Опубликовано в журнале Октябрь, номер 10, 2012
Валентина Живаева родилась и живет в Екатеринбурге. Окончила филологический факультет Уральского государственного университета. Работает в Культурном центре Свердловской областной библиотеки имени В.Г. Белинского.
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Валентина ЖИВАЕВА
Компактные мифы
и малые смыслы
Пять наиболее известных текстов петербургского писателя Ильи Бояшова, выходившие с 2002 по 2008 год поодиночке, “сольно”, в узнаваемом оформлении “Лимбус Пресс”, собраны тем же издательством в книгу “У Христа за пазухой”. Среди пяти текстов есть один премированный и один экранизированный.
Открывает сборник “Путь Мури” (лауреат премии “Национальный бестселлер”, 2007) – одиссея дерзкого боснийского кота, пересекающего всю Европу с целью вернуть то, что отняла у него война в Югославии: миску, плед и двуногих слуг. Завершается – “Конунгом”, сагой о бурной молодости легендарного Рюрика, который только начинает свой путь на Русь. По словам автора, эти произведения писались параллельно. Два опорных романа как бы поддерживают центральную часть книги, куда помещены тексты более тяжелые и нагруженные символикой. Хотя ни сказ о катастрофическом мировоззренческом конфликте отцов и детей, ни военно-морская фантасмагория про очередную попытку части человечества построить новый мир не оставляют чувства тяжести на душе. И “Безумец и его сыновья”, и “Армада” дают массу поводов автору – проявить незаурядное чувство юмора, а читателю – оценить его по достоинству. Даже “Танкист, или “Белый тигр””, “большая книга” писателя, недавно перенесенная на большой экран режиссером Кареном Шахназаровым, не стоит тут особняком. Даже в этой мистической военной драме есть место для иронии, гротеска и языковой игры.
У Бояшова нет текста с названием, вынесенным на обложку этой книги. Но выражение “как у Христа за пазухой” довольно точно передает читательские ощущения от его прозы. В ней чувствуешь себя надежно. Она обустроена и обжита, как дом с кухней и библиотекой, окруженный яблоневым садом. Мир вещей выписан подробно и достоверно. Как бы велики ни были пространства, которые преодолевают бояшовские герои, пространство самого текста остается обозримым и соразмерным человеку.
Начало и конец четко обозначены. В трех случаях из пяти автор называет конкретный год, когда берут старт описываемые им события. Мы точно знаем, что путь Мури продолжается четыре года, с 1992-го по 1996-й. Финал истории может быть ослепительно-анекдотичным, как в “Армаде”, или сказочным, как в “Безумце”. Или быть ровно окрашенным одним определенным ярким чувством. Черта может быть подведена короткой жесткой фразой: “И Ванька жал” (“Танкист…”). Под грохот небесной музыки Иван Найденов, танкист от бога, пересекает границы книги, и начинается новая история, которая нам неизвестна и конец которой неочевиден. Продолжение другой истории известно так хорошо, что нет смысла его проговаривать: “Куда прикажешь плыть, конунг?” (“Конунг”). Последние слова всей книги одновременно и замыкают ее пространство, и раскрывают его навстречу океану будущего, заставляя память мгновенно откликнуться: “Куда ж нам плыть?..” Конец может возвращать к началу и закольцовывать историю: утомленный Мури вновь ложится на свое место у кресла, невероятный путь Армады заканчивается фактически там, где начинался, словно и не было многомесячных скитаний. Но между этими двумя крайними точками-маяками повествование идет вперед, почти не отвлекаясь на побочные сюжеты и не относящиеся к делу подробности.
Произведения Бояшова традиционно невелики по объему, что всегда способствует жанровой путанице. Изначально эксперты, кажется, склонялись к тому, что это повести. Что не помешало “Армаде” в 2008 году побывать в финале “романного” Букера. Многое изменилось после “Танкиста”. Книга была чрезвычайно высоко оценена критикой, попала в короткий список “Большой книги” (в том же 2008-м), а за Бояшовым закрепила репутацию “серьезного” писателя, от которого стоит ждать “Большого Серьезного Эпоса”, как выразился критик Андрей Степанов. Именно после “Танкиста” Лев Данилкин сказал, что у нас “появился еще один большой писатель”. Сам Илья Владимирович называет свои книги “маленькими романами”. Неоднократно, в частности, в предисловии к сборнику, он говорит, что работает в жанре притчи. Впрочем, “романом-притчей” в издательской аннотации назван еще “Путь Мури”. Определение достаточно неопределенное и многозначительное, чтобы не вызывать возражений. Хотя, строго говоря, для притчи любой из этих ироничных текстов слишком развернут, а для романа – слишком компактен не только по размеру.
Конечно, сегодня роман как жанр многое может себе позволить: от него не требуется ни крупного объема, ни широкого охвата событий. Но все-таки это по-прежнему не такая гибкая структура, как повесть, особенно если обратиться к ее древнерусскому варианту. У этой повести, как правило, есть один рассказчик, который хочет “поведать” о событиях, свидетелем которых он был или о которых слышал от надежных людей. Мало кто из этих рассказчиков мог устоять перед соблазном преувеличить, приукрасить – одним словом, приврать. Такая повесть нередко включает в себя житийные, нравоучительные и притчевые элементы. Очевидно, что эта традиция Бояшову близка. Неслучайно ведь и “Очарованный странник”, и “Сокровенный человек”, которые так важны для него, – именно повести. И ему самому, для того чтобы сказать о своем и по-своему, нужна конструкция более легкая и мобильная, чем роман.
