Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2011
Вадим Муратханов родился
во Фрунзе, живет в городе Электроугли Московской области. Окончил Ташкентский государственный
университет. Стихи, проза, переводы, критика, эссе публикуются в периодической печати
России, стран СНГ и западных изданиях. Автор пяти книг стихов.
Слово о полке
Вадим МУРАТХАНОВ
Мифы новых славян
На исходе нулевых в русской литературе появился прозаик, умеющий внятно пересказывать обществу им же самим порожденные мифы. Подобно Вию с поднятыми веками, Всеволод Бенигсен указывает в точку, где пульсирует назревшая, но не нашедшая пока воплощения идея.
В чем секрет успеха романа «ГенАцид» (М., Время, 2009) у творческой интеллигенции? Думается, в том, что в «ГенАциде» впервые (после 17-го года) сбывается подспудная мечта русского интеллигента: не он жертвенно идет в народ сеять разумное, доброе и прочее, а сам народ, мобилизованный президентским указом, выстраивается в очередь, чтобы – под страхом наказания – получить и выучить поделенный между гражданами остывший кусок отечественной культуры. Реванш очкариков и «ботаников», заманивших человека-массу на свою территорию и навязавших ему игру по собственным правилам.
«Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди… ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках».
Согласно указу энный объем русской классики распределяется между жителями деревни Большие Ущеры и подлежит заучиванию наизусть – в целях сохранения литературного наследия России и «консолидации вокруг общенациональной идеи».
По сути, перед нами вывернутый наизнанку Брэдбери. В романе «451╟ по Фаренгейту» люди вопреки правительственным запретам втайне заучивают тексты классиков, превращаясь в ждущие своего часа ходячие аудиокниги. В «ГенАциде» посыл и почин, как и принято испокон веку на Руси, идут сверху вниз. Насилие порождает насилие: живые хранилища сгустков культуры тикают вразнобой, как бомбы замедленного действия.
Поначалу все забавно и безобидно: Бродский в устах тракториста Валеры, Крученых в исполнении Гришки-плотника, который слова в простоте не скажет. Комедия в духе довлатовской «Зоны», где зэки-рецидивисты вдохновенно поют «Интернационал» в финале революционной пьесы, достигая катарсиса. Но в Больших Ущерах единение наступает слишком скоро – за две недели до исполнения указа. Как только заученная классика начинает более или менее глубоко прорастать в сознание селян, к утопии добавляется приставка «анти»: совместные читки и игры с текстами заканчиваются, и деревня погружается в состояние гражданской войны.
Юлия Щербинина, говоря о романе Бенигсена, отмечает «когнитивный диссонанс», неспособность большеущерцев вместить в себя русскую классику, что расценивается как признак заката эпохи литературоцентризма[1]. Как и в упомянутой книге Довлатова, отрезанные ломти в «ГенАциде» неожиданно для себя начинают пропускать ток высокой идеи. Но провода проржавели и, не выдерживая напряжения, перегорают.
Однако возможно, что автор «ГенАцида» предъявляет счет не только к «измельчавшим» современникам, но и к русской классике, чреватой противоречиями, конфликтами и вопросами без ответов, способными привести к разобщенности и катастрофе. Вырвавшиеся из библиотечных стен призраки писателей бродят по Большим Ущерам и бередят сердца неискушенных чтецов. Разве Лесков со своим «Очарованным странником» не в ответе за помешательство Федора? И разве не сам Чехов – рукой Серикова – пишет за него предсмертную записку: «Все эти ужасы были, есть и будут, и от того, что пройдет еще тысяча лет, жизнь не станет лучше»?
Присутствие классиков в романе ощутимо и почти реально. Что касается вытесняемых ими персонажей, то они (за исключением, возможно, главного героя – Антона Пахомова) непредсказуемы и ведут себя как работающие на электричестве игрушки, пульт управления от которых потерян.
Всеволод Бенигсен не первый из современных писателей, кто вводит в повествование маргиналов. Но если, скажем, у Захара Прилепина мир маргинала явлен изнутри, со всей его мутью и слизью, то персонажи Бенигсена напоминают диковинные сухие музейные муляжи, подлежащие изучению. Они словно вписаны в текст извне, как буквы чужого алфавита. Вписываться в текст русской культуры эти буквы, тем не менее, не желают, не находят в нем своего места. До самого последнего момента Пахомов, обладающий, как ему кажется, способностью к мимикрии, соприкасается с ними по касательной. И лишь перед самой своей гибелью, наблюдая за идущей в сторону библиотеки толпой, ощущает разрушительную мощь ожившего «стоногого динозавра»: «Вот оно – животное давно минувших дней. Шагает по земле, как ни в чем не бывало. Думали, умерло? Дудки! Оно просто спало все это время. А теперь проснулось. К нему уже не подойти с лупой и линейкой».
