Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2011
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА
Анна ГОЛУБКОВА
Анна Голубкова родилась в Твери. Кандидат филологических наук. Прозаик, поэт, критик. Автор двух сборников рассказов и книги стихов. Состоит в арт-группе “бАб/ищи”. Живет в Москве.
У разбитого корыта
Милая русская привычка говорить, писать и даже жить не на тему. Вы не замечали этого, что почти все русские живут не на тему? Химики сочиняют музыку, военные – комедию, финансисты пишут о защите и взятии крепостей, а специалист по расколоведению попадает в государственные контролеры, выписывает из Вологды не очень трезвую бабу и заставляет все свои департаменты слушать народные песни.
В.В. Розанов.
Из статьи “Домик Лермонтова в Пятигорске”
Сразу же после присуждения Букеровской премии по блогам прокатилась волна возмущения. Чуть ли не каждый, особенно так или иначе причастный к литературе, почувствовал себя оскорбленным – ведь “и я так тоже могу” или даже “а я ведь могу гораздо лучше”. Волна эта, впрочем, очень быстро схлынула и сменилась разнообразными, более или менее обоснованными откликами, среди которых были уже и выступления в защиту лауреатки. Отклики оказались, на мой взгляд, намного важнее самого факта присуждения премии роману Елены Колядиной. Данная премия мгновенно выявила практически всю проблематику современной литературной жизни, и получившийся в результате разговор оказался значительнее вызвавшего его повода. Именно этот разговор и должен быть в первую очередь осмыслен и каким-то образом подытожен. Тем более, что за время, прошедшее с момента присуждения премии, страсти изрядно поутихли, и можно не без оснований предположить, что через полгода об этом романе никто уже и не вспомнит. Оценка романа не входит в задачи этой статьи, замечу лишь, что с точки зрения профессионального литературоведа в нем ничего интересного не обнаруживается, разве что можно было бы рассмотреть роман как отражение штампов массового сознания конца первого десятилетия XXI века.
Один из первых отзывов был опубликован еще 20 октября в газете “Коммерсантъ” – Сергей Ходнев перечислял наиболее вопиющие нелепости романа, впоследствии перекочевавшие из его рецензии в статьи других авторов и в блоги. Впрочем, более всего автор статьи удивлялся не столько стилистическому своеобразию “Цветочного креста”, сколько тому факту, что этот роман вообще сумел попасть в шорт-лист премии.
За месяц до присуждения премии Андрей Немзер поместил в газете “Время новостей” статью “И все же удивили”, в которой отозвался о романе как “диком невежестве”, “вопиющей безвкусице и пошлости” и предположил, что вне зависимости от решения жюри самое худшее – попадание в шорт-лист Букеровской премии – уже произошло. После присуждения премии в той же газете вышла еще одна статья Немзера – “Хуже не было”, оценившая сложившуюся ситуацию как катастрофу. В отличие от первой статьи, разбирающей язык и какие-то анахронизмы романа, эта заметка намного короче и вся сводится к следующему выводу: “Сочинение “Цветочного креста” – личная (тяжелая) проблема г-жи Колядиной. Публикация этого кошмара, выдвижение на премию, введение в шорт-лист, подготовка книжного издания <…> – знак нашего общего одичания. Не надвигающегося, а свершившегося”.
Майя Кучерская в газете “Ведомости” (статья “Глум в цветочек”) попыталась дать какое-то рациональное объяснение произошедшему. По ее мнению, жюри наградило роман в первую очередь за смелость, ведь “Цветочный крест” – это оригинальное, выбивающееся из всех форматов произведение, а его автор – провинциальная дебютантка, не принадлежащая к столичным литературным кругам. Скандал, по мнению Кучерской, был спровоцирован жюри специально, чтобы привлечь внимание к премии и как-то оживить скучную и однообразную российскую литературную жизнь. Но в то же время, считает автор статьи, эта игра не стоила свеч, потому что роман при всех своих эпатирующих качествах не отвечает требуемому уровню: “Попробуйте прочитать насквозь сборник матерных частушек – на третьей странице вас стошнит. Писатель, у которого лядвея с окрестностями становится единственным источником выразительности, – банкрот, а текст его оказывается за рамками литературы”.
