Стихи
Опубликовано в журнале Октябрь, номер 2, 2011
Петя Чаадаев кушал кашу…
* * *
Если нашей родины границы,
рубежи отчизны укрепить,
улетать в чужие страны птицы
осенью не станут, может быть.
Чтобы ни одна душа живая
выбраться на волю не смогла,
полоса контрольно-следовая
меж землей и небом пролегла.
* * *
Тело мое черное совсем,
словно прокоптилось на пожарище.
Не отмыть его уже ничем.
Это могут подтвердить товарищи.
Дух твой крепок – с неба говорит
Ангел или Бог, одетый Ангелом, –
дух твой крепок, будто бы гранит,
в тундре голубым поросший ягелем.
* * *
Петя Чаадаев кушал кашу
и смотрел в окно на задний двор.
Мальчик, жизнь с изнанки видя нашу,
ложечкой стучал, потупив взор.
Может быть, не только в этом дело
и причина кроется не тут,
но свое влиянье возымела
жизнь, которой жил окрестный люд.
День грядущий обещал быть жарким.
Марево скрывало все кругом.
И пейзаж вокруг казался жалким,
бледным, как в музее за стеклом.
* * *
В жизни можно разочароваться,
если согласиться, что стихами
перестали интересоваться,
увлекаться перестали нами.
Мы не объявляем голодовки
только потому, что пьют поэты
часто день и ночь без остановки
и беспечно курят сигареты.
Выйдут на крыльцо и травят байки
про своих товарищей по цеху,
все про всех расскажут без утайки,
но не по злобе, а ради смеху.
* * *
Мы переходим к водным процедурам,
оставив на песке свои вещички,
и смотрим с подозрительным прищуром,
как по карманам нашим шарят птички.
Они свое копеечное счастье
построить за наш счет желают тщетно,
поскольку, сторонясь верховной власти,
художники живут довольно бедно.
Я был бы рад с друзьями поделиться
всем тем, чем безраздельно я владею.
Берите все, чем можно поживиться.
Все – форму, содержание, идеи!
* * *
Ни в чем не отказывал лучшему другу,
и он ни за что не откажет –
любую готов оказать мне услугу,
но вместо меня в гроб не ляжет.
С вершины березы по тоненькой нитке
скользнет паучок мне за ворот,
а друг мой воскликнет без тени улыбки:
какой нынче поутру холод!
* * *
Я не столь прямолинеен, чтобы
быть сторонником линейной перспективы.
Я люблю еловые чащобы,
меж холмов – овраги и обрывы.
Розы куст, цветущий с домом рядом,
кажется мне жалким по сравненью
с худосочным диким виноградом
и его густой зеленой тенью.
Наползает тень на полисадник,
но на первый план в финальной сцене
вдруг выходит неказистый задник,
как герой под занавес из тени.
* * *
Из рая изгнанные нами,
сквозь щелку узкую в заборе
глядят ромашки с васильками
на нас с тобой с тоской во взоре.
Должно быть, их берет досада,
как нас при виде поединка
чуть свет в вольере зоосада
двух статных розовых фламинго.
* * *
Что бы я ни делал – пил, курил,
целовался с лучшей в мире женщиной,
кто-нибудь в сердцах меня бранил,
называл жену мою – невенчанной.
Своего соседа я всегда
за спиною взгляд колючий чувствовал,
он меня, как ветеран труда
паренька вихрастого, напутствовал.
Указать он мог наверняка
на мои ошибки и на промахи,
слыша, приглушенные слегка,
летнею жарой ночные шорохи.
* * *
Струится свет по коридору,
в конце которого я вижу
колеблемую ветром штору,
листвы поблекшей шелест слышу.
В дверном проеме – сад фруктовый.
Сбор райских яблочек – в разгаре.
А небосвод такой лиловый,
как хвост у ядовитой твари.
Змий-искуситель плотоядно
глядит из зарослей дремучих.
Мы задохнемся, вероятно,
в его объятиях могучих.
