Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2011
Искусство перевода
Вера МИЛЬЧИНА
Сказки «здравомыслящего насмешника»
Зачем читателю московского журнала «Октябрь» в 2011 году читать французскую сказку 1833 года, начинающуюся со слов «Жили-были однажды старик со старухой» и завершающуюся словами: «Так кончаются волшебные сказки»? Попробую объяснить.
Все дело в личности автора, Шарля Нодье (1780–1844). Знаменитый при жизни, Нодье сегодня известен далеко не так, как он того заслуживает. Он не принадлежит к числу самых популярных писателей прошлого даже во Франции; еще меньше издают его в России. Между тем всякий, кто читает по-русски, наверняка знает имя одного героя Нодье, хотя зачастую об этом не подозревает. Когда в пушкинской «Барышне-крестьянке» молодой охотник Алексей Берестов по-французски подзывает свою «прекрасная лягавую собаку»: «tout beau, Sbogar, ici», он «цитирует» не кого иного, как Шарля Нодье. «Жан Сбогар» (1818) – одно из самых знаменитых произведений писателя, байронический роман о благородном разбойнике (между прочим, Сбогарами называли в России собак не только в художественной литературе, но и в реальности; роман Нодье таким своеобразным способом «вошел в жизнь»).
Наследие Нодье насчитывает немало сочинений в том же ультраромантическом духе, что и «Жан Сбогар»; это новеллы о разочарованном и страдающем герое, трогательной жертве враждебных обстоятельств и несчастной любви. Новеллы хорошие, но вполне вписывающиеся в тогдашний романтический «мейнстрим». Если бы Нодье писал только в этом роде, он бы, наверное, интересовал исключительно историков литературы.
Но Нодье писал не только так и не только об этом. Он вообще был человек широко и разносторонне образованный. Параллельно с литературой он (задолго до Набокова) профессионально занимался изучением насекомых; так же профессионально он занимался лингвистикой и лексикографией; был блестящим знатоком библиофильства, историком, теоретиком и практиком книжного собирательства. Наконец, он был блестящий рассказчик. По свидетельству другого замечательного французского писателя, Жерара де Нерваля, Нодье так убедительно описывал, как его гильотинировали во время Революции, что оставалось непонятным одно: как он сумел приладить на место голову?
Все эти свойства отразились и пригодились в той прозе, которую Нодье писал в последние пятнадцать лет своей жизни и которая, на мой взгляд, гораздо любопытнее и гораздо современнее «культового» для своего времени «Сбогара». Для прозы этой характерны несколько качеств. Во-первых, она глубоко пессимистична по отношению к прогрессу, прежде всего, прогрессу техническому; в цикле новелл, который исследователь ХХ века Пьер-Жорж Кастекс назвал, воспользовавшись выражением самого Нодье, «циклом здравомыслящего насмешника», Нодье (анти-Жюль Верн еще до всяких романов Жюля Верна) обрушивает всю мощь своей иронии на технические изобретения: паровые двигатели, разнообразные машины и проч. В полной мере его отношение к технике выражено в новелле «Живописное и индустриальное путешествие в Парагвай-Ру и Южную Палингенезию»[1], а в публикуемой сказке отзвук этой скептической насмешки очевиден в указании на то, что «безумную» коляску Душистой Горошинки приводит в движение сила пара. Логика Нодье проста и в ХХI веке понятна гораздо лучше, чем в веке ХIХ-м, когда оптимистических иллюзий относительно спасительной роли техники было куда больше: скорость увеличили, а счастья все нет, или, как выразился сам Нодье в стернианском и хулиганском романе «История Богемского короля и его семи замков» (романе, где автор на протяжении трехсот страниц морочит читателю голову, водит его за нос и поражает взор игрой шрифтов и кеглей): «И что МНЕ С ТОГО?»
Нодье вообще занимал – и систематически афишировал – позицию ретрограда, который не видит в современности ровно ничего хорошего. Отсюда его парадоксальные (особенно в устах библиофила) суждения; например, о том, что книгопечатание не принесло человечеству никакой пользы, ибо послужило в конечном счете лишь тиражированию книг глупых или даже вредных и уж точно не сделало людей лучше. В статье «О совершенствовании рода человеческого» (а в совершенствование это Нодье не верил) к современным «начитанным» и «цивилизованным» людям обращены такие слова: «То, что вы именуете прогрессом современного общества, отнюдь не мешает возвращению к варварству. Вы были варварами и останетесь ими, более того, вы превзойдете в варварстве своих предшественников, и время это уже не за горами; от прежних варваров вас будет отличать только одно – вы будете клясться цивилизацией и совершенствованием, а в устах варваров это звучит смешно»[2].