Тем не менее, у романа довольно быстро нашлись и защитники. На сайте booknik.ru была вывешена статья Максима Немцова и Настик Грызуновой “Бо у них одна репа на уме” с говорящим эпиграфом из Дж. Свифта: “Когда на свете появляется истинный гений, вы можете его узнать вот по какому признаку: все остолопы вступают против него в сговор”. В статье этой проговорены многие претензии условного демократического читателя к современной условной же высоколобой литературе, и потому я остановлюсь на ней поподробнее. Авторы статьи выступают с двух принципиальных позиций – во-первых, любое чтение, даже детективных романов, – это не развлечение, а труд; во-вторых, книги (а фактически – художественный дискурс вообще) имеют право быть абсолютно разными. И потому, настаивая на этом принципиальном многоголосии современной литературы и, очевидно, ориентируясь на единодушное неприятие романа Елены Колядиной, авторы статьи в пылу полемики отправляют “Цветочный крест” на самую вершину русского художественного слова.
По мнению Немцова и Грызуновой, роман “читается легко, радостно, с большим душевным подъемом и легкой восторженной завистью к удали и бесстрашию автора”. Все исторические несуразности и стилистические несоответствия объявляются ими намеренными, жанр романа определяется как “лубок, скоморошья потеха”, а весь роман – это “смешная, лихая, непочтительная, возмутительная книга, сделанная восхитительно мастерски”. Далее следует сравнение с “Историей одного города” М.Е. Салтыкова-Щедрина без прямых уподоблений, конечно, но с явным сопоставлением гротеска Салтыкова-Щедрина и историко-лингвистических несуразиц Елены Колядиной. Этот роман, считают авторы статьи, как раз и есть “всеохватная, извините за выражение, сатира на то, что мы последние полтора десятка лет имеем вокруг вместо духовной жизни, культуры, национального самосознания”. Возмущение стилем романа (вернее, его отсутствием) напоминает авторам статьи критическую рецепцию “Палисандрии” Саши Соколова и “Кыси” Татьяны Толстой. Особенно восхищает их словесное мастерство автора: “язык, сотворенный автором, – отправляет в странствие, в паломничество, показывает таящиеся в нем чудеса и неожиданности”. Именно “непривычность” романа, его несоответствие представлениям о “большой литературе” становится для критиков его главным плюсом. Авторы статьи декларируют полную творческую свободу писателя и его безусловное право на “любой языковой (и любой другой) эксперимент”.
А вот дальше происходит любопытный и, как мне кажется, очень характерный для современной русской культуры парадокс – то, что изначально декларируется с позиции демократии и множественности точек зрения, в какой-то момент оборачивается своей противоположностью. Право автора на свободное высказывание вовсе не дополняется правом читателя на собственную точку зрения, которая вдруг становится агрессией толпы против подлинного произведения искусства: “Эксперимент удался. Осатаневшая свора критиков, “властителей дум” со звериной серьезностью травит, пинает и рвет на куски скомороха, корчащегося в грязи, а просвещенная публика толпится вокруг и заходится утробным ржанием, распахивая гнилозубые пасти”. И в этом контексте уже становится возможным сравнить критиков Колядиной с революционными рабочими, идущими брать штурмом Зимний дворец, или же вообще с толпой черносотенных погромщиков. Декларация права на высказывание одного тут же становится отрицанием права на высказывание всех остальных. Демократия оказывается обратной стороной тоталитаризма. Мир снова делится на “чистых”, которым позволено говорить, и “нечистых”, которые должны молчать. И пусть “нечистыми” на этот раз являются представители литературного мейнстрима, мешающие, по мнению авторов статьи, проявлению подлинного в литературе, сам отказ от заявленного было принципа сосуществования различных точек зрения крайне симптоматичен.
