(Татьяна Ратькина. Никому не задолжав…)
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2011
Анна ГОЛУБКОВА
Анна Голубкова родилась в Твери. Кандидат филологических наук. Прозаик, поэт, критик. Автор двух сборников рассказов и книги стихов. Состоит в Арт-группе бАб/ищи. Живет в Москве.
Всегда против течения
ТАТЬЯНА РАТЬКИНА. НИКОМУ НЕ ЗАДОЛЖАВ…
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА И ЭССЕИСТИКА А.Д. СИНЯВСКОГО. –
М.: СОВПАДЕНИЕ, 2010.
Литературная судьба Андрея Синявского (Абрама Терца)[1]сложна и неоднозначна. При жизни его творчество вызывало множество откликов и жесточайшую, как хорошо показано в этой книге, полемику. Однако в последние десять лет Синявский занял в нашей литературе позицию несколько двусмысленного классика, а его творчество, насколько можно судить по разнообразным публикациям, как-то выпало из поля зрения современных критиков и вообще людей, пишущих о литературе. Связано это, скорее всего, не с чьей-то злой волей, а с отсутствием хоть какой-то концепции общего развития русской литературы во второй половине ХХ века. Для поиска параллелей и аналогий проще бывает обратиться к намного лучше описанной первой трети ХХ-го или же к писателям-современникам, чья деятельность проходит непосредственно перед глазами. Тем не менее, человек по-настоящему любознательный легко обнаружит в статьях и прозе Синявского не только ответы на многие вопросы, которыми задаются сегодня литературные критики, но и многочисленные переклички со стилистикой модернистской литературы. И с этой точки зрения исследование, показывающее контекст существования прозы и критики Синявского-Терца, является крайне своевременным.
Данная книга представляет собой переработанный вариант кандидатской диссертации Татьяны Ратькиной, посвященной рецепции критики и эссеистики Синявского в отечественной и зарубежной периодике. И как раз главы, описывающие разнообразные отклики на «Прогулки с Пушкиным» и другие произведения Синявского, наиболее удачны – хорошо структурированы, аргументированы, в них последовательно изложены различные точки зрения. Очень хорошо описано столкновение позиции Синявского с позицией как советских, так и эмигрантских литературных кругов. Основательной получилась первая глава, посвященная определению жанра эссе, а также заключение третьей главы, рассматривающее статьи Синявского в рамках специфики гуманитарного знания. В книге подробно прослеживается «раздвоение» творческой личности Синявского и сделана попытка стилистического обоснования этого феномена.
Все, что может быть описано логически и последовательно, разобрано здесь безупречно. Единственным недостатком, на мой взгляд, является не совсем получившийся анализ эссе и построенной на столкновении разных точек зрения прозы Синявского. Надо, впрочем, отметить, что это недостаток не столько автора книги, сколько вообще состояния современного литературоведения, которое не выработало пока что методологии анализа видимо противоречивых текстов. Обычная линейная логика здесь не подходит. Иногда может помочь принцип хронологии: видимо противоречивое на один момент оказывается последовательным с точки зрения времени развертывания суждения. Но на творчестве Синявского, насколько удалось установить по этой книге, данный принцип не работает, так как его эстетическая и теоретико-литературная позиции практически не менялись.
Примерно с теми же проблемами – когда невозможно выявить основную мысль и выстроить логическую последовательность – исследователи сталкиваются при анализе критики и эссеистики В. Розанова. Один из вариантов решения здесь – применить принципы аксиологии, то есть выявить систему ценностей (у Розанова это – индивидуальность, религиозное начало, семья, теория пола, стихия/движение, жизнь/быт, слово/литература) и анализировать произведений через каждую из них.
Стоит также отметить, что на фоне критики и эссеистики Розанова, которую Синявский, судя по всему, хорошо знал чуть ли не с самого начала своей деятельности, его собственные произведения прочитываются несколько по-другому. В первую очередь это касается «Прогулок с Пушкиным» и «В тени Гоголя», написанных как бы поверх розановских статей. Понятие всемирной отзывчивости поэта изначально происходит из Пушкинской речи Достоевского, однако именно Розанов развил его и переосмыслил до «пустоты» и «равнодушия» – ведь любить все вообще, по его мнению, значит не любить ничего в отдельности (статьи «А.С. Пушкин», «О Пушкинской Академии», «Заметка о Пушкине», «Пушкин и Лермонтов»). Несколько вольное обращение с фактами биографии Пушкина, в котором упрекали Синявского критики, начато было еще Владимиром Соловьевым (статья «Судьба Пушкина») и продолжено Розановым, предложившим свое собственное объяснение семейной трагедии поэта (статьи «Еще о смерти Пушкина» и «К кончине Пушкина»). То же самое касается и Гоголя. Первым о том, что творчество писателя нельзя отнести к реализму, написал именно Розанов во фрагменте из своей книги «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского» (1891) и примыкающих к ней статьях «Пушкин и Гоголь» и «Как произошел тип Акакия Акакиевича». Для Розанова полемика с Гоголем в тот период являлась полемикой с «идеями 60–70-х годов», так что ничуть не удивительно, что эту концепцию впоследствии подхватили и развили русские модернисты. Для них всех доказательство того, что Гоголь не был писателем-реалистом, означало серьезную победу в борьбе с позитивистским направлением в русской литературе. Интересно было бы проследить, как книги Синявского встраиваются именно в этот литературный контекст.
