Опубликовано в журнале Октябрь, номер 4, 2011
Алена БОНДАРЕВА
Алена Бондарева родилась в поселке Саянск Зиминского района Иркутской области. Окончила Литературный институт им. А.М. Горького. Финалистка литературного конкурса «Илья-премия» в номинации «Эссе» (2002). Живет в Москве.
Дело мнимых наследниц
НАСЛЕДНИЦЫ БЕЛКИНА. – М.: КОЛИБРИ, АЗБУКА-АТТИКУС, 2010.
И Пушкин, как водится, здесь ни при чем. Ибо наследницы Ивана Петровича Белкина, выдуманного Александром Сергеевичем, оказались мнимыми, и к обоим писателям, как того следовало ожидать, имеют весьма опосредованное отношение. Но начнем сначала.
Не так давно в серии “Уроки русского” (издательств “Азбука-Аттикус” и “КоЛибри”) вышла антология прозы “Наследницы Белкина”.
Как утверждают составители: “Задумывая серию “Уроки русского”, издательство не имело в виду включать в нее тематические антологии; еще менее намеривались мы публиковать здесь стилизацию”.
В итоге пять писательниц: Нелли Мартова, Ульяна Гамаюн, Ирина Мамаева, Елена Соловьева и Анна Матвеева – совместно с составителями взялись доказать, что жанр повести сегодня не только не устарел, но и вполне может составить отдельную книгу.
Основные критерии отбора: молодость и желательная неизвестность участниц (действительно, все пять хоть и печатаются не в первый раз, но большой славы пока не снискали, впрочем, активно подают надежды), провинциальность (авторы проживают в Уфе, Днепропетровске, Петрозаводске и Екатеринбурге). И, наконец, самое главное: краткость текста и основанность его на неком происшествии, что, по мнению издателей, должно соответствовать принципам пяти маленьких повестей Ивана Петровича Белкина.
Но представленные произведения повестями могут называться с большой натяжкой. Более или менее под это жанровое определение подпадают сочинения Нелли Мартовой “Двенадцать смертей Веры Ивановны” и Анны Матвеевой “Найти Татьяну”. “Бутыль” Ирины Мамаевой – анекдот, разросшийся до рассказа, в своем отчасти мифическом финале переходящий в притчу. Что же до “Fata morgana” Ульяны Гамаюн и “Твари внутри нас” Елены Соловьевой – оба текста сюжетом не отягощены и больше напоминают стихотворения в прозе, с легко проброшенными (то и дело норовящими оборваться) повествовательными линиями.
Да и велик разброс литературных прародителей: то отзвуки томительной бунинской прозы слышатся, а то и вовсе начинается прустовское наслоение времен. Какая уж тут пушкинская ясность!
Однако ближе всех с точки зрения простоты к Александру Сергеевичу стоит Нелли Мартова, повествующая о бывшей школьной учительнице, ныне пенсионерке и печальной старушке Вере Ивановне, после гибели дочери доживающей свои дни. И не просто доживающей, а с серьезным намереньем умереть в назначенный срок. Завершив мелкие дела: постирав, прибравшись, кота пристроив в хорошие руки… Но как-то так получается, что дела хоть и небольшие, а требуют времени, да и, по правде сказать, благодаря им цепляется старушка за жизнь. И потому двенадцать раз Вера Ивановна откладывает свой уход – при незамысловатом сюжете и полном отсутствии интриги все-таки многовато. Пока окончательно не решает жить дальше, но тут косматая с косой как раз и начинает маячить на горизонте. Ведь, если задуматься, несложно догадаться, какая жизнь может ожидать одинокую пенсионерку.
Совсем другое дело – повесть “Найти Татьяну”. Благодаря театральным будням Вали и Татьяны-Изольды реальность здесь все время двоится. “Онегин”, равно как и “Аида” в сравнении со сроком, отпущенным одному человеку, знатные долгожители. Потому и влюбленный в Татьяну художник Согрин, мечтающий обрести хотя бы в старости безнадежно и по глупости утраченное счастье, фактически не замечает трагического бега времени. Тридцать лет для него и Татьяны – в каком-то другом, совершенно немыслимом летоисчислении – есть жизнь равная одному дню, впрочем, прожитому и безвозвратному. Анна Матвеева строит свою повесть как оперу (называя соответственно отдельные главы, будь то “Трубадур” или “Битва при Леньяно”). И выдерживает заданную высокую ноту, кроме единственного раза, когда вплетает в повествование потусторонние силы. Уж слишком не мотивирован уход Согрина, продиктованный якобы смутным явлением ангела. Хотя понятно, что ангел появляется согласно оперному жанру и только потому, что причина таинственного бегства самому автору не важна. Другой недочет – Матвеева иногда перенасыщает и без того яркие краски, ведомые только художнику. Уж слишком назойливо они елозят по страницам и все же не воссоздают своей аляповатостью художественное видение Согрина. Впрочем, не исключено, что такова задумка автора.