Остальные высказывания размещаются где-то между этими двумя крайними точками. Смертью “постсоветской литературы” сочла присуждение премии “Цветочному кресту” Елена Чудинова из “Эксперта”, по мнению которой публика смеется не столько над романом, сколько над утратившей всякое представление о реальности литературной тусовкой. Разумеется, безусловно осудили роман представители церкви и писатели почвеннической направленности. Секретарь правления Союза писателей России Владимир Крупин назвал роман “антирусским и антиправославным”. Иеромонах Симеон написал статью “Букеровский страм”, в которой осудил роман уже с точки зрения изображения в нем православной жизни, предположив, что “эта совершенно беспомощная в стилистическом и художественном отношении вещь приглянулась некоторым, по всей видимости, лишь степенью своей “раскрепощенности””. Больше всего его, впрочем, возмущает утверждение Елены Колядиной, что она “человек православный, верующий”. Особенное недоумение вызывает место написания романа: “Кстати, удивительно, что Барков в женском обличье появился именно в Череповце. Ладно, если бы Колядина писала где-нибудь в Тотьме или Тьмутаракани, это еще было бы объяснимо. Но город Череповец славится прекрасной организацией церковной жизни и активной просветительской деятельностью епархиальных структур”.
Мартын Ганин в статье “И всхлип, и взрыв” определяет роман следующим образом: “…чудовищный по качеству текст – образец запредельной и притом органической, естественной невменяемости, исторической, языковой, какой угодно. “Цветочный крест” – почти лишенный членораздельности шмат бормотания, мычания, вскрикиваний и причмокиваний. Зрелище неприятное и страшноватое: история, рассказанная идиотом и полная этого самого. Дискурсивный фурункул”. И самым главным он считает даже не факт присуждения премии роману Елены Колядиной, сколько необходимость обсудить и как-то осмыслить этот факт прорыва в публичное пространство невнятного хтонического бормотания. Юлия Любимова в статье “Не на месте” на том же сайте Openspase.ru обозначает “Цветочный крест” как типичный роман для определенного подвида коммерческой литературы. И этот роман, по ее мнению, оказался не на своем месте просто потому, что в России, в отличие от Запада, как раз не имеется этой самой качественной коммерческой литературы: “В нашем мире, с его хаотичным, несформированным рынком массовой литературы, высокое жюри Букеровской премии повело себя как аборигены, нашедшие электрический чайник. Не подозревая, что в параллельном мире это предмет функциональный, имеющий свое приложение в быту, они украсили его ракушками и цветами и стали ему поклоняться”.
Григорий Дашевский и Анна Наринская в статье, посвященной литературным итогам года (журнал “Коммерсантъ Weekend”), сочли присуждение премии роману, который, по их мнению, вообще нельзя измерять той же меркой, что и остальные произведения из шорт-листа, проявлением системного кризиса премии: “Избрав такого победителя, причем не из желания скандальным жестом указать на слабость сегодняшнего реализма, а просто “потому, что эта книга – лучшая”, жюри “Русского Букера” привело и без того слабеющую, из года в год теряющую лицо премию в ситуацию полной невменяемости”. Об отражении в романе объективных тенденций в статье “Молчание волчат” высказался Станислав Львовский: “За рассуждениями о том, как плохо написан роман Колядиной, большинство критиков не успело поговорить о том, о чем он написан. Между тем, “Цветочный крест” – в том числе и текст о конфликте народной, “харизматической” веры с государственной, официальной Церковью”. По его мнению, роман – это “бессознательная попытка сказать важное, то, что никак не получается допустить до ума”, “не осознающий себя манифест “нового народного православия””, на что и отреагировала православная церковь, сначала осудившая “Цветочный крест”, а затем учредившая собственную литературную премию. Также отражение грядущей Реформации увидел в романе и Кирилл Анкудинов (см. ниже).
