Опубликовано в журнале Октябрь, номер 5, 2011
Евгений Никитин родился в поселке Рышкань в Молдавии, живет в Москве. Стихи и переводы публиковались в журналах “Октябрь”, “Знамя”, “Воздух”, “Новый берег”, антологиях и альманахах. Автор двух книг стихов.
Евгений НИКИТИН
История одного симулянта
По поводу сборника стихов В. Муравейкина “Пузырь”
Честь открытия поэта Муравейкина принадлежит журналу “Воздух”, где впервые была опубликована обширная подборка его текстов под названием “Печень”. Казалось бы, такое название выдает чрезмерную физиологичность его стихов. И действительно, критики в “Арионе” и “Литературной газете” приводили его имя исключительно в связи с нападками на мнимую эротоманию “актуальной поэзии”. Виктор Куллэ даже назвал его тексты “медицинскими”, процитировав несколько строк из первого стихотворения в подборке:
ой кричит самый заядлый
каннибал когда пинцет вспарывает
заусенец его мизинца
торчащего вверх словно
белый и мягкий гвоздик
ткани моей поджелудочной
подвержены медленному распаду
и т.д.
Однако тем педантичным читателям, которые удосужились прочитать подборку дальше первого стихотворения, пришлось обнаружить, что больше никаких медицинских текстов в ней нет. Впрочем, это дела минувших дней. Все помнят жаркую полемику в ЖЖ Виктора Куллэ и Дмитрия Кузьмина, после чего Муравейкина опубликовал даже “Новый мир” (новомирская подборка называлась более демократично – “Листва над городом”):
Нам не следует ждать этой жизни
акынской, смертельной:
лучше строить мосты,
лучше красить в театре холсты,
лучше бревна пилить
и в распевке незримой, метельной
полоскать ледяные персты.
Помню, я был поражен, узнав, что автором обоих текстов является один и тот же человек.
Было это несколько лет назад. Кирилл Анкудинов тогда еще вовсю писал обзоры толстых журналов. Заметив в “Новом мире” подборку Муравейкина, он посвятил ему отдельную заметку в ЖЖ, где, сравнив Муравейкина с Адельфинским и Редькиным, процитировал это стихотворение. По мнению Анкудинова, провинциальный поэт Муравейкин из города Невинномысска мог дать фору любому москвичу: “Муравейкин тонко интонирует свои стихи. Его музыкальный слух близок к абсолютному, и в этом он приближается к Бахыту Кенжееву, самому искусному музыканту из современных поэтов”.
Я спросил Анкудинова, почему лирический герой красит в театре холсты. Ведь строчка явно отсылает к Андрею Родионову, который работает красильщиком в театре. Но красильщик красит вовсе не холсты (и зачем бы их красить?), так что это явное невежество. Анкудинов ответил, что у таких поэтов отдельные слова вовсе не важны, а важна звуковая инструментовка в целом. К тому же автор из Невинномысска вряд ли может знать, кем работает Родионов, поэтому здесь просто имеет место быть поэтическое прозрение.
По правде говоря, ответ Анкудинова произвел на меня такое впечатление, что я решил прочитать новомирскую подборку Муравейкина. Я хотел поучиться звуковой инструментовке стихов. Как выяснилось, Муравейкин действительно поразительно напоминал Кенжеева. Сравните кенжеевское:
Ночь. Зима занавесила, стерла
трафаретное “Выхода нет”,
где мое трудоемкое горло
излучало сиреневый свет.
Человече, искатель удачи!
Мы по-прежнему йодом и льдом
лечим ссадины; прячась и плача,
драгоценные камни крадем
с муравейкинским:
Занесла нас зима снегирями,
будто голову кружит и ждет,
что мы к детям придем с букварями
и пунцовыми сотами нот.
Но они отвечают сонливо,
золоченые злые божки,
то им ближе слепое огниво,
чем бумажного сердца витки.
Обе цитаты абсолютно бессодержательны – от кражи драгоценных камней до пунцовых сот нот, от излучающего сиреневый свет горла до витков бумажного сердца. Ясно, что и Муравейкин, и Кенжеев могут писать такое километрами. Когда это дошло до меня, я потерял к Муравейкину всякий интерес, пока не встретил его через несколько лет на семинаре Леонида Костюкова.