Историк по специальности, Бояшов не считает историю наукой. “Как правило, историки занимаются тем, что сочиняют то, чего не было, или же что-то, наоборот, упускают, замалчивают”, – говорит он в интервью. Он уверен, что та история, которую мы будто бы знаем, – продукт талантливой литературной обработки. И он в своих исторических фантазиях тоже не чувствует себя обязанным придерживаться некой условной истины: “Чем больше в книжке врешь, тем лучше получается”, – доверительно сообщает он. При этом врет он как тот самый очевидец, который прекрасно знает, как было “на самом деле”. Да и вранье это особого рода. Рассказывая о войне, он пытается смягчить ее чудовищную правду – и подробной фиксацией на технической стороне дела, и задушевной сказовой интонацией, и совсем уж явными гиперболами, которые то и дело рождаются в полувоенных мужских компаниях. Масштаб бесчинств, которые творит на дорогах Европы найденовский экипаж, – разве это не воплощенный ужас “цивилизованного мира” перед страшными русскими, несущимися на своей тройке неведомо куда?
О том, кем и каким был князь Рюрик, никому ничего не известно. Самая благодатная почва для создания нового мифа. В ход идут и научные труды, и исландские саги, и скандинавские сказания о богах и героях. Но не только. Бояшов исходит из того, что сам образ России, каким он в итоге сложился, не может не нести на себе черты ее создателя. Молодой норвежский ярл Рюрик, у которого всё еще впереди, – это отвага и мужество, вспышки ярости и неутолимое любопытство; это поэтичность и милосердие, и стремление брать не берущиеся вершины, и способность круто изменить свою жизнь, и вечные поиски истины; это всё то, что принято считать неотъемлемыми чертами русского духа. Этот Рюрик придуман (или додуман) писателем, но он является плодом мифологизации ничуть не меньше, чем многие другие персонажи и события нашей истории, ставшие опорой национального самосознания.
Произведения Бояшова, при всем языковом богатстве и умелой стилизации, очень личные и интонационно цельные. У них один рассказчик – умный, хитрый, вездесущий. Никогда не присутствуя непосредственно в тексте, он всегда где-то поблизости и имеет вполне определенную точку зрения на всё происходящее. Поэтому эти истории действительно похожи на притчи: их почти невозможно трактовать двояко. В них есть мораль. Из них трудно выцарапывать множественные “смыслы”, потому что в них есть смысл единственный… Итак, смысл. Одно из главных слов в мире Бояшова. “Вне всякого сомнения, блестящий мир кота имел полный, исчерпывающий смысл”, – за этим утраченным смыслом отправляется в свой путь кот Мури. Вместе с внезапным исчезновением всей суши потеряна стратегическая цель, а с ней и смысл грандиозного похода Армады: “Прежний смысл потерян”, – резюмирует Главный корабельный доктор. Люди впадают в отчаяние и неизбежно деградируют, если не указать им очередную цель, пусть даже вполне фантастическую, если не предложить им новый смысл. “Нужно дать новую веру всему этому матросскому сброду, – рассуждает все тот же Главврач, – сообразить какую-нибудь идею”. Все великие идеи, которые способны удержать и вдохновить большое количество людей, – плод такого “соображения”. Все они искусственны и уже поэтому уязвимы, рискуя рано или поздно “рассыпаться на множество маленьких смыслов”.
Танкист Иван Найденов, сгоревший дотла и чудом спасенный, жив только потому, что Великий Смысл, уничтожение врага, становится его глубоко личной страстью и единственной целью. Но и потом, когда война заканчивается, для Ивана ничего не меняется: его цель цела. Его враг, чудовищный танк по имени “Белый Тигр”, – не просто временный противник в конкретном противостоянии, его “малая битва” – такой же эпизод в вечной борьбе добра и зла, каким была даже эта страшная война. А вот для его геройского экипажа, сержанта Крюка и старшины Бердыева, вместе с войной заканчивается и смысл их существования: их личные смыслы слишком ничтожны, чтобы это существование продлить. Если война могла найти применение их специфическим талантам, то вне ее большого смысла они оказываются просто пьяницей и просто насильником. Этот все еще довольно непривычный в наших разговорах о Великой Отечественной войне синтез плотной реалистической основы и философского подтекста (здесь, конечно, должно быть ритуальное упоминание “Моби Дика”) удалось, пожалуй, сохранить и в фильме Карена Шахназарова. Критики говорят о бытовой и психологической достоверности картины, подчеркивая в то же время, что “никогда еще (если не считать попытки Михалкова) в нашем кино та далекая уже война не представала мистической битвой добра со злом” (Ирина Любарская).