Что касается языка, а языковые и стилистические особенности писательниц весьма примечательны, то тут Ульяна Гамаюн (к слову сказать, не так давно получившая “Премию Белкина”) вольничает больше других “наследниц”. Создается такое ощущение, что, выстраивая непомерно длинные речевые периоды, закручивая фразы до невозможности, всецело подчиняясь языковой игре, она балансирует над пропастью. И несколько раз даже оступается: “легкий флер безумия летал над этими местами”, “чудовища, полчища чудовищ хлынули в коридор из двух раскрытых настежь дверей…”. Впрочем, увлеченность плетением и сопряжением словес все же не мешает Гамаюн создать текст в некотором роде поэтический, полностью передающий тягостность летнего дня, волнение от предстоящего события и его трагизм. По сути, обещанная “фата-моргана” и есть то самое нескончаемое наслоение ощущений, времен и действий. Герой попадает в богатый дом (он принес фату), где женят двух молодых людей, которые не то чтобы отказываются… так, скорее, не находят в себе сил сознаться в ошибочности происходящего. Легко и беззаботно ломаются две, еще, фактически, не начавшиеся жизни.
Наиболее оригинальна с точки зрения формы повесть Елены Соловьевой, с подзаголовком “Почти венок сонетов”. Как и продиктовано жанром, новая глава начинается с финальной фразы предшествующей. А самая последняя часть состоит из объединения этих строк – что у Соловьевой и смущает. Как правило, в венке сонетов последний текст – самый сильный, емкий и звучащий, чего не скажешь об окончании этого сочинения: завершающая глава вышла блеклой и не наносит того душевного ранения читателю, которым грозит замысел. В остальном проза Соловьевой создает невероятную магию, завораживающую, тайную. В ней слышен тихий плеск темной воды, надтреснутый шум деревьев в лесной чаще и что-то манящее, едва различимое, но не дающее покоя. Примерно, как то самое предчувствие встречи с ведьмой (а на деле влечение к особенной женщине), томящее и опустошающее главного героя, еще с юности задающегося вопросом: “И что было делать с ЭТИМ – таким пронзительным ощущением жизни, за которым сразу дышит смерть? Прозрачная и красивая. Как вспышка молнии”…
В иносказательной форме, но уже совершенно в другом ключе, пишет и Ирина Мамаева свой рассказ “Бутыль” о встрече двоюродных братьев Коляна и Толяна через много лет. Первый живет в городе, при деньгах, второй – в деревне, в нищете. Но суть в том, что ни городская наша русская жизнь, ни деревенская счастья не приносят. В итоге братьям и поговорить не о чем, остается только пить (думается, как и прочим русским людям, у которых, что счастье, что несчастье, а ответ один – пол-литра). А по пьяной лавочке решаться на подвиги и искать некогда зарытую односельчанином пятилитровую бутыль самогона. Подключить к операции всю деревню, наклюкаться до одурения и умчаться на тепловозе в далекое славное будущее (да и такое ли оно радужное с пьяных-то глаз?). Автор только что не приговаривает: “Эх, тройка! птица тройка, кто тебя выдумал?” – а в остальном рисует езду весьма разудалую, лихую и явно метафорическую.
Кстати, о метафорах. Русская жизнь нашла красочное отражение в сочинениях “наследниц”. Тут и притчевость, и театральная яркость, и смутное иносказание. Но вертится все неизменно вокруг человека (конечно, русского) и его души (естественно, непознаваемой). Однако позволю себе не согласиться с Виктором Топоровым, писавшим послесловие к книге и раздававшим большие авансы авторам. Да, их проза крепка (хоть порой и имеет слабые стороны), каждый текст вполне заслуживает отдельной рецензии. Но все же дело не в сумрачном мистическом уральском реализме и не в том, что авторы “чувствуют и думают <…> как женщины, но размышляют на темы, традиционно считающиеся мужскими”. Ибо тем таких, все-таки, наверное, нет. Что же до гендерного подхода, то в сборнике много женского, особенно это касается стиля письма Гамаюн, истории Мартовой и “почти венка сонетов” Соловьевой. Однако суть в ином, а именно – в умении преодолеть, если так можно выразиться, свое естество. Писательство отчасти и заключается в этих непрерывных попытках совершить кульбит невероятнейший (не для критики или литературы, а для себя). И если судить по гамбургскому счету, то головокружительная высота пока ни одной из писательниц не взята, впрочем, затяжные прыжки каждой вполне приличной высоты.