Библиотекаря Пахомова убивает тот самый хаос, который он считает единственной животворящей силой истории. Сходных взглядов придерживается главный герой другого романа Бенигсена, также посвященного поискам общенациональной идеи, – «Раяд» (М., Время, 2010). Бывший журналист, ныне сотрудник ФСБ, Костя считает, что всякий навязанный порядок чужд и враждебен русскому человеку. Это убеждение – его главное оружие в борьбе с идеей национальной чистоты, воплощаемой в отдельно взятом московском районе, откуда планомерно выдавливаются мигранты.
Но если миф о том, что вокруг нас все еще обитают люди, вышедшие из гоголевской шинели, успешно развеян «ГенАцидом», то с мифом о мононациональном государстве все обстоит сложнее. Автор вновь отважно наступает обществу на больную мозоль, но на этот раз, как представляется, не вполне способен мотивировать свой поступок.
Предмет описания зыбок настолько, что возникают трудности уже на этапе жанрового определения. Ведь наверняка для многих читателей очищенная от нерусских столица – желанная, хотя пока и недостижимая утопия, лишенная всяких «анти». События конца прошлого года на Манежной – тому подтверждение. Газетные фразы типа «За минувшие сутки в Москве и Санкт-Петербурге задержано еще 3000 экстремистов» лишены смысла: экстремист – товар штучный, так много зараз его не бывает, и, видимо, мы имеем дело с принявшим нецивилизованные формы волеизъявлением значительной части российского общества, поддерживающей националистическую идею.
В «ГенАциде» Бенигсен успел приучить нас к тому, что авторская позиция отражена не столько в прямой речи героев, сколько в развитии сюжета, в его неотвратимой логике. В «Раяде» много говорят и спорят – действие же романа словно петляет вслед за идеологическими выкладками персонажей. С одной стороны, жители Района незаслуженно обижают носящего нерусскую фамилию Кирилла и избивают случайно завернувших к ним кавказцев. С другой – добиваются образцовой чистоты на своих улицах (без помощи изгнанных гастарбайтеров-таджиков!) и нулевого уровня преступности. Лозунг «Россия для русских!» реализуют на практике бритоголовые недалекие скинхеды, избивающие приезжих по электричкам, – но главным идеологом националистического движения в Районе оказывается Вика, самый симпатичный в романе женский персонаж. Славный славянский город Раяд – плод фантазии автора – пал вскоре после того, как, поддавшись ксенофобии, избавился от инородцев, и этот исторический факт, казалось бы, становится последним аргументом на весах идеологического спора. Но тут же автор рисует душераздирающие картины произвола пришлых торговцев и воцаряющуюся в Районе после свержения националистов мерзость запустения. Вдобавок ко всему в финале каким-то чудом обнаруживается насмерть сбивший жену героя водитель: он (какое совпадение!) оказывается тем самым кавказцем, которого били в электричке грозные (но справедливые?) скины.
Возможно, скроенный из разнополярных идей и интенций «Раяд», по мысли автора, призван был обозначить проблему и наметить пути к примирению и единению общества. Но едва ли он будет принят как «либеральным», так и «патриотическим» лагерем.
«Всеволод Бенигсен продолжает конструировать и пестовать либеральный миф о национальной нетерпимости русских, о бесчисленных и безжалостных скинхедах», – пишет Сергей Беляков. Тогда как «трудно себе представить общество, более толерантное к мусульманам и буддистам, курдам и чеченцам, азербайджанцам и армянам, чем наше российское общество, основу и костяк которого составляет русский народ»[2].
А вот отзыв читателя на сайте «Имхонет»: «Когда читала – все нравилось, прочла – задумалась. Родилось ощущение, что эта книга – провокация в плохом смысле»[3].
В невероятный, неправдоподобный «ГенАцид» верилось с первых до последних страниц. Списанная с натуры и узнаваемая в деталях Москва «Раяда» доверия не вызвала. Мишень, как и в предыдущем случае, выбрана верно – вот только выстрел ушел в молоко, а то и зацепил кого-то из близко стоявших зрителей. Может быть, потому, что русскую классику автор знает лучше, чем русского человека.
Аннотация предостерегает, что историческая трагедия может постичь нас, «если мы плохо прочтем роман “Раяд”». Не знаю, насколько хорошо прочитан в России второй роман Бенигсена, но, судя по некоторым блогам, описанный автором Район уже воспринят кем-то как руководство к действию.
∙