Отсюда же не менее настойчиво повторяемое в текстах Нодье утверждение, что все толковое было уже сказано давным-давно, нашими далекими предшественниками, и притом сказано куда лучше, чем можем сказать мы. Литературное «исповедание веры» Нодье – это восклицание повествователя в «Истории Богемского короля»: «И вы хотите, чтобы я – подражатель подражателей Стерна, который подражал Свифту <…> который подражал Сирано <…> который подражал Рабле – который подражал Мору – который подражал Эразму – который подражал Лукиану – или Луцию из Патраса – или Апулею, – поскольку я не знаю, да и не хочу знать, кто из этих троих был ограблен двумя остальными… и вы хотите <…> чтобы я написал книгу, новую и по форме и по содержанию!»
Однако же – и это второе важнейшее свойство поздней прозы Нодье – «подражателю подражателей» удалось то, что удается далеко не всем сознательным искателям новаций, – ему удалось выработать стиль очень личный и такой, какой и сегодня, как мне кажется, звучит вполне современно. Литературная техника Нодье – та же игра разными (по преимуществу чужими) стилистическими пластами, какую мы опрометчиво считаем недавним изобретением постмодернизма. Когда волк у Нодье рассуждает о «насаждении среди окрестных волчьих племен священных оснований нравственности» и о подготовке волков к «зерноядной» диете, «каковая и является главной целью волчьего совершенствования», – эта злая пародия Нодье на разглагольствования современных ему филантропов (которых писатель терпеть не мог за фальшь и лицемерие) рождается из скрещения простодушного повествования старинных сказок со стилем новейшего философствования. А когда сказочная принцесса Душистая Горошинка внезапно цитирует циничный афоризм острослова XVIII века Шамфора: «Самая красивая девица в мире может дать только то, что имеет», – тут окончательно понимаешь, что Нодье писал сказки отнюдь не для детей и что умением иронической игры с цитатами он владел в совершенстве.
«Снижающей» иронии в прозе Нодье очень много. Но – и это третье ценнейшее свойство этой прозы – ирония отнюдь не приводит Нодье к, выражаясь нынешним языком, «пофигизму». Бальзак, высоко ценивший Нодье, назвал его одним из главнейших представителей «школы разочарования». Это верно, Нодье в самом деле был так сильно разочарован и в современной литературе, и в современной политике, и в современной цивилизации, что порой его высказывания легко счесть просто старческим брюзжанием. Но с разочарованием в прозе Нодье всегда соседствует большое, если можно так выразиться, очарование: очарование простодушной старой сказки, которая не знает позднейшего «двоемыслия» и лицемерия, в которой белое – это белое, а черное – это черное, где честный побеждает плута, а добро торжествует над злом (именно эти старинные книги, написанные «слогом простым и ясным» и содержащие в себе «всю премудрость, всю философию, всю поэзию», нашел Бобовый Дар в своей волшебной библиотеке). Совмещение интонации старой сказки с современной иронией позволяет Нодье добиваться практически невозможного – изображать положительного героя, который является образцом всех добродетелей, но не выглядит ни пресным, ни сусальным. Таков Мишель-плотник – главный герой, пожалуй, лучшего произведения Нодье, сказочной повести «Фея хлебных крошек» (1832)[3]; таков же и герой публикуемой сказки, чудесный мальчик Бобовый Дар.
Последняя фраза сказки двусмысленна: «Так кончаются волшебные сказки». Имеется ли в виду, что сказки всегда кончаются тем, что супруги зажили «в любви, верности и счастье», или что сказки вообще кончаются и наступает совершенно несказочная жизнь, в которой такие счастливые финалы невозможны? Справедливо и первое, и второе, но Нодье дает нам возможность, не поступаясь взрослым всезнанием и взрослым скептицизмом, вернуться в детство и хоть ненадолго поверить в то, что все может кончиться хорошо.
[1] См. ее в моем переводе: «Иностранная литература», 2003, № 4.
[2] Нодье Ш. Читайте старые книги/ Пер. с фр.яз. О.Э. Гринберг и В.А Мильчиной. М., 1989. Т. 2. С. 81.
[3] Издана в моем переводе в