Опубликовано в журнале Октябрь, номер 8, 2011
Слово о полке
Вадим МУРАТХАНОВ
Искушенное искусство
Не будучи знатоком искусства, однажды я чуть не отдал целую зарплату за понравившуюся на выставке работу. Не мог оторваться от выложенного разноцветными камнями пейзажа. Может быть, секрет притягательности заключался в вызывающем контрасте между грубой фактурой размещенного на плоскости материала и существовавшей вопреки ему трехмерностью. Змеящаяся лента реки, набранная, видимо, лазуритом, уползала за горный склон на дальнем плане.
После получаса бесплодного ожидания автора-иностранца с картиной пришлось проститься: выставка работала последний день, и безумство осталось несовершенным. Если бы мне хватило терпения, знакомые потом наверняка обвинили бы меня в неблагоразумии и объяснили, какие работы и за сколько надо сейчас покупать.
Что делает разноцветные камушки, размещенные в определенном порядке, искусством? Чем отличается смелое художественное решение от беспомощной мазни? И почему одну картину можно купить за редакторскую зарплату, а другой образец современного искусства, на первый неискушенный взгляд ничем не выделяющийся из общего ряда, за миллионы долларов уходит на “Сотби”, опережая по стоимости знаменитые работы старых мастеров?
На эти вопросы пытается ответить искусствовед Пирошка Досси в книге “Продано! Искусство и деньги” (пер. с немецкого Евгения Волковыского; СПб.: Лимбус Пресс, ООО “Издательство К. Тублина”).
Прослеживая историю возникновения рыночных механизмов в искусстве, Досси приходит к нескольким выводам.
Первое. Современный любитель искусства покупает не работы, а имена. Он платит не за услаждающее взор полотно, а за однократно выраженную там-то и тогда-то идею творца-индивидуума. Копия – пусть даже авторская и равноценная в художественном отношении оригиналу – котируется неизмеримо ниже.
Второе. Чтобы картины того или иного автора начали расхватывать, как пирожки с мясом недавно вымершего животного, необходим миф о художнике. И миф этот должен совпасть с духом времени.
В 1691 году в классификации Роже де Пиля, составившего список из двадцати главных по рангу и значению картин в мировом искусстве, “Мона Лиза” Леонардо заняла не самое почетное 11-е место. В середине XIX века – до того, как ее воспел Теофиль Готье, – за нее давали 90 тысяч франков. Во второй половине того же столетия сама картина не стала лучше. Но, оплодотворенная литературой, наделенная чертами роковой женщины, “Мона Лиза” обратилась в вечно дразнящий символ женской загадочности и недоступности, обретя статус бесценного произведения.
Впечатляет и посмертная карьера Ван Гога. Вскоре после кончины брата Тео Ван Гог выручает за один из его шедевров 100 франков. Проходит несколько десятилетий – и Винсент Ван Гог из аутсайдера-невротика превращается в лидера мирового художественного рынка. “В мифологическом Ван Гоге, – пишет Пирошка Досси, – художник и архетип мученика сливаются в могущественное единое целое. На фоне ужасов Первой мировой войны Ван Гог в конце концов становится коллективной фигурой самоидентификации”. Культ художника открывает двери для нового вероисповедания. “То, за что мы готовы платить большие деньги, – это не столько сама работа, сколько аура вокруг ее создателя”.
Наконец, третье. “Раз появившись, репутация художника проявляет собственную динамику”, что влечет за собой крайне неравномерное распределение доходов в искусстве. Включается принцип “Победитель забирает все”, и в итоге обнаруживается “огромная разница цен при незначительной или вовсе не существующей разнице в произведенной работе”. Лишь около пяти процентов современных художников способны прокормить себя своим искусством, что не является признаком отсутствия мастерства у остальных девяноста пяти.
Коль скоро разница между работами лидеров и аутсайдеров рынка зачастую достаточно условна, а сомнительные экспериментальные произведения немногих современных художников бьют ценовые рекорды, мы вслед за автором упираемся в философский вопрос: что есть искусство? Если определяющий критерий уровня – это цена произведения, то как быть с идеей, лежащей в основании современной концепции искусства? Идея эта проста: наибольшие материальные ценности человек готов отдавать за то, в чем усматривает ценность нематериальную. Он не может, констатирует Пирошка, “примириться с тем, что ценности, в которые он верит, всегда создаются им самим”.
Так или иначе, с тех пор как целевая группа в качестве мерила и адресата искусства начала подменять Бога, ценовая иерархия выстраивается относительно вкуса толпы, который умело корректируется кураторами, экспертами, маркетологами. Покупатели картин платят и переплачивают за собственную иллюзию. Змея спроса кусает себя за хвост.
Если попытаться приложить модель устройства современного искусства к литературе, многое совпадет.
Строго говоря, понятия копии и оригинала в литературе отсутствуют, но каждый толстый журнал настаивает на эксклюзивности текста, предоставляемого автором для публикации. Использование уже опубликованных материалов в периодике считается в профессиональной среде дурным тоном.
Мифологизация необходима для успешной раскрутки в литературе ничуть не меньше, чем в живописи. Едва ли произведения Бориса Рыжего или Евгения Карасева были бы сегодня настолько востребованы, если бы биография так зримо не оттеняла содержание текстов.
Кормит ли большинство из ныне действующих писателей литературное мастерство? Конечно, нет. Можно ли говорить о неравномерном распределении символического капитала (о другом, как правило, речь не идет) в литературе? Безусловно, да. Есть достаточно недлинный ряд писателей, публикующихся вне очереди и на их собственных условиях. В этих случаях имя работает на автора, а критики, культуртрегеры, редактора и издатели, в свою очередь, работают на это имя, способствуя его дальнейшему укреплению. Статус и признанность многих новых имен в литературе нередко определяются тем, насколько выигрышно поданы их произведения критиками-комментаторами в новейших изданиях.
Объединяет литературу с современным искусством и еще одна общая тенденция: виртуализация и развоплощение самого предмета искусства. Если в живописи подлинник сначала был дерзко размножен Энди Уорхолом, а позднее редуцировался до цифрового файла, зыбкой инсталляции, фиксируемой лишь на фото, и вербального описания художественной идеи, то и в литературе наблюдается постепенное вымирание бумажных носителей и переселение текстов на сайты, в блоги и букридеры.
Именно этот последний барьер – единичность, принципиальная неповторимость покупаемого экземпляра и, соответственно, его потенциальная ценность в глазах коллекционера – все еще в какой-то мере отделяет литературу от мирового современного искусства, не позволяя деньгам подмять ее под себя. Возможно, лишь поэтому современная словесность еще не опустилась до выставления писсуаров и обсиженного мухами мяса в качестве художественных объектов.
Однако грань постепенно стирается. В отличие от мировой классики, типовые верлибры, заполняющие “актуальные” издания и сетевые ресурсы, принципиально и фактически без потерь переводимы на любой иностранный язык. А стало быть, глобализация и общий рынок уже скребутся в двери большой литературы.
“…Воспринимать искусство как искусство значит выбирать то искусство, которое любишь, – утверждает Досси. – Эта свобода и есть истинная роскошь искусства”. Сможем ли мы позволить себе эту роскошь в ближайшем будущем?
∙