Не стоит, впрочем, забывать и о традиции субъективного прочтения классических произведений, характерной именно для русского модернизма. Кроме Розанова, развившего в необыкновенной степени жанр неформальных заметок о литературе, тут еще, конечно, сразу же вспоминается «Мой Пушкин» Марины Цветаевой.
Почему же «Прогулки с Пушкиным» были так критически встречены русской эмиграцией, которая, в отличие от советской критики, не испытывала особых затруднений в доступе к перечисленным выше текстам? Конечно, литература эмиграции смотрела на прошлое как на «золотой век», который не может быть превзойден, но которому, тем не менее, следует всячески подражать. И потому любое отступление от канона, видимое пренебрежение по отношению к классике действительно могли вызвать крайне негативную реакцию.
Но дело, как мне кажется, не только в этом. Розанов с самого начала ХХ века пользовался репутацией противоречивого автора, на суждение которого не стоит полагаться, не говоря уже о том, что сам он всячески культивировал понятие авторской субъективности. Цветаева в своем произведении постоянно подчеркивает индивидуальные особенности восприятия Пушкина. Однако никаких указаний на субъективность в «Прогулках с Пушкиным» нет. Автор пишет не о «своем Пушкине», а о Пушкине вообще, пародируя и высмеивая принятые в литературоведении клише, подкапываясь не под самого поэта, а под возведенный ему к тому времени памятник. К сожалению, немногие тогда (как, впрочем, и сейчас) были способны отделить памятник от самого Пушкина. Как раз этот момент растождествления, скорее всего, и вызвал крайне негативную реакцию.
Татьяна Ратькина в своей книге подробно и обстоятельно описывает расхождение Синявского сначала с советской властью, а затем – с эмигрантскими кругами. Одной из причин этого несовпадения могло быть (обратимся на время к позитивизму) его происхождение: отец, Донат Евгеньевич Синявский, был левым эсером. Именно последовательно воспринятые левые взгляды Андрея Синявского и могли послужить сначала причиной расхождения с советской властью, создавшей систему социальных гарантий ценой полной утраты свободы, а затем – с эмиграцией, которая в основном придерживалась правых взглядов. Что касается литературной маски, то при крайне жестких стилистических нормах официальной советской литературы ее возникновение было неизбежно. Кандидат филологических наук, сотрудник ИМЛИ и «Нового мира» был ограничен рамками нормативной поэтики и потому не мог писать свободно и раскованно. Обретение свободы было возможно лишь под романтической маской изгоя и социального неудачника. Сложные отношения Андрея Синявского и Абрама Терца в лагере и далее в эмиграции также довольно подробно разбираются в этой книге.
Еще один важный вопрос, занимающий Ратькину, относится к тому, можно ли считать эссеистику Синявского «серьезными исследованиями творчества классиков». Автор книги в результате рассуждения о специфике гуманитарного знания приходит к выводу, что это «необычные, но все же литературоведческие исследования».
Здесь также, на мой взгляд, может помочь сопоставление произведений Розанова и Синявского. Для обоих писателей характерен субъективный подход к разбираемому тексту. С этой точки зрения крайне удачен термин «эссе» – как опыт проживания и переживания какого-либо литературного произведения. Однако кроме этого в литературной критике Розанова есть еще один важный момент: Розанов не столько анализирует свои реакции на конкретное произведение или творчество какого-либо автора, сколько философствует посредством созданных этим автором художественных образов. Литература становится для него чем-то вроде специальной площадки для отработки своих философских идей. У Синявского все это, на мой взгляд, происходит несколько по-другому. Его интересует литература сама по себе как самостоятельное экзистенциальное явление. Именно поэтому он постоянно испытывает ее границы – как в своей прозе, так и в эссеистике, которую, пожалуй, вполне можно числить по ведомству не литературоведения как такового, а своеобразной литературной критики. Например, в учебнике В. Хализева по теории литературы критика-эссеистика, «не притязающая на аналитичность и доказательность, являющая собой опыты субъективного, по преимуществу эмоционального освоения произведений», считается одним из полноценных видов критики.
∙