Андрей Архангельский считает победу романа Елены Колядиной закономерным следствием “сложившихся отношений между литературой и обществом: когда литература равнодушна, роль социального камертона берет на себя графомания” (газета “Взгляд”). По его мнению, в современной России элитарная и массовая культуры разошлись настолько, что между ними не осталось “ни единого канала коммуникации”. А “Цветочный крест” – это “внутренний бунт Колядиной против стерильности породившей ее глянцевой культуры”. Также любопытно и замечание о том, что произведения такого типа можно обнаружить в отборочных турах любой из современных литературных премий. В общем-то, примерно об этом же, только с противоположной оценкой, пишет в газете “Аргументы недели” Татьяна Москвина. Статья называется “Душевный крик земли – одинокой и опозоренной бабы”. И, собственно говоря, содержание статьи вполне соответствует ее названию. Москвина начинает с того, что, как и Немцов с Грызуновой, обвиняет всех “за редким исключением” литературных критиков в профнепригодности и объявляет Елену Колядину “новым Акуниным”. Главным в романе для Москвиной является тоска по невероятно прекрасному прошлому, где “все покоилось на таких прочных основах, где люди спокойно переваривали целого гуся в обед и клепали по двадцать детей”. Впрочем, сам роман автор статьи оценивает не слишком высоко: “Роман Елены Колядиной не слишком оригинален – отливает то Лесковым, то Ремизовым, то Алексеем Толстым, а уж лубка и “заветных” сказок-баек не счесть. Но сила вложенной в него любви и тоски – самая настоящая. Это могучий языческий вопль, вопль попранного солнца, вопль оскудевшего русского лона…”.
После объявления Букеровского шорт-листа Виктор Топоров в “Часкоре” сравнил Елену Колядину с Габриэлем Гарсиа Маркесом. По мнению Топорова, “ничего подобного “Цветочному кресту” в отечественной словесности еще не было, прежде всего в языковом отношении (хотя и не только в языковом)”, и этот “незаурядный текст” требует “тонкой настройки читательского внимания”. Там же, уже после присуждения Колядиной Букеровской премии, появился обзор Кирилла Анкудинова, в котором “Цветочный крест” назван “кошмарным сном медиевиста”: “Его первая половина похабна невероятно: “глумы” и “срамословия” сыплются как из поганого мешка. Что опять-таки свидетельствует об отсутствии у авторессы чувства меры и чувства истории: нашим предкам странно приписывается чрезмерная сексуальная озабоченность (которая была свойственна им не в большей степени, чем нам)”. Зато крайне актуальным, несмотря на все несовершенства формы, оказывается для Анкудинова содержание романа, противопоставляющего, по его мнению, две версии православия – официального и народного. И это подспудное стремление к реформированию современного православия дает Анкудинову повод сопоставить Колядину с Мартином Лютером, причем успех романа достигнут, полагает он, чуть ли не чудом: “Современную интеллигентную даму, преуспевающую журналистку, гламурную романистку, посещают визионерские прозрения, достойные Катерины Татариновой с Кондратием Селивановым. После чего она, современная дама, в меру своих способностей шлет весть граду и миру, и, что удивительнее всего, сия престранная весть названа “лучшей прозой года” (то бишь успешно достигла и града, и мира)”.
Собственно говоря, этот перечень можно бы и продолжить, но, во-первых, отклики отчасти уже друг друга повторяют, а во-вторых, это все уже несколько поднадоело, если не читателю, то хотя бы автору статьи. Кажется, уже и на этом материале можно попробовать выстроить общую схему восприятия романа. Разброс мнений, как видим, крайне широк и в некоторых своих точках прямо-таки поразителен. Всем есть что сказать по этому поводу, и мало кто (собственно, вообще никто), обсуждая роман, стесняет себя в выражениях. Похоже, что присуждение Букеровской премии “Цветочному кресту” – эта совершенно невероятная, ранее непредставимая история – сыграло для многих роль освобождающего толчка. Если уж случается такое, вероятно, решили многие, наконец-то можно высказаться вполне свободно, невзирая на лица статусных персонажей и не рассчитывая, с кем из них впоследствии придется иметь дело. Спектр внезапно проявившихся мнений оказался необыкновенно широк. Конечно, мы и раньше знали об этом, но знали – по факту, по разговорам в кулуарах, по сплетням на кухне, а в публичном пространстве эта принципиальная множественность почти не была представлена. По крайней мере всегда существовало одно мнение, которое считалось правильным, и каждый из дискутирующих стремился занять эту правильную позицию. Ну а то разнообразие оценок, которое вылилось на просторы Интернета после объявления букеровского лауреата, показывает, безо всяких сомнений, что времена монолога заканчиваются и наступает время полилога, время эстетических споров и теоретических дискуссий, результат которых невозможно будет предугадать заранее.
