Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 6, 2011
Владимир ГАНДЕЛЬСМАН
Владимир Гандельсман родился в Ленинграде, получил высшее техническое образование. Работал конструктором, сторожем-истопником, грузчиком, гидом, театральным режиссером. Эмигрировал (1990) в США, где работал преподавателем русского языка в Вассарском колледже и сторожем. Автор 15 стихотворных сборников. Переводил Шекспира, Льюиса Кэрролла, Уоллеса Стивенса, Томаса Венцлову и др. Лауреат “Русской премии” за 2008 год.
С Лидой
из цикла “Жизнь моего соседа”
Заводской приятель мне написал письмо.
В мастера продвинулся ты, пишет, взяткой, лестью…
Что взбрело ему в голову, он был само
добродушие, отличался честью,
а особенно кротостью… Пишет: ты фальшив.
Пишет: ты меня ни во что не ставишь…
С ним случился какой-то взрыв,
очень внутренний, и ничего не поправишь.
“Он тебе позавидовал из-за двух медяков.
Что ты плачешь?” – спросила Лида. “Я думал, –
отвечаю, – он Мышкин, а он совсем Смердяков.
Жалко. Жил человек – и вдруг себя сдунул,
и теперь он в луже лежит, в грязи”, –
так сказал я, скомкав письмо. Минутой
позже слышу из кухни: “Гром меня, б…, разрази,
я всегда говорила: гнилой и дутый!”
2
В понедельник рабочая
наступает неделя, то есть
пятиглавая тварь, охочая
нашу повесть
осквернить как любую прочую…
То-то горесть!
Я не помню ни вторника,
ни среды с четвергом, зато уж
не боюсь по пятницам окрика:
что, мол, топишь
в водке разум! – я вроде нолика,
мертвый, то бишь.
А в субботу спокойная
вечереет жизнь, без азарта.
Словно цепью единой, скованы
песней барда,
мы танцуем с Лидой под Коэна
Леонарда.
Но зато (воскресение!)
в день седьмой, на дорожках сада,
осеняет нас (во спасение!)
листопада
дуновенье светлоосеннее.
Вот отрада!
3
Дома Лида моя ходит в шерстяных
тапочках по ковру, и у Лиды
накопляется электричество, тронет – вспых
между нами, искры летят. Флюиды.
Даже комната освещается. Может быть
(мой сосед-ученый говорит “может статься”),
подсознательно она хочет меня убить.
Но сознательно – приласкаться.
Иногда сильнейший проходит ток.
Я кричу ей: “Господи, больно, Лида!
Мы ведь жизнь отбываем, а не тюремный срок,
мы ведь два человека, а не болида.
Что за странное, Лида, высекновенье огня!”
Но в ее глазах не злой огонь – неизвестный.
Может статься, она полюбить меня
хочет для оправданья совместной.
4
Лида моя одевается и говорит: “Похолодало.
Ты слышишь?” Отвечаю: “Почти”.
Говорит: “Я ватник твой залатала.
Похолодало”. И потом добавляет: “Учти”.
Вся жизнь наша прошла на первом
этаже, близко к холоду и земле.
Вряд ли она была перлом.
Я говорю: “Не забудь брильянтовое колье”.
Она надевает крупно-зеленые бусы,
боты, шарф, шапку, пальто
и уходит на фабрику. Наши узы
все прочней. По вечерам мы играем в лото.
Как уютно узор на коробке сверкает!
С детства я привязан к бочоночкам дорогим,
а теперь и к Лиде, как она выкликает
номера, один за другим, один за другим.
5
Она влетела: “Мышь в столовой!”
Я выпил порцию свою
(О, серенький сюжет не новый,
расхожий, бездны на краю!
Плутон, своей подземной сворой
зачем наш тихий рай мрачишь?)
и вышел: замерев над шторой,
сидела крошечная мышь.
Лишившись речи, то есть дара,
которым славен человек,
пред ней два перпендикуляра
остановили жизни бег.
Там, под землей, где червь и овощ,
где кость, и уголь, и руда,
она не видела чудовищ,
подобных этим, никогда.
“Как я боюсь мышей!” – вскричало
одно из них, и тут же, челн
наняв, я оттолкнул c причала
подземницу, печали полн.
“Зачем мы все не разминулись? –
я думал. – Не было бы зла…”,
шумел, как мышь, деревья гнулись,
а ночка темная была.
∙