* * *
Выбрана точка отсчета неверно.
В чем убедился я годы спустя?
В том, что до срока родившись, наверно,
поторопилось немного дитя.
Крылышки ангельские за спиною
у малолетних детишек растут,
вслед устремляюсь я за малышнею
в мир, где детишек родители ждут.
Стаей большой мы расселись, как птицы
в старом саду на замшелых ветвях,
как трясогузки, щеглы и синицы,
как воробьи в опустевших полях.
* * *
Дороги наши разошлись
еще в доледниковую эпоху,
но к чужеземцу присмотрись,
прислушайся, как молится он Богу.
Индеец ударяет в барабан.
Звенят в тибетском храме колокольца.
Обломов, сев в гостиной на диван,
заслушавшись, не сводит глаз со Штольца.
* * *
Я, любящих меня, люблю
за то, что любят и жалеют,
когда вином себя гублю
и членики мои дряхлеют.
Хотя держусь я молодцом,
их не напрасны опасенья.
Я красен делаюсь лицом,
как певчий в хоре от смущенья.
* * *
Тебя воспитывали в строгости,
но ты меня не оставляй,
не позволяй себе жестокости
и черствости не проявляй!
Когда бы с малых лет готовили
нас к тюрьмам и монастырям,
давно бы коммунизм построили,
пусть даже с горем пополам.
А мы хотели быть счастливыми,
хотели людям всей земли
любви и мира под оливами,
хотели сильно, как могли.
* * *
Нарочно воротник приподниму,
от мира пожелав отгородиться,
хотя противно сердцу и уму
в личину чужеродную рядиться.
Я удовольствий с юных лет не чужд –
и винопития, и дружеской беседы.
Люблю, когда цветет жасмина куст
и в сарафаны девушки одеты.
* * *
Глаза закрыл, но все еще не умер.
И, ухо приложив к моей груди,
в конце концов уловишь слабый зуммер.
Лови его, смотри не упусти!
Я передам тебе координаты
той точки, где теперь я нахожусь.
А тех, что колченоги и рогаты,
ни капельки я больше не боюсь.
* * *
С ног на голову ставит зной.
И малолетка в узком лифе
взмывает в небо надо мной,
отнюдь не на Барьерном рифе.
К плечам широким узкий зад
приделан, словно по ошибке.
Сосков созревший виноград
с надеждой ждет своей улитки.
* * *
Все сыпется из рук.
Тарелки. Чашки. Блюдца.
Все вещи наши вдруг
возьмут и разобьются.
Что скоро в пух и прах
рассыплется во мраке
град на семи холмах,
не более, чем враки.
Чтоб не упал забор,
ему нужна подпорка.
В лесу под мой топор
костьми ложится елка.
* * *
Я не скрываю восхищенья,
когда на якорной стоянке
цепей позвякивают звенья
во тьме ночной, как деньги в банке.
Природы здешних мест богатство
не облагается налогом.
Свободу, равенство и братство
я тут делю с моим народом.
* * *
Как луковая шелуха,
сгоревшая на солнце кожица,
но мне, чего таить греха,
всегда твоя по сердцу рожица.
Когда ты на нос летним днем
листок прилепишь подорожника,
когда заснешь перед огнем
в объятьях старого безбожника.
* * *
Хорошо, что у тебя в крови
градус небольшой, как у вина,
что всесильным вирусом любви
ты с недавних пор заражена.
Щеки у тебя огнем горят.
Губы иссушил любовный жар.
На тебя косой бросает взгляд
даже тот, кто немощен и стар.
Искушенье слишком велико.
От тебя не в силах глаз отвесть
мальчик, нам принесший молоко
нынче утром, как благую весть.
* * *
Ты дрожишь, но только не от холода,
есть тому достаточно причин,
потому, что тело твое молодо –
нет на нем ни складок, ни морщин.
У души бессмертной нету возраста.
Как звезде театра и кино,
выйти из сценического образа,
вероятно, ей не суждено.
∙