени, без отчества, которое сожрет твою жизнь. Но не сразу, а откусывая от нее по кусочку. Чтобы ты успел все вспомнить и лишиться всего, чтобы успел заплатить по всему перечню своих грехов, пройти через свой страшный суд, заглянуть в глаза монстру, которого ты сам подкармливал. “Мы все под кем-то, мы сами выбрали – под кого лечь”,– говорит герой во время последней встречи с друзьями. Они демонстративно не понимают, кого это Эбергард имеет в виду. Хотя им ли не знать этого неназываемого: они легли под него давно и окончательно. И только Эбергард необъяснимо не сдается. Борясь с таким отчаянием за дочь, не пытается ли он отстоять свою бессмертную душу? Может быть, за это раздражающее всех упорство и будет дана ему последняя встреча с теми, кого он любил, с его настоящей и единственной семьей. И они встретятся на дымящихся руинах, и война будет позади, и не будет в ней ни победителей, ни побежденных. И он еще скажет Сигилд те простые слова, которые, может быть, предотвратили бы бойню: спасибо, прости, я все отдам. И будет счастлив, увидев наконец свою любимую девочку. И в первый раз в жизни почувствует, что за ним, возможно, кто-то есть.
∙