Муравейкин оказался вполне симпатичным молодым человеком с удивительно подвижным лицом, способным, казалось, принимать в течение минуты десяток разных выражений. В тот момент он писал уже под Дмитрия Веденяпина, и его хвалили. В его стихах была какая-то прозрачность, медитативность, легкий налет инфантильности и ритмичная монтажная смена планов, а населяли их разные ящерки, караморы да солнечные блики, купающиеся в утренней росе. Я не мог не сказать, что такие стихи писать совершенно незачем, но оказался на семинаре в меньшинстве. Однако Муравейкин это запомнил и, прочитав мой отзыв на сборник арт-группы “БАБ/ищи”, принес мне свою вторую книгу на рецензию.
Из аннотации к книге мы узнаем, что Муравейкин – филолог из Невинномысска, закончивший ОТиПЛ филфака МГУ. Диплом его был посвящен сравнительному анализу слоговой структуры кличек домашних животных в русском языке и языке зулусов. Кроме того, он автор ряда работ по стиховедению. Некоторые из них посвящены лексике современного верлибра, а другие – связи семантики и ритмики стиха авторов группы “Московское время”. Это меня добило.
Я не согласен с критиком Лилией Птиченко-Эстерхази, написавшей в НЛО, что “Муравейкин открыл механизмы полистилистической семиотизации дискурсивных парадигм, превращая вектор речепорождения в объект деконструкции, так чтобы сам выбор той или иной доминантной модели приводил к трансмиссии смыслогенерирующих интенций”. Чудовищным усилием воли я разгадал смысл фразы Лилии Птиченко-Эстерхази, и, по-моему, это полная чушь. По мнению маститого критика Муравейкин, подделываясь под различных авторов, вкладывает в свои стихи дополнительные смыслы, добиваясь их пресловутого приращения за счет стилистических отсылок. Однако никаких дополнительных смыслов там нет, уверяю вас. В каждом предложении моей статьи больше смысла, чем в стихах Муравейкина. Просто этот небесталанный стиховед-практик овладел искусством литературной мимикрии. Он может писать любым стилем на любую тему. Сегодня он подражает Веденяпину, завтра Родионову, а послезавтра Гали-Дане Зингер, в зависимости от требований ситуации. Если потребуется новый эпос, он станет неотличим от Херсонского или Сваровского. При желании он может монтировать стихи нового типа, попросту комбинируя свои подражания Кенжееву с верлибрами в духе Дарьи Суховей. А то придумает и что-нибудь поизощреннее.
А главное – само существование Муравейкина полностью обнажает условный, чисто внешний характер оппозиций внутри литературной тусовки. Может быть, именно в этом гениальность Муравейкина: образцовый постмодернист, он увидел литературный мир как текст.
Изменить создавшуюся в литературе ситуацию можно только вернувшись к критерию содержательности. Стихи вовсе не сводятся к трем-четырем содержаниям типа “любовь”, “смерть” и “одиночество”, как любят утверждать сегодня литераторы, принимающие за откровение любой случайный продукт своей апатичной жизнедеятельности. Это все равно что свести всю мировую философию к нескольким вечным вопросам, а человеческую жизнь к рождению, браку и смерти.
Если голова у вас пустая, дорогие коллеги, то неча на поэзию пенять. Вернуться к содержательности – единственный способ отделить зерна от плевел в множащейся братии литературных симулянтов.
А что до самого сборника “Пузырь”, то читать я его не стал. Это среди критиков не модно. Кстати, по слухам, скоро произойдет то, что со специфическими дарованиями Муравейкина следовало ожидать: его подборка, посвященная ветеранам Афгана, выйдет в “Нашем современнике”.
P.S.
Поскольку Евгений Никитин счел необходимым спросить моего согласия на публикацию его рецензии на мою книгу, я, поэт Виктор Муравейкин, заявляю, что:
1) я не против рецензий на мои книги, даже резко отрицательных, поскольку для меня выгоден как белый, так и черный пиар: чем больше обо мне пишут, тем неизбежнее, что я, Виктор Муравейкин, сумею донести свои идеи до широких масс,
2) я не вижу в моей литературной стратегии ничего зазорного и более того – нахожу ее редуцированные варианты повсюду вокруг себя,
3) читатель должен оставить попытки найти мои стихи в Интернете: с тех пор, как я начал писать принесшие мне широкую известность политические сонеты и эротические частушки, мне пришлось позаботиться об удалении текстов из публичных интернет-источников, чтобы не терять деньги, которые приносят тиражи моих книг.
∙