Теперь, когда в публику все-таки просочились некоторые подробности, можно со значительной степенью уверенности сказать, что роман просто-напросто понравился большей части жюри. Случилось то самое чудо, о котором мечтают сотни тысяч пишущих ночами свои опусы и безуспешно рассылающих их потом в издательства и редакции журналов. В лонг-листе премии оказался “неведомый шедевр”, и этот “шедевр”, победив все препятствия, получил-таки саму премию. Крайняя же ирония произошедшего в том, что этим “неведомым шедевром” стал именно “Цветочный крест”, который, на мой – и тут уже совершенно не оригинальный – взгляд, является как раз тем, чем его сочла большая часть критиков. В кои-то веки члены жюри поступили так, как повелело им “сердце”, а не литературно-тактические соображения, и этот искренний порыв фактически окончился, прав Андрей Немзер, полной катастрофой для старой литературной системы, никогда не предусматривавшей возможности появления в литературе живого чувства. Казалось бы, ничего особенно страшного не произошло, в конце концов, это далеко не первый случай, когда роман, выразимся мягко, не содержащий безусловных художественных достижений, получает престижную литературную премию. И тем не менее именно “Цветочный крест” нагляднейшим образом продемонстрировал, насколько неважны в этой системе собственно литературные достоинства текста. Даже победа книги, все листы которой оставлены чистыми, не была бы более убедительной.
С конца 1920-х и по конец 1980-х годов в России параллельно существовало две литературы – официальная и неофициальная, которые различались не только содержанием или направлением художественного поиска, но и структурой, и принципами функционирования. Однако существовало мнение, что дело тут в первую очередь именно в содержании, не соответствующем принятым идеологическим установкам, а разница структуры не принималась во внимание. И потому, видимо, казалось, что две литературы механически сольются в одну, достаточно лишь начать публиковать неофициальную литературу в официальных журналах. Первым о том, что тут все не так просто, начал писать Всеволод Некрасов. В своей книге “Пакет” (1996) он заявил, что несмотря на внешние перемены, несмотря на появление новых журналов и возможности публикации в старых, в русской литературе фактически ничего не изменилось. Всем остальным понадобилось еще лет пятнадцать, чтобы убедиться в том же самом. Ведь ситуация, когда премии присуждаются одним, а на самом деле развивают литературу – совершенно другие, для нас, увы, далеко не нова. И, скорее всего, именно поэтому столь негативна реакция собственно литературных кругов, так как присуждение “Букера” роману Елены Колядиной означает окончательный крах попытки соединить две литературы советского периода. Простое присоединение неофициальной литературы к старым официальным структурам не получилось. Более того, в новых условиях эти институции просто-напросто не работают, что и показал прошлогодний Букер. Старыми методами выявить “лучший русский роман” невозможно, можно лишь вывести в публичное пространство некий симулякр, настоятельно требующий “оживления” – то есть осмысления и своеобразного окультуривания. Впрочем, и это в конечном итоге оказалось не так уж плохо. Ведь именно благодаря этому роману многие решились наконец высказать свои заветные мысли. Именно декларация принципиальной множественности художественных высказываний кажется мне главной в этом наборе разнообразных откликов. Что ж, мы все имеем право на свое мнение. Хорошо бы еще при этом как-то научиться слышать друг друга…
∙