Иван по прозвищу Ванька Смерть, лишенный лица, памяти, прошлого, – идеальный солдат, который никогда не вернется с войны. Но для живых любая война не может быть единственным смыслом. Даже для прирожденного воина, викинга Рюрика, приходит время отложить меч и задуматься. “Хитрость воина осыпется, точно песчаный холм. Но камень, положенный Строителем, останется на века”. Так говорит корабельный мастер Рунг Фергюнсон, который, отказываясь строить корабль для очередного набега, построит его для путешествия на край земли. Возвращается с войны и другой солдат. Безумец тоже наверняка был хорошим солдатом, но сейчас он должен вернуть свой мир и берется за это с поистине безумной послевоенной яростью. Он вырывает столетнюю корягу и ею распахивает мерзлую осеннюю землю. В эту землю сеет зерно, которое приносит урожай. Он один строит дом, в котором всегда сытно и тепло, даже когда кругом голодно и холодно. Никто не видит в этом чуда, как и мы давно уже не видим его ни в том, что наши отцы и деды победили, ни в том, что они отстроили страну. В этот дом снова и снова возвращаются презирающие отца сыновья. Их шестеро, все заняты делом: Книжник думает и ждет, Строитель пропадает на гигантских стройках, Отказник беспощадно борется за справедливость. Каждый уверен, что его-то жизнь наполнена высоким смыслом, в отличие от жизни их неотесанного батьки, который безобразничает, веселится, спит, ест и пьет, пьет, пьет. И только лишившись и дома, и отца, понимают некоторые из них, что ничего не стоят их “малые смыслы”. Что это всего лишь продукты распада главного смысла, наполнявшего жизнь Безумца и оставшегося недоступным его сыновьям. И остается только сожалеть и вопрошать: “Куда уходит он – в землю, в небо? Он, давший знак, который не поняли, показавший, как надо жить, хотя никто не будет жить так, оставивший сад, оставивший хлеб?!”.
Кот Мури, который отправляется в дорогу из своей разрушенной деревни, не имеет ни высокой цели, ни сентиментальных побуждений: он всего лишь должен вернуть то, что ему принадлежит. В пути он прибивается к разным людям и компаниям, отогревается и отъедается, наблюдает, беседует с духами и домовыми, вновь и вновь формулирует свое кредо и невозмутимо идет вперед. Между прочим, у него появляются варианты обзавестись новым домом: в одном будут сытно кормить, надо только потерпеть издевательства маленького гаденыша, в другом будет и сытно, и безопасно, но придется проститься с кошачьим естеством. Ни буржуазное гнездо, ни приют для животных не устраивают Мури. Ему нужна его маленькая родина, его дом, где он хозяин. “Путь Мури” называют апофеозом общего для всех живых существ стремления к движению. Ты жив, пока ты в пути, и любое движение, как бы нелепа и необъяснима ни была его цель, по-своему прекрасно. Но по-настоящему оправдан и осмыслен тот путь, который предпринят ради поисков твоего истинного дома. По-настоящему свободен не тот, кто всю жизнь в дороге, а тот, кто хозяин в своем мире, в своем доме. Вот что говорит один из тех, кого встречает Мури, шофер-серб из Сараева, жизнь которого разбита, и он отправляется в путь, чтобы ее восстановить: “Любая дорога не кончается просто так. Нужно иметь в виду нечто самое важное, самое главное, чтобы ее закончить. Лично для меня путь просто обязан завершиться истинным домом, без которого человек ничто, и вся жизнь его – пшик…”
Этот дом может быть совсем маленьким, как у Мури. Или очень большим – как у конунга Рюрика. Освободившись от страха и поднявшись наконец на священную гору Бьеорк, он покидает свой прежний мир, сжигает свой старый дом и отправляется на поиски дома настоящего, который будет впору ему и его новой свободе. “Разве может быть свободнорожденный без своей земли? Ее мне теперь понадобится много”. Дом может быть тебе подарен или достаться от рождения. Но по-настоящему твоим будет только тот, который ты построил или вернул, то есть построил заново. И те герои Бояшова, люди и звери, которые сумели это сделать, они уже правы. Даже если “полный исчерпывающий смысл” своей жизни они видят в том, чтобы быть живыми после войны и радоваться жизни.
Может быть, еще и в этом отдельное обаяние прозы Ильи Бояшова. Совершенно лишенные околопатриотического пафоса, его книги оставляют бесспорное ощущение, что их автор здесь не чужой, что он говорит как бы изнутри и поэтому имеет право на то, что говорит. Нравы и странности обитателей этого нашего дома ему прекрасно известны, иллюзий он не питает, но все равно болеет и будет болеть за своих. Поэтому его достаточно камерные книги имеют шанс заинтересовать многих. И этот сборник, так ярко представляющий творчество писателя, оказывается очень кстати. Тем более что это не просто сборник, а полноценная книга, необыкновенно интересно и изобретательно оформленная художником Александром Веселовым. Заставки с куда-то спешащими человечками, солдатами и скоморохами, стенами и стрелами хочется разглядывать и разгадывать. Но нет здесь ни тесноты, ни мельтешения. Наоборот – много свободы и легкости, всего, что радует в книгах Ильи Бояшова.
∙